Границы в их географическом и политическом значении

Границы в их географическом и политическом значении

 

Обоим моим сыновьям посвящается

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Систематическое военно‑географическое самообразование, связанное со склонностью и долгом, а также служба за рубежом и ход войн дали мне возможность, исходя из собственной интуиции и опыта, изучить многие важнейшие вопросы границ на Земле в мирное и военное время, отчасти поверхностно — во время поездок и путешествий, отчасти основательно — в тяжелой ответственной борьбе за прочность границ на родине и за ее пределами.

Среди этих границ были не только германо‑романский рубеж на всем его протяжении от Фландрии вдоль Мааса и Мозеля до Вогез и Бургундских ворот, в Юре   1  и, кроме того, в пересеченных ландшафтах Швейцарии, итальянская альпийская граница; не только проницаемая германская граница с западными и восточными славянами во всех разновидностях — от Балтики до Карпат и нижнего течения Дуная и Дравы, — но и границы частей Света и морских акваторий: европейско‑азиатская, азиатско‑африканская, индо‑тихоокеанская, северо‑западная граница Индии и рубеж по религиозному и расовым признакам в Гималаях; индийско‑китайские переходы в Индокитае, китайско‑японо‑русская пограничная проблема в Маньчжурии   2  и Монголии   3 . Наслоение физических, биологических и антропогеографических рубежей и многообразных пограничных зон, океанских и континентальных контрастов с их переходными формами в районах крупных рек и морских побережий оживило мои представления и добытые опытом понятия, весьма далекие от теории. Когда же я, наконец, — в противовес столь сильному пограничному инстинкту и пограничному сознанию, которые мне довелось почувствовать у чужеземных народов, — поздней осенью 1918 г. в качестве командира резервной дивизии, продвигаясь от лежавших в руинах имперских границ в глубь страны, испытал полную утрату инстинкта в вопросах границы собственной высокоодаренной нацией, ее слепое доверие к враждебной фразеологии, болезненно пережил вместе с ней самообман по поводу фактически неугасающей на границе борьбы за жизненное пространство на Земле, тогда возник стимул к этой работе и ее замысел, продиктованный собственной внутренней потребностью и предвидимой будущей склонностью моего народа. [с.9]

То, что кажется само собой разумеющимся лидерам младо‑китайцев   4  относительно крупных концернов — грабителей мира, в 1914‑1918 гг. вырвавших новые, более выгодные для себя границы, и что побудило их сказать с мрачной иронией: “После того, как они ограбили мир, они предложили ему приостановить грабеж” — это еще не стало ясным сегодня большинству населения Центральной Европы. Напротив, часть обманно лишавшихся своих границ культурных народов европейского Центра многократным, чудовищным грабежом и уродованием земли собственного народа в типично германском самоистязании видела шаг к будущему, более справедливому решению всех пограничных вопросов человечества. Взгляд на наши тщательно составленные фундаментальные энциклопедии, а также довоенные труды о границах показывает нам, каким образом произошло это искажение национального жизненного инстинкта. Если в каких‑нибудь пухлых томах мы находим слово “граница”, то это прежде всего математические и философские размышления о ней в широком толковании, далеком от географических и политических предпочтений. Факт, что граница и переход между государствами (Staatsumzug) — прежде всего организация, охватывающая политическую, хозяйственную и культурную жизненную возможность, на чем, к примеру, делает сильный акцент “Encyclopaedia Britannica”, в большинстве работ, опубликованных в Центральной Европе, вряд ли обсуждается, а вернее не ставится на передний план. Насколько я знаю, ныне в Германии еще нет ни одной книги, на титульном листе которой прямо значится слово “границы” и которая проливает истинный свет на жизнь границы во всех ее контрастах.

Такое намеренно одностороннее рассмотрение на основе путеводного геополитического мышления, насколько мне известно, предпринимается здесь впервые, с полным осознанием того, что в понимании политической географии я опираюсь на плечи Ратцеля   5 , Зупана, Мауля   6  и предварительную работу многих политических союзов, но, к сожалению, все же больше на фундамент политической науки наших оппонентов, чем нашей собственной.

Но можно ли справедливым, обоснованным с позиций естественных наук, истинно социальным образом разрешить главную проблему физической антропогеографии (как ее по праву назвал Пенк   7 ), а именно раздел жизненного пространства при растущем давлении народов и сношений на становящейся обозримо все более тесной и малой Земле сообразно плотности населения, жизненной энергии, культурному и экономическому вкладу ее обитателей, если наука снова и снова не будет разрабатывать и обобщать для политики те ее незыблемые основы, которые могут стать надежными исходными точками для справедливого разграничения отдельных частей пространств и государственных структур нашей планеты? [с.10]

Если и на противоположной стороне умные и миролюбиво настроенные люди, добропорядочные европейцы, вроде Бернарда Шоу   8 , называют нынешние внутренние границы Европы этнически неосновательными и противопоставляют им не защищенную с обеих сторон и демилитаризованную американо‑канадскую границу   9  как идеал для континента, который благодаря своевременному сплочению хотел бы избежать очередной войны, то нужно лишь радоваться тому, что представители географии и истории, политических и экономических наук предоставляют дополнительные основы для их прочувствованных суждений и предостережений. Именно истинный друг мира должен страстно приветствовать такую работу, направленную на познание границы, подобно тому как пожарный должен быть благодарен, если ему своевременно, до вспышки, показывают будущий или уже тлеющий очаги пожара. Конечно, маловероятно, что эти очаги будут выданы теми, кто обделывает свои делишки. Поэтому, как представляется, обращать внимание на не заживающие от ожога раны на теле народа — предпочтительный долг и право стесненных в пространстве наций, всех, кто страдает от избыточной плотности населения и от урезанной, искалеченной ложно проведенными границами духовной жизни.

Такому долгу и такому праву должна удовлетворять эта книга о границах! Впрочем, она вряд ли понравится там, где почитают принцип “надо мной не каплет”. Вероятно, даже не понравится. Но этот принцип не только никогда и нигде не помогал миру в его поступательном движении, но и давным‑давно вызывал обоснованное недовольство существующим положением, истошный крик о помощи, обращенный к слишком туго закрученным предохранительным клапанам, яростные выпады против таких границ, которые воистину показывают, что они установлены и проведены не Богом, не природой, а есть шаткое создание рук человеческих.

Пусть наградой всем, кто любезно помогал в подготовке [этой книги], как и всем, кто занят пограничной работой на Земле, будет формирование сознания, создание полезных инструментов для установления более удобных и более прочных границ отдельных пространств будущего родного дома человечества. Из таких здоровых, жизнелюбивых структур могло бы затем возникнуть здание подлинного союза народов, где не только счастливые и живущие в благоденствии нации, извлекающие выгоду из происшедшего насилия   10 , но и все остальные наслаждались бы свободой дышать, трудиться, ценить свою землю и свое жизненное пространство в общем земном доме и где лишенные права на самоопределение многомиллионные древние культурные народы не стояли бы как неизменные обвинители, нищие, ограбленные, перед закрытыми дверями, перегороженными границами и перекрытыми дорогами в будущее, которое и для ныне властвующих, кажущихся счастливыми, остается под опасной угрозой. [с.11]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 Юра — система горных хребтов на границе между Францией и Швейцарией, давшая название юрскому периоду, в течение которого образовалось большинство гор этой системы. [с.12]

2  Маньчжурия — историческое наименование современного Северо‑Восточного Китая. Происходит от названия раннефеодального государства Маньчжоу, существовавшего в первой половине XVII в на этой территории. В 1932 г была оккупирована Японией и провозглашена якобы независимым государством Маньчжоу‑Го. Освобождена Советской Армией в 1945 г. в ходе войны на Дальнем Востоке. [с.12]

3  Монголия — в средние века центр Монгольской империи, затем провинция Китая, получившая независимость де‑факто в 1911 г, с 1924 г. Монгольская Народная Республика. [с.12]

4  Вероятно, имеются в виду лидеры Гоминьдана — политической партии в Китае, созданной в 1912 г. До 1927 г играла прогрессивную роль в борьбе за развитие суверенного Китая, свободного от засилья иностранного империализма. Основателем Гоминьдана был китайский революционер‑демократ Сунь Ятсен. [с.12]

5  Ратцель Фридрих (1844‑1904) — немецкий географ и зоолог, в 1886‑1904 гг. профессор географии Лейпцигского университета. Основоположник немецкой социологической школы, названной его учеником Челленом геополитической. Согласно воззрениям Ратцеля, особенности народа и занимаемого им пространства обусловливают особенности государства, его внутреннюю и внешнюю политику; само же государство он считал биологическим организмом, подчиненным законам биологического развития.

Представление Ратцетя о государстве, требующем определенного пространства, послужило одним из источников геополитики. Ратцелю принадлежат общеземлеведческий труд “Земля и жизнь” (русский перевод 1903‑1906 гг. ), имеющий подзаголовок “Сравнительное землеведение”, другие фундаментальные работы (см об этом с. 419). [с.12]

6  Mayль Отто — видный немецкий географ, сотрудничавший с журналом “Zeitschrift fur Geopohtik”. После прихода к власти фашизма прекратил свое сотрудничество в нем. Наряду с Пассарге конструировал ландшафтные границы путем механического наложения на карту отдельных элементов. [с.12]

7  Пенк Альберт — известный немецкий географ (XIX‑XX вв.), занимавшийся изучением водного баланса суши, картографированием земной поверхности, формы которой ставил в центр географических исследований. Будучи участником Международного географического конгресса в Берне (1891), выступил с предложением создать Международную карту мира (в м. 1:1.000.000). Уделял большое внимание страноведческим описаниям. Под его редакцией в Германии в XX в. издавалась серия “Bibliothek Landerkundliche Handbucher”. [с.12]

8  Шоу Бернард (1856‑1950) — выдающийся английский писатель, драматург и публицист. [с.12]

9  В 1817 г. США достигли соглашения с Великобританией о ликвидации военно‑морских сил на Великих озерах и на озере Шамплейн с оставлением сил, необходимых лишь для сбора таможенных пошлин и налогов. Это соглашение известно как соглашение Раш — Багот. Однако США сохраняли свои верфи на озерах до 1825 г., а Великобритания — до 1834 г. После заключения Вашингтонского договора 1861 г. обе стороны по молчаливому согласию перестали поддерживать укрепления на американо‑канадской границе и она стала “неохраняемой границей”. [с.12]

10  Автор имеет в виду итоги первой мировой войны прежде всего для Германии, зафиксированные системой договоров, образующих Версальскую систему послевоенного устройства мира. Читатель не преминет заметить резко отрицательное отношение К. Хаусхофера к Версальскому договору, которое красной нитью проходит через все его работы, представленные в данном томе.

В Версальском договоре содержался статут (устав) Лиги Наций, описание границ Германии с Бельгией, Люксембургом, Францией, Швейцарией, Австрией, Чехословакией, Польшей и Данией, определялись вопросы политического устройства Европы. Так, Германия обязывалась признавать и соблюдать все соглашения, которые могут заключить главные союзные и объединившиеся державы с правительствами Бельгии или Нидерландов в целях замены договоров 1839 г., [с.12]  устанавливавших бельгийский нейтралитет. Германия признавала переход к Бельгии округов Эйпен и Мальмеди, а также так называемой нейтральной и прусской частей территории Морене (см также примеч. 34. С. 46).

Люксембург выходил из состава Германского таможенного союза, Германия признала его полную независимость.

Германия обязалась уважать независимость Австрии в границах, которые были установлены Сен‑Жерменским мирным договором 1919 г., признала независимость Чехословакии, граница которой была проведена по линии старой, существовавшей к началу первой мировой войны, границы между Австро‑Венгрией и Германской империей.

Германия обязывалась признать полную независимость Польши, отказаться в ее пользу от части Верхней Силезии, от прав на город Данциг (Гданьск) с округом, которые объявлялись вольным городом под защитой Лиги Наций. Данциг входил в пределы таможенной границы Польши, которой предоставлялось право ведения его внешних сношений и защиты интересов его граждан в других странах.

Устанавливалась новая граница между Германией и Данией. Эльзас‑Лотарингия, отошедшая к Германии согласно условиям Франкфуртского мира 1871 г., возвращалась под суверенитет Франции. В качестве компенсации за разрушение угольных копей на севере Франции угольные копи Саарского бассейна переходили на 15 лет под управление комиссии Лиги Наций. Имелось в виду, что вопрос о дальнейшей судьбе этого района решит плебисцит.

Германия была обязана провести демилитаризацию Рейнской зоны. Ей запрещалось содержать или строить как на левом, так и на правом берегу Рейна, к западу от линии, проходившей в 50 км восточнее реки, военные сооружения и содержать в указанной зоне какие бы то ни было воинские части. Германия обязывалась снести все укрепления на островах Гельголанд и Дюне.

Эти территориальные изменения К. Хаусхофер представляет как ставящие Германию в невыносимое положение, лишающее ее необходимого “жизненного пространства”. Столь же отрицательно К. Хаусхофер оценивает положения Версальского договора, касающиеся колоний. В результате этого договора бывшие германские колонии, а также некоторые арабские территории бывшей Османской империи были распределены между победителями на основе системы мандатов от имени Лиги Наций, согласно которой государства‑мандатарии устанавливали свою опеку над территориями, якобы неспособными к самостоятельному управлению. Так, Великобритания получила мандат на управление Западным Того, а также частью Камеруна и большей частью Германской Восточной Африки (Танганьика), германские владения в Юго‑Западной Африке отошли к Южно‑Африканскому Союзу. Франция помимо мандата на Сирию и Ливан получила также мандат на Восточное Того и часть Камеруна; Бельгия — на Руанду‑Урунди; Япония — на Тихоокеанские острова к северу от экватора — Маршалловы, Каролинские и Марианские; Австралия — на остров Науру (совместно с Великобританией и Новой Зеландией) на бывшую германскую Новую Гвинею и острова Тихого океана к югу от экватора; Новая Зеландия — на острова Западное Самоа.

Серьезный урон понесли позиции Германии в Китае, где она пользовалась рядом привилегий и преимуществ, вытекавших из прежних германо‑китайских договоров. Так, Германии пришлось уступить в пользу Великобритании принадлежавшее ей имущество на территории британской концессии в Кантоне (Гуанчжоу), а в пользу Японии — все права и привилегии на территории Цзяочжоу.

Версальская система оказалась крайне неустойчивой и очень быстро проявила признаки распада. Не устранив коренных империалистических противоречий, приведших к первой мировой войне, эта система породила ряд новых между победителями и побежденными, равно как и между странами‑победительницами, что ускорило образование новых военно‑политических блоков, чреватое серьезными конфликтами. В результате большинство положений Версальского мирного договора не выдержали испытания временем и были нарушены к началу второй мировой войны. Первым нарушением территориальных постановлений Версальского договора явилось вступление германских войск в марте 1936 г. в Рейнскую демилитаризованную зону. Следующим — захват Австрии в марте 1938 г. В конце сентября 1938 г. Гитлер с согласия Чемберлена и Даладье (“мюнхенский сговор”) захватил Судетскую область Чехословакии, а в марте 1939 г. была [с.13]  оккупирована вся Чехословакия. Через неделю после этой акции Германия аннексировала принадлежавший Литве Мемель (Клайпеду). Погоня за “жизненным пространством”, “справедливыми границами” привела к логически неизбежному финалу — второй мировой войне.

Следует также заметить, что К. Хаусхофер, представляя Германию пострадавшей в итоге первой мировой войны стороной, исподволь, с той или иной степенью открытости, снимает с нее ответственность за ее развязывание. Он не упоминает о том, что Версальский мирный договор устанавливал виновность Германии и ее союзников в развязывании первой мировой войны. В договоре содержалось постановление о специальном суде над Вильгельмом II, а также о судебном преследовании лиц, “обвиняемых в совершении действий, противных законам и обычаям войны”. Однако это осталось благим пожеланием на бумаге. Примечательно, что в трактовке этой проблемы Хаусхофер апеллирует не к историческим фактам, — хотя по многим темам проявляет высокую эрудированность в области всемирной истории, — а к психологии, или народной психологии, к ложно понимаемому “патриотизму”.

Вопрос об ответственности за войну приобрел особую остроту еще в 1918 г Например, британский премьер Ллойд Джордж отмечал: “Все более укреплялось мнение, что война сама по себе — преступление против человечества и что войны никогда не будут ликвидированы полностью, пока они не будут квалифицироваться как уголовные преступления, а инициаторы и подстрекатели войны не понесут заслуженного наказания” (Ллойд Джордж. Правда о мирных договорах. Т. 1. М., 1957. С. 90). В связи с этим ставился вопрос о привлечении к суду кайзера Вильгельма II. Врученный на Парижской мирной конференции германской делегации 7 мая 1919 г. текст мирного договора содержал статью, устанавливавшую ответственность Германии за развязывание мировой войны. Тогдашний германский министр иностранных дел Брокдорф‑Ранцау отказался подписать договор. В записке, представленной Брокдорф‑Ранцау на предложенный ему проект договора, он выдвинул следующие возражения и контрпредложения.

Германия выступала против передачи Польше частей Восточной Пруссии и немецкой Померании, Данцига, передачи Польше и Чехословакии Верхней Силезии, отторжения от Германии Саарской области и оккупации Рейнской области. Германия отказывалась нести ответственность за все военные расходы.

Германия соглашалась уменьшить свою армию до 100 тыс. человек, в вопросах территориальных уступок предлагала взять за основу программу Вильсона (уступка Эльзаса и Лотарингии, признание Данцига, Мемеля и Кенигсберга открытыми портами, проведение в Шлезвиге плебисцита, передача колоний под мандат Лиги Наций), выражала готовность уплатить 100 млн. золотых марок, восстановить разрушенные области Бельгии и Франции, принимала обязательство поставлять Франции в первые пять лет по 20 млн., а в последующие пять лет — 8 млн. т угля, соглашалась на передачу в счет понесенных убытков части германского торгового флота. Германская делегация демагогически предлагала создать комиссию для выяснения виновников войны и их наказания.

После отказа конференции рассмотреть эти предложения Брокдорф‑Ранцау покинул мирную конференцию и подал в отставку. Национальное собрание в Веймаре приняло резолюцию о необходимости подписать мирный договор, исключив из него статью об ответственности Германии за войну. Однако нажим союзников вынудил немцев капитулировать и подписать договор с упомянутой статьей.

Хаусхофер объективно как бы продолжает линию германской делегации в Версале. Поскольку договор был подписан, то с юридической точки зрения он лишен возможности прямо отрицать ответственность Германии за войну, отсюда его уклончивый язык и обходные маневры.

Нюрнбергский процесс продемонстрировал не только уместность, но и международную необходимость привлечения к ответственности виновников развязывания войны и проведения политики геноцида. Этот нравственный императив и международно‑правовая норма поддерживаются всеми честными людьми на планете. [с.14]

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Давление границ и тесность пространства тяготеют над задыхающейся в тисках Внутренней Европой (Innereuropa). Настоящая книга, призванная привлечь внимание к беспристрастному исследованию границ в их географическом и политическом значении, обращена прежде всего к тем, кто живет в этой стесненности, а также ко всем, кто серьезно участвует в прочном, устойчивом восстановлении в естественных связностях пространства, где обитает человечество, разорванного и разрушенного в результате его произвольного раздела.

Это касается в первую очередь Внутренней Европы, потому что ни в каком другом месте Земли так остро не проявляется в проведении границ противоречие между научно мыслящим веком и антинаучными, алчными и пристрастными действиями. Разве кто‑нибудь мог бы посчитать возможным еще на рубеже столетия, когда на всех языках было написано так много светлого о будущем человечества, что всего два десятилетия спустя государственные мужи, члены ученых академий и обществ, якобы мыслящие категориями крупного пространства народные лидеры окажутся готовыми провести границы государств и народов через большие города и их водонапорные башни и газовые фабрики, соорудить рубежи между рабочими и их каменноугольными шахтами, воздвигнуть там и сям барьеры между одинаково думающими, чувствующими и говорящими людьми.

Именно мрачное предсказание заката изувеченной в таком ослеплении Европы (Abendland)   должно вдвойне заставить нас со всей суровостью объяснить, что сделали сами ее жители для его возможного ускорения из‑за бессмысленных границ и демаркационных линий.

“Кто не сознает темноты, тот не станет искать света”   .

Но если мы поднимем факел знания, то истинно происходящее, с которого снят покров, сотканный из фразеологии, предстает во всей своей гротескной бессмысленности.

Внутренняя Европа с ее географическим и политическим урезанием и увечьем жизненно необходимых структур, с невыносимыми границами жизненной формы в удушающе тесном жизненном пространстве — в каком разительном противоречии находится это [состояние] с представлением века и культурного круга, которому Шпенглер   придал отпечаток фаустовского   стремления к жизни в безмерном, безграничном как лейтмотив. [с.15]

Понятно, почему такое обвинение в зреющем закате [Европы] вышло именно из духовной среды стомиллионного народа, который, к счастью или к сожалению, пожалуй, наиболее четко отразил эту фаустовскую черту характера, распространяя ее среди народов Земли в то время, когда он в том пространстве, где дышал, был невыносимо стеснен до минимальных пределов и поэтому первым в XX столетии глубоко в душе пережил возникающую у человечества нужду в границах на перенаселенной Земле.

Были ли необходимы именно немецкому народу для воспитания у него чувства границы это страшное переживание, эта напряженность, побуждающая к восстановлению границ мирным путем при их добровольной либерализации или же к взрыву, — напряженность между идеалом беспредельности Вселенной, идеалом погруженного в самосозерцание “наднационального”, безразличного к пространству человека, и реальной жизнью великого народа Земли, больше всех сдавленного пространством в своем свободном развитии?

Не была ли эта напряженность возможной только потому, что этот проникнутый духом Фауста народ достиг всех осуществимых духовных целей, подарил человечеству понятия и определения понятий, — только не той в правильной мере и в надежной форме разумной границы, ибо сам не знал, как ее найти?

Но такую судьбу он разделил с двумя самыми гениальными народами планеты: с эллинами — носителями сухопутной и морской культуры бассейна Эгейского моря, и теми, кто населял индийское жизненное пространство между Гималаями и Индийским океаном, которые — как и немцы, были, видимо, духовно слишком мягкотелы, слишком аморфны, чтобы защитить и сохранить свою земную жизненную форму.

Именно в этом они не преуспели: границы действительного, которые они полагали выдвинуть все дальше вовне, пока те не совпадут с границами человечества в метафизическом [т.е. философском] смысле, затем — ибо сами не знали, как найти для этого меру, — проводились другими, причем весьма болезненно, ценой потери миллионов соплеменников и даже облика свободных, определяющих свое место в жизни народов.

Так происходило в Священной Римской империи германской нации  5 , в Элладе домакедонского периода и в подобных сказочным творениям эллинистических государствах  6 , в становлении империи Ашоки  7  и более поздней при Великих Моголах. Если Акбар  8 , величайший среди них, казался своим современникам “тенью бога на Земле”, подобно Периклу  9  и Александру [Македонскому]  10 , Карлу Великому   11  и Фридриху Гогенштауфену   12 , то уже для их внуков воздвигнутые на века границы их государств были преходящими, как облака. То же повторилось во Внутренней, или Центральной, Европе после краха Второй [с.16]  Германской империи   13 , казавшейся очень прочной в Центре Европы. Однако уже в 1900 г. Теобальд Фишер   i  назвал ее эфемерой, ибо, как и после исчезновения первой   14 , не стало больше надежной границы и какой‑либо устойчивой формы, и крупный писатель того времени увидел на исходе века точно такую же безутешную картину, как Шиллер   15  — на рубеже XVIII‑XIX столетий.

Но эта первая [империя] ни в коей мере не была чисто Германской империей, а римско‑германской нацией с ее передвигающимися, подобно облакам при каждом порыве ветра, границами. Никто не знает сегодня, идет ли дело к новой, третьей империи   16 , столь горячо и страстно желаемой и ожидаемой многими. Во всяком случае тот хаос руин и мук, в котором мы ныне живем, не заслуживает названия империи: ведь от нее сохраняется лишь тень и апелляция о спасении права на жизнь. Ибо империя должна иметь границы, которые она способна защищать собственными силами!

Однако, чтобы третья империя стала когда‑нибудь реальной в пространстве и во времени в Центральной Европе, необходимо постоянно поддерживать представление, идею о ней в убедительной форме и в наглядных установленных границах. Необходимы также, насколько возможно, обоснованное признание тех границ, которые были привнесены извне ее жизненной форме, будь то заимствованные у природы, будь то установленные в результате человеческой деятельности, расовой воли и силового произвола, и ясное осознание их изменяемости или постоянства. Ведь любая полезная и стабильная граница — это не только политическая граница, но и граница многих жизненных явлений, и она сама по себе становится еще одной жизненной формой, своим собственным ландшафтом со своими собственными условиями существования, более или менее широкой зоной боевых действий, предпольем   17 ; крайне редко граница является линией, как ее легко мог бы провести юрист, человек, имеющий дело с документами, однако ее отвергают природа и жизнь, в которых нет ничего более постоянного, чем борьба за существование   18  в вечно меняющихся, непрерывно перемещающихся в пространстве формах.

Арена этой борьбы — прежде всего граница, которая лишь цепенеет, будучи на самом деле мертвой и давно испытывающей действие сил, стремящихся устранить отмершее, а то, что еще полезно, использовать в новой жизни.

Таким образом, попытка рассмотреть границы в их географическом и политическом значении и проявлении по необходимости затрагивает последние рубежи, установленные нам [с.17]  человеческим опытом   19 . Это придает такой попытке — наряду с признанной политической необходимостью теоретической пропедевтики для практической пограничной работы — предельную духовную и художественную привлекательность. Не будь этого стимула, невозможно было бы воздать должное невесомому, не поддающемуся учету и все же решающему, чисто духовному моменту в возникновении, существовании и исчезновении границы. А без такой перспективы возникло бы искушение свести познание границы в мелководье чисто материалистической [физической] географии и исторического рассмотрения, причем понимание границы такого культурного круга, как германский, пронизанного фаустовским натиском, не должно сглаживать различия.

Таков был главный соблазн, но и опасность предпринятой попытки рассмотрения именно с центральноевропейской точки зрения. И пусть с этим предостережением она идет своим путем на стыке науки и искусства, культуры и силы, показывая пропасти и наводя мосты, создавая фундаментальную основу всестороннего знания, — навстречу лучшему будущему, как позволяет на это надеяться современность   20 , из потребностей которой и возник этот временной мост в виде данной научно‑художественной книги. [с.18]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.17) См. весьма примечательную статью: Fischer  Th . Das Deutsche Reich in seinen heutigen Grenzen: eine Eintagsfliege! // Geographischer Anzeiger. Justus Peter. Gotha, 1900. № 1, ход мыслей которой стал одним из сильнейших побудительных мотивов к написанию данной работы.

 Абендланд (Abendland) — с конца XVIII в. собирательное название для средневековой католической и христианской Европы. В XIX‑XX вв. это понятие легло в основу теории, согласно которой “Абендланд” (или Европа), восточная граница которой определялась, как правило, произвольно, является неким сообществом народов, которые культивируют западный образ жизни. “Закат Европы” (“Untergang des Abendlandes”) — выражение, повторяющее название книги О. Шпенглера “Закат Европы” (т. 1. М., 1993; т. 2. М., 1998). [с.18]

 В своих сочинениях Хаусхофер часто использует понятия и образы, заимствованные из мифологии. Так, свет и тьма в мифологической модели мира — одно из основных противопоставлений. С мифа об отделении света от тьмы в библейской традиции (“Бытие”) начинается творение. [с.18]

 Шпенглер Освальд (1880‑1936) — немецкий философ и историк, приобрел известность после успеха своего труда “Закат Европы” (1918‑1922). Развивал учение о культуре как множестве замкнутых организмов (египетская, китайская, индийская и т.д.), как бы выражающих душу народа и проходящих определенный жизненный цикл. В 20‑е годы выступал как публицист консервативно‑национального направления. В 1933 г. отклонил предложение нацистов о сотрудничестве, за что гитлеровский режим подверг его бойкоту. [с.18]

 Фауст — один из неувядаемых образов мировой литературы, вечный вопрошатель о смысле человеческой жизни, воплощение загадок и противоречий; олицетворение дерзаний человеческого разума и в то же время сомнений в необходимости этого дерзания, неукротимого движения к неизведанному и постоянного вопроса о границах этого стремления, о пределах “дозволенного” при вторжении человека в жизнь Природы и Космоса.

Иное толкование приобрел этот образ в культуре и идеологии фашистской Германии: это “сверхчеловек”, “истинно немецкий герой”, носитель идеи группового эгоизма, одержимый безжалостно‑наступательной агрессией. [с.18]

 Основана Оттоном I (912‑973), германским королем с 936 г., первым императором Священной Римской империи (Sacrum Romanorum Imperiam — Heiliges Romisches Reich). Священной она стала в 1254 г. В конце XV в. к этому названию были добавлены слова “германской нации”.

Священная Римская империя германской нации была этнически пестрым образованием. Помимо немецких территорий в ее составе было много славянских земель, находившихся под властью австрийских и немецких князей, а также областей с итальянским, французским, валлонским и венгерским населением. Сама империя (после Вестфальского мира 1648 г. существовавшая чисто номинально как совокупность в основном мелких государств) официально прекратила существование в 1806 г. [с.19]

 Эллинизм — период в истории стран Восточного Средиземноморья между 323 и 30 гг. до н.э., когда на месте державы Александра Македонского образовалось несколько государств: Селевкидов, Птолемеев, Пергам, Понтийское царство и др., политический строй которых сочетал элементы древневосточных монархий и греческих полисов. Термин “эллинизм” был введен в науку немецким историком Дройзеном. [с.19]

 Ашока (268‑231 до н.э.) — властитель империи Маурьев, занимавшей почти всю Индию и часть современного Афганистана. Сыграл важную роль в становлении буддизма как мировой религии. [с.19]

 Акбар (1542‑1605) — падишах Индии из династии Великих Моголов. [с.19]

 Перикл (490‑429 до н.э.) — вождь афинской рабовладельческой демократии. [с.19]

 Александр Македонский (356‑323 до н.э.) — царь Македонии с 336 г., основатель крупнейшей мировой империи древности. [с.19]

11  Карл Великий — король франков (768‑814), основатель Римской империи средневековья. Коронован в Риме в 800 г. папой Львом III императорской короной, что служило знаком его власти над всем Западом.

В 843 г. в Вердене три внука Карла Великого делят его империю на три королевства, которые дадут начало, правда не сразу и после многочисленных войн, немецкой, французской и итальянской нациям.

12  Гогенштауфены — династия германских королей и императоров Священной Римской империи в 1138‑1254 гг., в 1197‑1268 гг. — также короли Сицилийского королевства.

Фридрих Гогенштауфен Барбаросса (1123‑1190) — император Священной Римской империи (1152‑1190). [с.19]

13  Под Второй Германской империей (“Deutsches Reich”) понимается созданная Бисмарком в 1871 г. Германия в результате ее объединения “железом и кровью”. Вторая Германская империя фактически рухнула в 1918 г., но в официальных документах это название сохранялось в Германии до 1945 г. [с.19]

14  Т.е. Священной Римской империи германской нации. [с.19]

15  Шиллер Иоганн Фридрих (1759‑1805) — немецкий поэт, драматург и теоретик искусства Просвещения, один из основоположников немецкой классической литературы. [с.19]

16  Термин “Das dritte Reich” (“Третья империя”), переводимый в нашей обществоведческой литературе как “Третий рейх”, употреблен в книге немецкого искусствоведа, историка культуры Артура Мёллера ван дер Брука “Das dritte Reich” (1923). Термин был заимствован нацистами и использовался в пропагандистских целях. [с.19]

17  Предполье — полоса местности перед главной полосой обороны или укрепленным районом, включающим несколько оборонительных позиций и инженерные заграждения. Элемент построения обороны в армиях многих государств. [с.19]

18  Борьба за существование (нем. Kampf um Daseins) — крылатое выражение, связанное с широким признанием теории Чарлза Дарвина, которое содержится в заглавии его знаменитого труда “Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствующих пород в борьбе за существование”. [с.19]

19  Речь идет о границах Германии, установленных Версальским договором 1919 г. [с.19]

20  Оптимизм автора вполне оправдан. К моменту публикации этой книги (1927) Германия существенно улучшила свое положение внутри страны и на международной арене. Она преодолела последствия небывалой послевоенной инфляции (в 1923 г. одна золотая марка стоила 38,1 млн. бумажных марок), в 1924 г. приняла разработанный международной комиссией экспертов “план Дауэса”, который предусматривал предоставление Германии займа в 200 млн. долларов для восстановления ее промышленного потенциала и регулирования уплаты репарационных платежей (132 млрд. марок). В 1925 г. были подписаны Локарнские договоры о гарантии ее западных границ (см. примеч. 1. С. 170‑171), а в сентябре 1926 г. Германия стала членом Лиги Наций. [с.20]

 

ГЛАВА I

 

ГРАНИЦА С ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

 

Создание ясных картин границы, выразительного представления о ней, о проистекающем из этого пограничном инстинкте и в конечном счете о неизменно настороженном пограничном сознании — важнейшая цель данной работы. Всех этих предупреждений и предостережений, как правило, не хватает немцам в большей степени, чем любой другой крупной нации на Земле, поддерживающей и создающей границы. Из этого следует, что именно нашему народу, занимающему промежуточное положение во Внутренней Европе, необычайно важно иметь живое представление о границе в контексте картины мира, которая и сама нуждается в четком детальном разграничении, ибо в противном случае она очень легко предается космополитической неопределенности и часто свойственной нам, немцам, аморфности. Прекрасным воспитателем наглядного образа границ, пограничного инстинкта и пограничного сознания, столь нам необходимых, могут быть в противовес этому пограничные ландшафты. Ведь это поистине потрясающий факт, если один из первых немецких географов, Браун  i , констатировал в 1916 г.: “…Задача заключается во внимательном изучении пограничных рубежей. Это изучение до сих пор при избытке антропогеографической работы внутри страны было удивительно запущенным и касалось только пограничных провинций на Востоке (Восточная Пруссия, Силезия)”. (Пожалуй, еще и на Юго‑Востоке: Пенк, Фольц, Зигер   ii !)

“Уже при простом знакомстве, при посещении провинций до сих пор ощущается пробел в изучении характера пограничного рубежа с географической точки зрения как типа ландшафта в сопоставлении с другими типами. Лишь школа Ратцеля” — к которой, разумеется, с особой гордостью я отнес себя задолго до войны, когда лично познакомился с ним, — “создавала в этом направлении фундаментальное, но нашла мало последователей”.

В той же книге Браун отмечал: “Самая важная политико‑географическая проблема географии Центральной Европы заключается в том, как провести ее политическую границу, используя естественные и исторически сложившиеся рубежи, чтобы, с одной стороны, сохранялось внутреннее единство промышленных и сельскохозяйственных ландшафтов, а с другой — чтобы границы создавали действенную зону защиты…”

“Юра, Вогезы, Лотарингия, Люксембург, Арденны и Фландрия являются западными границами”. [с.21]

Все они как пограничные рубежи политической жизненной формы ныне утрачены, как границы земли народа находятся под угрозой и оспариваются в борьбе, лишь с трудом узнаваемы местами именно в типе ландшафта. И все это произошло, прежде чем была выполнена постулируемая официальной наукой работа. Разве это не поистине потрясающий факт, как я выразился ранее? Разве это не доказательство того, что и наука, слишком многого достигшая в отдельных областях, основательно недооценила свою предостерегающую задачу в отношении жизненной формы, в условиях которой она процветала и преуспевала? Разве не напрашивается сама собой мысль о том, что, вероятно, именно поэтому оплоты этой науки в столь разочарованном народе утрачены по сравнению с тем вниманием, которое проявлялось к ней прежде? Если мы в противовес этому негативному признанию выдающегося представителя нашей науки хотим составить ясное представление о позитивной стороне проблемы, о том, какую воспитательную роль играет геополитически и культурно‑политически правильное, а равно и инстинктивно верное рассмотрение пограничных рубежей, необходимо опереться на известное описание, принадлежащее молодому Гёте   .

“Памятуя, что здание это [Страсбургский собор]   было заложено на древней немецкой земле и строилось в подлинно немецкую эпоху, а также и то, что по‑немецки звучало имя зодчего, начертанное на скромном надгробии, я осмелился, вдохновленный величием этого произведения искусства, изменить бесславное  название “готическая архитектура” и под именем “немецкого зодчества”  возвратить его нашему народу. Далее я не преминул изложить свои патриотические взгляды, сначала устно, а потом и в небольшой статье, посвященной D. M. Ervini a Steinbach”   .

Нужно ли что‑нибудь еще, как не пример юного Гёте, которого нельзя заподозрить в национальном шовинизме, столь кроткого во всем, что присуще человеку, чтобы показать, как впечатление о границах своего народа в качестве неотъемлемого культурно‑географического достояния, сначала увиденных и почувствованных, а затем понятых, воплощается в конкретное описание и творческий успех? Это несравненное слово Гёте — документ первостепенного культурно‑географического значения для нашей рабочей проблемы и, разумеется, для того, что следует понимать под “углубленным” отношением к жизненному пространству и земле в духе и смысле Ратцеля.

При этом в высказывании Гёте отсутствует какая‑либо политическая целенаправленность, какая‑либо ставка на власть над этим утраченным пограничным пространством своего народа   . Как совершенно по‑иному действенными могут стать лишь такие изложения, если они будут сопровождаться верным политическим инстинктом, подобным тому, который воплотился, например, в образцовых французских описаниях Эльзас‑Лотарингии и рейнского ландшафта или в отношении Британской империи к горным границам и буферным зонам Индии, в труде японца [с.22]  Уэхары, а еще раньше при первой угрозе северной границе со стороны русских в защите северного рубежа Мамиа Ринзо, Могами Токунаи   . Но в том же смысле, как сказал Браун о типе ландшафта пограничного рубежа, — пожалуй, скорее в морфологическом, чем в смысле Пассарге   , — как об изменяемом культурой ландшафте, в том же смысле, как описал молодой Гёте свой импульс относительно географического отпечатка на внешней пограничной культуре в противовес эстетике и искусствоведению, могут быть рассмотрены и почти все географические категории, которые как‑то подводят к границам, заимствованным у природы или определенным волей культуры. В дальнейших рассуждениях я использую лишь в качестве примеров вершину и перевал, плоскогорье и орографические поперечные пороги на реке   , отвесную скалу или просто каменную стену, крупную реку в ее разъединяющей и связующей способности, высокогорные долины, фирновые поля   и истоки рек, которые в конечном счете фиксируют на ледяном покрове вершин Альп или Гималаев навязанную природой границу водного хозяйства. Или же я ссылаюсь на то, как отношения воды и растений воздействуют на образование границ, но и стирают их; как пояс болот и тайга, джунгли, реликтовые леса и мангровые заросли создают естественные границы растительного мира, но также как пояс саванн и степей, например североазиатский, образует естественный коридор от Дуная через Кавказ на Алтай   и далее на Маньчжурию, в котором наука повсюду открывает идентичные погребения!

Животный мир также создает естественные границы. Он закладывает подлинный организм границы роями мухи цеце, саранчи, малярийного комара, колоннами червей, постройками термитов в районах возможного распространения других органических живых существ. Но он проводит ее и стаями зверей, которые служат пищей для крупных хищников в странствиях с островов Адмиралтейства вдоль мексиканского побережья в Антарктику. Животный мир действует, таким образом, в качестве устанавливающего границу, совершая при этом самые дерзкие переходы границ самого большого морского пространства планеты — индо‑тихоокеанского.

А теперь бросим взгляд на океан, море, внутренние и прибрежные воды как границу и на отношение побережья к противоположному побережью. Мы обнаруживаем, что и морская граница — вовсе не линия, а переходная зона сильной, пульсирующей жизни, которая и здесь устремляется вовне, к противоположному побережью. Мы знаем, что первый переход этой заимствованной у природы четкой границы, этого предполья, происходил, вероятно, не на первой полосе плоских берегов, а на таких побережьях, где рифы и рифовые выступы видимой на большом расстоянии цепи островов увлекали все глубже, вызывая искушение переступить границу! Даже такое крупное препятствие, как бушующий прибой у Дуврского утеса, норвежские шхеры или пограничные рубежи мыса Кумари [с.23]  (Индия) и мыса Дондра (Цейлон), не было для этого помехой. И именно в кажущихся особенно наводящими пограничных ландшафтах часто возникали связующие переходы. Таковы ставшие известными места переходов Пешавар, Венская котловина, Шанхайгуань, Пекин и Бамо   . Им выпадает роль естественного антропогеографического срединного положения и фильтра, что порой накладывает прямо‑таки неприятный отпечаток на их характер как тип ландшафта, придавая ему вместе с тем более высокую жизнеспособность, что мы отмечаем, например, в Берлине, Токио и Харбине   (Маньчжурия).

Не каждому было дано, как молодому Гёте, так же увлекательно облечь в душевные слова впечатление о границе или, как Гумбольдту  12 , найти возвышенные тона для своих впечатлений о переходе из зоны Атлантики в зону Тихого океана. Именно личности, у которых центр тяжести собственной жизненной работы находился в совершенно других областях, дают нам блестящую хронику образного воздействия естественного или искусственно сформированного пограничного мышления. И в таком смысле позволительно заронить слово о ценности описаний границы такого происхождения, как, например, описание границы в предисловиях к военно‑историческим трудам, в отчетах разного рода научных экспедиций, а также об изображении всех проявлений малой войны в борьбе за существование, которые, естественно, должны особенно принимать во внимание плоскости антропогеографических трений, даже из них исходить   iii .

В связи с этим мы должны, наконец, вспомнить о зоне боевых действий мировой войны как об одном из многих понятий, лучше всего поясняющих организм границы, и о ее наглядном воздействии, обозначившемся, например, цепочкой воздушных шаров от Северного моря до Юры на западе Внутренней Европы, и таким образом обозначить рубежи пограничного организма в той борьбе за существование, которая все‑таки проникала на суше примерно на 128 км за пределы дальности стрельбы артиллерии  13 , на глубину минных полей в землю и даже за пределы опасности, обозначенной на картах для авиации и подводных лодок   iv . [с.24]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.21) Braun G. Deutschland. 1. Aufl. Berlin, 1916. S. 311.

ii  (с.21) Sieger R. Die geographische Lehre von den Grenzen und ihre praktische Bedeutung. Verhandlungen des XXI. Deutschen Geographentags. Berlin, 1926.

iii  (с.24) Особенно показательными в этом направлении являются личные записки Наполеона I и его командиров подразделений о переходах пограничных зон (“Correspondance de Napoleon”) или многочисленные добротные работы французского Генерального штаба, а также Alombert  et Colin . Campagne de 1805 en Allemagne (с обширным приложением писем); Moltke. Briefe aus der Turkei // Gesammelte Schriften. Bd VIII; из более нового времени Hamilton  J. A staff officer's scrap book. London, 1906 или “Bilder‑Atlas” d. phot. Abtlg. d. jap. Gen.‑Stabs 1905 о культурно‑политической границе Кореи и Маньчжурии или Сахалина.

iv  (с.24) Ratzel F. Die Erde und das Leben. Leipzig — Wien, 1901; Braun G. Op. cit.; Sapper K. Geologischer Bau und Landschaftsbild. Vieweg. Braunschweig, 1917; Linnebach K. Die gerechte Grenze im deutschen Wfesten. Berlin, 1926; Curlis H. Versailles‑Vertrag. Berlin, 1919; “Deutschlands Wasserwirtschaft”. R. Hobbing. Berlin, 1921; Konig F. Von der Not des Elsassertums in Geschichte und Gegenwart. Hochland, 1920; из англо‑саксонского наследия: Hill E.H. The geography of international frontiers. London, Geogr. Journal Roy. Soc, 1906, II. P. 145, Bd 28; Mack J.L. The border line. Edinburgh, 1925.

 Гёте Иоганн Вольфганг (1749‑1832) — выдающийся немецкий поэт, мыслитель и естествоиспытатель, иностранный член Петербургской Академии наук (1826). [с.25]

 Впечатления Гёте относятся к тому периоду его жизни, когда он был студентом Страсбургского университета (1770‑1771). Готическому собору в Страсбурге, который явился для него истинным откровением, Гёте посвятил статью “О немецком зодчестве”, где выступил в защиту готической архитектуры, в которой ревнители Просвещения видели лишь проявление невежества и дурного вкуса. Но суждения Гёте не совсем точны: готическая архитектура (XII‑XIV вв.) была не немецкого, а французского происхождения. Что же касается Эльзаса, то здесь издавна переплетались немецкие и французские традиции. И это переплетение традиций отражает Страсбургский собор, строительство которого было начато в 1276 г. [с.25]

 Блаженной памяти Эрвина из Штейнбаха (лат .). Эрвин из Штейнбаха, вероятно, главный зодчий Страсбургского собора. [с.25]

 Для гражданского самосознания Гёте характерно, что он не признавал границ между государствами, устанавливаемых честолюбием и войнами, протестовал против всех форм угнетения. [с.25]

 В начале XVIII в. в результате нескольких экспедиций (1711, 1713, 1719‑1721 гг.), возглавляемых русскими исследователями, Россия начала активную деятельность по освоению Тихоокеанского побережья. Когда до японцев дошли эти сведения, они в 80‑е годы XVIII в. предприняли попытки исследования островов Южно‑Курильской гряды. Наиболее известный японский географ и исследователь Могами Токунаи был первым из своих соотечественников, достигших островов Итуруп и Уруп в 1786 г. Высаживаясь на островах в конце XVIII — начале XIX в., японцы ломали пограничные знаки, вытесняли русских с островов, применяли угрозы и силу. [с.25]

 Пассарге Зигфрид (1867‑1958) — немецкий географ. Занимался разработкой теоретических основ региональной физической географии и ландшафтной типологией, построенной исключительно на физико‑географической основе. Автор фундаментального труда, посвященного основам ландшафтной географии ( Passarge  S . Die Grundlagen der Landschaften. Bd 1‑3. Hamburg, 1919‑1920). [с.25]

 Орография — раздел геоморфологии, изучающий расположение и размеры горных хребтов, возвышенностей и других форм рельефа. [с.25]

 Поля крупнозернистого льда в верховьях ледников. [с.25]

 Алтай — горная система в Центральной Азии, простирающаяся на восток от Казахстана в Западную Монголию и Северный Китай. [с.25]

 Бамо (Бхамо) — город в Северо‑Восточной Бирме, в верховье судоходного участка реки Иравади. [с.25]

 Харбин — город в Северо‑Восточном Китае, главный город провинции Хэйлунцзян на реке Сунгари. [с.25]

 Гумбольдт Александр (1769‑1859) — немецкий естествоиспытатель‑энциклопедист, географ и путешественник. Исследовал Центральную и Южную Америку, был на Урале и Алтае. Один из основоположников современной географии растений, геофизики, гидрографии. [с.25]

 Речь идет о дальности стрельбы немецкого чудо‑оружия, терроризировавшего в годы первой мировой войны жителей Парижа. Как известно, дальность стрельбы артиллерии на протяжении целых пяти столетий не превышала 4‑5 км, затем за несколько десятилетий перед войной 1914‑1918 гг. достигла 30 км, а на заключительном ее этапе, в 1918 г., неожиданно увеличилась до 128 км. Этот скачок был следствием создания на заводах Круппа в Эссене дальнобойной пушки, получившей название “Колоссаль”. Орудие имело 110 футов (32,5 м ) в длину и 40 дюймов (1,016 м ) в диаметре. Первый выстрел по Парижу был сделан 23 марта 1918 г., последний — 9 августа 1918 г. Всего немцы выпустили по Парижу 303 снаряда, из них 183 разорвались в центре столицы и на окраинах.

 

ГЛАВА II

 

О БИОГЕОГРАФИЧЕСКОЙ СУЩНОСТИ ГРАНИЦЫ.

 

ПОГРАНИЧНЫЙ ЭМПИРИЗМ

 

Образы, навеянные личными воспоминаниями о границах и сопутствующими внутренними переживаниями, объективно возникли перед нами при первом же рассмотрении. Из этого следует вывод, что неизбежный ход развития, который ведет от картины границы и связанных с ней впечатлений к инстинкту границы, а через него к осознанию рубежей целых жизненных пространств и жизненных форм, мог бы быть особенно поучительным для нашего склонного к мягкотелости народа в большой переходной области Внутренней Европы, не имеющей многих заимствованных у природы убедительных границ.

Черты этого хода развития, неотделимые от поверхности Земли и ею определяемые, запечатленные рельефом и строением местности, климатом, водным и растительным покровом, должны по необходимости быть объектом географического  наблюдения, и именно этим путем нам следовало идти. Однако в момент, когда мы предложили основанную на опыте практику и в гармоничном соответствии с ней границевоспитующую теорию, доступную картографическому пониманию, единство жизни встало на нашем пути грандиозным препятствием! Правда, мы осознавали, что столкнемся с многочисленными проявлениями неорганических и органических границ жизненных явлений на поверхности Земли, а со многими над ней и под ней. Но когда мы, правильно установив эти факты, хотели обозначить их на картах, то зиял неустранимый провал. Так, мы нашли фирновую  границу, но фирновый снег встречался и намного ниже ее, а вершины скал полны органической жизни над ней. Мы смогли установить снеговую линию , но убедились, с одной стороны, в том, что в отдельных ландшафтах Земли она непостижимо тянулась вверх, а с другой — в том, что на Неаполь и Нагасаки обрушивалась снежная метель. Мы нашли границы лесов , идущие как по равнине, так и по возвышенности, но между ними и горными пастбищами, степями — некое промежуточное явление, которое нельзя поставить в ряд, — зона борьбы !

Повсюду, где хотелось тщательно провести границу, мы обнаруживали не линии, а только зоны, пояс самостоятельной жизни, заполненный борьбой! Не раз приходилось отмечать: здесь обратный процесс, здесь на полном ходу проникновение и со временем зону заполнит победитель. А вот уже на противоположных опушках показались и следы переселения — лишайников и мхов, буков и сосен, белой или цветной рас. Знакомимся [с.26]  ли мы ныне с уединенными тихоокеанскими “птичьими островами” — вроде Лейте   , вызывающего в нашей памяти описание ужасающих бедствий при разделе пространства запоздавшим потомством птичьего “пролетариата”   , — или с окраиной какого‑нибудь большого города, повсюду нам встречались подтверждения значимости взглядов Ратцеля   на пространство и границы, побуждающие нас настойчиво изучать эмпирику границы (сколь бы потрясающей она ни была для любящих мир), границу как арену борьбы , а не как разделительную правовую норму, какой мы покажем ее в главе III.

В качестве арены борьбы изображает ее — в противоположность понятию границы, скажем, у Аристотеля   — грандиозное биогеографическое пограничное мировоззрение, оставленное нам в наследство классической древностью: концепция Лукреция   о границах пространства (I в. до н.э.). Эту точку зрения мы извлекли из незаслуженного забвения ради изумительного величия и красоты, воплощенных в образе метателя копья.

 

[И безразлично, в какой ты находишься части вселенной:

Где бы ты ни был, везде, с того места, что ты занимаешь,

Всё бесконечной она остается во всех направленьях.

Кроме того, коль признать, что пространство вселенной конечно,

То если б кто‑нибудь вдруг, разбежавшись в стремительном беге,

Крайних пределов достиг и оттуда, напрягши все силы,

Бросил с размаху копье, то, — как ты считаешь? — оно бы

Вдаль полетело, стремясь неуклонно к намеченной цели,

Или же что‑нибудь там на пути бы ему помешало?

То иль другое признать придется тебе неизбежно,

Но ни одно не дает тебе выхода, и согласиться

Должен ты, что без конца распростерто пространство вселенной.

Ибо мешает ли тут что‑нибудь и препятствием служит,

Не допуская копье до намеченной цели домчаться,

Или летит оно вон, — оно пущено все же не с края

Так я и дальше пойду и повсюду, где б ты ни наметил

Крайних пределов, спрошу: “Что ж с копьем, наконец, этим будет?

Выйдет лишь то, что нигде никакого конца не поставить,

И для полета всегда беспредельно продлится возможность.

Кроме того, если всё необъятной вселенной пространство

Замкнуто было б кругом и, имея предельные грани,

Было б конечным, давно уж материя вся под давленьем

Плотных начал основных отовсюду осела бы в кучу,

И не могло бы ничто под покровом небес созидаться:

Не было б самых небес, да и солнца лучи не светили б,

Так как материя вся, оседая всё ниже и ниже

От бесконечных времен, лежала бы сбившейся в кучу.

В самом же деле, телам начал основных совершенно

Нету покоя нигде, ибо низа‑то нет никакого,

Где бы, стеченья свое прекратив, они оседали.

Все в постоянном движеньи всегда созидаются вещи…]iii [с.27]

 

Во всей мировой литературе мне не известна столь образная эстетическая интерпретация, дополняющая научное убеждение Ратцеля. Но это не картина вечного мира — и на этой бескрайней границе — отнюдь нет!

Как орган, как живое образование, подверженное исчезновению или росту, вовсе не застывшее, не линию узнаем мы границу в свете опыта — в противоположность понятию, внушаемому нам теорией, как видимостью границы между воздухом, морем, горами и отдаленными поясами растительности.

“Omne quod est igitur nulla regione viarum finitum est…”   Таким образом, я смог дать, исходя из опыта, только определение (дефиницию) понятия границы как “периферического органа”  — подобного коже, — жизненной формы, закрытой на ключ, “обозначенной на всем протяжении” и испытывающей напряжение, но живущей собственной полнокровной жизнью, защитного покрова, состоящего из жизненных форм, наполненных единой жизненной волей. Конечно, границу можно рассматривать и как замкнутость жизненного пространства  в противовес другим пространствам, но лишь в той степени, когда она именно в результате разрушения очень многих заимствованных у природы границ одновременно отделяет родственные проявления жизни от других и как таковая становится более прочным рубежом.

Осознавая, без дополнительных рассуждений, двумерность  таких образований, мы должны также признавать высотные и глубинные границы  в пограничном организме биосферы. Это убедительно, даже если бы у нас не было в качестве практического доказательства великолепного, образцового исследования Ф. Ратцеля “Hohengrenzen und Hohengurtel” (“высотные границы и высотные пояса”)   . В этом труде содержатся данные о том, что граница животного мира, к примеру, простирается от 6000 м ниже уровня моря до 8000 м (высота полета) по сравнению с 400 и 6000 м границы растительного мира, так что границы животного мира по вертикали вдвое больше, чем таковые у растительного.

Но это фактически необходимая — как при естественной границе, так и при культурно‑географическом и политическом, а также хозяйственном понимании ее — высокая степень постижения наблюдений эмпирического происхождения, равно как и философского углубления, если мы хотим понять переменчивую природу границы и воссоздать для каждой жизненной формы “совокупность” ее внешнего покрова (Haut) во всем ее значении. И такой подход необходим, чтобы прежде всего научиться различать между всегда опережаемой жизнью статикой  границы и ее преобладающей в реальной жизни динамикой .

При таком рассмотрении нам раскрывается относительность  границы! Ведь ее понятие возникает в постоянной борьбе, [с.28]  которая разделяет ищущих категорический императив и неопределенные рубежи скрытой жизни, отягченной борьбой за существование в становящемся все более тесным пространстве.

Это, естественно, заметно и в определении географического  понятия, которое нам предстоит рассмотреть.

Даже там, где есть надежда найти самые прочные границы, где, как мы полагаем, можно сразу же нанести линии, например, в отношении моря — самого могущественного жизненного пространства, принуждаемого при его воле, приспособлении или разрушении к покорению, — граница (прибойная кайма, выемка, приливы и отливы…) представляет собой естественно расширяющуюся и стягивающуюся полосу, которая часто заполнена хозяйственными предприятиями (например, добыча соли)! Достаточно лишь точно пройти вдоль морского побережья, пляжа или задать вопрос: где кончаются территориальные воды? — или же, принимая во внимание статистику населяющих побережье “амфибионтов” в Южном Китае или Японии, спросить: кто является жителем побережья, реки или моря?

Провести четкую линию между анэйкуменой  и эйкуменой    на суше  удается лишь в отдельных местах и убедительно не всегда здесь, так как и считающиеся незаселенными пространства почти повсюду проницаемы при огромной воле к жизни. Обозначенная линия для признаваемых незаселенными зон пунктирна, произвольна, и при этом все равно, будет ли такая попытка предпринята по отношению к подземной среде ( chtonisch ) , т.е. определяемой почвой, или по отношению к климатической ( klimatisch ) , т.е. определяемой осадками, нехваткой воды или ее избытком. Каждая раса, каждый народ, каждый путешественник и ученый проведут эту линию по‑разному: русский, китаец, японец, малаец, тибетец; каждый по‑своему нанесет ее, к примеру, на карту Северной, Центральной или Юго‑Восточной Азии.

Закаленный житель горной страны, для которого снег естественное явление, еще может выстоять, в то время как живущий на побережье японец, обитатель романского Средиземноморья давно уже перестали пассивно сопротивляться суровостям климата! Поселения якутов, жилища жителей Шпицбергена, юрта тибетца, в которой он теснится с семьей, неприемлемы для поселенцев, привыкших к мягкому климату. Житель гор вновь селится над горными осыпями Гольдау и Плюрса; те, кто любят наслаждаться горячими естественными ваннами в расщелине кратера вулкана — чего лишен житель лесов и равнин, — снова покрывают террасами полей Иводзиму, Сакурадзиму, Помпеи.

А для питающегося морскими продуктами человека Южных морей — малайца вполне сносные условия существования там, где для немалайца они чудовищны; ведь последний не сможет, ныряя с ножом в зубах, добывать в рукопашной схватке под водой из буруна атолла крупную хищную рыбу. [с.29]

Следовательно, относительность  действует и здесь. И все же, сознавая ее, мы должны стремиться к ясным определениям границы. Необычайно убедительное предостережение политической географии состоит в том, чтобы, принимая во внимание все отличительные особенности, искать компромиссы и прежде всего помогать находить их в практической политике — само собой разумеется, при самом благоприятном руководстве, обеспечивающем долговечность защищаемой этой границей собственной жизненной формы.

При этом большая трудность в том, что как статика и динамика границы, так и ее психологическая и механическая констатация  находятся в постоянном столкновении. Необходимо только внести ясность в чудовищный разрыв между исследованиями вроде книги Э. Лукка “Grenzen der Seele” (“Границы души”) и авторитетными методами венской статистической школы вроде применяемых статистическим семинаром в Венском университете (В. Винклер), посвященным вопросам населения, хозяйства и культуры сопредельных с германским бытом земель, и вытекающими из книги Эмануэля Жубера “Statistischen Forschungsmethoden” (“Статистические методы исследования”) (Вена, 1921 г.), помня при этом, что обе крайности важны для тех, кто исследует сущность границы. Или же представим себе скачок от метода восприятия психологии народов, использованного Стефаном Цвейгом в книге “Drei Meistern” (“Три творения”) для различий британского, французского и русского самопредставления, к численному сопоставлению британцев, немцев, французов, русских, их примет. Однако как один, так и другой метод с его ложной концепцией типов, использованный сам по себе, обязательно ведет и к ложному пониманию разграничений. Из этого следует, без нужды в дополнительных разъяснениях, что для правильного воспитательного воздействия музеев в этнологии нельзя отделять искусство  народов от других проявлений их жизни. Принцип “L'art pour l'art”   в данном случае столь же ложен, как буйство цифр и идея, стремящаяся видеть лишь массы и числа.

Следовательно, не противопоставляя философские, социологические и статистические подходы к понятию границы, можно все же приходить к мало‑мальски сопоставимым результатам. Таким образом, мы ощущаем в одной из важнейших сфер эмпирической деятельности во имя сохранения на Земле нашего, как и любого другого, народного духа, что слишком точная и педантичная ведомственная разобщенность и факультетская обособленность — более чем препятствие, это одна из величайших опасностей! Если Вагнер как географ‑практик поучает нас, требуя видеть “четкие внешние границы как формы проявления прогрессирующих состояний”, то он все еще находится под впечатлением длительного мирного периода, который вовсе не правило, а скорее исключение, и подводит к полемическому выводу, что неясные внешние границы в Центральной Европе означают шаг назад! [с.30]

Эмпирика границы раскрывает более безжалостно, чем теория, и “относительную ценность языковой границы как границы культуры”, ее необыкновенное различие   v  — к примеру, между подобной валу языковой границей на Западе нашей собственной народной земли с “камнями, выпавшими из великой стены”, и взаимопроникновением германцев  7 , славян и жителей Промежуточной Европы (Zwischeneurope) с их тремя большими, соприкасающимися языковыми образованиями на Востоке. Мы часто обнаруживаем, что общественные науки, поощряемые естественно лингвистикой, переоценивают языковую границу, и это, к нашему большому сожалению, привело, например, к насильственной эвакуации или вытеснению в чужеземные области дружественные малые народы, близкие по своей культурной воле к нашей культурной почве и нашему государству (вопрос о мазурах, родственно‑дружественные немцам словенцы в Каринтии  8 , навязывание польского литературного языка в Силезии; вопрос о венедах; фризах  9  — как угнетенном меньшинстве и т.д.).

Стало быть, единое стремление к жизненной форме, к реализации своей культурной силы и хозяйственных возможностей, своей личности в растущем жизненном пространстве показывает нам эмпирику  как решающий фактор для нации, охваченной желанием защищать границу. Такое понимание позволяет прийти к плодотворным результатам и к жизненной стойкости, к стабильности  (vivere), и она имеет примат над философствованием  и должна оставаться таковой. [с.31]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.27) Ratzel F. Erde und Leben. Bd II. S. 595, где этот факт приведен как пример воздействия нехватки пространства.

 

 (с.27) Ratzel F. Erde und Leben. Bd II. S. 550.

 

 (с.27) Lucretius Cams I. Vers 659, 965 ff., 995 до примерно 1045.

 

 (с.28) Ratzel F. Hohengrenzen und Hohengurtel // Kleine Schnften. Bd II. Munchen, 1906. S. 173.

 

v  (с.31) Ratzel F. Erde und Leben. Bd II. S. 676.

 

 Остров в Филиппинском архипелаге. [с.31]

 

 Аристотель (384‑322 до н.э.) — греческий философ и ученый‑энциклопедист. В античной философии известен как создатель логики, стремился соединить формы мышления с бытием, объяснить логические категории в соответствии с объективной реальностью. [с.31]

 

 Лукреций (99‑55 до н.э.) — римский поэт и философ. Стоял на позиции познаваемости объективности мира. Поэма Лукреция “De rerum natura” (“О природе вещей”), написанная в традиции дидактического эпоса, уделяет большое внимание описанию явлений природы. Из всех сочинений античных материалистов полностью сохранилась только эта поэма. [с.31]

 

 “Все, что вокруг, отграничено в некоем пространстве…” (лат .). [с.31]

 

 Анэйкумена — незаселенные, непригодные для жизни человека области; эйкумена — совокупность заселенных человеком областей земного шара. [с.31]

 

 Искусство для искусства (фр .). [с.31]

 

 Германцы (лат.  — germani) — народ, принадлежащий по языку к индоевропейской семье. В первых веках н.э. у германцев были три крупные группировки: 1) северные германцы — оставшиеся в Скандинавии племена, от которых позже произошли датчане, шведы, норвежцы и исландцы; 2) восточные германцы — выделившиеся в результате переселения северных германцев в Среднюю Европу; к ним принадлежали готы, вандалы, бургунды, герулы, ругии и гепиды; 3) западные германцы — распавшиеся на североморские племена (кимвры, тевтоны, англы, варны, саксы, фризы и др.), рейнско‑везеро‑германские племена (батавы, убии, хатты, херуски и др.) и приэльбско‑германские племена [с.31]  (лангобарды, свевы, семионы, маркомассы и др.). Внутриплеменная борьба приводила к частым распадам и новообразованиям племен и союзов. В III и IV вв. многочисленные отдельные племена объединились в крупные племенные союзы алеманнов, франков, саксов, тюрингов и баваров. История большинства германских племен известна благодаря их взаимоотношениям с Римом. Многие германцы служили в римской армии в качестве наемников. В процессе великого переселения народов IV и V вв. западные и восточные германцы были той решающей силой, которая сокрушила Западную Римскую империю. На ее территории в V в. возникли государства англосаксов (Британия), франков (Рейнская область и Северная Галлия), алеманнов (Юго‑Западная Германия и Швейцария), бургундов (Юго‑Восточная Галлия), свевов (Северо‑Западная Германия), вандалов (Африка) и остготов (Паннония и Италия).

Англосаксы внесли существенный вклад в образование английского народа, франки и бургунды — французского Основу немецкого этноса составили древнегерманские племена, объединявшие франков, саксов, тюрингов, алеманнов, баваров и др., смешавшиеся в первые века н.э. с романизированным кельтским населением на юго‑западе и юге Германии и с ретами в Альпах. Раздел Франкской империи в 832 г. выделил Восточнофранкское королевство с германоязычным населением, в начале X в оно стало называться Тевтонским (по имени древнегерманского племени тевтонов). В развитии этнических процессов в Германии сыграли также роль захват земель славян и пруссов к востоку от Эльбы и заселение их немецкими колонистами. В средние века сложились народности баварская, саксонская, швабская, франконская.

 

 Каринтия — историческая область в Центральной Европе, в бассейне реки Драва, ныне территория Австрии (земля Каринтия), бывшей Югославии (долина реки Межица) и Италии (Канальская долина). [с.32]

 

 Мазуры — славянские племена, населявшие северо‑восток нынешней Польши, район Мазурских болот; венеды — древнее название славян, впервые встречающееся у римского историка Плиния (I в.); фризы — древнегерманское племя, жившее в начале н.э. по побережью Северного моря, между реками Рейн и Эмс, словенцы — южные славяне, составляющие основное население Словении (адм. центр — Любляна); в XIII‑XIV вв. были завоеваны австрийскими Габсбургами.

 

ГЛАВА III

 

БУКВА ЗАКОНА И НАТИСК ЖИЗНИ

 

Эмпиризм границы показал нам ее становление как зоны боевых действий, как трехмерное пространство борьбы. Однако правовой идеал, буква закона весьма охотно превращают ее в математическую, почти бестелесную черту, по меньшей мере в линию на карте, зафиксированное на бумаге буквами и цифрами понятие, которое можно раз и навсегда определить и описать. Но такой границы, ее отчетливого проявления мы не найдем в реальной жизни нигде и никогда, ни в каком месте и ни в какое время. Тот, кто действенно не оберегал и не защищал свои рубежи, того они отчуждают и заставляют расплачиваться, даже если казалось, что их установление в ладу с буквой закона. Ведь разграничение есть требование природы; но его закостенелость враждебна жизни, признак старения жизненных форм, доказательство быстро проходящей и исчезающей, а не наступающей и бьющей ключом жизни. В своей завершающей фазе неподвижность означает смерть, отмирание, и из этого состояния в конце концов может снова забить фонтаном новое лишь после полного устранения прежних жизненных форм. Однако государства, как и народы и индивидуумы, должны больше думать о memento vivere, чем о memento mori   , если они хотят продолжить свое существование в этой тленности.

Итак, мы не спрашиваем: как происходит, что жизнь все‑таки подчинилась букве закона (ведь этого она не делала никогда и нигде), но спрашиваем, как происходит, что эмпиризм границы до известной степени примирился с пограничной традицией, в том числе и с созданными ею обозначениями, нормами?

Вслед за “как” мы снова обращаемся прежде всего к картине пограничной практики. Она находит свои выражение в пограничном (межевом) знаке, в контрольном колышке или в заимствованной у природы составной части границы — в пограничной скале, пограничном дереве, так расположенных или выбранных, что можно от одного к другому проложить линию, протянуть бечеву, межевую цепь, проволоку, если совсем нет созданной трудом человека разделяющей силы — забора, сетки, стены. Однако и здесь приходится считаться со своеволием жизни, оспаривающим постоянство границы: межевой знак может погрузиться в землю, упасть, разрушиться, дуб — сгнить, металл — стать жертвой коррозии; следовательно, обозначенная ими граница снова будет нуждаться в страже и оборудовании! С тем чтобы самому стражу было надежнее, он ставит на всем ее протяжении особые, только ему хорошо [с.33]  знакомые по форме, не местного происхождения так называемые свидетельства (Kunden) под пограничным знаком, вокруг дубового столба в известном только ему, устроителю границы, ее хранителю, месте. Таким образом в земле и на земле создаются все без исключения руны   как опора человеческой памяти.

Но зачастую в государстве и народе все еще сказывается древняя человеческая память, запечатленная в пограничных обозначениях и пограничных нормах, память о происхождении пограничных жизненных форм, которые в других местах давно исчезли. Они ведут нас к пониманию непостоянства границы в истории.

Так обретает свое значение картина успешно расширяющейся межевой границы (Flurgrenze), — которую мы обозначили выше, — для отграничения более крупных жизненных форм. В пограничном дереве, пограничной стене, пограничной борозде, пограничном водотоке или в пограничном водоразделе как предпочтительных признаках границы и в словоупотреблении мы еще и сегодня видим отражение географического происхождения народов — землепашцев и скотоводов в противоположность поселенцам лесов и степей. Мы снова узнаем эти признаки, когда швед говорит “skrank” — предел, житель Восточной Азии — “kwan” — барьер и при этом думает об упавшем срубленном дереве, когда житель леса принимает за праобраз границы (Mark, March или Mal) ствол дерева (Schnede, Sned, Schnedbaume), житель открытых равнин — лежащие камни (Laag, Schied, Steine), а хлебопашец — окраину леса. “Lira” — протяженная борозда у романских народов равнозначна окраине леса (Rain). Возникают тонкие оттенки [понятий], если романская пограничная традиция выступает наряду с германской, например граница (frontiere) наряду с borderland (Bord) — рубежом страны и boundary   , если линия, защищенная стеной, лимесом   , и в речи противопоставляется защитным полосам! Здесь мысль о выкорчевывании границы резко противостоит также мысли о бережном отношении к ее нетронутости: Ренштейг   , просека и проходы против стены заповедного леса. Предполье и линия, трехмерный полнокровный организм границы и бескровная и бестелесная, в известной степени математическая абстракция снова выступают и здесь как контраргумент не в последнюю очередь в мощной борьбе главного государство‑образующего народа западноевропейской и центральноевро‑пейской культуры — римлян против нордических рас и их потомков, снова и снова низвергавших его надуманные государственно‑правовые пограничные конструкции.

Limes, finis, terminus   — понятие общности судьбы внутри однажды проведенных границ, confinium, confinatio — понятие сопредельного пространства — все они в сущности враждебны германскому, более свободному восприятию границы — хотя нордические саги о переступавших границы свидетельствуют об [с.34]  остроте германского, не менее правосознательного, но лишь по иному проявляющегося чувства границы, например наводящее страх перепахивание греховника лемехом как искупление за нарушение границы и подлог. В таком совпадении понятий о святости проложенной границы сталкиваются два изначально здравых, опирающихся на обширные — благодаря вспашке и корчеванию — пространства, выражающих межевое право воззрения, чью народную основу можно легче различить благодаря рубежам незаселенности, поверхностному покрову, анэйкумене, чем благодаря границам культуры с их премудростью. Ибо границы должны одновременно и разделять и быть проходимыми. Но как трудно соединить столь противоположные требования, показы вает уже старинный устав германской полевой службы, справедливо предостерегавший о дороге, улице как границе, к примеру, между форпостами. Так строго было обосновано внимание к границе в старой Европе, и из этой строгости германского, равно как и римского, межевого права (Agrarrecht) происходит выражение “verruckt sein” — “сойти с ума”, а также “delirare” (тождественное римскому “сойти с лиры” — с прямо проведенной борозды), в то время как производное французское слово “delirer” не столь наглядно. Это воззрение, берущее свое начало от границы, встре чается и у земледельческих народов далеко не повсюду. Напри мер, государственная философия Восточной Азии приходит к подобному производному понятию посредством сопоставления знаков [символов] зверя и короля, следовательно, человека, в ко тором возобладала жестокость. Иными словами, “сойти с ума” (verruckt sein, “delirare”) — привычная только европейцу картина, заимствованная из строгого представления о границе, свойственного германскому и романскому быту! Весьма сомнительно, смогло бы легче переходившее границы славянство со своей более “широкой душой” прийти к такой же языковой картине, если бы ко времени образования понятий границы в Европе оно творчески отнеслось к ней.

Огромно поэтому и влияние римлян как государствообразующего народа на представления о границе европейского культурного мира и его распространяющегося по Земле культурного круга. Размышляя об уже затронутом непостоянстве границ в истории, мы имеем в виду главным образом этот круг наряду со свидетельствами нашего собственного прошлого. Подобно любой заимствованной у природы форме — укрытие, пограничный вал   , ров все еще сохраняются и поныне, — граница согласно известному выражению “aut Caesar aut Diabolus”   , приписываемому одному из двух проводивших ее авторитетов, т.е. либо римская, либо чертова стена, умудренными людьми в католических частях Германии в общем и целом не рассматривается как вспомогательная (subsidiar) вместо обеих. Там, где эллинистическая культура вклинивается в исламский и индийский культурные ареалы, — также больше всего насыщенные руническими памятниками культурно‑пограничных ландшафтов Старого Света — [с.35]  там мы видим Александра Великого [Юллундур, Искендер]   — первопроходца новой всемирной истории, играющего роль, схожую с ролью Цезаря на Западе. На китайской культурной и на родной почве в роли творца границы выступает беззастенчивый сжигатель древних текстов Цинь Шихуанди   , инициатор строительства Великой Китайской стены   . Относительно границ немецкой культуры и оставшихся свидетельств ее широкого в прошлом распространения еще не появился труд, приводящий к общему знаменателю столь гетерогенные границы, как отчужденные замки [Тевтонского] ордена   или университеты, сожжен ные или разграбленные немецкие замки на Востоке, в Праге, Риге, Пеште, звонницы Гента, имперский орел Фридриха Барбароссы   на соборе Сен‑Трофим в Арле, постоялые дворы в наших колониях, гербовые камни великого курфюрста   на побережье Гвинеи и имена немецкого происхождения в Англии, Франции, Андалузии, Ломбардии, готика и прочие свидетельства немецкой поэзии, искусства и мифов на утраченной пограничной земле. Не хватает крупного обобщающего труда авторитетного ученого, а также еще не сведены в большом синтезе следы чужеземного влияния на немецкую культурную народную основу, давно исследованные во всех деталях: кельтские имена и славянские следы, многочисленные выведенные “Augusta” и “Соlоniа”   , большие и малые “castra” и “castella”   .

Более четко и конкретно уже разработана в целом борьба Рима с присущим ему государственным и имперским мышлением и германского восприятия права (Rechtsgefuhl). Удовлетворен ность римской формой, публичность (Satzung), чувство дисциплины подчеркивает Э. Целлер   именно в отношении границы и пантеона ее многочисленных божеств. В этом пантеоне имеются Термин   — бог межевых знаков, еще и сегодня в регионе, говорящем на немецком языке, защитник порядка (его праздник — терминалий был приурочен к 23 февраля, к началу пахоты), Янус — двуликий защитник входов и выходов, Форкул защитник входных дверей, Лиментин — порога, Кардея (Карда) — богиня дверных запоров. Почти столь же богат набор божеств со специальными защитительными обязанностями, как на Дальнем Востоке, где даже самые спокойные места в доме доверены своеобразной группе богов‑хранителей.

Однако заимствование чужих божеств любой жизненной фор мой яснее всего указывает на втягивание ею в себя границ чужеземной культуры. Не считая более поздние переносы божеств Ближнего и Среднего Востока, в Рим в начале VI в. до н.э. государственными путями проникли культ Аполлона, в 496 г. до н.э. — Деметры, Персефоны и Диониса, в 291 г. до н.э. — Асклепия с чумой из Эпидавра и в 205 г. до н.э. как последний призыв в крайне бедственном положении, во время паники, вы званной Ганнибалом  18 , — Кибелы, Великой матери богов из [с.36]  Пессинунта, почитавшейся на Иде  19  (Верхняя Фригия) как защитницы границ, после того как — всего за 12 лет до этого — уже почитали Венеру‑Астарту, слияние эрицинской Венеры как симптом поворота к Греко‑финикийской смешанной культуре Сицилии, где имелся ее храм  20 . Стало быть, с одной стороны, борьба на границе против иноземных культов, а с другой — весьма интересная история, а именно наличие пережитков римских пограничных наименований, более того, проникновение жесткого римского представления о границе в германскую альменду   21  и более свободное понятие о праве выпаса. Из этого становится, например, понятным характерное столкновение правового чувства во всей германско‑романской пограничной области (долина Мюнстера   22 , Вале   23 , Тирольское нагорье). Даже права выпаса (Almrechte) в Пиренеях (Андорра   24 , Арансаль) возникли из испано‑готских прав выпаса. Все эти проявления сливаются в один большой ряд единого восприятия при столкновении различного пограничного права германцев и романских народов и все еще обостряют их обусловленную природой коллизию.

Итак, обобщая конкретные факты, мы все‑таки очень хорошо видим в нескончаемой череде случаев возникновения границ и их реорганизации закономерное уклонение от чистого произвола, характерного для картины современной политической власти, обнаруживаем прежде всего склонность к возврату, к восстановлению естественных, покровительствуемых природой пограничных форм   25  при воссоздании и возведении новых границ, которые выглядят в зеркале философской и естественнонаучной литературы совсем иначе, чем в зеркале юридической.

Это в особенности относится ко всем досадным исправлениям, — и прежде всего к понятию “живущих за пределами границ”, что нарушает правило, прямую линейную игру. Возникают анклавы, остаточные состояния, в отношении которых важно осознать, идет ли речь о жизнеспособных, более того, весьма жизненных состояниях земной поверхности, определяемых ею процессах, единствах, которые в сущности сильнее, чем кажущиеся гораздо большими, но политически временными образования, или же о рудиментах в биологическом смысле, о преходящих состояниях, обреченных на отмирание, атрофию и в конечном счете на исчезновение. В то же время из ранее упомянутых остаточных форм резерватов могут возникать новые, безгранично жизнеспособные образования, хотя и более мелкие виды рас, племен, типы людей и животных, которые в противном случае исчезли бы.

Из таких образований могут затем создаваться в пограничной структуре стабильные ячейки , которые в течение тысячелетий весьма успешно сопротивляются неестествен ному, линейному проведению границы. Временный способ кондоминиумов   26  на любых ступенях такого образования со свойственной ему замкнутой жизнью зачастую благополучно [с.37]  ведет их через арены борьбы прибегающих к насилию крупных государственных образований, на пересечениях крупных культурных ареалов; затем они добивались упорством “confinatio” как товарищества с общей вынужденной судьбой, с часто кажущейся непонятной принадлежностью друг к другу.

Такими геополитическими защитными препятствиями может быть объяснена часто вряд ли понятная из чисто исторического развития живучесть церковных, коллегиальных институций, их сохранение внутри островов, горных и котловинных ландшафтов (Швейцария, Фергана   27 ) даже с неоднородным населением.

Наиболее тонкими и с точки зрения народной психологии благодатными задачами науки является в данном случае проникновение во взаимодействие почвы и осознанных человеком потребностей — часто в наследие древних, закрепленных почвой и климатом обычаев, — чтобы установить причины сохранения осуществленного разграничения. Всякий раз обращаются к связи между определяемыми землей и возникающими на земле процессами и нравами людей. Не доказывается ли ныне эта связь обычаем пасхальных костров, костров в день св. Мартина, поста и в день св. Иоганна в Рейнских провинциях   , сохранением основных прав выпаса и свободным переходом даже через жестко оспариваемые, укрепленные пограничные окраины   , правами национальных меньшинств, государственным или обычным правом (например, земля Саксония).

Основание для этого часто дают и бесспорно географически дифференцируемые правовые формы переноса границ и охраны всех без исключения: от обхода пограничных рубежей, от правовых форм при обновлении демаркации до известных крупных соглашений о мире  iv , договоров о купле‑продаже земли и людей (Флорида, Луизиана, Аляска, Панама, Каролинские и Марианские острова, как считается, были куплены!)   28 , заявлений об аннексии и подъемах флага. Во многих этих якобы правовых действиях на самом деле проявляется прежде всего представление о готовности к самоопределению (Selbstbestimmungsmundigkeit) er к простое навязывание воли более сильного  v , которое география и история иногда подтверждают, а чаще отвергают.

В этом детально выстроенном длинном перечне побудительных оснований (стимулов) первый — правовое понятие о районах, находящихся за пределами самой границы, и интересующее нас отношение к нему политико‑географического и культурно‑географического [с.38]  обозначения границы, когда в слишком укрепленных ячейках областей и земель чаще всего возникает затруднительное положение, связанное с тем, что оно нелюбимо централизмом и бюрократией и даже ненавистно им, но обусловливает самоуправлению и свободе желанные исключительные (привилегированные) положения.

Частному землевладению это понятие, конечно, хорошо знакомо; самостоятельность замыкающихся в себе крупных хозяйств по отношению к не понимающим свои жизненные потребности общинам мелких хозяев утрачивает свою сущность; ныне, в демократическую эпоху, — это часто оспариваемое право.

Вопреки Пролеткульту культура — понятие аристократическое и остается таковым!

А чем же являются в политической географии Андорра, Сан‑Марино, Фергана, Бутан и Непал, как не “ведущими обособленную жизнь частями областей за пределами границ”? Или в более крупных масштабах исторически своеобразная жизнь Богемии   29  по отношению к империи [Австро‑Венгрии], государств на альпийских перевалах, высокогорного швейцарского ландшафта между Боденским и Женевским озерами с их главными центрами — Цюрихом и Верном перед валом высокогорных кантонов по отношению к обширной северной и южной пойме (Vorland)? Разве не такие устойчивые состояния были приняты при быстрой инволюции (Ruckbildung) Британской империи после кажущейся кульминации охвата Индийского океана (Афганистан, Египет, Ирак, да и сама Индия!) почти в максимальном диапазоне правовых форм?

Самая первейшая возможность возникновения [пограничной аномалии] имеется, конечно, в первоначально нейтральных пограничных зонах, в пограничных предпольях центральных пространств, на которых неприметно образовалась своеобразная жизнь. Ставший благодаря международной торговле известным случай — область Циндао   30  как особый случай китайско‑корейского предполья вдоль рубежа Ялу — Тумынь и Байтоушань. Схожая пограничная аномалия возникла в Андорре из упорно сохранявшихся церковных прав, в Верхнем Арансале в Пиренеях — из испанских прав выпаса   vi , которые вторгаются на северный склон, а также в небольшом захоронении на Клаузенпас в Гларнерланде.

Эти примеры показывают, что при заключении мирных договоров крайне важно установить подлежащую разрушению, благоприятную для народа принадлежность утерянных пограничных ландшафтов в церковных, по большей части более прочных присоединениях, в правах хозяйственного обмена. В негативном плане это доказывает в наши дни отторжение Эйпена и Мальмеди   31 , а в позитивном — стремление епископства Саара к выходу. Ведь именно государство Саар — типичная аналогия с такими погранично‑биологическими процессами [с.39]  в других местах, и прежде всего — это попытка найти выход на пути кондоминиума. Но что означает современное правовое понятие политико‑географического кондоминиума для наблюдения за жизнью границы? Как раз для нас, жителей Внутренней Европы, оно приобрело исключительную важность. Саар, Рейнская область, Данциг (Гданьск), Мемель (Клайпеда), Верхняя Силезия   32  уже стали или были замаскированными кондоминиумами, каковыми ныне являются Маньчжурия, Монголия, Тибет   33 , [бассейн реки] Или, Новые Гебриды, а Морене   34 , Сахалин, Курильские острова, острова Рюкю еще недавно были. Соскользнуть туда же собралась Юньнань, но ее спасла хозяйственная энергия китайцев, а не сила государства, тогда как Египет долго был фактическим кондоминиумом Турции, Франции и Англии. Следовательно, здесь налицо один очень значительный, выросший из опыта и эмпирики традиции и международного права вопрос, подвешенное состояние, при котором более упорная правовая воля часто определяет в конечном счете и более тонкое решение о биологически благоприятном местоположении. Именно проблема, насколько далеко идет фактическое отношение кондоминиума в вопросах имперских, земельных, расовых и экономических границ, наиболее актуальна. В сущности это вопрос о существовании целого большого пограничного пояса Промежуточной Европы между Внутренней Европой и северо‑азиатским пространством Советов, где полностью отсутствуют многие неестественные жизненные формы, действительные условия самостоятельной государственной жизни в естественном жизненном пространстве, в которых они могли бы осуществить confinatio.

Но и в Европе, где вместо восемнадцати государственных сообществ стало двадцать восемь, в то время как жизненное пространство не расширилось, а сузилось, быть может, однажды скажут: “Go get you home, you fragments”   35 , если эти новые образования нужны не более как политические инструменты.

Как возникают ныне границы кондоминиума, можно показать, скажем, на примере украинско‑польской границы, внутригерманской таможенной границы (ср. главу XII), линии Керзона   36  между Советами и Польшей, линии Tiedje   37  (германо‑датской) и линии Сфорцы   38  (Верхняя Силезия), вновь возникшего вопроса о Вильно   39 .

Большую роль, однако, играет и хладнокровный перенос отношений субсидиарного частного права в международное право, связанный с ростом Соединенных Штатов, Австралийского островного государства и Японии, не говоря уже о Британской империи. В этих регионах находятся применяемые с большим разнообразием при прецедентах кондоминиумы, приобретения по давности, просто покупки или покупки с принуждением и вымогательством. Так, заслуживают пристального внимания в качестве прецедентов “покупка” Флориды, Луизианы, Аляски, принадлежавших Дании Виргинских островов   40  — скрытая [с.40]  принудительная покупка с последующей незначительной компенсацией, замаскированное ограбление Панамы и Калифорнии, приобретения по давности Калифорнии и Техаса   41 .

Разумеется, трудно разрешаема [проблема] во всех тех случаях, когда застывшая форма, отжившая буква закона с его внутренним правом утратили свое значение по отношению к эволюционному или революционному натиску жизни и в конечном счете должны быть опрокинуты естественной силой.

Здесь кроется воистину последний вопрос международного права, который больше подлежит рассмотрению лишь как вопрос мнения и суждений, какие слишком скрыты за формами. Как нам представляется, наряду с этим существует противоречие одного из элементов романского права германскому, ибо мы, германцы, очень долго казались биологически более сильными. Но это общее противоречие, присущее всем опытным, государствообразующим народам, наконец, самому понятию “государство” в противовес “народной энергии”, всему нынешнему поколению против грядущего поколения, скрытому за буквой “posteros timeo”   42  праву, букве закона против природы.

Из этого противоречия возгорается раздор между Советским Союзом и паназийцами и старыми колониальными державами — Англией и Францией; но из этого же противоречия бьет ключом точка зрения Тацита   43  на продававших самих себя германцев из пристрастия к азартным играм и противоборству, как и позже отношение швейцарского законодательства к вербовке в иностранные войска   44 . Особенно сильные швейцарские коммуны, инстинктивно прочные геополитически, а также богатые территориально, как Цюрих, отменяют наем в иностранные войска, унаваживание земель чужих народов кровью и потом; напротив, бедные древние кантоны используют наемничество как источник денег! “Chacun aspire а се qui lui manque!”   45  — заметил швейцарский капитан, когда в Версале кто‑то упрекнул его, что швейцарцы фехтуют за деньги, а французы — за честь! Древняя противоположность приверженного нравственности народного духа и рационалистической государственной идеи — бесцеремонно использовавшей преимущества созданного ею частного права периода упадка, — имеет последствия и ставит исходящую от народа энергию почти всегда согласно букве вне закона. Биологически более сильный ощущает это в таком случае как беззащитность порядочного честного человека перед применяемой по отношению к нему без душевного трепета буквой закона. Однако они “это называют честью”!

Поразмышляем также о тех — а их число растет в результате слишком резкого проведения линии, — кто не признает границ и кто разрушает их . Не признающий границ и ее разрушитель — два совершенно различных вида. Один ставит себя выше естественных границ, потому что они для него ничего не значат, а другой сознательно разрушает их, воспринимая такие рубежи как препятствие, а не защиту и органическое [с.41]  благодеяние. Эти два вида можно отчасти рассматривать и с географической точки зрения, учитывая их распространение, происхождение и влияние на политизированный культурный ландшафт.

Часто происходящие из экстремального смешения рас или же в своем становлении как физическая, так и психологическая наследственная масса принадлежащие к двум различным мирам, к двум зонам боевых действий, они, естественно, хотят отменить их границы, но в разном смысле. Если первые как урожденные граждане мира, космополиты, утерявшие гражданство, попутчики любого Интернационала, под каким бы флагом он ни выступал — золотым или зеленым, красным или черным, не видят и не ощущают их, то вторые — враги границы, ее разрушители любой ценой, и они замечают границу, борются против барьера главным образом потому, что родились “на ее склонной к коварству стороне”.

Но по зрелому размышлению о чересчур тонком различии между границами  те в обоих видах, кто слишком торопится извлечь пользу, делают здесь собственные наблюдения. В каждой зоне борьбы царит только ей свойственная самостоятельная жизнь. С древних времен имелись люди, находившие в этом метании между двумя кругами силы свой собственный расчет, а в сочетании с опасностью и известную суровую свободу. И имелись другие, кто, умно служа двум господам, но лишь в той мере, в какой это было необходимо, время от времени находили возможность вырваться к свету. Так, Вольтер бросил якорь спасения между пуританской Женевой и становившейся все более небезопасной Францией, между имениями Делис и Фэрней   46 , разумеется полностью сознавая преимущества до известной степени утерянного подданства. В своей книге “Ahnen” (“Предки”) Фрейтаг отобразил прекрасный пример того, что еще на раннем этапе развития германцев проживание за чертой границы было излюбленной побудительной причиной для постоянного существования небольших дружин, остатков племен и народов. Природа показывает нам аналогию на каждой меже, на каждой железнодорожной насыпи, где сохраняются жизненные формы, которые были бы в противном случае истреблены, но которые могут вновь ринуться в наступление.

Этим своеобразием пограничной межи всегда пользовались одиночки и дружины, действующие на этой же основе крупные государственные жизненные формы. На такой биологической почве выросли цепочка государственных образований вдоль Гималаев, а также общности, которые, как “выпавшие из древней стены камни”, сопутствуют отходящей назад немецкой языковой границе на Западе. Из такого состояния поднялись до своего всемирно‑исторического значения Савойя, Наварра   47  — по крайней мере в поколении своей династии, — земли Габсбургов   48  и Гогенцоллернов   49 , области Маньчжурской династии   50 . Итак, мы полагаем, что и здесь действует эффективный геополитический [с.42]  мотив, о котором мы уже писали, рассматривая, к примеру, вопрос о возникновении кондоминиумов — образований между границами с расширяющимися культурными, силовыми и хозяйственными организмами, но здесь рассматриваем лишь в новом свете   vii . [с.43]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.36) Zeller Е. Religion und Philosophic bei den Romern. Berlin, 1866.

 

 (с.38) Aubin Н., Frings Th., Muller J. Kulturstromungen und Kulturprovinzen in den RheinIanden. Bonn, 1926.

 

 (с.38) Kiesel К. Petershuttly, ein Friedensziel in den Vogesen. Berlin, 1918.

 

 (с.38) См.: Wertheimer Е. v . Friedenskongresse und Friedensschlusse in 19. und 20. Jahrhundert. Berlin, 1917. “Handbuch der Politik”. Bd VI, Urkunden. Berlin, 1926; “Worterbuch des Volkerrechts und der Diplomatic”, hrsg. von К. Strupp. Berlin und Leipzig, 1924.

 

 (с.38) Так, между прочим, в отношениях между США и Филиппинами (см. Russell В., Kimpen Е. Die Ausbreitungspolitik der Vereinigten Staaten von Amerika. Вегlш, 1923; Nearing Sc. and Freeman 1. Dollar‑Diplomatic. Berlin, 1927).

 

vi  (с.39) См.: Tenot Е . La Frontiere. Paris, 1893. P. 367.

 

vii  (с.43) Здесь особенно впечатляют прежде всего исследования Градманна о связи Лимеса и германского леса. Ряд суждений созвучен с работой Клаузевица “Starkere Kampfesform und Kampfesform des Starkeren”, когда мы размышляем о линейной прокладе империалистического установления границы римским государственно‑правовым народом по краю его средиземноморского пространственного оптимума и встречных ударах нордических, германских людских потоков вплоть до катастрофы. О духовном расшатывании романо‑германской границы см.: Bluntschli  J .С. Romische Weltherrschaft und deutsche Freiheit. Berlin, 1872; об англосаксонском синтезе см.: Bernard . Imperium et libertas! London, 1901. О регрессе и закате, возвратном образовании культурных границ см.: Schurtz  Н. Urgeschichte der Kultur. Berlin — Leipzig — Wien, 1912; о гуманитарной стороне проблемы см.: Hildebrandt К. Norm und Verfall des Staates. Dresden, 1921; Freytag‑Loringhoven. Die staatlichen Grenzen in Europa. Berlin, 1921. О проблемах внутриплеменных границ в германской общине нашего времени см.: Pe?ler W. Niedersachsische Volkskunde. Hannover, 1922; Aubin Н., Frings Th., Muller J . Kulturstromungen und Kulturprovinzen in den Rheinlanden. Bonn, 1926, u.a.

 

 Memento vivere — помни о жизни (лат .); memento mori — помни о смерти (лат. ). [с.43]

 

 Руны (от др.‑сканд. run — тайна) — древнейшие германские письмена, преимущественно у скандинанов, сохранившиеся на камнях, оружии, утвари и т.п. Наиболее древние относятся ко II в. н.э. [с.43]

 

 Boundary — ограничение (англ .) [с.43]

 

 Лимес (лат. ) — сооружаемые с конца I в. н.э. на границах Римской империи укрепленные линии (граница империи), система пограничных укреплений (валы (см. примеч. 7. С. 43), рвы, сторожевые башни, палисады и кастелы). Наиболее известными считаются Лимес, сооруженный в Британии при императорах Адриане и Антонине Пие, а также верхнегерманский и рецийский Лимесы, существовавшие примерно до 260 г. Безопасность Паннонии, Дакии и Мезии обеспечивалась многочисленными пограничными укреплениями. Из‑за частых изменений границ восточных провинций там не существовало единого типа Лимеса. На границах Египта как особой части Распиской империи Лимеса не было вообще. Не установлено, где точно проходила линия пограничных укреплений римских провинций в Африке. Во всяком случае на южной границе Римской империи в районе пустыни Сахары были оборудованы довольно мощные укрепления типа кастел (см. примеч. 16. С. 44). Изучением различных видов оборонительных сооружений эпохи Римской империи занимается специальная научная дисциплина — лимесология, получившая в последнее время распространение во многих странах. [с.43]

 

 См. примеч. 8. С. 96.[с.43]

 

 Limes — межа, межевой знак, пограничная линия, граница, рубеж, пограничный вал (лат .); finis — предел, граница, рубеж, край, территория (лат .); terminus — пограничный камень, межевой знак, граница, пределы (лат .). [с.43]

 

 Например, валы римские — система пограничных укреплений Римской империи, создававшиеся в I‑II вв. Состояли из земляного вала или каменной стены рва и дозорных башен. [с.43]

 

 Или Цезарь, или Дьявол (лат .). [с.43]

 

 Трансформировавшееся в странах Азии имя Александра Македонского. [с.43]

 

 Император Китая с 221 г. до н.э. В 213 г. до н.э. по указу Цинь Шихуанди, не считавшегося с древними традициями, были сожжены древние тексты. 460 наиболее видных оппозиционеров, в основном конфуцианцев, были казнены (закопаны живьем). [с.43]

 

 Великая Китайская стена, или, как ее называли в древности, “Стена, длиной в десять тысяч ли” (ли=576 м) тянется через весь север Китая с востока на запад. Построена в III в. до н.э. [с.44]

 

 Тевтонский орден (орден немецких крестоносцев) — католическая духовно‑рыцарская организация, возникшая в Палестине в конце ХII в. во время крестовых походов. С ХIII в. в Прибалтике на землях, захваченных Орденом у пруссов, литовцев, поляков, существовало государство Тевтонского ордена. Орден разгромлен в Грюнвальдской битве 1410 г. С 1466 г. вассал Польши. В 1525 г. его владения в Прибалтике превращены в светское герцогство Пруссию. [с.44]

 

 См. примеч. 12. С. 19.[с.44]

 

 Курфюрстами в Германии назывались князья, имевшие право избирать императора Священной Римской империи (1256‑1806). Было четыре светских курфюрста (Богемии, Саксонии, Пфальца, Бранденбурга) и три духовных — Майнц, Кельн, Трир. Здесь имеется в виду Фридрих Вильгельм (1620‑1688), курфюрст Бранденбургский с 1640 г., так называемый великий курфюрст. Заложил основы прусского абсолютизма. При нем с Бранденбургом окончательно соединились герцогство Пруссия (до этого — лен Польши) и ряд других земель. [с.44]

 

 Имеются в виду поселения граждан одного государства на территории другого или в малозаселенных областях собственных стран. “Augusta” (Аугуста) — название многих значительных городов Римской империи, данное в честь императора Августа (63 до н.э. — 14 н.э.). Аугустой был назван также порт на Сицилии, основанный в 1232 г. Фридрихом II. [с.44]

 

 Castra (nam.) — названия ряда городов, возникших из лагерей римских войск. Castellum (лат.) — небольшое древнеримское укрепление. Различаются castella tumultuaria — спешно возведенное в целях выполнения непосредственных стратегических задач по охране границ и castella murata — долговременное фортификационное сооружение в пограничных укрепленных пунктах, окруженное стеной. Существовали многочисленные кастелы вдоль границ, предназначавшиеся для когорт и ал, напоминавшие своим видом уменьшенный лагерь легионов. [с.44]

 

 Термин — в римской мифологии божество границ, межевых знаков, разделявших земельные участки. Кроме большого числа Терминов существовал культ одного Термина; изображавший его камень был помещен в Капитолийском храме, что символизировало нерушимость границ Рима и их постоянное расширение. [с.44]

 

 Речь идет о Второй пунической войне (208‑201 до н.э.). Ганнибал (247 или 246‑183 до н.э.) — карфагенский полководец. Пунические войны между Древним Римом и Карфагеном продолжались с перерывами с 264 по 146 г. до н.э. Завершились победой римлян и превращением Рима из италийского государства в средиземноморскую державу. [с.44]

 

 Ида — горная цепь на северо‑западном побережье Малой Азии (южнее Трои), современный Каз‑Даг. Его вершина Гаргар — центр культа Кибелы. Главное святилище Кибелы находилось в Пессинунте (Верхняя Фракия), оттуда оно было перенесено в Рим в 204 г. до н.э. вместе с культовым символом богини — черным камнем в форме фалла. Таким путем римляне хотели отвратить поражение во Второй пунической войне. [с.44]

 

 В 205 г. до н.э. в Риме был учрежден государственный культ Венеры. В 215 г. до н.э. римляне освятили храм Венеры Эрицинской (т.е. Венеры с горы Эрике в Сицилии). [с.44]

 

21  Альменда — право коллективного выпаса скота. Это право особенно распространено на высокогорных пастбищах Южной Германии, Австрии, Швейцарии. [с.44]

 

22  Мюнстер — город и порт в земле Северный Рейн‑Вестфалия в северозападной Германии. В прошлом столица Вестфалии. Здесь был подписан Вестфальский мир 1648 г., положивший конец Тридцатилетней войне. [с.44]

 

23  Вале — кантон в Швейцарии. [с.44]

 

24  Андорра — ныне независимое государство, расположенное на юго‑западе Европы между Францией и Испанией. Вступившая здесь в силу 4 мая 1993 г. конституция положила конец действию средневековых феодальных законов, регулировавших политическую и общественную жизнь княжества. До этого времени Андорра находилась под двойным протекторатом Франции и епископства Сео‑де‑Урхеля (Испания) на основе договора 1278 г. [с.44]

 

25  Школа германских геополитиков питала особое пристрастие к естественным, или “природным”, границам. Понятно, естественные рубежи — горные хребты, крупные реки, пустынные и заболоченные полосы — играли большую, а порой даже решающую роль в жизни народов, особенно на ранних этапах развития цивилизации. Однако с течением времени по мере повышения уровня научных знаний, технических возможностей и промышленных мощностей значение этих “природных констант” изменялось, изменялась потребность в сырье, в средствах сообщения, в условиях расселения людей. Казавшиеся в прошлом абсолютными, эти константы становились относительными, и такой процесс особенно быстро происходил в ХХ в. Хаусхофер отдает себе отчет в происходящем, но политические потребности Германии оказывают свое влияние и побуждают его совершать частые экскурсы в историю с целью подтвердить ее претензии на передвижку своих границ, от которых немцы якобы были оттеснены. [с.45]

 

26  Кондоминиум (лат. con — приставка, означающая “вместе” и dominium — владение, совладение) — в международном праве одновременное совместное осуществление верховной власти двух или нескольких государств над одной и той же территорией (например, бывший Англо‑Египетский Судан; договорами 1887, 1909, 1914 гг. был установлен англо‑французский кондоминиум над Новыми Гебридами). [с.45]

 

27  Регион в горах Узбекистана к юго‑востоку от Ташкента. Находившийся на Шелковом пути — это один из старейших в мире освоенных сельскохозяйственных районов, а в прошлом также дорога, по которой двигались армии завоевателей. [с.45]

 

28  Например, территориальная экспансия США осуществлялась как путем захватов с применением вооруженной силы, так и посредством “покупок”: в 1803 г. США купили у Франции Луизиану, а в 1819 г. у Испании — Флориду, до этого фактически захваченную американцами. В 1867 г. царское правительство продало США Аляску. Во время первой мировой войны США купили у Дании острова Сент‑Томас, Сент‑Джон и Санта‑Крус (Вест‑Индские острова). После окончания испано‑американской войны — первой войны за передел мира — 10 декабря 1898 г. в Париже был подписан испано‑американский мир. Испания отказывалась от Кубы, и вскоре остров был объявлен независимым. Но фактически он попал под протекторат США. Пуэрто‑Рико, Гуам и Филиппины переходили к Соединенным Штатам. На Филиппины претендовала и Германия, но Берлину удалось добиться лишь того, что Испания продала ей расположенные на Тихом океане острова, еще остававшиеся в ее владении, — Каролинские, Марианские и Палау. [с.45]

 

29  Богемия (Чехия) — страна бойев. Первоначальное название территории, на которой образовалось государство Чехия. В 1526‑1918 гг. официальное название Чехии (без Моравии) в составе Габсбургской империи. По Версальскому мирному договору 1919 г. эта территория вошла в состав Чехословакии. [с.45]

 

30  Циндао — город в Восточном Китае на южном побережье Шаньдунского полуострова. В 1897 г. был захвачен Германией и превращен в военно‑морскую базу. В сентябре 1914 г., во время первой мировой войны, японо‑английские войска начали осаду города и 7 ноября того же года захватили его. О дальнейшей судьбе Шаньдунского полуострова см. примеч. 9. С. 322.[с.45]

 

31  Эйпен и Мальмеди (валлонские кантоны) и часть Морене (общая площадь 989 кв. км, население 61 тыс. человек) — округа, отошедшие по Версальскому договору от Германии к Бельгии. Их окончательная участь должна была быть решена путем плебисцита. Он состоялся 24 июля 1920 г. Большинство голосов было подано за присоединение к Бельгии. [с.45]

 

32  С 1684 по 1697 г. и с 1792 по 1815 г. Саар принадлежал Франции. Договором 1815 г. Саарская область после настойчивых требований Пруссии была отделена от Франции. По условиям Версальского договора 1919 г. эта область передавалась под управление Лиги Наций сроком на 15 лет. Через 15 лет в Сааре должен был состояться референдум по вопросу о его дальнейшей судьбе. Угольные шахты Саара переходили в полную собственность Франции. С 1959 г. Саар стал 10‑й землей ФРГ.

Левый берег Рейна оккупировался войсками Антанты на срок от 5 до 15 лет. Эта территория объявлялась демилитаризованной зоной. Вдоль правого берега Рейна создавалась еще одна демилитаризованная зона шириной в 50 км . [с.45]

Входившие ранее в состав Германской империи древние славянские земли частично передавались Польше. Верхняя Силезия была оккупирована союзными войсками, 20 марта 1921 г. здесь состоялся плебисцит. При поддержке Франции Польша добилась передачи вопроса о принадлежности Верхней Силезии на рассмотрение Лиги Наций. Лига Наций разделила Верхнюю Силезию между Польшей и Германией. К Польше отошло 30% территории с 400 тыс. населения, 95% запасов силезского угля, 23 из общего количества 37 доменных печей и т.д.

Для обеспечения выхода Польши к морю создавался “польский коридор”, отделявший Восточную Пруссию от остальной Германии. Находившийся в “польском коридоре” крупный порт Данциг (Гданьск) объявлялся “вольным городом” — самостоятельной территориальной единицей под управлением Лиги Наций. [с.45]

 

33  Тибет — район в Центральной Азии в пределах Тибетского нагорья. В ХШ‑XIV вв, Тибет находился в зависимости от монголов. В XVII в. глава буддийской (ламаистской) секты гэлугба далай‑лама стал духовным и светским владельцем страны. С конца XVIII в. в составе Китая (включен маньчжурской династией Цин). В 1965 г. создан Тибетский автономный округ. [с.46]

 

34  Морене — на прусско‑бельгийской границе, возникла вследствие того, что Пруссия и Нидерландское королевство не могли договориться между собой о прохождении границы в этом районе на основе акта Венского конгресса 1814‑1815 гг. и договора от 26 июня 1816 г. Кондоминиум просуществовал до Версальского договора 1919 г. [с.46]

 

35  “Отправляйтесь домой, огрызки” (англ.). Spakespeare . Coriolanus. Act 1. 226. [с.46]

 

36  “Линия Керзона” — условное наименование линии, рекомендованной в 1919 г. Верховным советом Антанты в качестве восточной границы Польши. 12 июля 1920 г. лорд Керзон направил правительству РСФСР ноту с предложением немедленно приостановить военные действия и заключить между Польшей и Советской Россией перемирие с условием, что линия, намеченная в качестве восточной границы Польши, “приблизительно проходит так: Гродно — Яловка — Немиров — Брест‑Литовск — Дорогуск — Устилуг, восточнее Грубешова, через Крылов, далее западнее Равы‑Русской, восточнее Перемышля до Карпат”. Указанная в ноте линия разделения войск получила в дальнейшем название “линии Керзона”.

Керзон Джордж Натаниел (1859‑1925) — лорд, британский государственный деятель и дипломат. В 1919‑1924 гг. министр иностранных дел Англии. Вице‑король Индии (1899‑1905). Будучи вице‑королем Индии, провел в 1905 г. раздел Бенгалии. [с.46]

 

37  Быть может, имеется в виду Андре Тардье (1876‑1943) — французский политический деятель, игравший роль ближайшего помощника и постоянного заместителя премьер‑министра Клемансо на Парижской мирной конференции 1919 — 1920 гг. Именно ему было поручено отстаивать интересы Франции в 13 основных из 26 комиссий конференции. Его перу принадлежит записка об установлении по Рейну западной границы Германии и о межсоюзнической оккупации мостов через Рейн. Ему же принадлежит крылатая фраза “Немцы за все заплатят”. [с.46]

 

38  Сфорца Карло (1872‑1952) — граф, итальянский государственный и политический деятель.

 

39  Вильно — официальное название Вильнюса до 1939 г. Известен с 1128 г. Столица Великого княжества Литовского. С 1795 г. в составе Российской империи. В 1920‑1939 гг. город Вильно и Виленская область входили в состав Польши. С 1940 г. — столица Литвы. [с.46]

 

40  Виргинские острова (датская Вест‑Индия) — здесь в 1754 г. была создана датская колония. В 1917 г. были проданы США за 25 млн. долл. [с.46]

 

41  Техас — штат на юге США. Эта территория, открытая испанскими путешественниками в ХVI‑XVII вв. и первоначально являвшаяся частью Мексики, в 1836 г. была провозглашена независимой республикой, а в 1845 г. стала 28‑м штатом США.

Калифорния — штат на Тихоокеанском побережье США. Была передана Соединенным Штатам Мексикой в 1847 г., а год спустя на ее территории было обнаружено золото, что вызвало большой приток золотоискателей. В 1850 г. Калифорния стала 31‑м штатом США. [с.46]

 

42  “Опасаясь грядущих поколений” (лат.). [с.47]

 

43  Тацит Корнелий (55‑120) — последний великий римский историк. Свои основные труды “История” и “Анналы” он посвятил истории Римской империи I в. н.э. Тацит написал также этнографический трактат “О происхождении repманцев и местоположении Германии” (сокращенно “Германия”), в первой части которого рассказывается об общественном устройстве и быте древних германцев, их происхождении, во второй части характеризуются отдельные германские племена. [с.47]

 

44  За три века (до 1859 г., когда наемничество было запрещено швейцарскими законами) Швейцария поставила иностранным армиям около 2 млн солдат, более 25 тыс. офицеров всех рангов, включая генералов и адмиралов. Наемные швейцарские части сражались не только в Европе, но и в Северной Америке, Африке, Индии. Уроженец Женевы Лефорт был одним из сподвижников Петра I. После 1859 г. швейцарская гвардия сохранилась только в Ватикане. [с.47]

 

45  “Каждый мечтает о том, чего ему недостает” (фр.). [с.47]

 

46  “Делис” (“Отрадное”) — усадьба Вольтера около Женевы; Фэрней — имение по ту сторону швейцарско‑французской границы, где он жил почти до своей смерти в 1778 г. Одной из своих корреспонденток Вольтер так разъяснял выгоду нового места жительства: “Левой рукой я опираюсь на Юрские горы, правой на Альпы; Женевское озеро расположено прямо против моих полей; я обладаю прекрасным замком на французской границе, убежищем Делис на территории Женевы и хорошим домом в Лозанне. Перекочевывая из одной норы в другую, я могу спасаться от королей и армий…” [с.47]

 

47  Наварра — королевство в начале Х в. — 1589 г. в районе Пиренеев. В 1512 г. ее большая часть была завоевана Испанией, остальная (северо‑восточная) в 1589 г. присоединена к Франции. [с.47]

 

48  Габсбурги — династия, правившая в Австрии (1282‑1918), в Чехии и Венгрии (1526‑1918), в Испании и ее владениях (1516‑1700); императоры Священной Римской империи (1438‑1806). В период наполеоновских войн Франц II (1792‑1835) вынужден был отказаться от титула императора Священной Римской империи, сохранив за собой титул австрийского, а затем австро‑венгерского императора. В результате поражения Австро‑Венгрии в первой мировой войне и подъема национально‑освободительного движения, приведших к распаду монархии Габсбургов, император Карл I (1916‑1918) отрекся от престола. По принятому Учредительным собранием Австрийской республики закону 1919 г. Габсбурги были лишены всех прав, изгнаны из страны, а их имущество конфисковано. Этот закон вошел в Государственный договор о восстановлении демократической и независимой Австрии (1955). [с.47]

 

49  Гогенцоллерны — династия бранденбургских курфюрстов в 1415‑1701 гг. (прусских королей в 1701‑1918 гг.). Основные представители — Фридрих Вильгельм, Фридрих II, Вильгельм I, Вильгельм II. [с.47]

 

50  Имеется в виду императорская маньчжурская династия Цин в Китае (1644‑1911). [с.47]

 

ГЛАВА IV

 

О ТРУДАХ, ПОСВЯЩЕННЫХ ГРАНИЦЕ

 

Труды о границе, литература о границе — что они нам до сих пор преподносили, в чем оставались перед нами в долгу, несмотря на многократные честные попытки создать некую теорию границы? Из какой бы основы ни исходить, пытаясь вывести философское или правовое образование научных понятий и идеальное представление о линии без собственного пространства или же об арене борьбы, зоне боевых действий, эмпирику всеобщей действительности, проблема всегда выдвигала на первый план смелость типизации! При этом первый путь кажется больше романским, второй — больше германским; и весьма примечательно, что отдельные представители немецких воззрений о границе тем больше мудрствуют вокруг этой проблемы, чем больше они связаны своим происхождением с романизированными ландшафтами на Рейне и Дунае, и, напротив, тем ближе к практическому идеалу англосаксов, чем более нордическими они себя чувствуют и видят.

На самой высокой ступени, по моему мнению, стоит Ф. Ратцель, рассмотревший и признавший справедливыми оба направления. Сказанное им в “Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten”   (“Законы пространственного роста государств”) несомненно является наиболее сжатым, цельным и глубоким из всего, что сказано на немецком языке о границе. Из этого поистине классического сочинения должна исходить политическая география в определении каждого понятия, как и пытался это сделать О. Мауль   в своем последнем большом труде. Самые значительные новые соображения школ — британской, немецкой, французской — вновь возвращают к этим образцам идей Ратцеля не только в политических географиях или работах по всемирной истории на политико‑географической основе, написанных его учениками — Гельмольтом, Диксом, Шёне   . Идеи Ратцеля продолжают звучать и в неустанных попытках Р. Зигера добиться ясных общих определений понятия сущности границы, и в стремлении Винклера все деяние умирающей монархии Габсбургов на ниве статистики поставить на службу и пограничному мышлению.

Практически совершенно по‑иному, чем самые выдающиеся поборники немецкой народной почвы, побуждения Ратцеля [с.48]  подхватило перед войной англосаксонство, которому они были подсказаны таким авторитетом, как Макиндер   . След Ратцеля живо проявляется в деятельности Мэхена   и Брайса в Америке, Керзона в Азии — в индийском гласисе   , Джонсона — в Африке, Грегори и Гриффита Тейлоров — в Австралии, занимающихся теорией границ и решением пограничных вопросов Л.В. Лайда   , сэра Т. Холдича   , Фосетта. На плечах Ратцеля, по их собственному признанию, стоят нынешние лидеры французской политической географии Жан Брюн и Камиль Валло   .

Именно в трудах Ратцеля   содержится органическое понимание границы в североамериканской литературе. Это освещенная с критических позиций этнография и историческая наука в Америке с ценнейшим послесловием К. Лампрехта   . В этом сотрудничестве двух выдающихся умов с присущей им способностью как к географическому, так и к историческому синтезу бьется настоящая творческая жизнь. Но, разумеется, к сожалению, чисто академическое название труда вводит в заблуждение, скорее отталкивает, чем привлекает, искателей.

Особую значимость приобретает сочинение Фредерика Тернера “The significance of the frontier in american history” (“Значение границы в американской истории”), совпадающее по времени с первыми важными трудами Брукса Адамса   , с главным периодом деятельности Мэхена, подготовившими нынешнее становление силового превосходства Соединенных Штатов. Ведь именно эта когорта воспитала многих, кто прославлял такую позицию, отточила политическое лицо Союза с его тихоокеанскими и американскими целями Срединного моря, указала ему на приближение экономических циклонов, на экономическое обуздание мира — естественно, на некоторое время — в качестве первоочередной достижимой цели и границы, которые Соединенные Штаты должны переступить в стремлении к ней.

В то же время Тернер писал о “государственном строительстве в революционную эру”   viii  и обсуждал при этом проблему политической организации при избытке свободной земли — ныне нечто столь далекое от нас, живущих в Центральной Европе! Труды Шейкера “Man and nature in America” (“Человек и природа в Америке”), Виндзора “Narrative and critical history of America” (“Описательная и критическая история Америки”), 1888 г., как и появившаяся позже по инициативе Ратцеля “Всемирная история” Гельмольта, указывают на схожую тенденцию культурногеографической совместной разработки географии и истории, их взаимного обогащения. [с.49]

Выводы Ратцеля относительно включения американского земного пространства во всемирно‑историческое совокупное строение Земли (еще и сегодня в высшей степени несовершенные, в общем и целом принимаемые в расчет в обучении и общественном мнении континентальной Европы) содержатся в работе “Geschichte, Volkerkunde und historische Perspektive” (“История, этнография и историческая перспектива”)   ix . Эти выводы, как и статья “Inselvolker und Inselstaaten” (“Островные народы и островные государства”) в отношении Японии, собственно, не что иное, как геополитика, но без этого обобщающего слова.

Изложение и структура “Британской энциклопедии” с точки зрения осознания пограничной ответственности совершенно иные, чем одного из наших фундаментальных справочников. Японское суждение по данному предмету лучше всего представлено в работе Уэхары “The political development of Japan 1867‑1909” (“Политическое развитие Японии 1867‑1909”)   x , во введении, где содержится ценное описание неизменно присутствующего у японцев инстинкта в отношении опасности для конфигурации и внешней формы своей империи. К такому пониманию инстинкта безопасности мы у себя в Германии до сих пор еще не пришли и значительно позже, слишком поздно, под давлением мировой войны в мимолетном благоразумии осознали упущенное.

Характерно, что научные инструменты для этого, частично созданные вечным раздором между национальностями старой Габсбургской монархии, преимущественно в угрожаемых частях пограничных провинций на Юго‑Востоке были уже наготове, тогда как на Северо‑Востоке и Востоке, на Висле и в Верхней Силезии они возникли на пустом месте. Так, Пенк и его школа выковали эти инструменты для польских провинций, Фольцдля Силезии, а теперь пытается под руководством Лёша создать для всех границ личной энергией и инициативой “Шутцбунд”  6 , который в действительности есть “Шутцбунд” для Внутренней Европы, — наиболее образцово в юго‑восточной провинции, в Граце, где Р. Зигер стал естественным научным провозвестником, в то время как Вена и Инсбрук оставались на первых порах позади, пока там не начал работать И. Зёльх. “Grenzen” (“Границы”) и “Die geographische Lehre von den Grenzen und ihre praktische Bedeutung” (“Географическое учение о границах и его практическое значение”)   xi  — две работы Зигера, в которых его окончательно сложившиеся воззрения приобрели преимущественно программное значение. Вполне достойна и литература, повлиявшая на него: сочинения британцев Керзона, Фосетта, [с.50]  далее, как я знаю из приватных бесед, Холдича и Лайда, шведа Челлена  7 , немцев Ратцеля, Пенка, Фогеля, Зёльха. Так возникли две лучшие из многих отдельных попыток доступно разъяснить немецкому народу проблему границ. С тех пор мы усвоили, что нашему слабее сформированному индивидуальному народному своеобразию и его менее наивному самосознанию больше соответствует, если мы, не в пример своим предкам, сообща возьмемся за туго мыслящие и ставшие малодушными массы, как это сделано в работе Фольца “Westdeutschen” (“Западные немцы”) и “Ostdeutschen Volksboden” (“Народная основа восточных немцев), в двух великолепных томах Лёша: “Volk und Reich” (“Народ и империя”) и “Staat und Volkstum” (“Государство и народность”) — и в скромной серии Института зарубежья и Союза немцев за рубежом. Потрясающий успех становится, таким образом, среди немцев все большим,

Но если мы сравниваем — о японском или англосаксонском, о романском (движение Данте, Е. Тэно: frontiere) вовсе нет речи — развитый таким способом с достаточно большим трудом пограничный инстинкт исконных меньшинств, живущих в Центральной Европе, например, с инстинктом поистине не переоцененных мною китайцев в их давлении на государство, то мы находим там [в Китае] задолго до наших министров и чрезвычайных комиссаров оккупированных областей   гораздо более важные мероприятия по охране границы, по крайней мере в теории.

Речь идет о созданном 12 июля 1919 г., в разгар бушующей с 1911 г. гражданской войны в Китае, так называемом ведомстве обороны границы с многочисленными бюро, комиссарами по защите границы определенных пограничных областей, например наиболее угрожаемой северо‑западной границы (которая, впрочем, и в Индии является таким постоянным местом!), и притом наряду с собственной военной организацией. Все китайские наместники в Урге, Кобдо, Улясутай   , Маймеча подчиняются в определенных делах непосредственно соответствующему пограничному генералу — их естественному защитнику на внутренней линии. В 1920 г. комиссия по охране границы стала жертвой внутренней смуты и честолюбия ее шефа; тяжелые потери на границе в Монголии   явились следствием победы внутренних партийных распрей над разумной теорией границы. “Государственный комиссар для оккупированных областей” — схожий институт. Все на границе, что служит ее внешней защите, должно быть вне партийной борьбы, свободным от нее!

Мы завершаем этот беглый обзор литературы о границе, подводя итог такой констатацией: огромному богатству сфер проявлений противостоит немыслимая бедность, если. не сказать убогость, литературы, в которой выделяются лишь немногие работы и научные поборники. Этих стражей границ многочисленных народов следовало бы почаще приводить в трудноукрощаемые залы заседаний, состояние которых, по словам чешского лидера Палацкого   , предостерегает: “Если этот потолок рухнет, [с.51]  чешская нация погибнет!” Речь шла о зале, где без малого сто лет назад родилось требование нынешней Чехословакии!

Наряду с крупными работами Ратцеля и его учеников, к числу которых принадлежат также предложивший первые формулировки Фёрстер и недавно присоединившийся Мауль, имеется множество сугубо военно‑географических монографий, рассчитанных на ограниченный круг читателей. Еще более скромен он для изданий немецкого, французского, английского, русского, японского Генеральных штабов с отлично написанными предисловиями, для одного из первых, известных, к сожалению, только самому узкому числу географов‑специалистов по границам, трудов Мольтке [Старшего]   .

Удивительно, но и хорошие работы по политической географии легко подвергаются опасности как бы походя подчеркнуть огромное значение границ, как об этом бегло пишет А. Дикс в своей работе “Politische Erdkunde” (“Политическая география”)   xii , предоставляя читателю самому сделать выводы. Схожим образом, к сожалению, написана и его более обстоятельная работа, в которой при всех ее достоинствах слишком слабо разработано понятие “граница” с точки зрения политико‑географического, а также антропогеографического, хозяйственного и культурно‑географического значения. Намного более последователен в рассмотрении проблемы О. Мауль в своей большой обобщающей работе “Politische Geographie” (“Политическая география”)   xiii . Не меньшую заслугу имеет Е. Шёне, убедительный популяризатор Ратцеля, также разбросавший отдельные ценные замечания относительно границы в разных местах в своей книге “Die politischen Grenzen als peripherische staatliche Organe” (“Политические границы как периферические органы государства”).

Сопоставляя крупные систематизированные научные точки зрения, мы обнаруживаем прежде всего противоречие между констатацией  и преодолением : ищущий человек в противовес человеку настроения по необходимости испытывает огромную трудность из‑за ограничений; несогласие между людьми ищущими и людьми импульсивными минимальное. Поэтому напряженность на германо‑французской границе географически и этнопсихологически — одна из наиболее трудно поддающихся компромиссу на нашей Земле   xiv , что подробно обосновал Фробениус  13  и с культурно‑морфологической точки зрения.

Далее, мы приходим к ценным результатам, если ставим в связь существующее на протяжении столетий в литературе отражение влияния переходной пограничной области на одиночек и сопряженную с этим большую трудность переноса чувства границы на массы. Насколько велика дистанция между инстинктом и осознанным отношением к жизненному пространству, к “сопротивлению [с.52]  экспансии”!   xv  Различным точкам зрения о разделяющей возможности границы вновь и вновь противостоит пронизывающая ее жизненность, разрушающая однородность населения, взрывная жизненная сила покоящейся на lех lata — действующем праве проблемы сознания, и мы узнаем в застывшем пограничном праве тот же самый симптом старения, как у людей, страдающих атеросклерозом. Об этом достойном внимания культурных народов Запада Иен Гамильтон  14  написал в своей записной книжке   xvi .

Большая часть имеющейся литературы ограничивается целью доказать разделяющую силу границ на хорошие и плохие, естественные, заимствованные у природы и чисто культурные, национальные, региональные и здесь провести априори разделения в теории, которые позже мы детально оценим.

При этом, само собой разумеется, наряду с рассмотрением по культурным кругам и другим наднациональным и надгосударственным пространственным разделениям возможно и чисто народное. Конечно, существуют совершенно различные подходы к проблеме теории границы — греко‑эллинистический, римский и романский, немецкий и германский, индийский, иранский, славянский, китайско‑монгольский. Но в конечном счете необходимо заниматься снова и снова крупными группировками и разграничениями между нейтральными, жизненными формами, склоняющимися скорее к букве закона, к линии защиты, к жестокому сохранению своего, и растущими жизненными формами, устремленными в своем натиске вперед, к расширению границ. У первых действуют в данном случае в застывшей государственной позиции римский limes, Великая Китайская стена, французский пояс укреплений в качестве ставшего теорией принципа безопасности за счет разделяющего пространства, как это, наконец, доказал Е. Тэно: но, конечно, со скрытой за этим надеждой на возвращение утраченного защитного “гласиса”   xvii . [ с.53]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.48) “Petermanns Mitteilungen”. 1896. S. 102 и 103.

 

 (с.48) Маull О . Geographische Staatsstruktur und Staatsgrenzen // “Kartographische Zeitschrift”. 1919; Idem . Politische Geographie. Berlin. 1925. S. 133 ff. u. 602 ff.

 

 (с.48) Dix А.  Politische Geographie. Munchen — Berlin, 1921; Idem. Politische Erdkunde. Breslau, 1922; Helmolt Н. Weltgeschichte. Bd I‑VIII. Leipzig — Wien, 1913; Schone E. Politische Geographie. Leipzig, 1911.

 

 (с.49) Roy. Soc. Geogr. Journal 1914.

 

 (с.49) Roy. Soc. Geogr. Journal 1916 u. а. О.

 

 (с.49) Brunhes J., Vallaux С.  Geographie de l’Histoire. Paris, 1921.

 

 (с.49) Ratzel F . // Kleine Schriften. Bd II. S. 350; Idem. Ethnographic und Geschitswissenschaft in Amerika.

 

viii  (с.49) Annual Report. American Historical Association. Washington, 1893.

 

ix  (с.50) Ratzel F . // Kleine Schriften. Bd II. S. 524‑525. (с.50)

 

x  (с.50) Uyehara G. Е . The political development of Japan 1867‑1909. London, 1910; весьма достойный обзор общего отношения японского народа к пограничным проявлениям жизненных форм его государства.

 

xi  (с.50) Sieger R. Grenzen // “Deutsche Arbeit”, 21. Jahrgang, Heft 3, Dezember 1921. Reichenberg — Berlin; Idem. Die geographische Lehre von den Grenzen und praktischen Bedeutung.

 

xii  (с.52) Dix А. Politische Erdkunde. Breslau, 1922, S. 49‑51, 76.

 

xiii  (с.52) Maull О. Politische Geographie. Leipzig, 1911.

 

xiv  (с.52) Ratzel F. Anthropogeographie. Bd I. S. 171.

 

xv  (с.53) Schluter O. Ferdinand von Richthofens Vorlesungen uber allgemeine Siedlungs‑und Verkehrsgeographie. Berlin, 1908. S. 75 u. 90.

 

xvi  (с.53) Hamilton  J . А staff officer' s scrap book. S. о. Bd I.

 

xvii  (с.53) Особенно поучительные места прежде всего в трудах Ратцеля: “Anthropogeographie”. Bd I. S. 169; Bd II. S. 83; “Erde und Leben”. Bd П. S. 550, 606‑617. “Gesetzen des raumlichen Wachstums der Staaten”. S. 102 и 103; “Politische Geographie”. S. 444‑528 u. а.

 

 Макиндер Хэлфорд Дж. (1861‑1947) — британский ученый, геополитик, политический деятель. См. также примеч. 1. С. 322.[с.53]

 

 Мэхен Альфред Тейер (1840‑1914) — американский морской офицер и историк военно‑морского флота. Придерживался геополитических взглядов, выступая в качестве пропагандиста укрепления военно‑морского флота США в расчете на наступательные действия в целях экспансии. Он сыграл немаловажную роль в том, что американские экспансионисты получили материальную базу и военные средства для оттеснения соперников США и колониальных захватов. Первой жертвой этой политики явились Гавайские острова, давно привлекавшие американцев. [с.53]

 

 Гласис — земляная пологая насыпь (в сторону противника) впереди наружного рва, укрепления, крепости (см. об этом подробнее в гл. ХХIII). [с.54]

 

 Лампрехт Карл (1856‑1915) — немецкий либеральный историк, автор многотомной “Истории Германии”. [с.54]

 

 Адамс Брукс — американский политический деятель, сторонник верховенства США на мировых рынках и установления американского контроля над Панамским каналом. Автор книги “Закон цивилизации и упадка” (1895 г.). Упомянутые авторы во многом содействовали формированию концепции “предопределения судьбы”, порождавшей иллюзию о коренном отличии политических учреждений США от европейских, об американцах как “избранном народе” и т.д. [с.54]

 

 Шутцбунд (нем. Schutzbund) — военизированная организация социал‑демократической партии Австрии. Создана в 1923 г. для обороны от наступления реакции, в защиту республики. [с.54]

 

 Челлен Юхан Рудольф (1864‑1922) — шведский ученый, юрист и государствовед, в 1901‑1916 гг. профессор истории и политических наук Гётеборгского университета, в 1916‑1922 гг. — Упсальского университета. Являлся членом парламента. Своим учителем считал Ратцеля. Впервые ввел термин “геополитика” в работе “Государство как форма жизни” (1916). Идеи Челлена получили сразу же широкое распространение. Часть своих работ он опубликовал в соавторстве с Хаусхофером. [с.54]

 

 Имеются в виду постановления Версальского договора 1919 г. [с.54]

 

 Урга — русское название Улан‑Батора до 1924 г. Кобдо и Улясутай — города в Монголии. [с.54]

 

 Речь идет о северной части Монголии, которая в конце ХVII в. была завоевана маньчжурами и названа ими Внешней Монголией в отличие от южной части Монголии, завоеванной ранее (Внутренняя Монголия).

В декабре 1911 г. монгольский народ добился провозглашения государственной независимости. В результате русско‑монгольского соглашения 1912 г. и русско‑китайской декларации 1913 г. был выработан автономный статус Внешней Монголии, окончательно утвержденный Кяхтинским так называемым тройственным соглашением России, Китая и Монголии. Оно регулировало политические и территориальные вопросы, связанные с признанием автономии Внешней Монголии, остававшейся под формальным сюзеренитетом Китая. Китай обязывался не вводить в Монголию войска, не претендовать на колонизацию ее земель и не вмешиваться во внутреннее управление. За Внешней Монголией признавалось право заключать договоры по торгово‑экономическим вопросам. В 1921 г. на территории Внешней Монголии возникло независимое Монгольское государство, а в 1924 г. образовалась Монгольская Народная Республика. [с.54]

 

 Палацкий Франтишек (1798‑1876) — чешский политический деятель, историк и философ, иностранный член Петербургской Академии наук (1863). [с.54]

 Мольтке Гельмут Карл‑Бернгард фон (Старший) (1800‑1891) — прусский фельдмаршал, начальник прусского (с 1871 г. имперского) Генерального штаба в 1857‑1888 гг., фактический главнокомандующий во время войн Пруссии с Австрией (1866) и Францией (1870‑1871), военный писатель и теоретик. [с.54]

 Фробениус Лео (1873‑1938) — немецкий этнограф, исследователь культуры народов Африки. Рассматривал культуру как обособленный социальный организм. [с.54]

 Гамильтон, сэр Иен Стандиш Монгейт (1853‑1947) — английский военный деятель, участник колониальных войн в Азии и Африке. [с.54]

 

ГЛАВА V

 

РАЗДЕЛЯЮЩАЯ СИЛА НЕОБИТАЕМЫХ ЗЕМНЫХ ПРОСТРАНСТВ.

 

ВРАЖДЕБНЫЕ ДЛЯ ЖИЗНИ ГРАНИЦЫ

 

Восприятие границы Катцелем как становящейся все более узкой вплоть до юридически и математически прочерченной линии, будущей арены борьбы за жизнь вытекает из создающей сильное напряжение противоположности, которая существует на стыке между наполненной жизнью землей и землей незаселенной (анэйкуменой). Это напряжение заставляет изучать, пожалуй, как сильнейшую, понятную с точки зрения как естественных, так и гуманитарных наук разделяющую силу в отношении границы незаселенного или же считающегося незаселенным земного пространства (мнимая анэйкумена?); оно, само собой разумеется, имеет точно такое же значение как для экономики и физической географии и их проявлений в сфере сношений, так и для хорошо продуманных, проникнутых духовностью политических и культурно‑географических планетарных мировоззренческих движений. Но и здесь в пересечении полярных пространств, арктической и антарктической анэйкумены, поясов пустынь, высочайших горных хребтов, поясов болот первобытного тропического леса (Terai)   , океанских просторов (которые и сами, естественно, являются ареной борьбы за жизнь) мы видим проницаемость всех границ . Абсолютных границ больше нет ни на земле, ни на море, ни в ледяных пустынях полярных ландшафтов. Как раз в наше время взялись за раздел границ Арктики и Антарктики под нажимом англосаксов и Советского Союза   . На планете больше нет “no man' s land” — “ничейной земли”.

В этой констатации сразу обнаруживается масштаб проблемы  противоречия между границей и анэйкуменой, значение признания того, что с быстро растущим оттеснением анэйкумены эйкуменой, с расширением пригодной для жизни земли и с увеличением плотности населения усиливается значение идеи о границе как плацдарме борьбы, как о непрерывно наступающем или отступающем замкнутом, но не сохраняющемся застывшим образовании! Пограничная борьба между жизненными формами на поверхности Земли становится при ее перенаселенности не мирной, а все более безжалостной, хотя и в более гладких формах. Кто пытается ввести в заблуждение человечество на этот счет, неосознанно или сознательно потворствует лжи, даже если она продиктована состраданием и милосердием. Чем больше будут оттесняться незаселенные, а также считающиеся таковыми пространства, тем все труднее сохранить длительную конструктивную прочность естественных границ, тем все острее, [с.55]  немилосерднее борьба за существование внутри унаследованных границ.

 

Взгляд на масштаб и значение постановки вопроса о разделяющей силе необитаемости целесообразно исходит, пожалуй, из определения понятий “эйкумена” и “анэйкумена” , т.е. из понятий обжитых или сохраняющихся незаселенными пространств, которые встречаются в трудах Ратцеля, впервые опубликованных под заголовком “Uber die Anwendung des Begriffs Okumene auf die geographischen Probleme der Gegenwart” (“О применении понятия “эйкумена” в географических проблемах современности”), а также во втором томе “Antropogeographie” (“Антропогеография”) и “Erde und Leben” (“Земля и жизнь”)   .

Исследование представлений жившего до нас поколения о считавшихся непригодными для жилья пространствах, признанных естественными науками безусловно разделяющими зонами планеты, показывает, как далеко мы опередили эти представления на протяжении жизни одного поколения, которые в то время для любого человека, любого народа находились в совершенно другом месте, позволяя выносить лишения сообразно их способности и технической оснащенности в борьбе за существование.

Нам необходимо лишь дополнить представления Ратцеля взглядами его учеников, прислушиваясь к мнению К. Хассерта о северной полярной границе обитаемой земли, какой он увидел ее в 1892 г., к Е. Шёне по поводу тропических зон   или к суждениям Бергера о возникновении понятия “анэйкумена” в его “Geschichte der wissenschaftlichen Geographic der Griechen” (“История научной географии греков”)   , чтобы узнать, как быстро совершалось развитие от тех первых формулировок понятия об отдельных образованиях анэйкуменных зон и поясов, например, в высотных границах и высотных поясах   . Сегодня мы признаем борьбу за освоение анэйкумены и понятие политически обеспеченной защиты в ней как крупную пространственную цель превентивной политики заселения, градацию этого понятия, скажем, от русского к китайскому и японскому, становящегося все более южным и океанским, как одну из мощнейших движущих сил политического действия на длительную перспективу и на более широких пространствах.

Как нам известно из физической географии, среди проявлений жизни на Земле, которые ведут к установлению границ анэйкумены, — прежде всего сковывание жизни вследствие холода [с.57]  (лед в полярных или высокогорных областях), недоедание в результате отчуждения земли (исчезновение растительного покрова, опустошение пассатами, ветровая эрозия), неосвоение территорий из‑за недостатка осадков, заражения почвы, засоления, гибели всходов от пожаров (похожая на чернозем земля на Суматре)   .

Как широко в этих проявлениях все еще сохраняются остатки оттесненных укладов жизни человека, искателей сокровищ земли, необычно вооруженных для борьбы спорадических поселенцев, — это вопрос для обдумывания.

Мы знаем и совершенно иной тип сохраняющихся незаселенными земель, из коих одна часть считается высокопродуктивной, обладающей способностью к освоению, возникающей путем подавления многообразия жизни из‑за переувлажненности. К этому типу относятся тундра и болотистые земли, а также прочие неисчерпаемо плодородные земли, где в результате засилья отдельных видов растительного и животного мира, нашедших для себя оптимальные условия, другие жизненные формы не могут изменять свои границы; они могут переместиться туда, как только внешнее насилие, новые находки, например улучшения тропической гигиены, сломают это враждебное жизни, одностороннее пышное произрастание, развеют давление первобытного леса, в котором, по достоверному мнению Заппера, на плодороднейшей земле можно голодать из‑за ее однообразия, полчищ саранчи, разносчиков тропической малярии, мухи цеце. И даже в наших умеренных зонах мы должны наблюдать за борьбой буков и сосен, бросового леса и кустарников против строевого леса или же желтых лютиков   на пашне, чтобы знать истоки подобных явлений.

Этот взгляд на оттеснение анэйкумены и на раздвижение границ человечества, прежде всего культурного, по мысли Пенка, играет большую роль в расширении возможности пропитания народов Земли путем действенного превращения тропических земель в плодородные для культурных рас, причем в первую очередь имеется в виду тропическая гилея в Африке и Южной Америке. Правда, работа А. Швейцера в устье Конго   и последние путешествия в Южную Америку показывают, как много еще предстоит сделать с самых азов, как, к сожалению, маловероятно, что белая раса преодолеет эту форму анэйкумены не с позиций господства, а иным образом.

В противовес всем видам анэйкумены мы узнаем в возможно плотном примыкании к ней для защиты  более мелких и становящихся все более крупными поселений и государственных жизненных форм инстинктивный и осознанный лейтмотив [с.58]  существующей столетия дальновидной и крупнопространственной культурной политики. Все равно, идет ли речь прежде всего о сохранении защитного пояса лесов, например, в еще сохраняющихся сегодня формах защиты в сельских поселениях к востоку от Мюнхена, о крупнейших центральноафриканских раскорчеванных участках, об обращении с хвойными лесами к востоку от Лимеса, как описывает их Градманн, или же об упорных битвах России (завоевание Сибири), Англии (борьба за Северо‑Западный проход)   , Соединенных Штатов (овладение полярными районами), обеспеченность защиты  играет решающую роль в истории России, американских государственных образований, Ирана, поздних центральноазиатских крупных империй, Китая, в формировании островных государств — Англии и Японии, в трансформированном морем государственном организме Римской империи, в размере образований Индийской империи, а также в окаймленных границами образованиях Ганзы   , Тевтонского ордена, альпийских государств на перевалах. Кто утрачивает обеспеченную защиту в незаселенных местах, как, к сожалению, северогерманская раса, столь ущемленный германский рейх, лишенный таковой на своих границах   , тот для удержания необходимого жизненного пространства принужден к неизмеримо большему, длительному напряжению сил, к более интенсивной борьбе за существование, к большей осторожности при возвращении в состояние передышки.

Мы можем также научными методами политической географии и геополитики, и в добавление к тому подключив историчные учения о кинематике, установить отчетливую градацию представлений об отделяющей незаселенности  у отдельных рас и народов не только с изменением времен, но и синхронно по чисто локальным мотивам привычки. Эти представления имеют огромное политическое значение для определения границ, их сохранения и проведения у крупных народов, создавших свою государственность.

Для переоценки представлений, связанной с изменением эпох , сравним лишь один пример — отношение Рима, его певца Овидия   , изгнанного в Томы, к тогдашним черноморским ландшафтам и более ранние эллинские восприятия Понта Евксинского, а также поздних черноморских резиденций, которые создал для себя избалованный западноевропеец, или Ялты, казавшейся властителям Российской империи раем на Земле. Сколько.оттенков в точке зрения на пограничное пространство — понтийское, — восточных и западных срединных стран на зерновую биржу Афин, “гостеприимные эллинские города”, “место ссылки римлянина”, русскую Ривьеру, ухоженный сад рафинированного представителя западноевропейской культуры из дома Кобургов!   

Для различия точек зрения на одно и то же пространство , приблизительно синхронных по времени , но только в одном случае больше нордической, континентальной, [с.59]  а в другом больше южной, океанской по происхождению и воспитанию, быть может, наиболее типичным и бесспорным является пример отношения России, Китая и Японии к Приамурью.

Что позволяет нам простейшим способом разгадать мнимую загадку, почему русским удалось в баснословно короткое время пройти вдоль северной анэйкумены через Сибирь и достичь Тихого океана, создать громадное имперское образование, которое проникло в американское пространство вплоть до бухты Сан‑Франциско   и лишь под сильным нажимом англосаксов, а позже китайцев и японцев вынуждено было отступить назад?   

Решающим был все же тот факт, что продвигавшийся в Северную Азию русский не считал эти пространства незаселенными и поэтому проникал туда, в то время как другие крупные народы мира, в том числе восточноазиатские, с чьим жизненным пространством он скоро соприкоснулся, считали их непригодным для жизни, не имеющим ценности пространственным владением или даже придатком, примыкающим к враждебной для жизни северной полярной области. Таким образом русская экспансия в 1643 г.   приблизилась к последнему крупному резервату культурного пространства Земли — восточноазиатскому, который до этого из всех видов анэйкумены сохранялся как основательная область защиты: между полярной, пустынной, океанской, альпийской и тропической. Вопрос был близок к решению, окажется ли под защитой расширяющегося русского образования северный пшеничный пояс Земли вокруг всей северной зоны умеренного климата, или же он должен оставаться нарушенным в решающем месте сохранением обеспеченной защиты восточноазиатского мотыжного земледелия в северной необжитости. Перед китайцами лежали земли на Амуре, которые они считали непригодными для жилья, не представляющими ценности для огосударствления. Они стояли на Амуре, как Древний Рим — на Дунае и Рейне, наблюдая за рекой, но ничего не организуя там. Все же степной инстинкт Маньчжурской династии защитил ее право на границу в договоре 1689 г., заключенном в Албазин‑Нерчинске   . Он отбросил русских назад до тех пор, пока нарастающее расчленение рушившейся Маньчжурской империи под ударами морских держав и внутреннего восстания китайского Юга (тайпинов)   не помогло им наложить руку на тихоокеанское побережье Маньчжурии и затем на район Амура (середина ХIХ в.)   .

Значительно позднее, чем китайцы, угрозу русских из зоны Амура почувствовали японцы. Островному государству, расположенному ближе к тропикам, до конца ХVШ в. казалось, что северная анэйкумена начинается уже у пролива Цугару между [с.60]  Хондо и Хоккайдо и крепости Матцумай в Дате на южной оконечности Хоккайдо как оборонительной линии для него достаточно. Лишь в конце XVIII в. японцы ощутили приближающийся натиск и встретили его благодаря спешным северным экспедициям на Сахалин и в богатые рыбой участки в устье Амура под руководством Мамиа Ринзо и Могами Токунаи, которые впервые описал Западу Зибольд  viii . Но затем инстинкт безопасности быстро подтолкнул их собраться с силами для ответного удара: в начале по договорам о совместном управлении с проницаемой северной анэйкуменой через Сахалин и Курилы, затем к разделу, при котором океанские Курильские острова отошли Японии, а близкий к континенту Сахалин — России. Наконец, дело дошло до военного столкновения  14 , в результате которого прежде всего Южный Сахалин вновь оказался в восточноазиатских руках и русские были выброшены из коренных земель Маньчжурии. Прибрежная полоса у Тихого океана и земли севернее Амура остались в руках русских; тем самым Восточная Азия была вытеснена из северной анэйкумены, которую она с тех пор без устали стремится возвратить посредством переселения и экономической экспансии. Независимо от этого идет упорная борьба за кратчайшую северную воздушную линию, новейшими симптомами чего являются оккупация острова Врангеля Канадой, разъяснения Советов о том, что им принадлежит вся область, простирающаяся к северу от них до Северного полюса.

Таково на сегодняшний день состояние еще находящегося sub judice   вопроса об обеспечении линии защиты в североазиатской анэйкумене. Оно указывает, с учетом рассмотрения по меньшей мере всей предыстории вопроса, какой широкий процесс происходит в людях и народах в результате борьбы за расширение обжитого пространства Земли вокруг полюса, моря, степи, высокогорья, за раздвижение границ человечества, которая ведется одновременно с продвижением державного мышления в считавшиеся незаселенными области. Этот процесс характерен для расширения России в североазиатском и северотихоокеанском направлениях, придавая ему героический облик, хотя и привел к провалам в океанской политике вследствие продаж и Аляски, возвращения к политике охвата северной части Тихого океана, к столкновению с Японией   , которым снова противостоят континентальные приобретения (Монголия!)   .

Такие примеры кажутся столь убедительными, что мы фактически пришли к пониманию различной для любого человека и каждой группы людей мнимой анэйкумены — одной казавшейся только им непригодной для заселения, другой — относительной анэйкумены в противоположность абсолютной. Простое [с.61]  упоминание об этом показывает, как мало достигнуто во всех представлениях о границе и пограничных спорах жесткими, чисто правовыми понятиями и научными дефинициями, выработанными общественными науками, как очень нужны повсюду свидетельские показания, заключения экспертов в области географии, чтобы не оставить без внимания противоестественный вздор, закрепляющий позицию, устранение которой означает скорее всего борьбу и войну.

 

Освоение русскими северного побережья Тихого океана и их вытеснение островными державами

 

Возьмем лишь различное отношение романских народов, германцев, славян к лесу, а среди славян — обитателя северных подзольных земель в редколесье, затем в тайге и южного, обосновавшегося в степях и саваннах жителя черноземья   — великоросса и украинца! Истинный житель леса охотно укрывается в нем, тянется туда, соответственно размещая свои поселения. Еще и сегодня мы видим это в растянувшихся в длину с зарослями деревьев селениях. Землепашец и животновод, напротив, предпочитают плоскогорья, пояс саванн, корчуют лес, используя его как “пустынный пояс”, как анэйкуменную защиту. Итальянец видит защиту прежде всего в примыкающих Альпах, фирновых полях, через которые германец, пася скот и создавая право выпаса по ту сторону перевалов, перегоняет стада через седловину горы, тогда как для индийца снеговой покров Гималаев — граница непригодного для жилья, обитель страшных богов, а для тибетца высокогорные северные долины — место постоянного жительства.

К относительному значению границы анэйкумены  мы подходим также в противовес разделяющей силе воды во всех ее проявлениях на земной поверхности — проливов и рек, озер и морей, которые человеческими расами воспринимаются в корне различно. Для норманнов и малайцев мореплавание — нечто естественное; они воспринимают море как связующее, а горы, даже на маленьких островах, уступают “людям, живущим внутри”, названным малайцами ториадья   , другим расам, сами же заселяют кайму побережья. Атолл для малайцев и полинезийцев — зона высокоактивной жизни и жизнеобеспечения, и он имеет для их пропитания гораздо большее значение, чем узкий коралловый риф с тонким слоем гумуса.

Определяющим для мировоззрения этих народов является их пантеистическое чувство единства с морем и его голубыми просторами. Море связывает такие расы, увлекает прелестью противоположного побережья; для тех, кто пробивается к морю из внутренних областей, оно становится естественной границей. Из почти 18.000 км доступного побережья, которое китайцы все еще контролировали ко времени первого открытия доступа в страну [с.63]  в середине XIX в., они потеряли свыше 10.000 км  береговой защитной линии и оттеснены на 7100 км  современной, не чувствуя в полной мере, какая опасность заключена в этом для их жизненного пространства. Японская прибрежная империя, напротив, расширяет в то же самое время свою защитную опору на море прямо‑таки невероятным развитием побережья почти до 42.000 км (не считая мандата прежней германской островной империи Южных морей   ). Какое различие в мнении о ценности одного и того же географического, границеобразующего явления!

Решение одной из крупнейших проблем будущего человечества, перспективы исхода борьбы между индо‑тихоокеанской и атлантической культурами лежит в оценке, вытекающей из анэйкуменной разделяющей силы Тихого и Индийского океанов . Если, конечно, не будет больше недооцениваться дальнобойность артиллерии, которая определяет судьбоносное различие между атлантическими и индо‑тихоокеанскими геополитическими основами развития человеческой культуры, силы и экономики, между экспансивным, эксцентричным атлантическим типом побережья и тихоокеанским с его замкнутыми, автаркичными   и центростремительными процессами — как это различие обосновывает Э. Зюс   — и их неизбежными антропогеографическими последствиями.

Все эти тихоокеанские культуры, как и во многом родственные им индийские — после их созревания в высокогорных проходах северо‑западной границы, — выросли между защищенными океанской, полярной, пустынной и горной анэйкуменой пограничными барьерами, которые теперь разрушены и вследствие этого обусловливают любое столкновение и компромисс или разрушение неприступного. Так происходит в наиболее крупном восточноазиатском, так — в индийском культурном ареале, так случилось с центральноамериканским и южноамериканским, чьи старые носители, однако, с давних пор не целиком были побеждены атлантической культурой. Напротив, сегодня как раз наблюдаются обратные явления: в мексиканском аграрном законодательстве, в растущих новых кровопролитиях после длительного подавления индейцев (Бенито Хуарес, Порфирио Диас!)   , в развитии Перу, а также Боливии от атлантических представлений о существовании к более тихоокеанским, а также в чрезмерно растущих восточноазиатских расах на Гавайях, в регенерации малайско‑полинезийских черт на Филиппинах, даже в Новой Зеландии и Японии. Эти возвратные процессы показывают, что их образование внутри анэйкуменной зоны защиты дает таким культурам столь стойкую силу сопротивления, что отдельные стремления к возвратным проявлениям внутри изначально образованных границ могут вновь и вновь выходить наружу. [с.64]

Вероятно, колебания между атлантическими и тихоокеанскими влечениями и есть будущая проблематика тесных будущих связей Соединенных Штатов, кажущихся столь беспроблемными.

В этом кроется также доказательство огромных, покровительствуемых природой сил анэйкуменных разграничений , и поэтому мы поставили эти разграничения с точки зрения их действенности в отношении жизненных форм на первое место даже перед гораздо менее авторитарно их разделяющим и отграничивающим морем ! [с.65]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.57) Ratzel  F . Anthropogeographie. Вd II; Idem . Erde und Leben. Bd II.

 

 (с.57) Hassert С. Nordpolargrenze der bewohnten Erde. Diss. Leipzig, 1892: северные и южнополярные владения США, Британской империи, Советского Союза, Австралии, Новой Зеландии, Канады, норвежские на Шпицбергене; Sch o ne  E . Politische Geographie. S. 110.

 

 (с.57) Berger. Geschichte der wissenschaftlichen Geographie der Griechen. Bd II. S. 135 ff. (с.57)

 

 (с.57) Ratzel F. Hohengrenzen und Hohengurtel // Kleine Schriften. Bd II. S. 175.

 

 (с.58) Rowland W.R. (Kalling R.)  Erlebnisse auf Sumatra // Zeitschrift fiir Geopolitik. 1924. S. 785.

 

 (с.58) Schweitzer  А. Zwischen Wasser und Urwald и другие публикации о его самоотверженной деятельности в тропических джунглях.

 

 (с.60) Борьба России за расширение северной анзйкумены см.: Haushofer  К. Geopolitik  des  Pazifischen  Ozeans . Berlin, 1925.

 

 (с.61) Siebold Ph. Fr. von. Nippon. Wurzburg u. Leipzig. 1897. Bd II. S. 207 ff'. Eнига содержит описание поездки Мамка Ринзо, которая была предпринята по приказу сёгуна в 1808 г.

 

 (с.61) О монгольской зоне защиты см.: Reinsch  P . S . // “The Nation”, 3.V.1922 (New York).

 

 (с.63) “Подзол” — преобладающий вид почвы в Северной России, светлая, с большим содержанием песка, лесная, малоплодородная в зоне умеренного климата, оставшаяся от ледникового периода, в противоположность “чернозему” — плодородной, черно‑коричневой степной почве (часто на лёссовой основе) приблизительно южнее линии Лемберг (Львов) — Киев — Тула — Нижний Новгород — Казань — Пермь — Урал.

 

 (с.64) Сравнение атлантических и тихоокеанских очертаний см.: Sue?  Ed . Das Antlitz der Erde. Bd II. S. 256. (с.64)

 

 Тераи — полоса заболоченных равнин у южного подножия Гималаев, на высоте до 900 м, в Индии и Непале. [с.65]

 

 Права СССР на районы Арктики, прилегающие к его побережью, были закреплены Постановлением Президиума ЦИК СССР от 15.IV.1926 г., в котором территорией СССР провозглашались все “как открытые, так и могущие быть открытыми в дальнейшем земли и острова”, расположенные в Северном Ледовитом океане до Северного полюса в пределах между меридианами 32'04'35" в.д. и 168'49'30" з.д. Исключение было установлено для восточных островов архипелага Шпицберген, лежащих между 32' и 35' в.д. [с.65]

 

 Желтые лютики — признак закисленной, теряющей плодородие почвы. [с.65]

 

 Северо‑Западный проход — морской путь на Запад из Атлантического океана в Тихий океан вдоль северного побережья Северной Америки через Канадский арктический архипелаг, море Бофорта и Берингов пролив. В течение многих веков исследователи (в том числе Себастьян Кабот, Генри Гудзон и др.) пытались обнаружить Северо‑Западный проход, чтобы использовать его в качестве торгового маршрута. В 1853‑1854 гг. был впервые пройден пешком шотландцем Робертом Мак‑Клуром (1807‑1873), в 1903‑1906 гг. — Руалем Амундсеном. [с.65]

 

 Немецкая Ганза возникла в 1356 г., в пору своего расцвета подчинила себе торговлю Северо‑Восточной и Центральной Европы. [с.65]

 

 Здесь автор имеет в виду Германию в границах, установленных Версальским договором 1919 г. [с.65]

 

 Овидий Публий Назон (43 до н.э. — 17 н.э.) — древнеримский поэт. Был сослан императором Августом на берега Черного моря в Томы (совр. Констанца в Румынии). Томы — древний город, основанный в начале VI в. до н.э. греками из Милета. [с.65]

 

 Речь идет о Фердинанде Кобурге (1861‑1942) — князе, затем царе Болгарии (1887‑1918), основателе Кобургской династии, занимавшей болгарский престол до ликвидации монархии в 1946 г. [с.65]

 

 Сан‑Франциско — город и морской порт на Тихоокеанском побережье Калифорнии, великолепная гавань, окруженная почти со всех сторон сушей, соединена с океаном проливом Золотые Ворота. До 1846 г. был владением Мексики под названием Йерба‑Буэна, после захвата Соединенными Штатами переименован в Сан‑Франциско. В 1906 г. город был разрушен в результате сильного землетрясения. Подобное повторилось в 1989 г. В Сан‑Франциско и по сей день сохранились следы пребывания русских в бухте Сан‑Франциско в виде названия одной из рек — Русская, сохранилась и русская церковь. [с.65]

 

 Имеется в виду деятельность землепроходца В.Д. Пояркова, положившая начало освоению русскими людьми Приамурья. В 1643‑1649 гг. он руководил экспедицией, которая впервые проникла в бассейн реки Амур и достигла его устья. [с.65]

 

 Нерчинский договор 1689 г. — первый договор между Россией и Китаем; разграничил сферы влияния обоих государств в Приамурье. [с.65]

 

 Тайпинское восстание — крестьянская война в Китае в 1851‑1864 гг. Повстанцы освободили значительную территорию в долине реки Янцзы [с.65]  и создали свое государство “Тайпин тяньго” с центром в Нанкине. В 1864 г. восстание было подавлено. [с.66]

 

 Одним из крупнейших достижений ХХ века в международно‑правовой области является утверждение принципа нерушимости границ как одного из отвечающих требованиям мирного сосуществования. Этот принцип зафиксирован в Заключительном акте Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975 г.), ранее он нашел отражение в решениях Организации Африканского Единства. Если в первом случае мы имеем дело с признанием европейскими странами, а также США и Канадой того, что территориальные претензии служили запалом к войнам, не раз прокатывавшимся по Европейскому континенту, то во втором случае явно просматривается реакция на политику колонизации, не считавшуюся с коренными интересами народов, ставших ее жертвами. Именно в этом кардинальном вопросе взгляды Хаусхофера вступают в противоречие с международнйььи реалиями.

Следуя идеям своего учителя Ф. Ратцеля, Хаусхофер считает нормальным, а точнее, вполне допустимым пространственное расширение государств, не исключая при этом и возможность такого расширения за счет освоения благодаря научно‑техническому прогрессу ранее считавшихся непригодными для обитания земель. При этом Хаусхофер если не прямо, то косвенно утверждает, что главным в таком процессе является сила, насильственный захват. По его мнению, ее цена — в обретенном новом пространстве (см. размышления автора на с. 395).

В его работах часто встречается формула “разбойники моря” и “разбойники степи”. Эта формула — не просто впечатляющая фразеология: с ее помощью К. Хаусхофер пытается представить себя противником империалистической, захватнической политики, противником порабощения других народов, что, впрочем, не мешает ему доказывать “неизменность” прав Германии на утерянные ею в результате поражения в первой мировой войне колонии. Одновременно он вносит путаницу в сам вопрос об историческом формировании государств, ставя знак равенства между естественным передвижением народов и “колониальными” захватами.

Нельзя не согласиться с обоснованностью его суждений по поводу колониальных захватов, осуществленных, по его терминологии, “разбойниками моря” — прежде всего Великобританией, Францией и в меньших масштабах — Голландией, Бельгией, Испанией, Португалией. Опираясь на мощь своих флотов, эти государства вторгались на другие континенты, присваивали огромные территории, превращали в данников жившие там народы.

Если обратиться к теме “разбойников степи”, то здесь картина иная. Как известно, степи расположены в восточной части Европы и в Азии, прерии — в Северной Америке, пампасы — в Южной. История распорядилась так, что расселение на этих землях, формирование на них государств происходило по‑разному. В Северной Америке коренное население сгонялось в резервации, а освободившиеся земли посредством системы гомстедов передавались поселенцам, что, впрочем, не мешало путем спекуляций переходу огромных земельных площадей в распоряжение монополий. В Южной Америке процесс развивался иначе, но его результат был столь же плачевным для коренного индейского населения.

Что касается евразийских степей, то трактовать их заселение и образование на их просторах Российской империи, используя те же термины, значит искажать историческую правду, подменять ее вымыслом. С научной точки зрения совершенно несостоятельно ставить знак равенства между, скажем, британской колонизацией и тем, что происходило на российском пространстве. В действительности на просторах России шел процесс собирания земель, заселенных русскими племенами; достаточно вспомнить Ивана Калиту — одного из первых объединителей русской земли. Что же касается дальнейшего хода развития, то процесс как бы раздвоился: с одной стороны, действовала центральная власть, но с другой — развивалось чисто народное движение на Восток, а также движение других народностей к объединению с Россией. [с.66]

 

 Имеется в виду русско‑японская война 1904‑1905 гг., завершившаяся бесславным поражением России, приведшая к тому, что Южная Маньчжурия и Корея превратились в протекторат Японии.

Маньчжурия, ближайшая к Японии часть Китая, в то время слабо заселенная и почти не защищенная, представляла для Японии огромный интерес как [с.66]  плацдарм, который мог бы быть использован ею для дальнейшей экспансии на Азиатском материке. [с.67]

 

 Под судом (лат.). [с.67]

 

 Т.е. к русско‑японской войне 1904‑1905 гг. [с.67]

 

 Малайцы ториадья — негритосы, проживающие в отличие от береговых жителей внутри островов. [с.67]

 

 Мандатная система была введена в 1919 г. главными державами Антанты для управления захваченными ими бывшими германскими колониями и отошедшими от Оттоманской империи территориями. Дележ германских колоний был согласован на совещании Вильсона, Клемансо и Ллойд Джорджа 6 мая 1919 г. и на заседании Верховного совета Антанты 7 мая 1919 г. Япония получила мандат на Маршалловы, Каролинские и Марианские острова; это был мандат класса С, дававший право не допускать проникновения иностранного капитала в подмандатные владения. [с.67]

 

 Автаркия (греч. — самоудовлетворение) — имеется в виду хозяйственный уклад страны, производящей и потребляющей без остатка все продукты, т.е. обходящейся без импорта и экспорта. [с.67]

 

 Порфирио Диас (1830‑1915) — президент Мексики (1877‑1880; 1884‑1911). [с.67]

 

 

ГЛАВА VI

 

О “СЕРЕБРЯНОМ ПОЯСЕ”: МОРЕ КАК ГРАНИЦА

 

Прежде чем мы рассмотрим отдельные границеобразующие проявления моря с его то манящим, то угрожающим блеском, пусть оно предстанет перед нами как целостность в своей и соединяющей, и разделяющей силе. Именно как странам, занимающим срединное положение, нам следует пристально наблюдать за планетарными противоречиями, от которых в настоящий момент мы все еще далеки, за противоречиями привычного для нас окружения, не углубляясь в детали хорошо знакомых картин. Однако в отношении моря как совокупности вливающихся друг в друга океанов мы обнаруживаем, что с прогрессирующим развитием судоходства его разделяющая способность все более подавляется посреднической, связующей ролью: следовательно, море становится непригодным как граница, соблазн экспансии в его направлении увеличивается, защитная сила ослабляется. И лишь огромные морские просторы поддерживают ее.

Еще ждет своего решения одна из самых важных, крупных геополитических задач, а именно исследование тыла (Hereinrucken) сначала небольших, затем более крупных и, наконец, самых обширных морских пространств в истории   , их подвластности имперскому мышлению, синхронного оттеснения эллинского представления об океане, превратившегося в конце концов, как мифические южные праздники   , в иллюзию в поясе “славных” западных ветров — пожалуй, еще омыв Антарктический континент как сухопутная идея. Это понятие заменяет “мировое море” в ином значении — совокупность океанов в качестве главного носителя международного общения, арены власти.

Большому развитию физической океанографии все больше сопутствует требование о равноценной разработке политической географии морей   , океанографической культуры, чем занимаются Бекманн и Рехе   . [с.68]

Ее составной частью явилось бы закрепление океанских пограничных различий частей моря, для чего полезны границы крупных течений, атоллов, барьерных рифов, оттенки воды, примеси неорганического и органического происхождения. Но на практике прямая попытка и здесь сопряжена со многими трудностями. Где видно, как вытесняют друг друга теплое темно‑синее течение Куросио   и холодное зеленое течение Оясио   , как светло‑зеленые полные жизни полоски атолла погружаются из‑за опоясывающих их приливов в бездонные пучины?

Чем больше физическая океанография с ее превосходными картами   находит подходящие, полезные для политики, культуры и экономики названия и нормы при пограничном разделении частей моря и частей океанских пространств, Срединных, Окраинных и Внутренних морей, тем надежнее становится ее непрерывное воздействие. Мотив морского обрамления как один из ведущих в политической географии, прежде всего по отношению к Внутренним и Срединным морям, а также, например, к Индийскому океану, разработал Дике   .

Его применение предусматривает распространение пограничного инстинкта и на моря, и на части морей, подобно тому как этот инстинкт активно проявлялся в Венеции в отношении Адриатики, как его развила Англия в отношении окружающих ее пяти и семи морей, в отношении канала   (пяти портов) и позднее Океании   , а также всегда доказывала Япония сначала в отношении Внутреннего моря, позже — Японского моря, наконец, вос‑точноазиатского прибрежного морского коридора. Такой инстинкт отсутствует, к сожалению, у северогерманцев, несмотря на всевозможные толки о “dominium maris baltici”   . Так, Балтийское море было временами датскими, шведскими, немецкими прибрежными водами и в какой‑то момент ясновидения все прибрежные государства присоединились к конвенции Балтийского моря   , которая открывала широкую перспективу. Однако она осталась сугубо преходящим инстинктивным действием, не имевшим плодотворного политического влияния   .

Вопрос об ответственности народа прибрежного государства за свой береговой шельф играет в данном случае большую роль. Как, например, могли Китай и Индия позволить, чтобы обязанность научного и технического наблюдения за своим составляющим свыше 7000 км прибрежным шельфом у них отняли; напротив, как осмотрительно поступила Норвегия (Нансен)   , сохранив ее! Соответствующая этой пограничной работе задача заключается в постоянном внимании к воздействию береговой [с.69]  границы как внутреннего стража. Примерно так ее рассматривал и картографически определил Лангханс в своей работе “Die wirtschaftlichen Beziehungen der deutschen Kusten zum Meere” (“Экономические отношения германского побережья к морю”), или П. Леманн в своей работе “Die deutsche Nordseekuste als Grenzwehr” (“Германское побережье Северного моря как граница обороны)   , или позже Эрих Обет в описании Фландрии в качестве звена береговой границы в своей примечательной работе “England, Europa und die Welt” (“Англия, Европа и мир”)   .

Как при обсуждении целых океанов, Срединных морей, крупных морских пространств, может, естественно, детально выстраиваться и размышление о различиях между морскими проливами и перешейками на суше, о каналах, зонах каналов, закрытых морях и частях моря (“mare clausum”), прежде всего связанный в научном отношении с точкой зрения океанографии вопрос о частях территорий, территориальных водах. Это обсуждение, возникшее отчасти из практических требований с точки зрения международного права, разумеется, снимая покров, раскрывает большую международноправовую ненадежность отдельных частей водного пространства. Именно геополитический способ рассмотрения мог бы обеспечить в данном случае благоприятную ясность, а для бесправных был бы — проницательно используемый на трибуне человечества [т.е. в Лиге Наций] постепенно формирующимся мировым общественным мнением — очень полезен в противовес старым привилегиям морского разбоя. Не случайно первый призыв к “свободному морю” 8  x  и иному морскому правопорядку, определяемому не превосходством силы и более мощными пушками, исходил от Нидерландов, т.е. от небольшого прибрежного государства, которое в своей системе каналов, дамб, в своем Het Y и Хелдере   назвало собственными закрытые части моря, а также попыталось создать такие за океаном — Зондские острова (Sundareich)   (рейсы Нидерландов через Японию!).

В Японии португальцы   , голландцы, а также испанцы нашли, разумеется, идеал бесспорно отграниченного Внутреннего моря — Японское внутреннее море, ту несравненную школу мореплавания и рыболовства, которая стала исходной всех дальнейших попыток морской экспансии Японской империи. Морская экспансия и господство над морем, хотя бы над частью пространства, всегда были весьма соблазнительной целью для устремленных вдаль морских и живущих на побережье народов, не потерявшей своей привлекательности вплоть до настоящего времени. [с.70]  Русских и североамериканцев эта цель прельстила морем Беринга, британцев и североамериканцев — североамериканскими полярными водами. Советы утвердили в Белом море то, что царская Россия поначалу пыталась получить в Черном море, где некогда, сменяя друг друга, мечтали о господстве над Понтом эллины, генуэзцы, турки. Со времени распада недолговечного Афино‑Делосского морского союза   Эгейское море снова и снова заманивало для новых заходов в порты   .

Историко— географическая концепция создания островных государств и связанных с морем государственных и экономических организмов ‑политически плодотворный способ рассмотрения, особенно для преобладающей части немцев и жителей Внутренней Европы как региона, удаленного от моря, которые могли бы извлечь из завершенной истории и географии Венеции весьма полезный, связанный с океаном контрпример расцвета и упадка ее своеобразной континентальной империи. На арке портала Дворца дожей в Венеции sulle acque — над водой высечена надпись, выражающая квинтэссенцию уроков свободных границ: “Venetorum urbs divina disponente providentia in aquis fundata, aquarum ambitu circtumsepta, aquis pro muro munitur. — Quisquis igitur quoquomodo detrimentum publicis aquis inferre ausus fuerit et hostis' patriae judicetur nee minore plectatur poena quam si sanctos muros patriae violasset…”   

Это — геополитическое признание морских границ в классической форме! К столь весьма спорному вопросу о протяженности территориальных вод государства, о границе, отстоящей на три мили, и о дальности стрельбы артиллерии — на редкость примитивному мерилу протяженности прибрежных вод — в действительности постоянно примешиваются случаи, которые, между прочим, показывают, сколь еще далеко на практике человечество от состояния, когда оно умело бы заменять силу правом. Так, Испания и Швеция в вопросе о территориальных водах оспарирают трехмильную зону и хотят распространить свою власть дальше, на четыре мили. Аналогичный случай в Белом море, где, пожелав противодействовать британской браконьерской рыбной ловле и контрабанде оружия и пропаганде, Советское правительство в 1922 г. прибегло к сильным контрмерам и на угрозы британского правительства ответило посылкой крейсера. Здесь, на северном побережье Советского Союза, налицо совершенно иной интерес по сравнению с Персидским заливом, где установлен британский контроль над ввозом оружия в Афганистан и Индию, где морская держава [т.е. Англия] хочет держать континент безоружным. Строгое исполнение понятия о трех милях, возникшего из дальности стрельбы артиллерии, открывает, например, враждебному проникновению Японские окраинные моря, Азовское море. Во многих договорах все еще признаваемая дальность стрельбы артиллерии делает Внутреннее море [с.71]  и Японское море, а впредь и Канал mare clausum   , ибо дальность стрельбы артиллерии ныне 128 км, и если два берега сблизятся, то тем самым будет заблокировано пространство ранее открытого моря в 256 км. Это кажется похожим на дурную шутку; однако если поразмышляем, что Соединенные Штаты из схожей широко задуманной трактовки понятия своего побережья объявили маршрут Манила — Ванкувер — Панама — Нью‑Йорк американской каботажной трассой, то дело выглядит серьезнее. Надо признать, что могущественный и сегодня, как всегда, в состоянии играть правовыми понятиями. Для земных пространств с известными нам размерами ясно вырисовываются последствия того, сколь обесцененными могут стать в таком случае границы вообще. Попробуйте проложить 256 км, например, через Баден или Австрию! При таких масштабах Баден и Тироль исчезают как пространства, обладающие собственным правом на существование. Блокируйте для свободного сообщения на карте мира в качестве эксперимента все морские пространства с проходом менее 256 км : восточноазиатский коридор Окраинного моря, Зондское море   , разрежьте Средиземное море, закройте Северное и Балтийское моря, не говоря уже о Черном море и американском Срединном море. Представьте себе картину, как могли бы пролегать трассы международного сообщения через фикции государственного права при такой широте фактического понимания границ в таких обширных размерах, ведь как они и практически будут сужены американским, австралийским, чилийским, турецким пониманием каботажного плавания. Это — использование права морской границы до крайних пределов, как его проводили Соединенные Штаты, с неслыханной грубостью новейшее законодательство Турции, а также начинает осуществлять Чили, сознательно перенимая все у англосаксонства, чтобы парализовать иностранное судоходство и таким образом подталкивать не заслуживающий доверия мир навстречу крахам или превентивному применению силы.

Американский билль Джонса   — не что иное, как фактическое обновление Навигационного акта Кромвеля; и это только удача для живущих в тени народов, когда в ответных ударах, наносимых корыстной монопольной эксплуатации, такие процветающие торговые колонии, как Гонконг (Сянган)   и Шанхай, вдруг почувствовали, что бойкот и предупредительные забастовки китайцев   могут проложить здесь границу, которую безнаказанно не перейдешь. Однако в данном случае за движением самозащиты китайской морской границы стоит воля к сопротивлению 442 миллионов [населения].

Итак, на стыке суши и моря, вдоль границы между ними возникает зона борьбы, а именно побережье. Следует строго различать между заманивающими в свои сети и привлекающими побережьями и побережьями как зонами обороны. Из раннего исторического опыта человечества известно, что обрывистые побережья с выступающими рядами утесов, с обозримыми [с.72]  островами, побережья, изрезанные бухтами и фиордами, шхеры как вид побережья вызывали соблазн перехода в направлении моря. Монотонный плоский берег, в особенности если на него накатывается сильный прибой, повсюду скорее становился препятствием, к которому прилаживается устремляющаяся сюда общность и при сильном давлении населения изнутри, как в целом северокитайская и индийская. Следовательно, мы четко различаем в политико‑культурном и научном смыслах границы, образованные плоским и отвесным побережьем, крутым берегом, внутри отвесного побережья между стоящими параллельно или же перпендикулярно побережью горными цепями, причем параллельные затрудняют нарушение границы в направлении моря, а перпендикулярные ему способствуют   .

Изрезанное, богатое гаванями побережье и побережье монотонное, бедное гаванями позволяют морю вести себя в корне различно в качестве границы. При этом, разумеется, мы видим, что некогда знаменитые гавани с ростом тоннажа, допустимой осадки и вместимости судов утрачивают свою ценность, что число мировых торговых гаваней, вполне достаточных для крупномасштабного перехода границ в направлении моря или в направлении суши, сокращается. Последующие разновидности создаются, естественно, своеобразием прибоя (юго‑западное африканское побережье!), а также возможностью его преодоления с помощью технических средств (пирс).

Эффективной инфильтрации способствует своеобразие моря как границы повсюду там, где оно разделяет народные общности или культурные круги и государственные образования. Она обусловлена уже естественным очертанием побережья: рифы, шхеры, лагуны, отмели, гафы, лиманы, пояс прибрежных мангровых зарослей, песчаные отмели — все эти отдельные формы ведут себя совершенно по‑разному в отношении инфильтрации, обмена жизненными формами людей на их морской границе. Нужно лишь помнить об их совершенно различной способности сопротивляться враждебной силе, высадке десантов и обстрелам или же о санитарном разграничении, карантине. Нужно лишь зорко следить за тем, как известные виды опорных островных пунктов на обширных побережьях сильно ослабляют оборонительную силу береговой границы. Острова Цинпу и другие опорные пункты торговли   , архипелаг Мяодао и острова Чусянь в Китае, Мальта, Кипр, Додеканезы угрожали, таким образом, морским границам, перед которыми они расположены.

Особые географические локальные условия побережья играют при этом большую роль для оценки их разделяющей силы, а именно крупные реки, постоянные ветры в направлении суши, холодная вода, поднимающаяся из глубин, биологическая среда должны приниматься во внимание. Как следует рассматривать такую задачу, образцово показывают, например, Дофлейн [с.73]  в своей работе “Ostasienfahrt” (“Путешествие в Восточную Азию”), или антропогеограф Гравелиус   , или военный географ Фурсе‑Септанс   .

Этот в высшей степени изменчивый характер моря как границы еще больше оттесняет сила приливов и отливов. Во Внутренних морях эта сила имеет едва заметное влияние, однако в Восточной Азии, в отдельных частях канадского побережья она создает даже при нормальных отношениях широкий пояс амфибийной жизни, в особенности в устьях крупных рек. И граница моря — мнимая, слишком легко проведенная несведущей сухопутной “крысой” линия между твердью и водой — становится из‑за этой игры побережья тоже трехмерным, растущим от линии к предполью телесным органом, где обретают пространство многочисленные хозяйственные предприятия, пространством, где, как, например, в Японской империи, имеющей побережья протяженностью свыше 41.000 км, 7‑8 млн. человек непосредственно, а еще больше опосредованно находят себе пропитание. В Южном Китае миллион людей постоянно живут на реках и в прибрежных водах.

Для переходных форм береговой границы между сухопутными и морскими формами, главным образом в связи с устьями крупных и мелких рек, можно было бы привести в качестве примера южнофранцузскую пустошь в устье реки Кро ко времени ее превращения в твердый плодородный грунт, покрытый илом от паводка горной реки Дюранс: явное переходное образование! К такому переходному образованию относится и индийский штат Кач — барьер, “прибрежная страна” площадью 16.834 кв. км с населением в полмиллиона человек. Еще сто лет назад она была сушей, затем в 1827 г. вновь стала островом, когда в результате землетрясения, разрушившего дамбы на реке Инд, заполнился ранее высохший морской залив, образовав солончак величиной в 60.000 кв. км. Здесь 17.000 кв. км некультивируемой в полной мере земли ведут себя безропотно зависимыми по отношению к 60.000 кв. км переходного между сушей и морем амфибийного пограничного организма.

Показательным является, наконец, пример Фейри Флетс — песчаных отмелей в устье Янцзы ниже устья Хуанпу, на которой стоит Шанхай; причем речь идет о дальнейшем существовании мировой гавани — Большого Шанхая. Кто в состоянии определять и поддерживать регулирование фарватера шириной в 200 м и глубиной по меньшей мере 12 м, проходящего через два мощных отложения ила и песка? Ведь расходы составили бы 10 млн. таэлей, или около 60 млн. германских марок. Был бы возможен государственный заем с выплатой 3% за счет морской таможенной пошлины и 3% портовой пошлины на стоимость доставленных и выгруженных товаров, которые будут взиматься в Шанхае. [с.74]  На долю Англии приходится 37% объема перевозок, Японии — 25, Китая — лишь 22, Америки — 11, всех остальных — 5%! при морском тоннаже 12 млн. т, при стоимости товаров 940 млн. таэлей. Стало быть, Китай принимает участие, но бразды правления — в чужих руках. Вернее всего, это своеобразный отрезок водной границы, присмотр за которым лучшим образом обеспечивают сегодня шведские инженеры, а младокитайцы, хотя и ценят Шанхай как источник больших доходов, но ненавидят его как фильтр для проникновения чужеземцев.

На этот пример постоянно меняющегося устья Янцзы (который побуждает вспомнить о близком соседе — Хуанхэ, о прорывах и изменениях ее русла на пути к береговой границе) мы обращаем внимание в связи с изменениями границы по отношению к морю вследствие перемещения побережья, о чем считает нужным упомянуть Вагнер   и что мы наблюдаем в различных местах Земли — на Аляске, в Норвегии, Японии, Поццуоли   , устьях Инда и Ганга, с уничтожающими последствиями для важных портовых городов, а также для Формозы (Тайваня). В отдельных случаях это — перемещения на сушу известных и соперничающих портовых городов во всемирной истории (Равенна?)   , в других — временное погружение в воду из‑за землетрясения на море и суше таких значительных городов, как Иокогама и Токио, Сан‑Франциско и Икике или Вальпараисо   , и исчезновение многих других в воде и пламени. Следует различать существующие на протяжении столетий постепенные и катастрофические (подобные удару) изменения границы. Скверное место, свидетельствующее об их силе, — округа столь благословенной бухты Токио, там, где начинается расселина Фудзи   с мощным провалом (Fossa magna)   в напряженном и испытывающем колебания, дугообразном теле земли Японской империи. Уже однажды здесь, на границе между сушей и морем, в климатически очень благоприятных условиях главный город Камакура   оказался в опасном пограничном положении между отвесным побережьем и морем, и Иокогама — Токио были близки разделить такую же судьбу.

Весьма скромно то, что предпринимает человек, чтобы посредством береговых сооружений между сушей и морем преодолеть столь насильственные изменения границ природой. Все же это нельзя недооценивать; по мнению Ратцеля  xvii , значительный объем культурного изменения на побережье, ценность пограничных сооружений сделаны трудом человека. Надо больше обращать внимание на то, что однажды преподнесла нам война в качестве урока, а именно намытая коса Ньюпорта   xviii  и бои у Изера, славу за которые недавно оспаривали друг у друга [с.75]  король Бельгии и маршал Фош  25 , служат предостережением: более внимательно учитывать как стратегические, так и тактические возможности быстрой передвижки границ на побережье между сухопутным и водным полем боя, чем мы делали это перед опытом во Фландрии  26 , хотя этому уже предшествовали в качестве уроков в истории побережья Гёзы  27 , оборона Нидерландов и сражение при Хеммингштедте.

Строительство и разрушение Гельголанда  28 , переоценка Альса  29  как опорного пункта защиты границы и угрозы ей, Хеллы как немецких и польских входных ворот на границе Балтийского моря, а также столь могущественное средство обороны, как болезнь гафов  30 , побуждают нас к дальнейшим, более пристальным наблюдениям. Эта область наблюдения тем важнее, чем во все возрастающем масштабе будут действовать такие изменения на побережье в результате использования приливов и отливов, создания соляных полей на прибрежных нуждающихся в соли землях (Южная Франция, Япония, Ляодунский полуостров)   xix , увеличения расходов на строительство гаваней, дорог на побережье, возрастающей перевалки товаров с суши на море. Итак, мы сможем в ближайшем будущем с научной точки зрения исследовать различие между природным и измененным культурой побережьем и на море, аналогично тому, как это происходит, например, в отношении Цюрихского озера с его уже преимущественно измененными культурой берегами.

При этом необходимо также разъяснять, что в сравнении с Внутренней Европой с ее скромно развитым побережьем (в целом Центральные державы в охраняемой прибрежной norpamwj ной области контролируют немногим более 3000 км береговой линии!) ясно выраженные морские жизненные формы совсем по‑иному проявляют бдительность на своей морской границе. Это касается не только Англии или Японии, для которых это — абсолютно жизненные вопросы, но и Нидерландов, которые хотя и могли бы прожить без своей заокеанской островной империи, но только в политической безвестности — в тесноте и нужде.

В отношении нидерландских колоний в Юго‑Восточной Азии некоторые превосходные отправные точки для понимания того, какую преобладающую роль играют береговая граница, отношение к морю для их связи и сохранения, дают “Mit‑teilungen fur die Au?enbesitzungen des Encyclopaedischen Buros”. Таким образом, превосходные, просто, но целесообразно выполненные обзорные карты правовой лексики внешних владений   xx  или приложения об обстреле побережья являются весьма поучительными для исследований границ прибрежных вод. [с.76]

В высшей степени ценные уточнения тех мест, где подстерегают антропогеографические напряженности, где следует предотвратить разрывы или где верят в надежное право собственности, дает и дислокация войск. И чрезвычайная, при скромных средствах почти невыносимая ответственность из‑за бездорожья и восприятия столь широко развитой береговой границы, лежащая бременем на более мелких жизненных формах, вытекает из таких карт и показывает, как легко могут возникнуть конфликтные случаи, если их желают, из одних явно не достаточных возможностей управления в таких областях морских границ. Итак, морская граница означает и благо и опасность. Она предполагает для своего поддержания неусыпный пограничный инстинкт, присущий наблюдателям за морем с очень хорошим слухом, каковым почти всегда образцово владели крупные островные государства, определяемые океаном жизненные формы Земли: Афины и Венеция, Британия и Нидерланды, Япония, а также Соединенные Штаты с момента их поворота к тихоокеанской морской мощи. [с.77]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.68) Такая попытка предпринята Джеймсом Фэйргривом (см.: Fairgrieve  J . Geographie und Wfeltmacht. Berlin, 1925), а также Джеймсом Джонстоном (см.: Johnstone J. A study of the Oceans. London, 1926); адмирал сэр Реджинальд Кастанс (Custance R. A study of war. London — Bombay — Sidney, 1924), исходя из морской стратегии, развивал в стиле Клаузевица военно‑географические методы; Мэхен попытался решать эти же вопросы для американского Срединного моря, Лаутензах — для трех Срединных морей, а я в своей “Geopolitik des Pazifischen Ozeans” — для самого крупного моря на Земле.

 

 (c.68) См.: Haushofer К. Geopolitik des Pazifischen Ozeans; Philippson A. Mittelmeerlandern; Richthofen. Meer und Kunde vom Meer; Ratzel F. Meer als Quelle der Volkergro?e u. a.

 

 (c.68) Boeckmann K. von. Vom Kulturreich des Meeres. Berlin, 1924; Reche W. Tangaloa. Munchen, 1926.

 

 (c.69) См.: Doflein F. Ostasienfahrt. Leipzig — Berlin, 1906.

 

 (c.69) См.: “Zeitschrift der Gesellschaft fur Erdkunde”. Berlin, 1913. S. 388, 395. (с.69)

 

 (c.69) Dix A. Politische Geographie; Weltpolitisches Handbuch. 2. Aufl. Berlin — Munchen, 1923.

 

 (c.69) Конвенцию о Восточном (Балтийском) море между сопредельными державами см.: Merz A. Die Ostsee als Kriegsschauplatz. Leipzig — Wien, 1917; Wegemann G. Die Ostsee als germanisches Meer //“Petersmanns Mitteilungen”. 1915. (с.69)

 

 (c.70) Langhans P. Die wirtschaftlichen Beziehungen der deutschen Kusten zum Meere//“Petermanns Mitteilungen”. 1900; Lehman P. Die deutsche Nordseekuste als Grenzwehr//“Petermanns Mitteilungen”. 1915.

 

 (c.70) Obst E. England, Europa und die Welt. Berlin, 1927 (русск. перевод: Эрих Обет. Англия, Европа и мир. М.; Л., 1931).

 

 (c.70) Hugo Grotius de Groot. De jure belli et pacis. Paris, 1625.

 

 (c.71) Maull О. Griechisches Mittelmeergebiet. Breslau, 1922.

 

 (c.73) Philippson A. Die Typen der Kustenformen. Berlin, 1893.

 

 (c.73) “Zum Freiheitskampf in Siidostasien”. Munchen — Leipzig, 1923.

 

 (c.74) Gravelius. Zur Antrophogeographie des Wassers. Dresden, 1905.

 

 (c.74) Furse‑Septans. Expeditions militaires d'outre‑mer. Paris, 1897.

 

 (c.75) Wagner H. Lehrbuch der Geographie. 9, Auflage. Bd I. S. 319.

 

 (c.75) Ratzel F. Erde.und Leben. Bd II. S. 292.

 

xviii  (c.75) Keller H. Die Uberschwemmungen in Flandern // Petermanns Mitteilungen, 1915. S. 171.

 

xix  (c.76) На Ляодунском полуострове с его сильно изрезанным побережьем, включающим примерно 40 более мелких островов, жило около 3 / 4 миллиона в большинстве своем китайцев за счет амфибийных предприятий по добыче соли, прибрежного рыболовства и случайной портовой работы.

 

xx  (c.76) Издатель: “Encyclopaedisches Buro”, 1904‑1914.

 

 Вероятно, автор имеет в виду роскошные празднества “Обручение с морем”, которые ежегодно устраивались в Венеции в день Вознесения Господня. В этот день дож Республики отправлялся в открытое море на роскошном корабле и бросал в волны кольцо в знак соединения с морем. [с.77]

 

 Куросио (Японское течение) — теплое течение Тихого океана у южных и восточных берегов Японии. Оясио (Курильское течение) — холодное течение на северо‑западе Тихого океана, идущее на севере и юге вдоль восточных берегов Курильских островов и острова Хоккайдо. [с.77]

 

 Имеется в виду Ла‑Манш (Английский канал). [с.77]

 

 Океания (Oceania) — центральные и южные части Тихого океана и прилегающие к нему моря с особенно большим скоплением островов (более 10 тыс.). Она включает острова Австралии, Новой Зеландии, Полинезии, Микронезии, Меланезии, Папуа. [с.77]

 

 “Владении Балтийским морем” (лат .). [с.77]

 

 Балтийское море принадлежит к числу замкнутых или полузамкнутых морей (подобно Черному и Японскому морям, Персидскому заливу), т.е. это морское пространство, окруженное территорией нескольких государств. В данном случае здесь действуют нормы международного права, в соответствии с которыми прибрежные страны вправе устанавливать границу территориальных води экономических зон. На водное пространство, расположенное за пределами территориальных вод прибрежных государств, распространяется соответствующий режим открытого моря. Балтийские проливы (Большой и Малый Бельт, Зунд) являются единственным водным путем из замкнутого Балтийского моря в Северное. Режим балтийских проливов складывался постепенно. Был закреплен в конвенциях, заключенных по инициативе России в 1780 г. в связи с объявлением вооруженного нейтралитета и предусматривавших, в частности, право участников этих конвенций устанавливать режим Зунда и обоих Бельтов, включая закрытие доступа в Балтийское море для военных кораблей небалтийских государств. Соглашение 1800 г. между Россией, Данией и Швецией вновь подтвердило особый характер режима балтийских проливов.

Копенгагенский трактат 1857 г. об отмене пошлин, взимаемых доселе с купеческих судов и грузов при проходе через проливы (Зунда и обоих Бельтов), провозгласил свободу торгового судоходства на Балтике. Этот трактат является действующим международным соглашением в отношении Балтийских проливов. [с.77]  Проход военных кораблей, а также пролет самолетов через Балтийские проливы являются свободными и, будучи составной частью режима Балтийских проливов, осуществлялись на основе международного обычая. С 1992 г. существует Совет государств Балтийского региона (Дания, Германия, Латвия, Литва, Норвегия, Польша, Россия, Финляндия, Швеция, Эстония). [с.78]

 

 Нансен Фритьоф (1861‑1930) — норвежский полярный исследователь и общественный деятель. С апреля 1920 г. — верховный комиссар Лиги Наций по делам военнопленных, с августа 1921 г. — руководитель акции Красного Креста по оказанию помощи голодающим в Советской России. В 1922 г. Нансену была присуждена Нобелевская премия. [с.78]

 

 Имеется в виду Гуго Гроций (1583‑1645) — один из основателей теории естественного права и науки международного права. Его взгляды изложены в трудах “Свободное море” (1609) и “О праве войны и мира” (1625). [с.78]

 

 Хелдер — главная военно‑морская база Нидерландов в Северном море. [с.78]

 

 Зондские о‑ва (название происходит от зунда или сунда — названия племен на Яве) — группа островов, основная часть Малайского архипелага (Индонезия), естественный барьер между Индийским и Тихим океанами. [с.78]

 

 Португальцы появились в Японии в 1542 г., а испанцы — в 1584 г. В 1639 г. страна была закрыта для внешних сношений, испанцы и португальцы изгнаны и только голландцам разрешалось иметь свои фактории в Нагасаки. [с.78]

 

 Афино‑Делосский союз (симмахия) — образовался во время греко‑персидских войн (V в. до н.э.) для борьбы с персами. Входившие в него союзники платили особый взнос (форос) в общественную казну на Делосе. Гегемоном союзабыли Афины, и с течением времени союз превратился в афинскую державу (архэ). [с.78]

 

 “Город Венеция, подчиняясь божественному провидению, возник на воде, водой был обмыт и опоясан, пользуясь водой как своим укреплением. Кто осмелится когда‑либо нанести ущерб общинной воде, тот будет подвержен опале как враг Отчизны и должен понести суровое наказание, как если бы он оскорбил священные стены Родины” (лат .). [с.78]

 

 “Закрытое море” (лат .). [с.78]

 

 См. примеч. 10. С. 78.[с.78]

 

 Билль Джонса — закон о переходе к США контроля над Филиппинами,принятый в 1916 г. “Навигационный акт” Кромвеля, принятый в августе 1651 г., по сути дела против Голландии, предусматривал, что в Англию можно ввозить иностранные товары только на английских кораблях и только из мест происхождения этих товаров. [с.78]

 

 Гонконг (Сянган) — бывшая британская зависимая территория на юго‑восточном побережье Китая, примыкающая к китайской провинции Гуандун. 1 июля 1997 г. вступило в силу Соглашение между британским и китайским правительствами, по которому Китай вновь обрел суверенитет над Гонконгом. [с.78]

 

 Имеется в виду Сянганская антиимпериалистическая стачка моряков (12 января — 8 марта 1922 г.), а также сянган‑гуанчжоуская забастовка (19 июня 1925 — 10 октября 1926) в знак протеста против расстрела демонстрации, учиненного иностранной полицией 30 мая 1925 г. в Шанхае. [с.78]

 

 Поццуоли — порт в Тирренском море на западе Италии, близ Неаполя. [с.78]

 

 Равенна — город вблизи Адриатического побережья на северо‑востоке Центральной Италии. Был важным центром во времена Римской империи, в V в. н.э. стал столицей Остготского королевства в Италии, а позднее служил столицей Византийской империи в Италии. В XIII в. город стал независимой республикой, в 1509‑1859 г. — владение папы Римского. Когда‑то город располагался на берегу и был окружен лагуной, ныне находится в глубине суши из‑за аккумуляции наносов реки По. [с.78]

 

 Икике — порт в Чили, Вальпараисо — главный порт Чили, один из важнейших портов на Тихоокеанском побережье Южной Америки. Основан испанцами в 1536 г. Подвержен землетрясениям, последнее в 1906 г. [с.78]

 

 Фудзи — самая высокая гора Японии (3776 м), действующий вулкан наострове Хонсю в 88 км к западу от Токио. Имеет красивую конусовидную форму, а ее вершина до 10 месяцев в году покрыта снегами. Последнее по времениизвержение Фудзи произошло в 1707 г. [с.78]

 

 “Великая впадина” (лат. ). [с.78]

 

 Камакура — город‑курорт на побережье острова Хонсю, к югу от Токио. Современная Камакура стоит на месте древнего города, столицы Японии в 1192‑1333 гг. [с.79]

 

 Фош Фердинанд (1851‑1929) — французский военный деятель, маршал Франции, Великобритании и Польши. Во время первой мировой войны командовал армией, затем группой армий, а с апреля 1918 г. до конца войны — вооруженными силами Антанты. Автор ряда работ по стратегии и тактике войны. Один из инициаторов планов военной интервенции в Советскую Россию в 1919 г. [с.79]

 

 Фландрия — историческая область в Западной Европе. На протяжении веков являлась ареной многих сражений. Вероятно, здесь имеются в виду сражения во Фландрии во время первой мировой войны (1914 и 1918 гг.), не увенчавшиеся успехом для Германии. Здесь, на реке Ипр, немцами впервые было применено химическое оружие. [с.79]

 

 Гезы (“нищие”) — во время Нидерландской революции XVI в. вначале прозвище нидерландских дворян, вставших в 1565 г. в оппозицию испанскому господству, затем — боевое имя народных повстанцев — партизан, ведших на суше и на море борьбу с испанцами. [с.79]

 

 Гельголанд — о‑в в Северном море, у берегов Германии. С 1717 г. он принадлежал Дании, в 1807 г. был захвачен британским флотом и позже официально передан Великобритании. В 1890 г. отошел к Германии в обмен на о‑в Занзибар и Пембу (Африка). Важнейшая военно‑морская база Германии в обеих мировых войнах. В 1947 г. его военно‑морские сооружения и объекты были уничтожены мощнейшим неатомным взрывом, в 1952 г. возвращен ФРГ. [с.79]

 

 Альс — остров на Балтике, у восточного побережья Ютландии (Дания), от которой его отделяет пролив Альс (Альсенсунд). В 1864‑1920 гг. принадлежал Германии.

 Гаффы — береговые лагуны главным образом в устьях рек южного побережья Балтийского моря, отделенные от моря узкими песчаными косами. [с.79]

 

ГЛАВА VII

 

О ПСИХОЛОГИИ ГРАНИЦ ГОСУДАРСТВА И ЕЕ ТИПАХ

 

“Очень много говорят о хороших и плохих, о естественных границах, почти не утруждая себя размышлениями”. Таков мрачный вывод одного из самых видных политиков и антропогеографов, сделанный в этой сотрясаемой стонами атмосфере.

После рассмотрения крупных единств: необитаемого (анэйкумены), как признанного разграничителя жизни на Земле, моря в качестве постижимой стихии в ее превращении из разделителя пространств в дружественно связующую человечество, — мы должны разложить на составные части многообразие проявления проблемы государственных границ  и ее детальных картин, создающих естественные и заимствованные у природы рубежи разделения народов.

При этом о “хороших” границах можно говорить, пожалуй, лишь там, где таковые многих областей жизни худо‑бедно расположены под прикрытием благодаря морю или — теоретически — всех, которые благодаря анэйкумене совпадают пространственно с незаселенностью, непригодностью для жилья. Там, стало быть, возникают прочные, защищенные границы, которые сохраняются тысячелетиями или по крайней мере, вновь возрождаясь, всегда доказывают свою разделительную способность. Это касается и страдания нашей нации, чье жизненное пространство в меньшей степени, чем почти у всех других великих народов Земли, было защищено такими границами, что чем больше отсекались географические переходные зоны, чем больше отдельные естественно разделяющие линии включались в силовой, культурный и хозяйственный организм внутриевропейского перехода, тем дальше отдалялось оно от основ своего расового образования. Увы, это имело значение, ибо, с одной стороны, это пространство втиснулось в романский культурный круг, омолодив его, но и разрушив, а с другой — оно ворвалось в мир Востока — принося, правда, культуру и зрелость, но, естественно, и неудобство из‑за притязаний на порядок — или же одновременно и желанное, и внушающее страх вступило в чересполосно расположенные заокеанские владения: в общем и целом одно из наиболее проблематичных, не знающих границ фаустовских мироощущений среди других стран Запада! Это было трагедией немецкого народа, который вышел на сцену как более молодой среди зрелых или как более зрелый среди молодых, обеими сторонами принимаемый, обе растревожив и оплодотворив, но нигде не понятый справедливо, подобно индийцам и эллинам. Этим он мешал в достижении твердой и ясной формы народами больше, чем другие. Отсюда проистекает также его внутренняя [с.80]  трудность прийти к соглашению о надежных границах. Множество речей о хороших и плохих, благоприятных и неблагоприятных границах создают у него в конечном счете скорее путаницу, чем ясность, там, где это происходит не по причине весьма надежной формы опыта, а из‑за столь широко распространенного отрицательного отношения к проявлениям границ на Земле. Именно у жителя Внутренней Европы переживание, связанное с границей, предшествовало рассуждениям о границе и теории границы.

Исходя из научной точки зрения, следовало бы в сущности говорить лишь о согласованных, компромиссных, несостоятельных границах, затем почти для всех жизненных форм — о сообразующихся с природой рубежах или о спорных, разорванных границах, затем о почти всегда таящих напряженности, вызывающих соблазн, противоестественных состояниях. К совершенно отчетливому осознанию, о какой стороне — темной или светлой — в отдельных случаях идет речь или какая берет верх, ведет затем разработка определяющих неорганических и биогеографических потребностей соответствующего участка границы, соответствующего рубежа и добросовестное изучение исторических и биологических “обозначений”. Тот, кто помогает создавать и проводить противоречащие природе границы, тому должно быть ясно, что он тем самым развязывает шедшую на протяжении тысячелетий борьбу, какая неоднократно навязывалась узколобой, корыстной перекройкой семейных владений (вроде Каролингов, Сальеров, Гогенштауфенов, Габсбургов   ) за счет границ крупных народов или французским домогательством отодвинуть подобно некоей Фата‑моргане “естественную границу” (“frontiere naturelle”) в восточном направлении, противопоставленную понятиям “нейтральная” (“neutre”) и “расчлененная” (“demembree”).

Когда мы спрашиваем нашего западного соседа, где граница “естественная” (“naturelle”), т.е., по его понятию, стабильная, а где она “нейтральная” (“neutre”), т.е. ничейная, ради одолжения или жалости, повсюду находится в естественном равновесии, охраняя природные условия и силы по ту и по эту сторону, и где она “расчленена” (“demembree”), т.е. может, по его понятию, изменяться, то, без сомнения, не играла роли так часто представляемая им “теория гребней” (“theorie de cretes”), водоразделов — (в таком случае он не должен был бы переступать гребни Вогезского леса, водораздел между Роной и Рейном), — но наряду с инерционным и тщеславным моментом истории поддается искушению, которое зачастую мы находим обоснованным в отношении границы и ее земельной подосновы. Каменный уголь, калий, железная руда совершенно особого вида — лотарингская железная руда и возможности ее использования, нефть вызывали соблазн, как в других местах — золото (калифорнийское, восточносибирские залежи с последующими перемещениями границ, маньчжурские месторождения полезных ископаемых и изменение границы между Внутренней Могаолией и Маньчжурией!), нефть (Мексика, Месопотамия   , Персия   ), а также никель (Тихий [с.81]  океан), цинк (Малайский полуостров и выдвинутые по отношению к Сиаму   британские Малайские провинции). Мы обозначаем на картах границы месторождений благородных металлов, каменного угля, калия, железа, меди, цинка и нефтеносные пласты и при этом впадаем в искушение перенести границы на досягаемую поверхность! Мы говорим об экономических районах и областях производства питания районов горных промыслов и, естественно, должны также уметь их отграничивать. Однако зачастую это нелегко сделать. Так, при попытках посредством особого отграничения выделить особенно богатые полезными ископаемыми промышленные и горные области как гетерогенные организмы из их естественных жизненных форм это удавалось! Как немногие отдавали себе отчет в том, что такое естественные и противоестественные границы Саара, Рурской области, как немногие знали, что Рурская область, — отграниченная по тем же принципам, как и Саарская область, — должна была бы быть в пять раз больше, чем Саар, что в сущности рассмотрение сети коммуникаций и стремительного изменения длины (ширины) квадрата ее координатной сетки, плотности ее линий было надежнейшим средством для сопоставления этих разграничений по Саару, Руру и Рейну, Верхней Висле в Верхней Силезии, где разрушен ныне бессмысленными разрывами разумный, четко действовавший механизм экономики. Подобно географии полезных ископаемых можно говорить также о географии строительных материалов, о некоей “ограниченной территории” кафедрального собора, на основании чего позволительно сделать выводы о тончайших элементах народной и расовой основ, участвующих в проведении границы, о разграничении или взаимодействии больших и малых пространственных образований, о проницательных и близоруких людях   . Народные подосновы часто обнаруживают при этом сопоставимые проявления воздействия природных богатств.

Подобное относится и к исследованиям о связях границы и вида почвы , об их влиянии на растительный покров среды обитания коренных оседлых жителей и условия существования человека и животных, странствующих по свету. Эти связи не всегда столь ясны, как в уже упоминавшихся случаях отношения темных, тяжелых, доброкачественных индийских черноземов, на которых поселились позже более сильные арийские поселенцы, продвинувшиеся также в Декан, и более бедных красных латеритных земель, зачастую еще покрытых лесом, которые достались более ранним, более древним племенам, дравидийским   и додравидийским расам, бхилам и гондам. Необычно богато и многоступенчато внешнее проявление этих связей, которое обнаруживает все ступени границы владений — от запечатленного в Священном Писании изречения: “Дуновение ветра течет над очагами, и ты их больше не узнаешь…”, от мест, где только зоркий глаз [с.82]  арабского шейха, пасущего стада монгола еще высматривает границы владений в кажущейся вольной степи, вплоть до межи, туго натянутой колючей ограды, пограничной стены, простоявшей тысячелетия, искусно отколотой вертикальной скалы, отмечающей ревниво оберегаемую зону охоты на крупного зверя.

Степные выпасы, границы рыболовной зоны в открытом море с их опознавательными знаками — развевающимися белыми лентами на раскачиваемых ветрами жердях, с буйками и отметками на земле для дальнозорких степных и морских бродяг (номадов)   и межа осмотрительного хлебопашца являются здесь, пожалуй, хорошим прототипом и символом разграничения для дальнозорких и привыкших к большим пространствам, бродящих по суше, бороздящих моря людей и для людей, привязанных к почве, привыкших к скученности, но совершенно по‑иному приросших к земле.

Однако с географической точки зрения особенно поддаются анализу связи, которые господствуют между границей и атмосферой и ее проявлениями. Как широко можно было бы проследить их в антропогеографии — что, увы, имело место лишь в отдельных случаях, — это доказывают, например, работы В. Кребса о политическом значении климатологии   . В них подтверждаются связи между средней периодичностью около 5,5 года в колебании муссонов, периодичности ливней и засухи в Восточной Азии и голодом, эндемическими и становящимися из‑за изменения уровня грунтовых вод пандемическими заболеваниями населения и политическими беспорядками. И все эти воздействия следовало бы как‑то отграничить и обозначить фактически на карте. Заблуждения в отношении границ, например, проникновения муссонных осадков в более северные области, если речь идет о театре военных действий, могут стать столь роковыми, как ошибочное мнение русских в 1904 г. о невозможности операций в Маньчжурии в сезон дождей, и от этого заблуждения их мучительно исцелил военный успех японцев в это время   . Из Альп и Гималаев нам приходят многократные наблюдения за границами распределения света и образования облаков, правильных разграничений определенной окраски облаков и формы облачности, изложенные Геймом в высоконаучном и художественном исследовании “Luftfarben”   . Однако самые определенные и грандиозные проявления дает нам ветер, регулярно дующий с точностью часового механизма зимой с гор, а летом — в горы, и связанное с распределением осадков появление муссонов и их границ.

Как отчетливо отражается и в атмосфере разграничение гетерогенных жизненных пространств в тонких завесах перистых [с.83]  облаков, пролетающих как отпрыск муссона над плоскогорьями Тибета в противовес своенравным, богатым осадками облакам, которые встают на дыбы над южной стеной могучей высокогорной стремнины в Черрапунджи или над Тераем или концентрированной массой обрушиваются на долину Ганга и Пенджаб   , в конце концов перекатываясь через Гат или высокогорные границы меридиональных русел рек в Индокитай. Это климатическое явление дало имя южнокитайской земле Юньнань: облачный Юг! Никто не поддался бы искушению назвать так Гуанси или Шэньси. Подобные проявления границы, но меньшего масштаба, показывает перспектива на Север и Юг от Ароза — Вайсхорн, в климатическом рубеже самой высокой вершины Альп.

Там, где одновременно возникает особенно очевидная, отчетливо видимая граница благодаря совпадению многих рубежей естественных зон вблизи нее, — даже в изменениях цвета почвы (чернозем по сравнению с красным латеритом!) в почвенной подоснове, вывернутой наружу (каменноугольные отвалы, отсевы рудного тела), в очертаниях земли (выезд на равнину, переход возвышенностей моренных насыпей в монотонный хребет третейского периода или в покрытые щебнем равнины), или там, где вдобавок совпадают климатические границы, рубежи распространения растений и животных с такими переходами, — там, вероятно, еще способные к пересечению границы переселенцы часто убеждаются в целесообразности остановок в истории, и притом не какой‑то Цезарь, Александр [Македонский], Аларих   или Карл [Великий], а на длительный срок господствующая заурядная масса тех, кто шел по их следам.

“In omni autem proelio ocuh pnmi vincuntur…”   — сказал Цезарь. Это же можно сказать о неожиданном исчезновении в культурном ландшафте или об отставании привычных людям спутников — растений и животных, как и об изменениях хорошо знакомой конфигурации страны. Римлянин был бы озадачен, если бы вдруг он не увидел виноградной лозы и благородного каштана, вспаханного поля и всего того, что знал по сельским поэмам (георгикам) как симбиоз сопутствовавших ему растений, а сам оказался бы среди тенистых хвойных лесов, высокогорных пастбищ, дубовых рощ или топей. И почти 2000 лет спустя, в 1805 г., во время марша поздней осенью по швабско‑баварскому высокогорному плато полководцы Наполеона   писали домой жалостливые письма об его необжитости, и по этим письмам сегодня вряд ли можно узнать излюбленные дачные места северян. Лавр и прочие вечнозеленые вытеснены падубом, пихтой, тисом — жалкими эрзацами для средиземноморского, романского человека.

Малайско— полинезийский склад японца отпугивает его от миграции в северном направлении, где привычные ему растения‑спутники ‑рис, чайный куст, бамбук — уже не растут, хотя все эти при вида переселились именно из южнокитайско‑малайского культурного региона позже в японский, скорее северный растительный мир основного острова. Еще сегодня бросаются в [с.84]  глаза такие сопутствующие явления, как общность границ понтийских, чешских поселенцев с известными, не терпящими засухи растениями, венгров — со степными эриками, романских народов — с благородным каштаном, японцев — с рисом, бамбуком, чаем, южных китайцев — с рисом, северных китайцев — с просом, культуры Кишуа   — с кукурузой, картофелем, какао, которая поразила уже воинов Писарро   . Эти факты в свою очередь были связаны с определенными осадками и их границами.

Так сказывается при рассмотрении границы в этой явно аподиктической   форме слишком далеко идущее высказывание Ханна: “Любое сельское поле ценно постольку, поскольку оно богато осадками”. Фактически отношение к потребности в воде, к раннему воспитанию, связанному с расточительством или бережливостью воды, в большой мере обосновывает установку людей по отношению к границе, в особенности к разграничению через наиболее частые естественные, а потому наиболее понятные границы: по водотоку (Wasserlauf).

Их создает обильно текущая или бережно сохраняемая драгоценная влага. Древняя человеческая память продолжает оказывать действие в частых, упорных и затяжных схватках за воду и за доступ к ней как “древнейшему достоянию человечества”   . В ее установке к этому [достоянию] прежде всего различаются привыкший к бережливости поселенец и расточительный. В столь различной установке к границе по водотоку коренится одно из самых тяжелых по своим последствиям романо‑германских противоречий, пожалуй, наиболее глубокое в древнем расовом наследстве, между средиземноморским, североатлантическим человеком, как и альпийцем вообще, и пришедшим с Востока степняком. Выходец с “Ближнего Востока”, средиземноморец — грек и римлянин и все произошедшие из их корня рано познают во времена засухи в бедных осадками странах хитроумное установление границы подхода к воде, даже периодические соглашения. Для них крупная река, просто река как граница — близкие понятия.

Германец, как вообще житель областей, богатых осадками, внутренне противится разделению области реки или крупной реки; река, крупная река, ее бассейн — для него единое целое; против водоразделов он охотно создает широкий защитный пояс, который предназначен лишь для обслуживания пастбища, лесосеки с зонами охоты, общие выпасы, общинную собственность — а не как романец — хитроумную теорию границ по водоразделам. Он охотно образует свои провинции, как, впрочем, и японец, и живущий в горах индиец, из единообразных, замкнутых в себе речных областей с целым, выступающим хинтерландом   .

В трех главных формах идет нам навстречу (противится) в природе водораздел  в своем устанавливающем границу влиянии: в высотной форме, в горном гребне, подковообразной окраине плато, в заросшем лесом хребте, в топи и болотах, где [с.85]  часто удивительным образом сталкиваются слухи о непроходимости и факты действительной непроходимости, где фантазия и разум реагируют на них весьма различно, а техника действует без всяких исключений неутомимо в сторону перемен. Горные железные дороги, туннели создают новые проходы, гидротехнические сооружения меняют само направление русла воды, прокладывают даже водоразделы, и один ставший особо известным спор (Чили — Аргентина о границе водораздела, улаженный благодаря британскому решению, т.е. сэру Томасу Холдичу)   показал, что водоразделы проходят вовсе не по вершинам гор, где их обозначили при заключении соглашений о границе, а разрывают Кордильеры широкими седловинами. То же самое показывает нам практика прокладки границы по водоразделу как почти невозможной в больших лесных заболоченных областях, даже где такие явления, как разветвление крупной реки на протоки, не противоречат им.

Если речь идет о разновидностях неслыханного многообразия сухопутных границ на основе упорядочения и типизации, что мы заранее хотим попытаться сделать, прежде чем подойдем к некоторым наиболее важным из них, то обнаруживается и в деталях в качестве плодотворной отправной точки грандиозного порядка и проникновения в биологическую сущность сухопутных границ при самых различных условиях существования борющийся дуализм: враждебность сношениям  — в высшей степени глубоко в своеобразии именно сухопутной границы — и необходимость сношений . Удивительной проверкой этого была для тех, кто ее знал, просека на германо‑французской границе в Вогезах.

Здесь первоначально пролегали права выпаса. Работа Кизеля “Petershuttly, ein Kriegsziel in den Vogesen” (“Петерсхюттли — одна из целей войны в Вогезах”) указывает на нее, выдавая нам по ту сторону “расчлененной границы” (“frontiere demembree”) против Франции, Галлии   одно, вовсе не романское название, например Петерсхюттли, и родственные. Мечта о проходимости границы и более широкой перспективе, с одной стороны, обороноспособности — с другой, порождала постоянный спор о тенденции ее растягивания, невзирая на местные интересы, и желание использовать локальные преимущества — подобно тому как это определенно проявляется на швейцарских кантональных границах или на баварско‑тирольской границе из‑за побуждений и выгоды охотников. Французская ясность (clarte), а также косность форм, желающие ограничить сильное жизненное влечение и фаустовский натиск, обостряют противоречие, которое часто снова возвращается при прокладке сухопутных границ с помощью различных географических средств. Надежно соответствует и ведет к ним четкая, устоявшаяся граница более сильной пограничной формы; но надежна и непостоянная пограничная форма, которая по сути дела принадлежит более сильному; она сохраняется, даже если более сильный снова отбрасывается в результате [с.86]  собственной мягкотелости и отсутствия инстинкта к такой возможной форме защиты во времена более скромной, ослабевшей силы своей жизненной формы. Конечно, сухопутная граница Германии на Западе в конце концов похожа на разрушенную стену, из которой выпали многие весьма ценные камни прежней постройки, которые лежат на чужой, а по меньшей мере уже не на своей земле; восточный же ее рубеж подобен крупному хозяйству, которое растрачивает свое имущество, разбросанное в чужих владениях, и всякая попытка собственного экономического объединения вызывает глумление, но также срывает чуждые объединения.

Многое в этих состояниях из‑за отсутствия убедительных, согласованных сухопутных границ, которые на другой стороне протаскивают через внутреннюю часть этого достаточно пестро созерцаемого на карте построения с нежелательной щедростью, было причиной и привело к позиции, которую один умный французский политик назвал “emboite” — “заключенная в ящик”. Но и сухопутные границы, которые кажутся на крупномасштабных картах столь же убедительными, как Урал, разрыхляются при пересечении, становясь, как мне известно по собственному опыту, малоубедительными; пограничный камень Европы по ходу “сибирского тракта” со всеми его сентиментальными воспоминаниями — скорее памятник бюрократическому произволу, чем установившей границу природе. И обзор литературы следует также начать со стыдливого признания, что нет убедительного труда о психологии границы, который был бы справедлив, лишь “рассматривая историю применительно к ее собственным целям” — “inclinationes rerum in proprios fines” (Фома Аквинский)   . [с.87]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.82) Ratzel F.  Die Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten // Petermanns Mitteihmgen. 1896. S. 105‑106.

 

 (с.83) Krebs W.  Die politischen Kompetenzen der Khmatologie; Idem.  Durren, Hungersnote und Unruhen in China // Deutsche Rundschau fur Geographie und Statistik. Wien, 1892, 1895.

 

 (с.83) Frh von Tettau.  Vorgeschichte und Geschichte des russisch‑japanischen Kneges Berlin, 1911.

 

 (с.83) Heim A.  Luftfarben. Zurich, 1912.

 

 (с.85) Lucka Em.  Urgut der Menschheit. Stuttgart; Berlin; Leipzig, 1924.

 

 Каролинги — королевская (с 751) и императорская (с 800) династия во Франкском государстве. Название династии происходит от Карла Великого. После распада его империи в 843 г. Каролинги правили: в Италии до 905 г., в Германии до 911 г., во Франции до 987 г.

Салическая (Франконская) династия — династия германских королей и императоров Священной Римской империи в 1024‑1125 гг. Основатель Конрад II. Главный представитель Генрих IV.

О династии Гогенштауфенов см. примеч. 12. С. 19 и примеч. 13. С. 310. [с.87]

 

 Месопотамия (Двуречье) — область в среднем и нижнем течении рек Тигр и Евфрат в Западной Азии (в основном территория Ирака). [с.87]

 

 Персия — официальное название Ирана до 1935 г. [с.87]

 

 Сиам — официальное название Таиланда до 1939 г. и в 1945 — 1948 гг. [с.87]

 

 Дравиды — группа народов Южной Индии, объединенных по признаку общности языков. Наиболее многочисленными народами, входящими в эту группу, являются тамилы, телугу, малаяли и каннара. [с.87]

 

 Номады (от греч. слова “nomo” — пастись) — группы людей, постоянно меняющие места стоянок. Часто это кочующие по обширным пространствам скотоводческие племена. Номадные племена, в основном выходцы из азиатских степей (скифы, сарматы, гунны, мадьяры, татары), вызывали крупные перемещения народов, способствуя культурному обмену между областями, удаленными друг от друга на большие расстояния. Они освоили необозримые просторы степей, недоступные для земледельцев пустыни и полупустыни, создали свою [с.87]  культуру, приспособленную к местным, часто экстремальным условиям. Взаимодействие земледельцев и кочевников являлось важнейшим элементом хозяйственной системы древнего мира. [с.88]

 

 См. примеч. 7. С. 224.[с.88]

 

 Аларих I (395‑410) — вестготский король. В 410 г. взял Рим и разграбил его. [с.88]

 

 “В каждом сражении первым побеждает глаз…” (лат .). [с.88]

 

 Наполеон Бонапарт (15.VIII.1769 — 5.V.1821) — французский полководец и политический деятель, в 1799‑1804 гг. — первый консул, в 1804‑1815 гг. — император Франции. [с.88]

 

 Речь идет о культуре инков, империя которых охватывала территорию нынешних Эквадора, Боливии, Перу и северной части Чили. [с.88]

 Писарро Франсиско (1470/75‑1541) — испанский конкистадор, участвовал в завоевании Панамы и Перу, разграбил и уничтожил государство инков — Тауантинсуйо. [с.88]

 Аподиктический (греч. apodeiutikos) — достоверный, основанный на логической необходимости, неопровержимый. [с.88]

 Хинтерланд (нем .) — местность, прилегающая к промышленному или торговому центру; независимая территория, граничащая с колониями; 2) удаленные от побережья внутренние районы, глубокий тыл; в геополитике территория, являющаяся опорой для основного владения. [с.88]

 Разногласия между Аргентиной и Чили по вопросу делимитации морской границы на южной оконечности Южной Америки возникли еще в начале XIX в. В историю они вошли как конфликт пролива Бигла. Спор был разрешен лишь в конце 1970‑х годов. [с.88]

 Галлия — историческая область в Европе, занимавшая территорию между рекой По и Альпами (Цизальпинская Галлия) и между Альпами, Средиземным морем, Пиренеями, Атлантическим океаном (Трансальпийская Галлия), по существу теперешняя Франция, Западная Швейцария и Бельгия. [с.88]

 Фома Аквинский (1225‑1274) — теолог и философ, монах‑доминиканец. Перевел с древнегреческого труды Аристотеля. [с.88]

 

ГЛАВА VIII

 

СУХОПУТНЫЕ ГРАНИЦЫ И ТРАНСПОРТНЫЕ МАГИСТРАЛИ

 

В соотношении сухопутных границ и транспортных магистралей, которые пересекают границы, обслуживая более крупные пространственные организмы или устремляясь к ним как к отграниченным государственным жизненным формам, — проблема, стало быть, во внутреннем разногласии именно высокоразвитой границы, в заложенном в ней самой противоречии между ее враждебностью общению из‑за соображений защиты по возможности закрытого на ключ окружения и возрастающим с обеих сторон давлением в пользу контактов, задачей посредничества во взаимопонимании двух сторон, а также “тактичной” передачи собственному Центру дающего стимул эмоционального впечатления об испытываемом другой стороной искушении и о собственной реакции на это вплоть до готовности выполнить его приказ. Итак, выражаясь языком биологии, периферический орган государства готов ко всем возможным состояниям — от дыхания и испарения кожи до образования защитного рогового покрова, до превращения в опорный орган со свойственной ему ассимилирующей, всепоглощающей силой.

Только необычайно богато оснащенные природой и хорошо подготовленные народные переходы (Volkerpforten), оформившиеся в благоприятном месте обычно хорошо закрытых границ, выполняют столь многосторонние требования. Поэтому особенно полезно исследовать столь известные в истории переходы в Бургундии, Моравии, Индии, ландшафт перевала в провинции Шэньси   (Китай)   , в какой мере они справлялись с этими требованиями из‑за чересчур сильного бремени таких неблагоприятно сложившихся переходных ландшафтов, как Фландрия, Ломбардия, Наварра, Силезия, на века вперед приписанных к военному оркестру (orchestra belli) и подавленных как собственный ландшафт, пока наконец их пограничная проблема не была решена на основе естественных компромиссных линий и застыла или окаменела.

В связи с такими исследованиями естественно стремление выяснить виды образцово защищенных границ  и границ, через которые проходят коммуникации , где дает волю своим страстям та или другая пригодность, а противоречия чахнут. Как интенсивно пульсировало, например, железнодорожное сообщение на некоторых пролетах узкой [с.89]  бельгийско‑германской границы старого Германского рейха, пока она не была искалечена к обоюдному ущербу, но какой не представляющей ценности в качестве барьера оказалась там технически совершенная крепость! Напротив, с каким вялым биением пульса происходило движение через русскую границу, несмотря на девять существовавших линий, но какой прочной была ее заградительная способность по ту и другую сторону. Однако как к тому же шутит искусственное пренебрежение, а именно на польско‑русских коммуникациях на Висле перед 1914 г. или по Верхнему Рейну сейчас. Чем был Диршау (Тчев)   перед перекройкой границ в Версале в сношениях между Западной и Восточной Европой, а также с Данцигом и чем стал: некогда важный распределитель кровяного давления на охраняемой продольной связи под защитой границы, ныне структурная помеха в ней. Аналогичные движения вспять наблюдаются в Зундгау, в Меце, а также в бывших опорных пунктах пограничных коммуникаций Туле и Вердене, весьма разочарованных в своих послевоенных ожиданиях.

Однако это не местно возникшее препятствие особого польского или французского недоверия, а всеобщее проявление изменившегося геополитического положения , которое теперь особенно рельефно проявилось в Диршау, где заглох огромный транзитный железнодорожный вокзал, постепенно зарастающий травой и сорняками. Повсюду, где царит недоверие, полицейская и юридическая формальная точка зрения противостоит коммерческой, переступающей формальные границы, продвигающей избыток энергии и благ; в сущности это столь часто проявляющееся противоречие действия и мнения “lex lata” в противовес предоставляющему свободу действий в будущем “lex ferenda”! При этом несомненно форсированно развивается в качестве коммуникационно‑географического закона  признанная тенденция растягивания мировых коммуникаций , естественная наука и стремительный, восстающий против препон дух идут рука об руку с торговцем, со способным к расширению народным духом, против пограничных и таможенных окаменелостей, против ограниченных уже в момент сооружения, во многом устаревших, изживших себя форм и преград любого рода.

Непосредственная аналогия с гидравликой — попытайтесь хоть раз перекрыть большим пальцем руки свищ на водопроводной трубе и посмотрите, как долго удастся это выдержать! — учит каждого, способного к естественно‑научному наблюдению, что застывшая оборона  (Defensive) против всякого текущего, даже осязаемого флюида бесперспективна ! Как безнадежны чисто запретительные попытки блокады против духовного и экономико‑географического движения и стремления, которое должно восприниматься лишь культурно‑географически! Им успешно противостоит только более сильно устремленная вперед жизнь, удерживающая в любом случае продолжительное время благоразумную раздробленность, выход наступательных сил по образцу укрепленных откосов горного ручья. [с.90]

Этот общий вывод доказывает, что любая попытка подрыва и рассечения естественных сухопутных и водных путей искусственными, насильственно проведенными и установленными границами на длительный срок в ущерб обоим заключившим договор государствам, так же как и участвующим в общении дальнейшим соучастникам, рано или поздно благодаря неутомимой встряске непризнанных коммуникаций приводит к устранению таких препятствий. Так происходит с известной попыткой обойти “Центральные державы” окольным путем в европейских сношениях Запад — Восток. Но так происходит и в более широких рамках с пренебрежением к проблеме Трёхречья в указанном Р. Челленом месте в Центральной Европе между Рейном, Дунаем и Вислой   . Сказанное справедливо для любого другого важного переходного или промежуточного ландшафта между Советами и древними культурными государствами Восточной Азии: в Маньчжурии, между Амуром, Ляохэ и Ялуцзян, где существует совершенно аналогичная проблема Трёхречья и где проявляется в ставших столь актуальными спорных вопросах относительно Китайско‑Восточной железной дороги   ее постоянное коммуникационно‑географическое воздействие. И здесь русскими была сделана даже попытка обхода с помощью Амурской железной дороги, но и здесь, в Маньчжурии, зона напряжения между океанскими островными державами и замкнутыми степными государствами только тогда может остаться в своих границах, если она сильна как самостоятельная жизненная форма и является хозяином своих основных магистралей — точно так же, как во Внутренней Европе! Многие выводы можно провести оттуда к столь сильно в своей геополитике затуманенному силовому полю между Рейнской областью, расположенными уступами землями Дуная и ландшафтом Вислы!

Во всех трех ситуациях большую роль играет также вопрос о том, насколько широко можно сдерживать блокаду границы в областях с высокой плотностью коммуникаций, с высокоразвитыми основными магистралями против давления населения извне, против по необходимости неизбежного, незаметного переселения наряду с контролируемой иммиграцией, которые можно отразить с помощью силы, оборонительной охраны или войск.

Задача несомненно облегчается, если удается создать промежуточную зону в виде таможенных границ, отделяющих пограничные области и округа от хинтерланда; если, следовательно, можно создать организации, промежуточные структуры, о которых мы уже упоминали как о понятии особой замкнутости — “confinatio”, пограничного сообщества внутри более крупных общин, “замкнутого пространства” — “confinium”.

Итак, следует сразу же прояснить отношение между fines — рубежом и confinium — замкнутым пространством. Confinium! [с.91]  Это многозначное слово, переводимое как пограничный рубеж, пограничная полоса, пограничная земля, совокупность отграниченности, передает естественное ощущение труднопостижимого единства жизни.

В старой Австрии, в Южном Тироле имелись “романские замкнутые пространства”; confinium называлась также славонская военная граница   , чисто пограничный орган, творение принца Евгения   против турок. Существовало устройство “приграничного округа”, порожденное верным пограничным инстинктом старых господствующих слоев имперского государства, который позже им был утрачен в процессе быстрого отмирания. Аналогичное происходило, отразившись в именах, с “имперской землей” Эльзас‑Лотарингия; аналогичное — с областью Босния, которая управлялась общим министром финансов: защитный орган Венгрии, в основном оплачиваемый Австрией с ее более высокой квотой. Однако собственная организация рубежа вводит опасное понятие буфера , понятие зоны гласиса , которая не принадлежит органически к целому, может быть отторгнута от него извне без существенного ущерба, потому что именно она не была органически включена. Это следует особо принимать в расчет при образовании пограничных транспортных узлов, транзитных железнодорожных вокзалов (Вервье‑Гербешталь! Верхняя Силезия, Одерберг)! Как неизменно продолжающие привлекать противоположную сторону удобные осязаемые сооружения, они легко пробуждают на той стороне страстное влечение, особый соблазн к действию близ границы, чей пульс — протекающее все время перед глазами богатство.

Политическая мудрость римлян завещала нам наказание замкнутым пространством: изгнание, заключение, ограничение, которое запрещает объявленным вне закона все выходы из окруженного пространства, т.е. в первую очередь подчеркивает враждебность такой границы сношениям. Оно возродилось снова как интернирование, как пребывание в определенном крае, в определенном месте, как обязательность своевременной прописки в самой мягкой форме, а обернулось его самой грубой формой — концентрационным лагерем бурской войны   , национальным изгнанием немцев в результате англосаксонского колониального господства и благодаря Франции   . Только следуя обстоятельствам, можно увидеть здесь аналогию. Во всех устроенных по имперскому образцу, растущих в силовом отношении державах есть “пределы” (fines) и “фронты” (frontes), каковыми уже всегда ощущались государственные границы Римской империи, в качестве переменчивых предполий, по меньшей мере в добрые времена биологической жизненности. “Limes”, Реннштейг   , ряды окопов — более поздние виды несостоятельной жизненной силы. Хорошие времена позволяли добиваться своих прав перед заграждениями и пограничными валами путем окрашивания кровеносной системы империи на дорожных картах в более яркие тона, но без указания самих границ. Как внушительна, например, [с.92]  мраморная карта римских дорог в музее на Капитолии!   Только постепенно становящаяся все более замысловатой сеть дорог показывает конечные стадии и переходные пространства империи. Это позволяет в отношении “fines” узнать огромное значение понятий “дороги” — римские (via), китайские (tao‑do), о чем напоминает выражение: “All human progress resolves itself into the building of new roads”   . Но каждая новая дорога, разумеется, пересекает, преодолевает границу по меньшей мере в представлении поколения, при жизни которого она была построена.

“Natio” и “imperium” — схожие многозначные ключевые слова, унаследованные от Древнего Рима. Гёте перевел нацию как “Volkheit” — “народный дух”; а что есть в сущности “imperium”? Как естественное слово оно всегда было известно римскому, британскому государствообразующим народам в своей способности к изменению, но как спорно оно для нас, подобно слову “рейх”! Способность римского государствообразующего народа создавать понятия для всего его окружения и потомков была на Востоке, пожалуй, достигнута лишь китайцами, которым мы, например, благодарны за китайский символ границы, в то же время способствующий восприятию, примерно сопоставимому с нашей оградой, с обсаженным растениями укрепленным валом.

Надзор за сношениями на стыке сухопутных и морских, морских и речных коммуникаций намного легче, чем за сухопутными путями сообщения, тем не менее развитие железных дорог, больших двухколейных сквозных линий с огромными транзитными железнодорожными вокзалами, действующими как порты, сближает отношения. Сравните, например, убедительные труды молодого Виссмана об изоляции старого австрийского железнодорожного сообщения   с изображением китайской морской таможни и ее контрольной сети — одного из самых действенных и дешевых сооружений по надзору за перемещением иностранцев у крупных народов и в обширных экономических областях. Еще больше задача облегчается при въезде в Соединенные Штаты, которые, как Япония, соорудили лишь несколько крупных въездных ворот для обслуживания своих потребностей, сдерживая тем самым нежелательный приток, в особенности чужих рас. Но здесь сухопутная граница с Канадой и в особенности с Мексикой обнаруживает в общении между границей и людьми больное место, где просто возрождаются, как страсть к алкоголю, отношения, свойственные раннему историческому этапу. Однако и эти наиболее защищенные среди крупных жизненных форм Земли, даже лучше всего защищенные современными техническими средствами пограничные области, испытывают текучесть сношений людей и капитала, прежде всего как излюбленного средства соблазна и возбуждения народов. Именно соблазн [с.93]  средств сообщения должен способствовать своей исключительно искусной ловкостью победе общения над границей. Как бессилен барьер против опиума во всей Азии — от Персии до Японии!

Богатые наблюдения за отношением между возможностью отграничения и давлением коммуникаций, учитывая нежелательные побочные проявления, позволяют выявить последствия распространения пандемических болезней вдоль основных магистралей через границу. Ценные исследования в этом направлении опубликовал Пех‑Винн, например, в своих картах переносчиков чумы, в картографическом наблюдении за распространением чумы тарбаганом   ; было также установлено распространение холеры, инфлюэнцы   .

И все же медицинской географии недостает обобщающего материала наблюдений. Именно для отражения такого массового смертельного врага человека, как пандемические эпидемии, уносящие жизни людей болезни в их поразительном проявлении, еще требуются скорее всего те или иные уходящие в прошлое наблюдения. Но как часто обращали внимание лишь на симптомы, побочные явления и боролись с ними, позволяя беспрепятственно пройти истинным виновникам! Однако как свободно удавалось опасным политическим бациллоносителям преодолеть даже хорошо защищенные границы!

Именно перед лицом почти миллиона прокаженных в Китае, полностью разваленных многих наблюдательных служб против холеры и чумы в охваченной боями современной Азии возникают здесь серьезные опасности на узких предпольях культуры, которые в действительности не представляют собой широкого, основательного мира культуры, и его защита ныне значительно хуже, чем, быть может, даже во время тифозных лагерей мировой войны.

Из развития санитарных границ  происходит, собственно говоря, и понятие “кордон”, которое прежде всего предусматривает наблюдение на большую глубину сопредельной территории. В памяти в данном случае воскресает картина лесного пожара, когда действует как защита встречная полоса огня. Просеки, траншеи вдоль железной дороги, кроличья изгородь, проволочный забор — все они домогаются той же максимально вытянутой, просматриваемой линии. Естественно, здесь есть опора, главная помощь от разделяющих частей моря. Они защищали от высокоинфицированных областей благодаря строгой береговой гигиене островного карантина Японскую империю; они облегчили ей, как мы знаем из истории, одну из наиболее совершенных блокад границы в период 1636‑1854 гг., когда ни один человек не мог фактически пересечь в том или ином направлении вопреки воле правительства сегуна границу империи с ее развитым побережьем, охватывавшим тогда около 27 тыс. км . [с.94]

Однако, возможно, в этом скрывается приятное предзнаменование, что желтый флаг “карантина”, который своим столь устрашающим цветом знака “желтого Петра” возвещает по праву грозную блокаду, для многих все же и цвет эйфории. Видимо, все же таковы дружественные возможности развития, чтобы и защитные, и коммуникационные функции границы со временем привели к лучшему взаимопониманию, чем это может признать сегодня объективный, склонный к сопоставлениям географ и геополитически мыслящий исследователь с наилучшими намерениями, чем существуют сейчас. Здесь было бы первое практическое поле деятельности для провозвестников пан‑Европы   , Лиги Наций   и “тысячелетнего рейха” — но для этого им следовало бы практически взяться за тернии и крапиву   , но на такое способны лишь аскеты и пророки дела, а не слова   . [с.95]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.89) Langenbeck R. Die burgundische Pforte // Pet. Mittlg. 1915. S. 49; Hassinger H. Die mahrische Pforte und ihre benachbarten Lander // Abhandlg. d. Geogr. Ges. Wien, 1914. XI. Nr. 2; Mackinder. Lectures on the relations of history to geography in Europa and Asia // Geo. Journ. Roy. Soc. London. Bd II. S. 157, 261; Krause F.E.A. Geschichte Ostasiens. Gottingen, 1925.

 

 (с.91) Kjellen R. Das Problem der drei Flusse // Studien zur Weltkrise. Munchen, 1917. S. 75‑90.

 

 (с.93) Wissmann H.v. Die westostlichen Verkehrslinien Europas 1914 und 1924 // 25. Zeitschrift fur Geopolitik. 1925. Bd I. S. 311.

 

 (с.94) Wutschke J. Die geographische Verbreitung von Krankheiten // Petermanns Mitteilungen. 1921. S. 53; Oberhummer E. Medizinische Geographie. Lubeck, 1909.

 

 (с.95) О соотношении сухопутных границ и транспортных магистралей см. также: Demolins E. Comment la route сгee le type social. Paris, 1903; Vidal de la Blache. Principes de Geographie humaine.

 

 Шэньси — гористая провинция на севере Центрального Китая, к югу от Внутренней Монголии. Область наиболее ранних поселений древнекитайской цивилизации. [с.95]

 

 Тчев — город и порт в Польше на Висле. [с.95]

 

 Китайско‑Восточная железная дорога (КВЖД) была построена Россией в 1897‑1903 гг. После русско‑японской войны 1904‑1905 гг. южное направление КВЖД отошло к Японии и названо Южно‑Маньчжурской железной дорогой. С 1924 г. КВЖД находилась в совместном управлении СССР и Китая. В 1935 г. СССР пришлось продать КВЖД властям Маньчжоу‑Го. Дальнейшая судьба КВЖД связана с итогами второй мировой войны и образованием КНР. В 1952 г. Советское правительство безвозмездно передало права на КВЖД правительству КНР. [с.95]

 

 Военная граница в Хорватии и Крайне была создана еще в XVI в. Это была полоса поселений “крестьянской милиции”, т.е. жителей или переселенцев, наделенных землей, освобожденных от налогов и барщины и иногда получавших денежные пособия. За это они обязаны были иметь оружие и лошадей, а в случае войны защищать пограничную область. В течение XVIII в. была создана внешняя граница на востоке и юго‑востоке империи Габсбургов. При Карле VI, а затем при Марии‑Терезии и Иосифе II были созданы славонская, банатская и трансильванская военные границы, опоясавшие владения Габсбургов. [с.95]

 

 Принц Евгений Савойский (1663‑1736) — представитель младшей ветви герцогов Кариньяно, один из выдающихся полководцев Европы. Воспитанный во Франции (его мать была племянницей кардинала Мазарини), он прославился на службе у австрийских Габсбургов. Современники называли его “некоронованным королем страны”. [с.95]

 

 Речь идет о созданном в ходе англо‑бурской войны концентрационном лагере для невоюющих (женщин, детей и стариков). Во время войны буры переходили к партизанским способам борьбы. Командование британской армией во главе с лордом Китченером ответило на это стратегией “выжженной земли”. Жестокое обхождение и невыносимые санитарные условия привели к смерти около 20 тыс. человек.

Вспомним также о концлагерях нацистского режима в Германии, известных жестоким обращением с узниками и нечеловеческими условиями их содержания. На судебных процессах, состоявшихся после краха “Третьего рейха”, открылись [с.95]  многие ужасающие подробности содержания узников концлагерей, злодеяния эсэсовской охраны, пытки, избиения, медицинские эксперименты на людях, умерщвление с помощью газа. [с.96]

 

 Автор имеет в виду передел германских колоний после первой мировой войны. [с.96]

 

 Реннштейг — древняя пограничная дорога между Тюрингией и Франконией. Франкония — историческая область Германии, ныне в составе земли Бавария. [с.96]

 

 Римляне были признанными мастерами дорожного дела. Это проявлялось как в искусстве выбора трассы будущих дорог, так и в их соответствии условиям почвы и строительному материалу. Римские дороги постоянно расширялись и благоустраивались. Вдоль них создавались почтовые станции, постоялые дворы, сторожевые заставы, мильные столбы, мосты, виадуки, в случае необходимости пробивались туннели.

По существу картами дорог, дошедшими до нас из античности, являются остатки высеченного на мраморе плана застройки Капитолия (Капитолийский план города, или “Forma urbis Romae”, около 200 г.). [с.96]

 “Прогресс человечества осуществляется благодаря строительству новых дорог!” (англ .). [с.96]

 Тарбаган — забайкальский сурок. [с.96]

 Имеются в виду обсуждавшиеся в 20‑е — начале 30‑х гг. XX в. в кругах европейских интеллектуалов планы объединения Европы. Подробнее см. примеч. 9. С. 239 и примеч. 13. С. 275. [с.96]

 Лига Наций — созданная в 1919 г. международная организация, имевшая целью, согласно ее Уставу, развитие сотрудничества между народами и гарантию мира и безопасности. Формально была распущена в 1946 г. [с.96]

 Здесь автор использует библейские образы. Тернии — сорняки, заглушающие посеянное поле, враждебное человеку растение, символ неправедных дел, реальной и духовной бесплодности, а также гибели и разрушения. Крапива, как и тернии, — сорняк, символизирующий запустение. [с.96]

 

ГЛАВА IX

 

ОБ ИСКУССТВЕ ПРОВЕДЕНИЯ ГРАНИЦ

 

“On boundary making”   — так в разгар охватившего мир военного психоза сэр Томас Холдич, один из испытаннейших практических творцов границ в новейшей истории, отец ставшего знаменитым разграничения между Чили и Аргентиной, озаглавил свое сочинение, открыв тем самым тайну. Это был тот самый человек, который дал меткое определение “безмерной стоимости географического невежества”, а уж он‑то понимал кое‑что в деле.

Итак, в простом словосочетании “делание границ” заключена все же доля мрачной политической иронии, со времен Шекспира еще не полностью вымершей в англосаксонстве. Можно ли “делать” и устанавливать границы, или же их следует не часто “создавать”, а еще лучше “разрешать им быть”, если они считаются благом для отграниченных? В действительности проведение границ — поистине высокое искусство. Недаром в древности это считалось “делом богов” и было облечено разнообразными народными преданиями и эзотерическими государственными философами в блеск мистерии   .

Решающее различие, стало быть, в том, является ли создаваемая граница односторонне авторитарной, устанавливаемой путем насилия другой стороны, как, к сожалению, многие границы человечества, или же она возникает и вырастает из обоюдного самоопределения. О том, какая нелепость зарождалась в результате авторитарной компиляции (искажения) границ за зеленым столом [переговоров] при, как правило, всеобщей географической необразованности народных и государственных представителей, откровенно рассказывает сэр Томас Холдич. Для него, практика индийско‑афганского и чилийско‑аргентинского разграничений, на первом плане проблема практической пригодности границы, прежде всего возможность ее проведения при переносе с зеленого стола на местность. Дипломатическая компиляция границы возникает для него чаще всего лишь при попытке ее демаркации.

Опытнейший специалист по разграничению [владений] Британской империи беспощадно разоблачает, предчувствуя еще во время бушевавшей мировой войны то, что раскрыло потом заключение мира 1919 г., продемонстрировав неясность понятий, неосведомленность не только в географической реальности вещей, сущности дела, но и в простейшем искусстве чтения карт дипломатами, ведущими государственными мужами и парламентариями.

В качестве смягчающего обстоятельства следует лишь признать, что наука, на первых порах принимавшая участие, при [с.97]  всем избытке понятий также внесла мало ясности и сама создала для занятых честным поиском в ней и сетующих неразбериху в понимании политических, общественно‑политических и государственно‑правовых, пригодных в естественно‑научном смысле, естественных и дарованных природой границ, что вполне пригодилось для ловли рыбы в мутной воде, для замешательства формальных душ и их сознательного или неосознанного заблуждения.

 

Американо‑канадская граница в проливе Хуан‑де‑Фука, отделяющем канадский остров Ванкувер от территории штата Вашингтон (США)

Flotten‑Sammelplatz — пункт сосредоточения военно‑морских сил Victoria (Виктория) — главный город Ванкувера, административный центр провинции Британская Колумбия (Канада)

 

С реальной, эффективной, имеющей практическое значение границей мы были знакомы до сих пор как компромиссом между резкими отклонениями во взглядах. Имеют ли при этом место все же такие аномалии, как даже при отношении Ратцеля (который все‑таки является поборником здравого человеческого разума, порожденного жизнью, против формалистов) к границе по [с.98] градусам , которую он обозначает как “природную”? Значит, продуманная линия должна быть естественной границей, хотя она, например между Канадой и Соединенными Штатами, на расстоянии более 2 тыс. км проведена наобум, напрямик, и на выход к Тихому океану, где она сливается с образовавшимися (генетическими) поистине природными границами, ведя к абсолютно абсурдным геополитическим отношениям на границе, изображенным мною на собственной схеме в книге “Геополитика Тихого океана”   . Такой промах дает затем Г. Вагнеру, и впрямь хранителю формы, возможность как защитнику фактически в данном случае признанного Ратцелем естественного права выступить против него.

Нужно, однако, хоть раз самому — где возможно, с хорошей лупой в одной руке и цейссовским биноклем в другой — осмотреть снеговую линию, границу леса или иной растительности, “подножие” горы, “главный гребень”, “водораздел” в тропиках, попытаться установить пограничное предполье болота, даже линию берега моря (уже ботанический сад обнаруживает замысловатость поддержания зоны отмелей!), не говоря уже об истинной прибрежной линии в мангровом болоте, чтобы убедиться, что жизнь не терпит так называемые аккуратные разделы, что природа не расположена к прямым, проведенным на картах линиям, часто насмехается над ними. Даже линия улицы, линия строений, т.е. нечто искусственное, на совершенно прямой улице изобилует правовым коварством и сервитутами — от развесистого дерева, отношения к организму улицы и его многочисленным правам до свободно бегающей собаки. Насколько резка бездна в общем плане между практикой и теорией!

Сэр Томас Холдич в своем сочинении о “делании границ” говорит с жестокой издевкой о проведении границы “у подножия горы”, которая со всеми разновидностями, таящими в себе неожиданные неприятности, переходит в другие виды ландшафта, или же о границе “в трех километрах южнее течения реки”, при определении которой надо снова искать крайне опасный для жизни переход через реку в нескольких сотнях метров, то и дело обходить непреодолимые обрывы плоскогорья, а тысячелетние права выпаса и трассы общения постоянно пересекаются подобным же образом, как, например, имело место на венгерской, румынской и южнославянской границах в бывшей Венгрии.

Практика проведения границ  сталкивается прежде всего с многочисленными остаточными состояниями (рудиментами), с которыми ей приходится разбираться. “Подвластные”, тесно связанные малые пространства, картографически доступные пониманию, и незафиксированные, традиционные состояния пограничного общества нематериального и материального типов, транзитные права, права выпаса, религиозные территориальные притязания, проистекающие из древнеримского [с.99]  разделения на провинции, культурные структуры, берущие свои истоки из давно исчезнувших имперских образований, политическая зависть, экономически важные доступы к реке, права водопоя, заявки на разработку полезных ископаемых должны быть подвергнуты девальвации. Сказываются признаки былой утраты инстинкта, следы юридического своенравия; но, разумеется, и упорное удержание претензий и прав, как, скажем, в случае с благоприобретенными сервитутами в частных владениях, — причины, которые часто сильнее вновь возникших границ. Как упорно придерживается, например, и нынешний Китай, “цветущее Срединное народное государство”, своих суверенных прав в отношении внешних территорий, исходя из опыта, что оно, временно утратив их, вновь обрело, как только волна пошла вверх, поскольку лишь в критический период сохранялась претензия. С подобной же планомерностью и целеустремленностью успешно действует римская церковь   .

В целом же мы находим гораздо большую свободу и надгосударственного движения земельных владений на планете, больший обмен пространством, чем полагает оперирующее малым пространством центральноевропейское представление о делании границ на длительный срок. “Безопасность” не есть правило, а исключение.

Важным для понятия “делание границ” является прежде всего представление исполнителя об изображаемом и неизображаемом на границе. Многие сервитуты допустимо изобразить на картах и таким образом зафиксировать; другие полностью не поддаются начертанию в горизонтальной проекции и ее возможностям.

Как раз понятие “углубление” в родную землю и жизненная форма отечества с установленными рубежами исключают чисто плоскостное изменение пространства как окончательное и удовлетворительное. Ибо в таком случае такие типично однозначные сооружения, культурные свидетельства, как имперские крепости Эльзаса, фигура рыжебородого   в Кайзерсберге, который теперь перекрестили в “Свободную гору” (как будто с этим исчез бы Гейлер   из религиозной немецкой истории!), Страсбургский кафедральный собор, должны были бы пойти вспять!

Даже если мы интересуемся границами высокоразвитых культурных ландшафтов, то и тогда обнаруживаем при самой примитивной границе выпаса, при пересечении привычных летних и зимних перегонов на выпасы раннего культурного ландшафта то же самое противоречие между прокладыванием границы на бумаге и на местности. Например, Берлейн в книге “А difficult frontier” (“Трудная граница”) точно указывает, что практически невозможно провести современную границу между Албанией и государством южных славян   по Белому Дрину, что здесь преграждают путь участки, захваченные простым грабежом лишь к выгоде итальянских заправил. В декабре 1926 г. мы видим вновь возродившимся это опасное место. Схожее таят в себе Вогезский лес (Мюнстерталь!) и Вале. [с.100]

Для значимости нашего собственного представления о нетронутых и ставших культурным ландшафтом границах, с одной стороны, и созданных искусственно — с другой, ценно то, что мы такие различия ищем, например, в глубинах морей и рек, где они достаточно легко обнаруживаются в зажатом в тиски фатерланде (глубины Химзе, окопы на Рейне). Здесь хорошо видно, что вырастает на протяжении столетий из состояния культурного равновесия в противовес неустойчивым пограничным территориям, что следует понимать под переходным фильтром, под развитыми или еще скрытыми состояниями на границе.

Центральной, или Внутренней, Европе с ее высокой плотностью населения стало почти чуждым явление — предусмотрительный перенос  границ на новые, привлекательные для культивирования земли: та работа, из которой на основе искусства топографии выросла практика городского строительства в Соединенных Штатах, чему обучался в молодости Джордж Вашингтон   . Еще раньше мы в Центральной Европе оказываемся, к сожалению, в положении наблюдателей за обратным развитием , ибо и наша немецкая граница почти повсюду показывает стадии отхода, позволяя иногда думать о стянувшихся на теле биологических рубцах, об откатывающемся к морю отливе, о тающем в Альпах глетчере. Разве такие названия, как Англия, Франция, Ломбардия, Андалузия, — не свидетели возвратного образования границ народов?

К плодотворным сравнениям, навеянным воспоминанием, которое все же может быть близко и многим читателям, подводит также рассмотрение “фронтов” мировой войны как временных границ с почти всеми свойственными им жизненными проявлениями границы. Как мало фактически изменилось благодаря формальным мирным договорам в напрашивающихся здесь аналогиях, показывает изучение изощренных увечий границ, появившихся с тех пор вследствие Версальского договора, например из толкования части II, ст. 28 мирного договора о доступе к Рейну и Висле. При этом становятся очевидны и дальнейшие нарушения договора даже в отношении этих искалеченных прав, как и в результате нарушения части IV, раздела VIII, ст. 156‑158 Вашингтонской конференцией   : следовательно, и де‑факто и де‑юре это уже многократно продырявленный документ. Подобное кропание сказывается по всей Земле: в старой империи Габсбургов, в Албании   , в южной части Тихого океана (Науру)   . Даже граница между Аляской и Канадой в качестве приобретенного силой чужеземного наследия, в данном случае русско‑английского договора 16 (28) февраля 1825 г., как обнаруживается, обременяет нового приобретателя.

Это благоприятное стечение обстоятельств, что суровейшие повороты против неспособности создать границы, против непомерной стоимости географического невежества исходили из англосаксонских источников, и мы должны присоединиться к ним, проявив учтивость к пока еще господствующей в современном [с.101]  мире расе. Особо ценные конструктивные замечания, прежде всего об изображаемом и неизображаемом на картах языковых границ, содержатся в книге Н. Кребса об альпийских странах   и в сопроводительном слове Р. Зигера и доктора М. Сидарича к лингвистическим картам Тироля, Каринтии, Штирии и Бургенланда   .

Материалы для сравнений дают нам опыты почти всех экспедиций по обозначению и устройству границ, например германо‑французской в Камеруне, и их эмпирика непосредственно связана с двумя следующими главами [этой книги] о различном отношении мира природы и мира духа к биологически правильной, требованиями жизни на Земле защищенной и санкционированной границе и с вопросом: необходимо ли воспитание пограничного чувства? Весьма щепетильным ответом на него мы по необходимости завершим первую часть этих исследований. Затем последуют разработки об отношении исследователя границ к понятию “искусственные границы”.

Однако предпосылка таких исследований — то, что условия существования жизненной формы, к которой принадлежишь сам, так вобрал в себя, что неестественные увечья и совершенные над ней насилия столь же болезненны, как подобные действия на собственной коже. Лишь благодаря такому восприятию к научной объективности будут присовокупляться и необходимая тонкость восприятия в отношении враждебного жизни противоестественного делания границ, и чувство, что, борясь против него в собственном деле, борешься против такового в интересах человечества. Именно это чувство необходимо немцу, чтобы хоть как‑то верить в справедливость своего дела. [с.102]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.99) Haushojer К. Geopolitik des Pazifischen Ozeans. S. 147. Abb. 5.

 

 (c.102) Krebs N. Landerkunde der osterreichischen Alpen. Stuttgart, 1913. Одно из прекраснейших географических сочинений о Земле, содержит почти неисчерпаемый материал о борьбе за справедливую границу немецкого народа в Альпах и за приемлемые транспортные границы в этом важнейшем пограничье Европы.

 

 “О делании границ” (англ .). [с.102]

 

 Мистерии (греч. mysterion — тайна, таинство) — у древних греков и римлян, у народов Востока тайные религиозные обряды, к участию в которых допускались только посвященные. [с.102]

 

 Вероятно, имеются в виду взаимоотношения между итальянским государством и Ватиканом, завершившиеся 11 февраля 1929 г. подписанием Латеранских соглашений.

Латеранские соглашения положили конец “римскому вопросу”. Договор признал образование на территории города Рима суверенного государства Ватикан; финансовая конвенция урегулировала финансовые отношения сторон; конкордат определил права и привилегии католической церкви в Италии. [с.102]

 

 Т.е. Фридриха Барбароссы; см. примеч. 12. С. 19. [с.102]

 

 Гёйлер фон Кайзерсберг (1445‑1510) — немецкий проповедник, мастерски владевший языком простого народа. [с.102]

 

 Серия мирных договоров, подписанных странами Антанты с Германией (Версаль, 28 июня 1919 г.), с Австрией (Сен‑Жермен‑ан‑Ле, 10 сентября 1919 г.), [с.102]  с Болгарией (Нейи сюр‑Сен, 27 ноября 1919 г.), с Венгрией (Версаль, Большой Трианонский дворец, 4 июня 1920 г.), с Турцией (Севр, 10 августа 1920 г.), зафиксировала создание новых государств в Центральной и Юго‑Восточной Европе, определила их территории и внесла ряд изменений в старые границы. В числе этих новых государств было Королевство сербов, хорватов и словенцев, образованное 1 декабря 1918 г. (с 3 октября 1929 г. — Югославия). Оно вобрало в себя как некоторые ранее существовавшие южнославянские государства, так и отделившиеся от Австро‑Венгрии славянские земли. Но отдельные участки его границы с Италией, Австрией и Албанией долгое время оставались неурегулированными. Спорными считались также некоторые территории на границах Югославии с Венгрией, Болгарией и Румынией. Отдельные спорные территориальные проблемы были урегулированы в ходе двусторонних или многосторонних контактов. (См., например, подписанный в Рапалло 12 ноября 1920 г. договор между Югославией и Италией.) [с.103]

 

 Вашингтон Джордж (1732‑1799) — крупный государственный деятель США. В годы Войны за независимость был главнокомандующим североамериканской армией. Первый президент США. [с.103]

 

 Вашингтонская конференция (12 ноября 1921 — 6 февраля 1922) — конференция США, Великобритании, Китая, Японии, Франции, Италии, Нидерландов, Бельгии и Португалии, которая зафиксировала новое, создавшееся после первой мировой войны соотношение сил в Китае и бассейне Тихого океана. Важнейшие решения конференции: Договор четырех держав. Договор пяти держав; Договор девяти держав. См. также примеч. 17 и 18. С. 310. [с.103]

 

 Албанский вопрос рассматривался как на Парижской конференции, так и в ее кулуарах. Обсуждались проекты превращения Албании в подмандатную территорию Италии, раздела между соседями. Провозглашение независимости Албании на Ассамблее в Люшне в 1920 г., а затем ликвидация в результате всенародной борьбы итальянских, французских, греческих и сербских оккупационных зон привели к восстановлению албанского государства в границах 1913 г. 17 декабря 1920 г. Албания была принята в члены Лиги Наций, хотя не признана официальным большинством участников этой организации. [с.103]

 

 С 1888 г. остров Науру стал частью германского протектората Новой Гвинеи. С 1920 г. под совместным управлением Великобритании, Австралийского союза и Новой Зеландии. В 1942‑1945 гг. находился под оккупацией Японии, с 1968 г. существует как независимое государство. [с.103]

 

 По условиям версальского урегулирования Бургенланд, входивший в венгерскую часть империи Габсбургов, был передан Австрии. [с.103]

 

ГЛАВА X

 

ОТНОШЕНИЕ МИРА ПРИРОДЫ И МИРА ДУХА К БИОЛОГИЧЕСКИ ПРАВИЛЬНОЙ ГРАНИЦЕ

 

О неспособности чисто гуманитарных наук (теологии, юриспруденции, оторванных от земли или боящихся ее общественно‑политических наук) создать биологически правильные, т.е. мало‑мальски прочные на века (стабильные) и способные к переменам (эволюционные), убедительные границы, вместо биологически неверных, нестабильных, а поэтому чреватых войнами и переворотами, свидетельствует нынешняя судьба Земли, и в особенности Европы: ибо те, кто представлял эти науки, до сих пор обладали влиятельным голосом при установлении границ.

Г.Э.Г. Катлин исследует, должно ли влияние общественных наук всегда неизбежно отставать от естественных   . Он не ставит под сомнение факт. Где же “Град божий” и его покой? Где “Вечный мир”, где “Свобода морей”, где так прочно подтвержденная экономикой еще в 1914 г. невозможность длительной войны? Куда исчезли из практики разграничения борющихся за существование жизненных форм на поверхности Земли все возвышенные и чванные слова, которыми гордятся гуманитарные науки при паузах в борьбе и которые улетучиваются, как только она вновь начинает бушевать? Civitas dei, pax aeterna, lieberum mare, jus gentium…   .

Естественная наука более трезво и более уверенно стоит на земле в отношении проблемы границы, не витает в облаках, покуда еще не готов строительный грунт. После серьезного анализа и стольких сомнений она нуждается в синтезе и противопоставляет “Ignorabimus”   одного выбора борьбы за существование другому, который с самого начала ориентирован на текучесть целостности и, как нам кажется, более смело смотрит в лицо природной данности.

Но именно ввиду порчи и искалечения Внутренней, Центральной и Промежуточной Европы важность позитивных решений  представляется нам актуальной. Предварительным условием этого является, видимо, изучение земных пространств, вынужденных чаще всего испытывать напряженность из‑за неестественных, антибиологических границ, по образцу исследования, предпринятого К. Лёшом   для изучения панъевропейского мышления   . [с.104]

Ведь вовсе нельзя исключать опасность того, что дерзкие на слова представители экстремистского утопического противоположного полюса именно в среде сбитых с толку гуманитарными науками многомиллионных масс добиваются их опрометчивого согласия и при этом достигают практически возможности рокового влияния. Эта опасность уже угрожающе близка именно ввиду несомненного кризиса скорее гуманитарных наук, чем естественных, и об этом свидетельствуют только что появившиеся различные, широко распространенные работы   .

 

Главные области потрясений Европы

Заштрихованы государства — главные области потрясений Европы: Эстония, Латвия, Литва, Польша, Чехословакия, Румыния, Югославия, Болгария

 

Два противоречия, имеющие огромное географическое значение, подчеркивают связь географии и социологии с противоположных полюсов. С одной стороны, это идеи Монтейна  о передвижении жизненных форм в жизненном пространстве сообразно их способности заполнять границы, которые — исходя из литоральной (голландской) ориентации автора — касаются, естественно, лишь континентальных жизненных форм, например Европы, ибо островные и прибрежные жизненные формы прочно [с.105]  закрыты морем и побережьем! Монтейн представляет мышление неопределенного перемещения границы по Земле сообразно натиску жизни, следовательно, нового передела земельных владений народов каждые несколько лет согласно рождаемости, “Тайка”   в целом, как ее испытали японцы уже в 645‑652 гг. нашей эры   .

С другой стороны, мы видим роль неомальтузианства   в качестве хранителя границ, как, например, домыслил ее воображением социолога Уэллс   , т.е. точку зрения обладателей пространства, обрекающую на принудительный застой народы, не имеющие достаточных резервов жизненного пространства, и исходящую из представления о возможном ограничении рождаемости в перенаселенных, имеющих тесное пространство жизненных формах. Эта точка зрения, если внести ясность, родом из опустошенного войной, окруженного землей манчестерского быта   . Таковы две особенно резкие противоположности с сопутствующими им экономическим эгоизмом и материализмом в своей грубейшей форме. Вокруг этих [точек зрения] могут сталкиваться при этом поборники классовой борьбы — работодатель и наемный работник, капиталист мирового масштаба и социалист!

“Мы раскрасили это [пространство] на карте в красный цвет и затем оставили пустующим”, — заявляет австралийский друг людей, имея в виду, с одной стороны, огромные резервы территорий Северной Австралии для 30 млн. жителей и констатируя — с другой, что поблизости, в азиатской части Земли, происходит регулирование перенаселенности, например в китайской провинции Гуанси, в результате численность населения из‑за голода и массовой смертности колеблется между 6‑16 млн. и что в 1920 г. свыше 21 млн. в долине Хуанхэ фактически не имели никаких иных средств пропитания, кроме древесной коры, растительных остатков и внешней благотворительности.

Но именно в сфере пограничных идеологий экономический эгоизм проявляет себя как прескверный советчик и фальсификатор. Мы знаем это по столь близкой нам рейнской и альпийской границам, об этом напоминает нам возникновение империи Лотарей   и истребление народов на протяжении более чем тысячи лет, потому что главная составная часть владения Каролингов на Маасе и Мозеле должна была оставаться неприкосновенной для старейшин, дабы сохранить в одних руках важнейшие культурные и хозяйственные пути — а именно связь Рим — Рона — Рейн — для духовных движений и торговли того времени. Так гуманитарные науки в пору своего засилья устанавливают нежизнеспособные границы, хотя они продолжают действовать, не поддаваясь корректировке с помощью естественно‑научных знаний. [с.106]

Этот особенно захватывающий опыт можно дополнить многими другими острыми случаями, скрытыми проблемами, каковые имеются в Южной Америке, или примерами угасающих, закостеневших образований, как в Пиренеях. Однако образцом, особенно достойным упоминания, представляется нам папа римский Александр VI   . Определенная им граница, а затем одним из его наследников повторно проведенная, ставшая всемирно известной демаркационная линия между испанским и португальским империализмом, будучи разрушенной в 1493 и 1506 гг., действовала до 1845 г. в своих последних формальных обозначениях. Лишь 1 января 1845 г. Филиппины, входившие на основе этой линии в границу времени испанско‑американского государства, подключились к календарю Восточной Азии, к которому они принадлежат согласно природе движения Солнца!

Еще и сегодня вследствие такого произвольного проведения границы большая Бразилия с ее 30 млн. португалоговорящего смешанного населения существует как самое крупное государство и одновременно как чужеродное тело в испански‑колонизованной Латинской Америке. Это создает на границе скрытое напряжение, которое возникло там из‑за того, что огромные пространства, завоеванные извне, были расчленены и разграничены согласно локально чуждым, созданным гуманитарными науками представлениям, в то время как внутренние границы прежних колониальных государств только теперь в силу внутренней естественной необходимости постепенно приводятся в равновесие   .

Существенные разъяснения о большей или меньшей способности отдельных интеллектуальных сообществ признать биологически правильные границы, установить ранее сохранявшиеся также при временном перемещении дает, например, сравнение иерархического Атласа   с другими в качестве особенно устойчивых, проверенных краеведением разграничений, о чем можно узнать из трудов Б. Песслера   . Британская точка зрения изложена в работе Э.Г. Хилса “The geography of international frontiers”   или более широкие взгляды, учитывая военную истерию, в работе Л.В. Лайда “Types of political frontiers in Europe”   .

Самые резкие противоречия среди новейших имен, как мне представляется, — в сочинении А.М.М. Монтейна  “Ein neues [с.107]  Volkerrechtsprinzip” с дальнейшим крайним развитием идей Ратцеля о постоянном смещении и передвижении границ, а также в сообщениях Уэллса  и его друзей с Вашингтонской конференции.

Эти сообщения, лейтмотив которых обращен ко всем жизненным формам с большой плотностью населения, с постоянным ростом населения и сильным напором жизни (Внутренняя Европа, Италия, Япония и Китай), — не что иное, как открытое или закамуфлированное напоминание о необходимости приноровиться к неомальтузианству. Но это в сущности нечто иное, чем грубое изречение Клемансо   о “vingt millions de trop”   или Людовика XIV. Точка зрения Фенелона   в отношении рейнской границы, высказанная в его знаменитом письме, настолько обличительна, что нам, с внутриевропейской точки зрения, нечего к ней добавить.

“Это была с самого начала чисто реваншистская война, поэтому все расширения территории, которым она содействовала, были несправедливы с самого начала. Разумеется, Вашему Величеству   кажется, что заключенные мирные договора должны прикрывать эту несправедливость; но мирные договора, как известно, побежденные подписывают не по доброй воле. Естественно, их подписывают, когда одному к горлу приставят нож. Подписывают, как отдают свой кошелек, когда нет выбора: деньги или жизнь.

Это даже не позволяет выставить в качестве аргумента, что Вы имели право известные места удерживать потому, что они служат укреплению Ваших границ. Никогда у нас не было потребности беречь свою безопасность, не было права отбирать землю у нашего соседа. Вы властно продиктовали мир и его условия, вместо того чтобы урегулировать его справедливо и умеренно. Поэтому такой мир не может быть постоянным. Вы ни разу внутри границ не придерживались этого, столь бесцеремонно Вами продиктованного мира. В разгар мира Вы продолжали вести войну и новые захваты! Такое поведение возбудило против Вас и противопоставило Вам всю Европу. Даже нейтралы с нетерпением ждут дня, когда Вы ослабеете и станете покорным”.

Таков Фенелон. Разве это не сохраняет силу и сегодня?

А Уэллс, столь настойчиво цепляясь за самобытность идей, не знает в этом случае ничего иного, кроме избитой мудрости рантье: “Надо мной не каплет!” Потому что это подходит британской, французской, бельгийской и нидерландской колониальным империям (а также временно до их перехода точки насыщения в Северной Америке (примерно в 1950 г.) и Соединенным Штатам) в пределах их пространств с плотностью населения соответственно 7, 9, 15 и 26 человек на кв. км, а другие крупные жизненные формы должны довольствоваться своими богоданными малопространственными связностями при плотности населения от 133 (Германия) до 200 (Южная и Центральная Япония), [с.108]  до 140 и более (Италия). Так может продолжаться до тех пор, пока другие, более жизнеспособные расы, вынужденные [обстоятельствами], не обратятся за своей долей — хотя именно сильнейшие, обладающие жизненным рвением расы современных белых культуртрегеров пришли в упадок как раз благодаря этому методу. Япония же отвергает его.

Однако подобными пошлостями такой очень остроумный, духовно богатый человек, как Уэллс, в своих сочинениях о Вашингтонской конференции и в последующие годы попытался убаюкивать одну даму, объехавшую большую часть Востока — древнего культурного пояса Старого Света, по поводу сокращения рождаемости в Восточной Азии такой же покорностью своей судьбе в урезанном пространстве, какая, как полагали, уже достигнута во Внутренней Европе. Как мало на самом деле была достигнута цель, какое крушение потерпели, следовательно, посланцы гуманитарных наук со своей позицией вечных границ растущих народов на Дальнем Востоке, ныне это отражается пламенем в освободительном движении в Южном Китае, в мятеже сельскохозяйственных рабочих на Яве (где плотность населения достигает 300 человек на кв. км ) и в выборе самоопределения в Индии. Итак, в этих точках зрения мы не находим ничего нового, кроме запутанных формул для старых аргументов, уже часто выдвигавшихся экономическим эгоизмом.

Однако фактически новыми в известной степени являются попытки Монтейна гуманитарное и естественно‑научное знание склонить к сотрудничеству в осознании границ, которые должны изменяться сообразно жизнеспособности. Вместо сдавливания Внутренней Европы при любой терпимой мере завинчиванием предохранительного клапана, как это происходит ныне (причем взрыв границ рано или поздно неотвратим), полагает Монтейн, следует сохранять на будущее возможность продвижения на Восток всех европейских жизненных форм. При этом необходимо смягчить суровость далекоидущего права выбора подданства и защиты прав меньшинств   . Следовательно, это был бы возврат в обратном смысле к переселению народов, причем только чисто разумный расчет, который как раз и создал “привязку к земле”, исключает все невесомые ценности. Вслед за этим каждый должен решать по разумению вопрос: вера или родина? Либо крепко держаться за свою родину, но при допущении чужеземного господства, либо сменить подданство, переселившись под отодвигаемым на Восток флагом! Это предполагает некую степень рационализма, и его подсказывает лишь сложившийся в долголетней практике тип новой американской фермы — с проволочной оградой, грудой консервных банок, освоением новых земель, если хищническое хозяйствование на первом участке истощило почву.

Вспоминают об указанной Ратцелем опасной беде, которую мыслящие крупным пространством государственные мужи из [с.109]  заморских государств могли бы причинить Европе своими представлениями о сопоставимости пространства, обращаясь к исторически столь малопространственной, но глубоко укоренившейся в почве коренной области   . В предложенном пространстве мысли Монтейна нереализуемы. Они еще менее осуществимы физически, чем морально, на такой обремененной историей почве, как центральноевропейская, несмотря на взаимное общение населения между Элладой и Ангорой   . Однако эти мысли указывают скорее на все еще плодотворную крайность, чем на неспособную к развитию косную точку зрения, проповедуемую Уэллсом в качестве представителя англосаксонства.

Эта небольшая работа Монтейна, рассматривающая с естественно‑научных позиций [проблему границ] и называющая ряд других интересных инициатив в схожем направлении, более плодотворна возможностями, более богата начинаниями, из которых могут подняться свершения будущих дней, чем косное противопоставление однажды ниспровергнутых параграфов: последняя мудрость, к которой до сих пор обращались на практике попытки гуманитарных наук, склоняющихся к изменению нетерпимого состояния в проведении границ на бумаге вопреки существующему жизненному праву свободно дышать. Естественнонаучная сторона географии побудила по крайней мере рассмотреть также проблему перенаселенности Земли как необходимую проблему переноса границ. Когда же возобладает разум?

Но чтобы всю энергию обновленного народа снова направить на обретение достаточного жизненного пространства после огромных постыдных, пустых затрат, нужен единодушный, целостный взгляд всех слоев населения, понимание недостаточности нынешнего жизненного пространства и несостоятельности его нынешних границ. Он может быть достигнут лишь благодаря тому, что весь народ будет воспитан не на тупом чувстве давления недостаточного жизненного пространства, нехватки воздуха, мучительной скученности, а на осознанном чувстве границы во всем ее охвате. Такому воспитанию должны служить как гуманитарные, так и естественные науки. Именно к вопросу о возможности и пути воспитания осознанного чувства границы  мы и обращаемся как к кульминации нашего исследования! [ с .110]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.104) Catlin G.E.G. The science and method of politics. London, 1926 (в этой работе автор рассматривает связь политики с историей, этикой и социологией и исследует, должны ли общественные науки по необходимости отставать от естественных).

 

 (с.104) Loesch Karl С . von. Paneuropa‑Volker und‑Staaten. Eine Untersuchung der geopolitischen Grundlagen // “Staat und Volkstum, Bucher des Deutschtums”, 2 Bde. Berlin, 1926. Превосходно аргументированное, подкрепленное отличными картами сочинение, перекликающееся с лейтмотивом К.Ф. Мейера: “Есть политические тезисы, которые имеют свое значение для холодных умов и осторожных рук, кои, однако, становятся пагубными и непригодными, как только они произнесены наглым ртом или написаны наказуемым пером…”

 

 (с.105) Среди скептиков впереди О. Шпенглер, автор работы “Der Untergang des Abendlandes”, и Динглер, автор сочинения “Der Zusammenbruch der Wissenschaft”. Munchen, 1926.

 

 (с.106) Montijn A.M.M. Ein neues Volkerrechts‑Prinzip. Haag, 1919, Belinfante.

 

 (с.107) О демаркационной линии римских пап см.: Baum A. Die Demarkationslinie Papst Alexanders VI. Diss. Bonn, 1890; Wagner H. Lehrbuch der Geographie, 9. Aufl. Bd I. S. 838.

В 1493 г. и 1506‑1845 гг. фикция действовала непосредственно, а опосредованно она действует и сегодня.

 

 (с.107) Streit P. Atlas hierarchicus. Paderborn, 1913.

 

 (с.107) Разграничения Нижней Саксонии, как они были предложены Б. Песслером на 22‑м заседании немецких географов в Карлсруэ. (с.107)

 

 (с.107) Hills E.H. The geography of international frontiers // Geogr. Journal Roy. Soc, London, 1906. Bd XXVIII. II. S. 145.

 

 (с.107) Lyde L.W. Types of political frontiers in Europe // Geogr. Journal Roy. Soc. London, 1925. S. 127ff.

 

 (с.110) В настоящее время каждому европейскому государственному деятелю следовало бы попытаться немного поучиться в Азии или Америке пространственному смыслу, учитывающему скромные европейские масштабы и опасность, которая кроется в незнании крупных внеевропейских представлений о пространстве. Важно, чтобы в Европе знали, как политические масштабы нашей части Света обыгрываются в азиатских или американских представлениях о пространстве. Поведение европейских государств, по меркам азиатского взгляда, может соблазнять к планам опасной дерзости…” (см.: Ratzel  F . Politische Geographie. Кар. XIV).

Ниже тут же.

“…История обращена назад и поэтому легче теряет пространственный масштаб для настоящего и ближайшего будущего…”

 

 Град божий; Вечный мир; Открытое море; Гражданское право (лат .). [с.111]

 

 Не узнаем (не знаем и не узнаем) (лат .) — указание на предел в познании того или иного явления. [с.111]

 

 Взгляды К. Хаусхофера на различные пандвижения, т.е. на движения, стремящиеся объединить на той или иной основе — географической, этнической, религиозной и т.п. — народности, нации, страны, континенты, изложены в отдельной работе, включенной в данное издание его научных исследований. [с.111]

 

 Тайка (букв. — великая перемена) — девиз реформ, осуществленных при японском императоре Котоку (645‑654), которые привели к созданию в Японии раннефеодального централизованного государства.

 

 Неомальтузианство — обновленный вариант мальтузианства; в обыденном представлении — отказ от детей в браке. [с.111]

 

 Уэллс Герберг Джордж (1866‑1946) — английский писатель, один из родоначальников научной фантастики и футурологии. Пытался создать собственную концепцию всемирной истории (“Краткий очерк истории”, 1922; русск. изд. “Краткая история человечества”. М.‑Л., 1924). Сколь бы сложны и противоречивы ни были идейные и художественные искания Г. Уэллса, он решительно выступал против политической реакции. [с.111]

 

 Имеется в виду манчестерство — обобщенная критическая характеристика действий капиталистических дельцов, рожденная по ассоциации с одним из центров раннего капитализма в Англии — Манчестером. [с.111]

Манчестер — промышленный город в северо‑западной Англии. Основанный в римские времена, он в новое и новейшее время превратился в центр английской хлопчатобумажной промышленности, стал вторым после Лондона банковским центром. В XIX в. город дал название манчестерской школе экономики и был штабом фритредерства во главе с Ричардом Кобденом и Джоном Брайтом. Кобден утверждал, что введение “свободной торговли приведет к изменению облика мира, ликвидации милитаризма, постоянных армий и империй, и люди станут одной семьей и будут свободно пользоваться плодами своих трудов”.

 

 Имеются в виду Лотарь I (795‑855) и его сын Лотарь II (826‑869). [с.111]

 

 Александр VI Борджа (1476‑1503) в 1493 г. разделил мир между Испанией и Португалией специальной буллой, согласно которой Испании предоставлялись права на все земли к западу от линии, предложенной папой, а Португалии — на земли к востоку от нее. В результате переговоров между Португалией и Испанией в июне 1494 г. был заключен Тордесильясский договор, содержавший условия раздела между обеими державами сфер колониальных захватов в Западном полушарии. [с.111]

 

 Клемансо Жорж Бенжамен (1841‑1929) — французский государственный и политический деятель, дипломат, премьер‑министр Франции в 1906‑1909 и 1917‑1920 гг., председатель на Парижской мирной конференции 1919‑1920 гг., сыграл значительную роль в выработке Версальского мирного договора 1919 г. [с.111]

 

 “Лишние двадцать миллионов” (фр .). [с.111]

 

 Фенелон Франсуа (1651‑1715) — французский писатель, педагог, ученый, религиозный деятель, сторонник просвещенной монархии. Его идеи оказали огромное влияние на развитие общественно‑политической мысли конца XVII‑XVIII вв. Теорию Фенелона высоко ценили в век Просвещения за смелую критику абсолютизма и за высокие гуманистические принципы. [с.111]

 

 Имеется в виду Людовик XIV (1638‑1715) — французский король с 1643 г. Вел многочисленные войны, в том числе Деволюционную войну (1667‑1668), Голландскую войну (1672‑1678), войну с Аугсбургской Лигой (1688‑1697), войну за испанское наследство (1701‑1714) и т.д. [с.111]

 

 О правах меньшинств см. примеч. 5. С. 341. [с.111]

 

 Древнее название столицы Турции Анкары (до 1930 г.). [с.111]

 

ГЛАВА XI

 

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВА ГРАНИЦЫ

 

В одном решающем, судьбоносном именно для немцев вопросе рассматриваемая в нашей работе проблема достигает своей кульминации: существует ли воспитание чувства границы на географической основе, которое может иметь всеобщую значимость для культуры, политики и экономики? Является ли чувство границы объективным, поддающимся научному изучению и изложению, делая в конечном счете политическую волю инстинктивно достаточно безопасной и позволяя почувствовать любое исходящее извне давление на собственные границы с почти телепатической чуткостью, за что Уэхара прославляет японцев   . Существует ли некое вечно настороженное чувство границы, которое повсеместно применимо — даже для тончайших, едва уловимых антропогеографических разграничений, как и для простого, очевидного коммуникационного, оборонительного или экономического рубежа, для как раз еще постижимого с географической точки зрения духовного разделения, как и для четких, заимствованных у природы и ею установленных границ, вплоть до изменяемого человеком климатического рубежа   и внешне неизбежного разъединения с помощью незаселенности? Если подобное воспитание существует, то в таком случае оно может, стало быть, опереться лишь на зримые, осязаемые остатки, — запечатленные, подобно рунам, в связанных с Землей и определяемых ею процессах на поверхности планеты.

Именно они должны быть исходными для такого, по необходимости прежде всего геополитического воспитания — без робости перед сложным культурным ландшафтом, — ведущего к продуманным высокодуховным последствиям. Торный путь указывает И. Зольх   в серии своих сочинений, начинающейся “рассмотрением естественных границ в научной географии” и содержащей, кроме того, превосходно аргументированную дискуссию с современными трудами о границе в ценнейших примечаниях. Из труда Зольха вытекает примечательный факт, а именно: [с.112]  в области исследований границы мы можем прямо различать два исключительных исторических и географических типа образований как наиболее впечатляющих. Поборники первого типа отдают предпочтение островным и морским народам, а поборники второго — народам, живущим в горах (группа Зингер, Зольх, Мауль, как всегда, исходят из своего первого влечения — северной известняковой альпийской пограничной зоны), в то время как степь — широкопространственная стихия, накладывающая сильный отпечаток, естественно, отступает на задний план в этой интеллектуальной борьбе   .

Исследуя впечатления о воспитателях, представляющих в нашей науке не одиночек, а группы, образующие школу, мы различаем с пользой для себя интенсивный  и экстенсивный  методы работы — один скорее углубляющийся регионально, другой — скорее идущий вширь. При этом первым пользуются преимущественно поборники народов гор, побывавшие в горных ландшафтах, долинах, высоких плато и на их окраинах с обрывистыми склонами и ставшие благодаря опыту крупными, зрелыми исследователями; вторым — больше те, кто обучен в основном чувству границы на морском жизненном опыте; в Германии — это Пенк, Фольц, Заппер, Берманн, Тукерманн и др., в Британии — Керзон, Фосетт, Холдич, Лайд, Перси М. Роксби, Земп‑ле и др., в Америке — Фрезер и Мэхен.

Редким является, собственно говоря, использование одним и тем же исследователем обоих методов рассмотрения, как это характерно для универсального метода Ратцеля, который, с одной стороны, признает антагонизм между океанской и континентальной [жизненными формами] самым крупным в судьбе народов, а с другой — воздает должное своеобразию гор и их укромнейших отдельных переходов — метода, представленного в его непревзойденном сочинении “Alpen inmitten der geschichtlichen Bewegungen” (“Альпы во время исторических движений”). Кроме того, воспитание с учетом ландшафта, народных и даже племенных различий, одним словом ландшафтного происхождения и шлифовки, как правило, в жизненном деле пограничного воспитания добивается прочного признания.

В целом у народов переход от эмпирики, от пограничного инстинкта к осознанному научному наблюдению совершается поздно. Еще реже и позднее — почти всегда для соответствующей жизненной формы слишком поздно — следует второй шаг от осмысленного научного наблюдения к планомерному воспитанию, и это тем более вызывает удивление ввиду раннего, а то и внезапного появления отдельных наблюдений. Даже созерцание удивительных проявлений осознанного восприятия границы, ее сознательной защиты, например в древних культурных империях, как в Римской, Китайской, Индийской, поверженных [с.113]  молодыми народами, скорее пугает их; они робко взирают на стены и пограничные оборонительные сооружения на чужбине (в которых видят подавление своего чувства силы, своей широкой пространственности), так что это зрелище побуждает их учиться, как надо возводить и защищать границы. Большие различия, связанные с происхождением, выступают при этом и внутри нации, и тем резче и неожиданнее рядом, чем гениальнее народы, вожди.

К наиболее знаменитым, исторически достаточно подтвержденным примерами нашего народа наряду с записками Цезаря о гельветах и алеманнах   — одним из самых ранних памятников, блестяще передавших чувство границы у германских племен, принадлежит ставшее известным благодаря истории готов Иордана   требование короля гепидов   — Фастида к остготам: они должны уступить ему земли, потому что гепиды “благодаря крутым горам и густым лесам чувствовали себя слишком стесненными”, — требование о расширении границы, которое затем ведет к сражению на реке Олт. Это скромный сюжет из целой трагедии взлома границы на Дунае, описанной Иоганном Бюлером в богатой источниками работе “Die Germanen in der Volkerwanderung” (“Германцы в переселении народов”)   .

Среди этих источников один из поразительных — “Vita Severini” (“Жизнь святого Северина”) — апостола Норика   , содержащий одно из немногих достоверных наблюдений за удивительным пограничным инстинктом баваров в отношении области их обитания в районе баварского и южнобогемского леса, вокруг которого они кружились словно вокруг своей оси в ходе колонизации, не упуская из виду эту стену леса, обширную лесную крепость Богемии, — место их изначального расселения. Разумеется, это пример привязанности баваров к родине уже в ранние времена в противоположность столь многим другим германским племенам — андалузцам, ломбардам и прочим, которые, не имея границ и опоры, исчезли вплоть до имен в чужой народности. Борьба романского и германского пограничных образований, развивавшегося при этом чувства границы, естественно, одна из поучительнейших для Внутренней Европы сокровищниц, добытая трудами Юнга и Бидерманна   и вновь прокомментированная Р. Борхардтом   на удачно выбранном, одном‑единственном примере отношения германцев и романских народов к “вилле”, т.е. на контрасте романского и германского земельных владений.

Обобщая отдельные проявления возможностей группового воспитания чувства границы, а у нас их предостаточно, мы сразу же обнаруживаем огромнейшую опасность ведущего к бесплодности воспитания в одном направлении, одной слишком резкой [с.114]  дефиниции, одностороннего юридически и исторически ретроспективного видения границы, любой казуистики, любого поиска линии во что бы то ни стало, как противящейся законам жизни на Земле и поэтому обреченной на провалы точки зрения биологического вида. Об этом следует предупредить особо, так как она — именно из излишней справедливости, педантичного правдолюбия, а также явной несговорчивости — как раз в Центральной Европе соответствует определенным предпочтениям в гуманитарных науках и побуждает их приверженцев, склонных к чистому анализу, вовсе не заниматься созиданием.

Однако в практике  воспитания чувства границы необходимо видеть  ее предполья, знать переходы и принимать их в расчет, а также состояние атмосферы, ветра, обтекающего их пределы, их ясные очертания. Это привносит в политико‑географическую картину противостояния жизненных форм государств и народов, культурных кругов и хозяйственных культур, отграниченных друг от друга, пограничную фразеологию, некую форму политического “лицемерия”.

Характерно, что островные народы с их более прочувствованной атмосферой намного легче , чем континентальные народы, принимают в расчет данный факт, острее противопоставляют краски, гораздо резче видят побережье против побережья. Достаточно вспомнить картины Тернера, Уистлера   , а также японских или раннекитайских художников, изображающих прибрежные ландшафты!

“Широкая” русская натура, у которой иные задатки, сохранила подвижный образ восприятия границы, возможно, благодаря атмосфере северного леса; этот образ — продукт скорее подзольной зоны   , чем черноземной на Украине и в просторах степи со свойственным им смешанным душевным настроем.

Следовательно, сравнительные наблюдения за границей и здесь необходимы в переносном смысле! Они побуждают к особой тонкости, где речь идет о культурно‑географическом чувстве границы . Здесь существуют в особенности религиозно‑географические и церковно‑организационные разграничения, которые обнаруживают тонкий инстинкт пограничных исследователей, чья многогранность может побудить к обобщениям. Исследования Вюста о трансформации буддизма в ламаизм   при переходе большой естественной границы   — Гималаев, различное поведение церкви в отношении образования церковных приходов в горах и на равнине служат указанием на то, как следует проводить такие исследования. Следует учитывать и наслоения культур, на что обращает внимание Понтен в своих художественно‑географических изысканиях   . [с.115]

Где, к примеру, можно разграничить замедленный ритм образа действий, характерный для особенно устойчивых структур горных стран (как показывают новые швейцарские исследования в области искусства) по отношению к пространствам с нормальным ритмом развития? Где эти нормальные пространства снова находят границы с пространствами, у которых опережающий в разрезе времени темп культуры, как собственно долины Рейна и Роны и части средиземноморского побережья?

Культурно‑географические симптомы часто выдают куда более ощутимо, чем политические, грядущие политические переносы границ и переоценки, и я пытался это проследить в “Geopolitik des Pazifischen Ozeans” для тихоокеанского региона.

В свете сказанного политическое чувство границы  (чувство такта в соприкосновении!) представляется нам, пожалуй, привитым воспитанием своеобразием индивидуумов и народов. Кто хочет этому содействовать, должен по необходимости, испробуя все дополнительные средства, выходить за пределы чистого наблюдения за властью и искать прежде всего в политическом силовом поле Земли образцы в высшей степени утонченного периферического ощущения пространства незаурядной личностью государства, воплощенного во всех отдельных ячейках государственного строительства, а не только, как чаще всего, в отдельных частях народа, сословий и классов. Такой образец с завидной силой обнаруживается в Японской империи, и это я пытался доказать в вышедшей под тем же названием книге   .

Трудности, которые сохраняются в распространении чувства общности целой нации в отношении ощущения границы (например, из‑за такого внутреннего своеобразия структуры, как замкнутость жизненного пространства в Германии), для географического исследования вполне постижимы. К счастью, это и пути воспитания к их преодолению, иными словами, ощущение границы индивидуумом  и массой  в своем взаимодействии доступно не только социологическим и психологическим методам исследования, но и чисто географическим с особым коэффициентом полезного действия   .

Необходимо при этом вспомнить, например, о восприятии климатических рубежей Гельпахом, изложившим свои наблюдения в основополоагающих научных исследованиях, посвященных “геопсихическим явлениям”. Эти наблюдения близки каждому знатоку, сопоставляющему собственное земное пространство и отдельные чуждые ему по своей сущности пространства. Разумеется, такие исследования находятся лишь в самом начале; еще недостает важных наблюдений. [с.116]

Но почин сделан! Что он может быть положен географическим, а не только геофизическим, метеорологическим методом, показывает, например, труд Гейма об особенностях ветра, подобного тому, который возникает только на окраине Альп, высоко над морем, на подходе к холмогорью, следовательно, совершенно отчетливо географически “отграничено” возможное место его возникновения благодаря такому своеобразию. Опираясь на отдельные строительные камни, можно найти путь к рассмотрению индивидуального и массового психического ощущения в связи с давлением на периферические органы жизненной формы по аналогии с геопсихическими явлениями, которые нельзя отвергать и для культурно‑географических и политических напряженное! ей, таких, как примеры блокады (изоляции), и для опасностей внешнеполитического приближения границы.

В подобной воспитательной работе, конечно, требуется высшее слияние образного воздействия искусства с научным обучением — и это слияние выступает в достойном похвалы, возникшем без особых усилий, зрелом, насыщенном серьезнейшей наукой произведении А. Гейма, написанном им в последние годы жизни. Оба направления могут идти рука об руку лишь по узкому скальному гребню, и срыв то в фантастику и мистику, а то в поучительную трезвость уже не возникает в сознании как психически действенная опасность. Постоянно настороженная творческая совесть создателя, предварительная научная работа должны предотвращать такой срыв. Наивысшая личная “деликатность”, с одной стороны, хорошее знание “психологии толпы” и силы, поднимающей энергию, тонус, возбудимость, настроение индивидуума — с другой, — предпосылка для эффективной способности воспитания чувства границы в нациях.

Совершающаяся на инструменте творческой силы воображения игра (imagination creatrice) — чтобы не вызывать крайнего раздражения при ином творческом воображении — предполагает тончайший научный контрольный аппарат создателя. “Настройка и результат”   , взаимосвязь которых следует рассматривать не иначе как интуитивную при формировании предпосылок искусного воспитания, — таковым является создание атмосферы для геополитического отдаленного чувства! — должны быть приведены в тончайшее равновесие. Следствием этого будет плодотворное, убедительное, основанное на философском знании и все‑таки ведущее к практическим делам, к боевому участию как личности, [с.117]  так и масс воспитание чувства границы. Наконец, оно может помочь предвидеть натиск на границу отдельных лиц, групп и масс.

Лишь в таком случае воспитание становится осознанным возвратом к инстинкту самосохранения — на более высоком уровне! [с .118]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.112) Uyehara G. E. The political development of Japan 1867‑1909. London, 1910. В своем весьма характерном введении о психологии японского народа и его позиции по вопросу о границе Уэхара пишет о “напоминающей дракона конфигурации [Японских] островов”, которую запоминает как абсолютно убеждающее очертание каждый школьник; об “инстинкте самосохранения” и о том, что “японский народ инстинктивно ощущает любую опасность, угрожающую его национальному существованию, потому что в сознании его страна всегда представляется господствующей. Это не означает какое‑то постоянное предостережение или раздражение против какой‑либо другой нации”.

 

 (c.112) Hellpach W. Geopsychische Erscheinungen. 2. Aufl. Leipzig. 1917. (c.112)

 

 (c.112) Solch J. Die Auffassung der naturlichen Grenzen in der wissenschaftlichen Geographie. Innsbruck, 1924.

 

 (c.113) Ratzel F. Die Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten // Petermanns Mitteilungen. 1896; Idem. Politische Geographie. 3. Aufl.; Antropogeographie, Bd II.

 

 (c.114) Buhler J. Die Germanen in der Volkerwanderung. Leipzig, 1922.

 

 (c.114) Jung H. Romer und Romanen in den Donaulandern. Innsbruck, 1877; Bidermann H. J. Romanen und ihre Verbreitung in Osterreich. Graz, 1877.

 

 (c.114) Borchardt R. Prosaschriften. Berlin, 1920.

 

 (c.115) Ratzel F. Politische Geographie. 3. Aufl. S. 179.

 (c.115) Wust W. Der Lamaismus als Religionsform der hochasiatischen Landschaft // “Zeitschrift fur Geopolitik”. 1924. Bd I. S. 295.

 (c.116) Ponten J. Anregungen zu kunstgeographischen Studien // “Petermanns Mitteilungen”. 1920. S. 89‑90.

 (с.116) Haushofer K . Das Japanische Reich in seiner geographischen Entwicklung. Wien, 1921.

 (с.116) См., например, Campeano .  Militar‑Psychologie. Bukarest, 1904; Ribot. L'imagination creatrice. Deutsch. Bonn, 1902.

 (с.117) Намеки Рибо в книге “L'Imagination creatrice” касательно отношения прирожденных крупных лидеров, как Наполеон, к использованию этой силы, чтобы вывести людей за пределы своих границ, возвысить ощущение привлекательности естественных и искусственных границ, могли бы быть, как доказывает переписка Наполеона или его становление (см.: Colin . Education militaire de Napoleon), очень ценными для воспитания чувства границы. Аналогичные примеры дают жизнь и деятельность лорда Керзона, его размышления об индийском “гласисе”, воспитательная работа Мэхена в Соединенных Штатах относительно морских пространств американского Срединного моря и Тихого океана, а также упомянутый ранее труд Е. 'Гэно “La frontiere” (“Граница”).

 Алеманны — известное с конца III в. римское название германцев, живших в верховьях Дуная и Рейна. Гельветы — кельтский народ, первоначально занимавший территорию между Майном, Неккаром и Альпами. С течением времени были романизированы, со II в. н.э. это имя не упоминается. [с.118]

 Иордан — историк VI в., автор ценного сочинения “De origine actibusque Getarum”, посвященного истории готов. Готы в III‑IV вв. представляли собой весьма активную историческую силу на северо‑восточных рубежах Римской империи, основное звено в сложной цепи процессов, именуемых Великим переселением народов. [с.118]

 Гепиды — восточногерманское племя (первоначально часть готов), развившееся в самостоятельный народ. Около 270 г. при короле Фастиде переместились к границам римской провинции Дакия. Около 400 г. были покорены гуннами. [с.118]

 Северин (ум. 482), причислен к лику святых. В 454 г., уже в зрелом возрасте, пришел из Паннонии в Норик. Возглавил его оборону против германцев. Норик — область кельто‑иллирийских племен, занимавшая приблизительно территорию современной Австрии, с II в. подверглась опустошительным набегам соседних племен. В VI в был занят славянами, часть его отошла к Италии. [с.118]

 Тернер Уильям (1775‑1851) — британский художник, один из крупнейших английских пейзажистов, великолепный акварелист, своими колористическими исканиями во многом предвосхитивший импрессионистов. Уистлер Дж. (1834‑1903) — американский художник. [с.118]

 Буддизм — одна из трех (наряду с христианством и исламом) мировых религий. Возникла в Древней Индии в VI‑V вв. до н.э. Ламаизм — тибето‑монгольская форма буддизма. [с.118]

 

ГЛАВА XII

 

ИСКУССТВЕННЫЕ ГРАНИЦЫ

 

Возвысить полное жизни современное понимание сущности границ и привлекательное восприятие естественных и искусственных границ индивидуумами, группами, нацией в целом мы признали наиважнейшей целью в воспитании чувства границы. Достигнув этой цели, такое воспитание должно в конечном счете воплотиться в более высокое осознание принадлежности друг другу, в более сильное чувство единства жизненной формы всего народа, даже в почти телепатическую чуткость отдаленной пограничной опасности, что мы наблюдаем в Японии. Только тогда народ способен и в более высоких рамках организации части Света или человеческой общности в целом вносить свой вклад в мировую культуру как сплоченный, отграниченный природой и искусством характер, а не как шизофреническая личность, чье достижение при всей гениальности будет в конце концов развеяно ветром и сломлено целенаправленным инородным нажимом на границе.

Что такое возвышение возможно без околичностей для естественной, данной природой границы средствами географии, географии культуры или экономической географии, явствует из имеющегося у нас опыта. В отдельных, особенно характерных проявлениях — водораздел, крупная река, горы, растительный пояс и т.д. — такую возможность все еще приходится исследовать, тогда как для моря и анэйкумены она уже налицо. Труднее обстоит с вопросом относительно понятия “искусственная граница” . Может ли пройти мимо этого географ, задача которого объяснить все изначально находящиеся в пространственной связи с поверхностью Земли явления и их обратное воздействие на преобразование этой поверхности? Может ли он сказать, что их объяснение — лишь дело политики, экономической науки, наконец, таможенника или пограничного контролера? Или же он не должен все‑таки пытаться на более высоком уровне, исходя из, пожалуй, единственного, действительно еще всеобщего образования нашего поколения — географического, дать объяснение, описание  по крайней мере в таких минимальных пределах, когда вступают специалисты с их профессиональными разъяснениями? Это ключевой вопрос данной главы!

Естественный ландшафт и культурный ландшафт, подверженные частому распаду , кажутся вечным беспокойством, лежащим в основе проблемы учения об искусственных границах . Насколько широко, согласно Зупану   , можно [с.119]  обозначить искусственные границы в качестве “невидимых”? Границы, которые все же сильно разделяют как данное Землей в своем влиянии на властные, культурные, правовые жизненные формы, границы, которые при видовых и расовых различиях определенных преобладающих типов даже в переходных ландшафтах переносятся из жизни на карты, могут ли они быть объяснены по своему месторождению как разделительные зоны, которые как границы культурного круга, как искусственные географические разграничения ставят культурно‑морфологические, но разрешимые картографически проблемы?

Предметом весьма обширной научной проблемы, инициированной Пассарге, несомненно было бы сведение воедино и сопоставление всех префиксов [к слову] география   и их комментирование. Фактически немногие проявления жизни при описании их географически нельзя дополнить впереди стоящим словом “география” как составной частью, а именно: антропогеография (Antropogeographie), география архитектуры (Architekturgeographie), география народонаселения (Bevolkerungsgeographie), география строительных материалов (Baustoffgeographie), география торговли (Handelsgeographie), военная география (Militargeographie), география растений (Pflanzengeographie), география искусства (Kunstgeographie), география культуры (Kulturgeographie), религиозная география (Religionsgeographie), география колонизации (Siedlungsgeographie), география городов (Stadtgeographie), география животного мира (Tiergeographie), география средств сообщения (Verkehrsgeographie), география укреплений (Wehrgeographie) и экономическая география (Wirtschaftsgeographie). Это — всего лишь несколько общепринятых вариантов, выбранных из многих!

География океанов (Ozeanogeographie), география морей (Geographie der Мееге), география континентов (Geographie der Festlander) и многое другое только из‑за неуклюжести словообразования защищены от подобного применения; но в смысловом отношении существуют и они. Аналогичным образом можно было бы поступить при подборе общепринятых выражений для искусственных границ путем присоединения впереди стоящих составных частей к слову “граница”. Например, уже прижились внутренняя таможенная граница (кит. Likin), “линия”, финансовая граница, военная граница, укрепленная граница, правовая граница, морская таможенная граница и внешняя таможенная граница. Граница территориальных вод, рыболовная граница, граница между прибрежным, внутренним морским рыболовством и рыболовством в открытом море в их связи с дальностью стрельбы артиллерии, границы “дрейфа”, салюта, граница запретной зоны для подводных лодок, твердые санитарные границы — все они, как мы видим, в новейшее время играют слишком серьезную, важную роль, чтобы пристальнее рассмотреть их возможное, стремительно вспыхнувшее значение, оспорить их объективность, тем не менее называя все это “искусственными границами”. [с.120]

Особенно противоестественные внутренние границы можно описать как “чисто административные границы” и таким образом мягко уклониться от окончательного обесценения с географической точки зрения, которое они в противном случае испытали бы. Зупан хотел представить внутренние границы лишь как “законодательные” (legislative), как будто этим было бы легче оправдать сумасбродство при проведении границы, чем самой географией, если она устанавливает границы, не выдерживающие критического взгляда естественных наук.

К сожалению, и здесь фактически также обнаруживаются постоянные переоценки , и география с ее арсеналом средств прилагает все усилия, чтобы поспеть за быстрыми переменами облика культурного ландшафта, например, в индустриальных районах. Старый метод съемки местности давно несостоятелен; на помощь должна прийти аэрофотосъемка. Так, в этой постоянной переоценке становится типичным не только перенос дальности стрельбы артиллерии  от нескольких сотен метров до нынешних 128 км — от побережья до противоположного побережья, — т.е. увеличение до 256 км, в два раза, но и рост промышленной зоны, границы большого города. Постижение этих перемен экономическая география все же не может с уверенностью уступить одной только экономической науке, совершенно не вооруженной картографическими инструментами для их учета.

Предвидя такие практические случаи, навязываемые нам вызовом времени, мы можем во всяком случае подойти исторически и к развитию искусственных границ.  Тогда уже в собирательстве и ранней культуре можно обнаружить необычайно раннее проявление маркшейдерских прав, и сегодня все еще запечатленных в сборе ягод и грибов, в сборе плавника. Быстрый подъем приводит к весьма усовершенствованным, но все же хорошо узнаваемым по признакам охотничьим и рыболовным границам, границам степных выпасов с их летучими, галопирующими кочевниками; рубежам предполий защитного леса наших предков, еще и сегодня проходящих вокруг африканских государств, которые вряд ли заметит не занимающийся охотой. Жители лесной зоны охотно ищут охраняемые рубежи , кочевой народ — границы сношений  и при искусственных формах границы; древний обычай накладывается и на искусственное образование! Наилучшим образом запечатленные типы мы находим, следовательно, там, где в чистом виде сохранился контраст лесного, степного и лёссового ландшафтов с более редкими саванного типа древесными насаждениями (Hart). Наряду с этим существуют переходные страны, где необычайно трудно провести научно обоснованные искусственные границы, как мы это установили, исследуя романо‑германскую культурную границу, как это произошло с германо‑польской культурной границей   , [с.121]  русско‑польской и другими на линии Керзона   перед Рижским договором   .

 

Линия Керзона и пограничные вожделения Литвы

 

Особую географическую привлекательность имеет вопрос, насколько широко реальные культурные границы можно представить как искусственные. Ведь часто они существуют в “культуре” в узком смысле, например достаточно зримо уже в обработке земли — контраст выпаса и пашни, влаголюбивой и суходольной растительности (рис — просо) — и время от времени находятся в неразделимом взаимодействии с искусственно созданными границами, например германский хвойный лес — с Лимесом длиной 542 км, монгольские выпасы открытой степи — с Китайской стеной протяженностью 2450 км. В обоих случаях искусственная граница, запечатленная на Земле, была одновременно связана с рубежами культур: римской и китайской [с.122]  системами сельского хозяйства, с одной стороны, и германским кочевым производством на лесных и лёссовых поверхностях и монгольским в открытой степи — с другой.

Религиозно‑географические границы или, точнее, границы мировоззрений, доступные пониманию с точки зрения общественных наук (социологические) и все же одновременно запечатленные Землей, ею определяемые (геополитические) — как они проявляют себя  в пространстве, так что они должны быть восприняты и учитываться географией, — сколь тягостным для них может быть взаимообогащение?

Прежде всего здесь есть определяемая землей, выросшая на почве форма культового места, храмового сооружения, могильника, ступы, мечети, могущественной ортодоксальной церкви с куполами и греческим адитоном, ранней римской церкви, развившейся из базилики   ; здесь существуют в соперничающих религиях столь примечательные контрасты, как между буддийской терой и синтоистской мией   в Японии или между постройками ислама и дравидийской культуры Индии, что — наряду со множеством мелких святынь — придает конструкции пограничного рубежа вполне доступный пониманию важный географический отпечаток.

Далее, существуют местные градации священных фигур, например типа Будды, распятия, заменяющей символы иератической плоской декорации ислама. Эти градации указывают, как далеко распространялись культурные покровы, вплоть до культурного слоя, оставленного ими, который все‑таки должен быть также обозначен картографически, отмечен границами и осмыслен, подобно определенным видам могильников с их предметами культа.

Имеются настоящие сухопутные границы, проведенные антропогеографическими рунами самых разных культурных кругов: Турфан   , Гвалиор   , Ангкорват   , Илион (Троя)   , где, сняв напластования культурных слоев, можно было бы установить отдельные проявления границ.

География не должна упускать из виду даже обозначения границ блуждающими по Земле носителями знаков рубежей, запечатленных, к примеру, в определенных предпочтительных видах животных или в различиях людей, как отличаются в Индии друг от друга те, кто почитает Шиву, а кто — Вишну   .

В данном случае внутри тех же самых рас проложена четко узнаваемая широкая искусственная граница между группами людей, которую обычно прокладывают расовые различия между расами. Знание этих границ даже в отдельном случае должно было бы заставить географию и политику остановиться на этом. Есть, однако, много случаев, и они встречаются по всей Земле, — не только, скажем, семито‑арийский антагонизм, противостояние цветных против белых, кровных японцев протв айнов и эта   , малайцев и полинезийцев — жителей побережья против ториадья   — обитателей внутренних районов в Тихом океане, которые являются одной из наиболее распространенных [с.123]  политико‑географических сил, вызывающих напряженность, противопоставляя типы людей, расы, виды, касты и в конечном счете личности.

Даже такое различие, как его изволила признать, например, “Манчестер гардиан” (июнь 1922 г.), а именно противоположность между людьми алчными, жаждущими владеть (possessive men, men of property, of a having nature)   и людьми робеющими (unpossessive men)   , причем в довершение всего жаждущий приобретений тип вовсе не совпадает со стремящимся владеть — было бы, вероятно, весьма доступно картографической, отграничивающей деятельности. Согласно этой точке зрения можно было бы наверняка отграничить как отдельные, так и общественные группы, нации. Естественно, с такой точки зрения подлежали бы разграничению и эпохи (“Викторианский век”   , “Сага о Форсайтах”).

Как противостояли друг другу, скажем в Бисмарке и Лассале повелитель и пособник власти, в качестве совершенно понятных ведущих типовых групп населения и предостережения сохранить социологические границы “дружественно связующими”, этому учит отношение Бисмарка к Лассалю в позитивном и негативном смыслах   .

Проведение искусственных границ между невесомым, имеющим к ним отношение, — высокое искусство, которому мы можем во многом поучиться у оппонентов и у географии культуры с ее новыми и смелыми методами. “Африканский атлас” Л. Фробениуса определенно является примером смелой, культурно‑географической решимости в поиске и установлении границ, при которой, разумеется, все встает на самородность основ! Фактически нам необходимо иметь культурно‑географические и экономико‑географические основательные карты , затем атласы в таком объеме, какой в обозримое время недостижим (к этому идеалу ближе всего подошли Соединенные Штаты с их колоссальными денежными ресурсами), чтобы с их помощью получить такие данные для проведения искусственных границ, которые обеспечили бы верное с точки зрения границ мировидение.

Все же трудность задачи не дает основания на длительное время отказаться от ее решения лишь в пользу столь несовершенной эмпирики, где ныне возникла слишком широко открытая наукой брешь. Именно интенсивная разработка искусственных границ во время войны выдающимися представителями географии показывает все‑таки наряду с их готовностью помочь и осознание упущений! Однако она показывает в послевоенной работе и несомненный поворот к лучшему, поворот, которому тщетно противятся отдельные представители старых школ. [с.124]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.119) Supan A. Leitlinien der allgemeinen politischen Geographie. Leipzig, 1918.

 

 (с.121) Hanslick. Kulturgrenze und Kulturzyklus in den polnischen West‑Beskiden. Gotha, 1907. “Petermanns Mitteilungen”. Erg.‑Heft 158; Grund. Der Kulturzyklus an der deutsch‑polnischen Kulturgrenze Wien, 1918; Preasent H Russisch — Polen // “Petermanns Mitteilungen”. 1914. II. S. 259; Kaindl R.F. Grenze zwischen west— und osteuropaischen Kultur Karte I // “Petermanns Mitteilungen”. 1917. S. 6.

 

 Здесь несовпадение немецкого и русского языков: в немецком языке все перечисленные виды “географии” пишутся слитно. [с.124]

 

 См. примеч. 36. С. 46. [с.124]

 

 Рижский мирный договор 1921 г. подписан после окончания польско‑советской войны 1919 — 1920 гг. По Рижскому мирному договору была установлена граница, передававшая Польше Западную Украину и Западную Белоруссию. Договор действовал до 17 сентября 1939 г., когда в связи с распадом Польского государства были аннулированы все договоры и соглашения, заключенные с Польшей. [с.125]

 

 Ступа — монументальное сооружение буддийского культа в виде полусферы, иногда снабженной шпилем; известны в ряде стран Востока — Индии, Индонезии, Бирме, Монголии и др.

Греческий адитон — священная часть храма, алтарь, у древних — жертвенник.

Базилика — прямоугольное вытянутое здание, разделенное внутри продольными рядами колонн или столбов на несколько частей — нефов. Средний неф обычно выше боковых. У древних римлян базилика служила для целей с массовым участием — торговли, суда и т.п. Впоследствии в форме базилики строились христианские храмы. [с.125]

 

 Мия (дзинту) — синтоистское святилище, связанное с императорским домом. [с.125]

 

 Турфан — город в Синцзян‑Уйгурском автономном округе (Северо‑Западный Китай, в горах Тянь‑Шаня), к юго‑востоку от г. Урумчи. Главные достопримечательности — мечеть Сугон и остатки древнего города Гаошан, который в период 200‑400 н.э. был центром процветающей цивилизации. [с.125]

 

 Гвалиор — город в Северной Индии, знаменит своей крепостью (525 г.), включающей дворцы, храмы и святилища. [с.125]

 

 Ангкорват — самый выдающийся памятник кхмерской культуры эпохи расцвета Кхмерского государства. Комплекс монументальных архитектурных сооружений, храмов, дворцов, созданных неизвестными зодчими. [с.125]

 

 Троя (Илион) — древний город на северо‑западе Малой Азии. Известен по древнегреческому эпосу. Обнаружена в 1870‑х годах немецким ученым Генрихом Шлиманом при раскопках холма Гиссарлык. [с.125]

 

 Вишну — один из главных богов индусского пантеона, бог Солнца и хранитель всего живого. Шива — один из трех верховных богов (наряду с Брахмой и Вишну) в брахмаизме и индуизме. [с.125]

 

 Айны и эта — представители коренных племен, населявших преимущественно северную часть Японских островов и Курильской гряды. [с.125]

 

 См. примеч. 17. С. 67. [с.125]

 

 Собственнический, владеющий собственостью, обладающий таким характером (англ .). [с.125]

 

 Не собственник (англ .). [с.125]

 

 Речь идет о времени правления английской королевы Виктории (1819‑1901), которое составило целую эпоху британской истории, получившую название викторианской (1837‑1901) и ставшую своеобразным символом, олицетворявшим мощь Великобритании. После смерти Виктории Англия вступила в новую эпоху, когда ее казавшиеся незыблемыми принципы были поставлены под сомнение ее соперниками. [с.125]

 

 Бисмарк Отто фон (1815‑1898) — князь, государственный деятель и дипломат Пруссии и Германии. Провел объединение Германии под главенством Пруссии с помощью династических войн (“железом и кровью”).

Лассаль Фердинанд (1825‑1864) — немецкий писатель, политик, основатель Всеобщего германского рабочего союза. Лассаль полагал, что мирной легальной агитацией за введение всеобщего избирательного права, за устройство производительных ассоциаций можно постепенно превратить Прусское государство в так называемое свободное народное государство. Находился в тайных сношениях с Бисмарком. [с.125]

 

ГЛАВА XIII

 

ГРАДАЦИЯ ПОГРАНИЧНЫХ РУБЕЖЕЙ ПО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВАЖНОСТИ, ВЕЛИЧИНЕ И ЦЕННОСТИ ПРОСТРАНСТВ, ПОДЛЕЖАЩИХ РАЗГРАНИЧЕНИЮ

 

Если мы попытаемся определить достоинство и значение границы по политической важности, величине и ценности подлежащих разграничению пространств, то ближе всего подойдем к общепринятым понятиям границ частей Света и земного пространства, границ империи и государства (с проблемой наднациональных связностей), границ земель, провинций и округов (обремененных территориальной проблемой), наконец, границ поселений, которые снова разделяют аналогичные или противоположные поселения на два больших типа городской и сельской границ, где обнаруживает свой злой умысел в результате жесткого, дисгармоничного импульса урбанизма проблема разрастания городов за счет сельской местности   .

Однако мы сразу же признаем, как мало говорят нам эти широко распространенные понятия, как они в сущности относительны, ибо могут быть изменены извне в результате соответствующего международно‑правового, государственно‑правового процесса и местного законодательства буквально одним росчерком пера, хотя и не без того, чтобы по‑иному использовать самые мелочи в их биологической самобытности. Здесь животрепещущий вопрос между абсолютным и относительным действием. Естественно, мы можем просто вычислить грубую механическую величину давления на границу из глубины подлежащего защите пространства   и, показав его составные части, сравнить давление‑частное (Druckquotienten)   .

Но уже здесь начинается несоответствие между шириной и глубиной пространства и не связанной с этим плотностью населения, кинетической энергией, а она способна столь серьезно изменить его ценность, что при менее обширном пространстве может быть намного более мощной и обладающей большей силой инерции, чем при более обширном, и действующей иначе, сообразно тому, как укреплен соответствующий “хинтерланд”, пространство которого, естественно, снова разделено на прочные [с.126]  структуры округов и ячеек, так сказать, поперечными перегородками или же не разделено и безбрежно переполняется населением.

Если мы попытаемся выяснить правдоподобные границы частей Света, или частей мира, следовательно, границы пространства самого крупного масштаба, то умаляется значение некоторых известных в истории зон борьбы: Геллеспонта, Босфора, Геркулесовых столбов   , Урала, Кавказа, зоны Суэцкого канала (Пелузий   и Газа   с их серией битв) и “ворот слез” (Баб‑эль‑Мандеб)   , перешейков между Северной и Южной Америкой, не только уже проглоченной Севером [т.е. США] Панамы, но и Никарагуа — столь оспариваемых в 1927 г., — Теуантепека   . Равно как и знаменитой “линии Уоллеса”, ожесточенная борьба за которую ведется до сих пор, естественно лишь в сфере науки, и которая хотела отграничить географически в австрало‑азиатском Срединном море современную “Terra Australis”, животный и растительный мир Азии, — смелая, теперь почти безнадежная попытка. Плотность населения Юго‑Восточной Азии и незаселенность Австралии позволяют, конечно, подозревать здесь не только зону научных сражений будущего.

А разграничены ли части Земли, части Света так, как это мы спокойно делаем по‑школьному? Продвигаясь от одного океанографического рубежа к другому, мы свыкаемся с распространением тихоокеанского типа вокруг Зондских островов далеко в Индийский океан, который обычно считается самостоятельным пространством. Мы признаем течения Босфора в сущности лишь затопленной речной долиной, Дарданеллы, Гибралтарский пролив, а не только искусственные Суэцкий и Панамский каналы   , которые нужно рассматривать в совокупности не просто благодаря изобате или фарватеру, — отделимыми канальными зонами. Мы обнаруживаем в сущности физически не разделимую, сообщающуюся поверхность воды, сливающиеся культурные границы и другие антропогеографические образования, продолжающиеся по ту и другую сторону, не изолированные водотоком естественные условия существования, как Новые Кордильеры, пояс пустынь Старого Света, африканский метод ирригации в качестве хозяйственно‑географической необходимости по обе стороны Гибралтарского пролива и дальше в направлении Испании   .

Итак, даже у границ, представляющихся нам сквозь тысячелетия традиционными и устойчивыми, мы видим крупные формы, которые охватывают весь земной шар и лишь локально на протяжении всех разграничений играют взаимопроникающую роль важного малого крепостного укрепления (Kleinfestigungwerk). Напрашивается мысль о том, что только охватывающие Землю планетарные крупные формы, подобные растянутым дугам западной части Тихого океана, молодым горным цепям Старого и Нового Света, огромным частям моря, как [с.127]  Атлантическая расселина, имеют право постоянно разделять большие части Земли.

Зоны боевых действий на границах континентов

 

Но подобное внутреннее разделительное право и связанная с ним сила отграничения не подошли бы соответственно таким формам, какие обязаны своим существованием скорее местным капризам природы, как и человечества, чем крупным закономерностям. Однако развитие человечества, устанавливающего границы своих крупных пространств, происходило, к сожалению, не согласно столь широким географическим представлениям. Прежде долгое время на нас наводили ужас географические представления, какие недавно получены передвижением “крепостей (замков) страны” (Landfesten), изменением казавшихся незыблемыми, терпимыми рубежей на таком пути, чтобы и это считать лишь возможным или дискуссионным. Итак, приводящий нас в замешательство избыток пограничных оборонительных сооружений на малом пространстве все же приятнее, чем внушающее тревогу общее правило, из которого проистекают последние и самые второстепенные практические случаи; а именно избыток, который от упомянутых выше планетарных пограничных проявлений опускается до уровня топографически доступной пониманию малой формы, до технически управляемого, столь привычного сегодня разграничения, например между сельскохозяйственной, лесохозяйственной, садоводчески используемой землей, до спора о стоимости полезной сельскохозяйственной земли и своеобразии строительной площадки на периферии большого города, вытекающего из абсолютно фиктивных мнений о цене.

И здесь на повестке дня переоценка ценностей. Стоит лишь вспомнить о тех маленьких алеманнских сельских общинах, которые, не обладая прозорливостью, некогда разделились вблизи водопада Шафхаузена   чисто межевой границей и затем внезапно испытали, сколь глубока пропасть между участием в мировой войне и нейтралитетом, между приятным изобилием и голодом, между свободой мировой торговли и блокадой части мира, пропасть, образовавшаяся на границе их полей, которая прежде все же была проложена для другого, а не для такого разделения. Или же уясните себе, что еще и сегодня большая часть жителей баварского происхождения враждебно противостоит переоценке своей границы с Богемией — от внутренней границы к расовому рубежу, своей границы по реке Зальцах — от границы округа к имперской границе. Она все еще не понимает, что здесь не должны больше проходить ставшие небезобидными рубежи между добрыми соседями, а внушающие недоверие, подлежащие охране границы рас, земель и государств. Или же посмотрите, как граница Ялу — Тумыньцзян   в Корее в течение одного поколения из бывшего в раннем средневековье пограничного предполья между культурно‑родственными областями стала тщательно охраняемой границей островного государства [т.е. Японии] против двух огромных континентальных держав, из едва обозначенной переселением туда‑сюда, [с.129]  свободно передвигаемой линии — хорошо охраняемым рубежом между в корне различными политическими и экономическими системами!   

А как вести себя со скрытыми, внутренними границами — если даже ценность политических внешних границ, невзирая на глубину пространства, вдруг претерпевает такое изменение?

Какой здесь порядок? “Легислативное” (законодательное), “историческое” или же “биографическое” определение внутренней границы вплоть до самых незначительных политических пространств и расчлененных пространств? Здесь, пожалуй, лучше всего стоит на страже по отношению к противоестественному, абсолютно гибельному для народа коварству осознание того, что нет и не может быть абсолютно заброшенного места в некоей жизненной форме и даже в столь маленькой ячейке, которая не является ответственной ее частью. Нигде не сказано, что именно данное окружное управление, данная община — часто поспешно и бестолково разложенные на зеленом столе согласно частноправовому удобству — ни за что не станут ответственной частью, уязвимым местом границы великой державы, культурным рубежом между крупными расами, брешью в торговых системах и хозяйственных организмах, контрабандным центром мирового хозяйства, политической пробоиной, ведущей государственный корабль к потоплению.

В свете этого рассмотрения перед нами предстает важность строительства государственных структур в отдельности, превосходства прочной ячейки  жизненной формы, построенной как водонепроницаемая система, в противовес ячеисто‑рыхлой, неустойчивой, федералистски расслабленной системе, а с другой стороны — сверхцентрализованной и окостеневшей.

Обладающий верным инстинктом народ должен так построить каждую мельчайшую ячейку, чтобы ее граница была способна однажды стать границей самой крупной жизненной формы Это обеспечивает только “водонепроницаемая система”, надежно защищая от наводнения.

Какую долговечную силу имели и сохраняют еще сегодня французские провинции в противовес управлению (власти), произведенному Наполеоном разделению на департаменты, хотя оно было, пожалуй, хорошо продуманным централизмом. Это разделение в основном приводилось в порядок и обозначалось по системе рек, подобно весьма оберегаемому естественному качеству отдельных японских ландшафтов, в которых можно использовать карту водоразделов почти как административную карту. Здесь обнаруживается имманентная логика естественного разделения, если человек ее не перечеркивает! Гларус   , Фергана, Богемия, китайская провинция Цзянси также являются такими прочными бассейновыми государствами (Beckenstaaten) с границами по водоразделам.

Тем не менее вопрос о Бельфоре   показывает — как теперь усвоили во Франции, — что политико‑географические проблемы [с.130]  следует серьезно обсуждать и с географической точки зрения. Стремление прежде всего заполнить естественные ландшафты, принудительно выселить население одной долины (Talschaften), высокогорного плато, котловины и объявлять вне закона их границы — это подтверждается по всей Земле. Однако и границы населенных пунктов, городские границы (Верхняя Силезия — предостерегающий пример) должны были бы сооружаться именно так! Но как поздно была осознана эта сторона задачи городского строительства! Чрезвычайно поучительна большая сила сопротивления гармоничной с природным ландшафтом, в свои границы сознательно вросшей и встроенной Каринтии по сравнению с нынешней раздробленной, ослабленной Штирией.

Но в Каринтии нет даже средних городов с подвижным рабочим населением для использования в ее строительстве, подобных Грацу и Бруку. Мы видим, что сельское и городское население в целом по‑разному, а вернее инстинктивно, приспосабливается к проблеме границы. Инстинкт трудового населения в значительной степени тогда вернее, когда оно, как в Саарской области, является оседлым и даже имеет собственное небольшое владение. Поэтому закрепление труженика на земле — не только этическое, моральное и социологическое, но и государственно‑биологическое требование прочности границ с чисто материалистической точки зрения. Его следует поддерживать тем более там, где сохранение существования общей жизненной формы стоит на первом плане в государственно‑правовой мысли и восприятии. Нужно закреплять и создавать истинно коренное население, а не вечных странников, если вообще хотят углубленного, связанного с оседлым образом жизни отношения жизненной формы к жизненному пространству, на чем как раз делают акцент консервативные партии. Разумеется, оседлый житель в спокойные времена менее удобен, менее раболепен, чем не имеющий опоры; однако даже в самые бурные времена он тверже стоит на земле и умеет более крепко держаться за нее.

Следовательно, именно консервативные партии должны быть противниками сгона крестьян. Крепкое крестьянство и мелкие, но жизнеспособные домовладельцы и владельцы дворов с минимумом средств существования, не подлежащих, как в старом Китае, конфискации и закладу, — это наиболее созвучная основа для умного патрициата в духе жизнеустойчивой японской феодальной структуры, которая в силу прочности своего принципа yumei mujitsu   так долго сохраняет свой авторитет.

Какие именно опасности при новом разграничении Ирландского свободного государства с Ольстером   выявились в результате неумного обращения с ирландским сельским населением; с какой неоспоримостью Донегол, Литрим, Каван и Монахан оказывали давление на упрямо державшееся за Ольстер [графство] Фермана (с памятной битвой у местечка Эннискиллен)   и помогли там создать прямо‑таки немыслимо опасный выступ, которого тщетно пытались избежать иным проведением [с.131]  границы, но это не было осуществлено из‑за прочного устройства обжитых границ провинции.

Здесь хорошо сохранилась большая прочность старых границ провинции по отношению к более поздней границе большого пространства!

Но для нас, немцев, пожалуй, самый поучительный пример — ячеистая структура западной границы немецкой народной и культурной почвы, истинный кладезь благоразумия. Какими структурно прочными оказались в сравнении со структурно непрочными габсбургскими графствами и фогствами (вотчинами монастырей) Эльзасский союз десяти городов, граница имперского города вообще по отношению к чужеязычным миграционным потокам, как долго сохраняется отграниченное природой графство Зальм. Как совершенно по‑иному сохранился прочно запертым — несмотря на страдания — старый рейнский Курпфальц на обоих берегах Рейна по сравнению с более поздними образованиями — баварским Пфальцем   и конгломератом Бадена! Как покарало незнание геополитического факта, что все естественные границы пересекали Рейн, что особым выделением Рейнской впадины (Rheingraben) (конкуренция железных дорог, упущения в мостостроении и др.) играли только на руку противнику, для которого было важно разрушить естественную связь в единстве равнины Верхнего Рейна. Как жестоко отомстило то, что по хребту Вогезов вообще проложили биологически неверную имперскую границу, в то время как именно здесь для защиты равнины Верхнего Рейна следовало бы расширить анэйкумену, пойдя на жертвы в другом месте!

Чтобы, кроме того, продемонстрировать некоторые ныне ставшие известными “школьные” случаи и более древние особой международноправовой и биогеографической поучительной силы, обратим внимание, как в корне различно ведут себя океанское и приморское (litorale) японское государство и речное (potamische) и континентальное китайское по отношению к чужеземным опорным пунктам (Wachstumsspitzen) на их морских окраинах. Как заботливо поступала старая и поступает новая Япония, стремясь привязать к побережью и блокировать чужие опорные пункты, поскольку их нельзя отделить лагунами, как Осиму или Хирадо, лежащие на островах, или как Иокогаму. Напротив, как неопределенно отграничивает Китай концессии в Тяньцзине, Шанхае, Шанхайгуане, а также полунейтральную область Циндао!   

Как не подозревавшая возможностей чужеземного десанта Россия заботливо обустроила в Дайрене   (Даляне) именно то место против Порт‑Артура, где позднее высадились японцы. Как мало думал немецкий флот о защите “хинтерланда” Цзяочжоу   , против возможной угрозы оттуда. Как осмотрительно поступила Франция при новом расчленении важной территории Бельфора   . Как плохо проведено разграничение в Верхней Силезии, в Саарской области! [с.132]

Как прискорбно дает о себе знать недостаточно развитое пограничное чувство в вопросе Большого Гамбурга, — органическом, гармоничном проведении городской и земельной границ, какую жалкую роль играет оно при прокладке автомобильной дороги от Манчестера на Ливерпуль через 15 общин, из которых 4 традиционно городские, 2 имеют конституцию города, 5 застроены как город и 4 — как село, в вопросах роста Бирмингема, Ливерпуля, Плимута‑Девонпорта   , а также Большого Лондона, Берлина, Нью‑Йорка, Токио и треугольника городов Осака — Кобе — Киото, в вопросе Большого Шанхая.

Несомненно, мы стоим вообще перед ухудшением пограничных состояний, вызванным цивилизационным заблуждением стареющего жизненного и культурного круга, — все более растущей опасностью механизации, разрушения истинных культурных ценностей все тем же цивилизационным заблуждением.

Вчитайтесь в слова Бенджамена Анри Констан де Ребека   (1814 г.): “De l'esprit de conquete et de l'usurpation dans leur rapports avec la civilisation europeene”   , которые цитирует Монтейн в своем “Новом принципе международного права”. Конечно, против этого понимания самым ужасным образом грешит идея Монтейна о переселении народов и их жизненных форм по Земле — даже не осознавая этого, — представляемая одной из многих добропорядочных, страстных идей, которые появились после войны, причем и идеи Ратцеля были глубоко неправильно поняты.

Итак, именно этот вопрос приобретает все большую важность. [с.133]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.126) Урбанизм, разрастание городов является опасностью для разумной политики населения, которая кроется в однобоком росте больших городов и поглощении ими сопредельных земель и была осознана довольно поздно (см.: Ratzel  F . Die geographische Lage der gro?en Stadte // Kleine Aufsatze. Bd II. S. 437ff).

 

 (с.126) См.: Wagner H. Lehrbbuch der Geographie. 9. Aufl. Bd I. S. 830 — 831; Sieger R. u. a. Die geographische Lehre von den Grenzen und ihre praktische Bedeu‑tung. Berlin, 1925. S. 209‑210.

 

 (с.127) Brunhes J. L'lrrigation. Paris, 1902; Vidal de la Blache. Principes de Geographie humaine. Paris, 1923.

 

 Давление‑частное (Druckquotienten) исчисляется так: число жителей всех соседних государств, с которыми имеется общая сухопутная граница, делится на число жителей собственного государства. [с.133]

 

 Древнее название Гибралтарского пролива. [с.133]

 

 Пелузий — стратегически важный пограничный город к востоку от дельты Нила, который господствовал над военными и торговыми путями из Египта в Азию. Особое значение он приобрел в момент столкновения между персами и Египтом (VI в. до н.э.), а также во время борьбы Селевкидов и Птолемеев за господство в Палестине (III и II вв. до н.э.). [с.133]

 

 Газа — древний город в Южной Палестине. Издавна служил перевалочным пунктом в торговле между Аравией, Египтом и Восточным Средиземноморьем. В 332 г. до н.э. Газа была осаждена и захвачена Александром Македонским. [с.133]

 

 Баб‑эль‑Мандеб — пролив между Красным морем и Аденским заливом в Индийском океане шириной 27 км. Разделяет Аравийский полуостров и восточное побережье Африки. [с.133]

 

 Теуантепек — перешеек в Мексике между Атлантическим и Тихим океанами. Ширина около 200 км . [с.133]

 

 Суэцкий канал — судоходный канал длиной 171 км, без шлюзов, связывающий Средиземное море (г. Порт‑Саид) с Красным морем, сооружен в 1859‑1869 гг. Фердинандом Лессепсом, обеспечивает кратчайший путь для международного судоходства между Европой и Азией. В 1875 г. канал попал под контроль [с.133]  Великобритании. После 1888 г. Британия выступила гарантом нейтралитета статуса канала В 1956 г. национализирован Египтом.

Панамский канал, соединивший Атлантический и Тихий океаны (длина 80 км , ширина 150 м ), был открыт 15 августа 1914 г. Экономическое значение канала состояло в сокращении протяженности морских путей в Мировом океане. Но более важным было его политическое и военное значение. Стремясь обеспечить контроль над зоной канала, США требовали от Панамы ее отделения от Колумбии. 3 ноября 1903 г. Панама провозгласила свою независимость. 18 ноября 1903 г. был заключен американо‑панамский договор, согласно которому зона канала отдавалась в аренду США; под их контролем канальная зона находилась до 1979 г., когда она была возвращена Панаме. [с.134]

 

 Имеется в виду знаменитый Рейнский водопад, самый большой по ширине — 150 м — в Альпийской Республике. Шаффхаузен — город в кантоне одноименного названия в северной Швейцарии, присоединенный к Швейцарской конфедерации в 1501 г. (находится в анклаве, вдающемся в соседнюю страну на 20 км ). [с.134]

 

 Ялуцзян (кит . Ялу), Амноккан (кор .) — пограничная река между КНР и КНДР. Тумыньцзян (кит .), Туманган (кор .) — пограничная река между Китаем и КНДР, в низовьях между КНДР и Россией. Течет в узкой долине между Северо‑Корейскими и Восточно‑Маньчжурскими горами. [с.134]

 

 Имеются в виду Китай и Россия (СССР). [с.134]

 

 Глapyc — кантон в Швейцарии с административным центром того же названия. Население немецкоговорящее. [с.134]

 

 Бельфор — департамент Франции с центром того же названия в верховьях Рейна, на границе со Швейцарией. Административный центр Бельфор занимает стратегическое положение в горном проходе (так называемые Бургундские ворота) между Юрой и Вогезами. Символ города, напоминающий об осадах 1814, 1815 и 1870 гг., — громадный лев, высеченный из песчаника скульптором Фредериком Бартольди (1834‑1904), автором статуи Свободы в Нью‑Йорке. Бельфор имеет систему фортификаций, построенную военным инженером Людовика XIV Вобаном (1633‑1707). [с.134]

 

 “Видимость силы не есть сила, и действительная сила избегает видимости” (яп .) [с.134]

 

 С 1801 по 1921 г. Ирландия входила в состав Соединенного королевства. Англо‑ирландская война 1919‑1921 гг. привела к признанию временного отделения 26 графств Ирландии и образованию Ирландского свободного государства. В 1921 г. на основе компромиссного англо‑ирландского договора Ирландии был предоставлен статус доминиона Великобритании, за исключением Северной Ирландии, которая осталась под английским господством. В печати Северную Ирландию называют Ольстером (это 6 бывших графств бывшей ирландской провинции Ольстер: Антрим, Арма, Даун, Лондондерри, Тирон, Фермана). В 1937 г. Ирландское свободное государство стало суверенным (Эйре). [с.134]

 

 Эннискиллен — главный город графства Фермана (Северная Ирландия). В начале XVII в. город перешел во владение сэра Уильяма Кола. В 1613 г. город получил привилегии от английского короля Якова I и был заселен англичанами. [с.134]

 

 Пфальц — историческая область на юго‑западе Германии. Верхним Пфальцем называется территория в Баварии (в бассейне реки Дунай), в отличие от Рейнского, или Нижнего, Пфальца (ныне округ земли Рейнланд‑Пфальц). [с.134]

 

 См. примеч. 30. С. 45. [с.134]

 

 Далянь (Дальний) — порт в Китае на Желтом море. Дайрен — японское название. Был основан Россией под названием Дальний на территории, полученной ею от Китая во временную аренду на основе конвенции 1898 г. В 1904‑1945 гг. оккупирован Японией. Освобожден Советской Армией в августе 1945 г. [с.134]

 

 Цзяочжоу (иногда неверно называемая Киаочао) — бухта на южном побережье Шаньдунского полуострова. 14 ноября 1897 г. Германия высадила здесь свой десант, используя в качестве предлога убийство двух немецких миссионеров. 6 марта 1898 г. было заключено германо‑китайское соглашение, по которому Китай передавал Германии порт Циндао с окрестной территорией на побережье бухты Цзяочжоу на началах аренды сроком на 99 лет. В окружающей 50‑километровой зоне германские войска пользовались правом свободного передвижения, китайские же войска могли быть введены туда не иначе как по соглашению [с.134]  с Берлином. Одновременно цинское правительство предоставило Германии концессию на постройку двух железных дорог в Шаньдуне. Таким образом Шаньдун превращался в сферу германского влияния. [с.135]

 

 По условиям Франкфуртского мирного договора 1871 г. между Францией и Германией последняя аннексировала железорудный бассейн к западу от Тионвиля, взамен чего возвратила Франции крепость Бельфор. [с.135]

 

 Девонпорт — пригород Плимута в графстве Девон (Англия). [с.135]

 

 Констан де Ребек Бенджамен Анри (1767‑1830) — французский писатель и публицист. [с.135]

 

 “Дух завоевания и узурпация в их соотношении с европейской цивилизацией” (фр .). [с.135]

 

ГЛАВА XIV

 

О СТАНОВЛЕНИИ ГРАНИЦ

 

Если бы мы смогли, скажем, в духе Ратцеля и Мауля   увидеть органично ход становления границ в их географическом проявлении, развитии и возвратном образовании от неопределенного пограничного пространства к пограничному предполью, от него к пограничной полосе, к пограничной черте, к пограничной линии, то и для отграниченных пространств фактически можно было бы допустить, скажем в духе Шпенглера, нормальный рост и ранний расцвет, высокое развитие, поздний расцвет, увядание, гибель и распад всех отграниченных жизненных форм — вплоть до возрождения — как неудержимый, обусловленный законами природы процесс, в котором ничего нельзя было бы изменить. У нас был бы в крайнем случае выбор в признанном неизбежным закате культурного круга   сыграть роль внутренне устоявшего Марка Аврелия   , или смирившегося Луция Вера   , или сумевшего преодолеть крах Коммода   , или способствовавшего разложению, приведшему к развязке, Гелиогабала (Элагабала)   . Мы вынуждены были бы, возможно, еще позволить самим себе сказать в знак благодарности за нашу стоическую добродетель в стиле Марка Аврелия, что мы лишь остановили в сущности желательный закат. Но не столь схематически простым выглядит положение вещей при тщательном, детальном исследовании хода развития границ, если мы располагаем одной из увлекательных, проявивших интерес к географии и истории геополитических работ “Картины из германского прошлого” Фрейтага   , которая показывает борьбу между германскими и романскими народами к западу от Рейна и к югу от Дуная, — являясь примером того, как можно подойти к данной задаче полнокровно и плодотворно.

Прежде всего мы должны допустить, что вполне возможно как замедленное, так и ускоренное развитие сообразно различиям в способности отдельных лиц и народов оценить границы в истории именно вследствие более или менее верного понимания расами, как и индивидуумами, пригодности естественных рубежей в качестве границ. И в этом — еще одно обоснование планомерного пограничного воспитания!

Два убедительных примера в пользу этого имеются на Западе и Востоке Евразии в отношении все той же самой избыточной энергии номадов “оси истории” (“pivot of history”) — римлянин Юлий Цезарь и китаец Цинь Шихуанди.

Вероятно, характерно также, что у одиночек, как и у народов в целом, применение умно выстроенной теории границы может [с.136]  очень хорошо осуществляться другими личностями, отдельными или объединенными в группы общностями, и это доказывает использование греческой теории в практике строительства Римской империи, германской (а именно теории Ратцеля) в деятельности строителей Британской империи не менее значительно, чем сохранявшаяся со сменой поколений китайская пограничная практика Монгольской и Маньчжурской династий, индийская пограничная практика Великих Моголов, прошедших сквозь фильтр персидской культуры. Здесь даже были пространства и времена, когда благодаря посредничеству Тандхары   сомкнулись эллинистическо‑римский и китайский опыты укрепления границы.

Вероятно, в данном месте правомерно обратиться именно к опыту Юлия Цезаря и Цинь Шихуанди, оказавших влияние на ход становления границ, который без них протекал бы в совершенно ином темпе.

Как проницательно, опережая свое время, Юлий Цезарь распознал возникновение границы из пограничного предполья, позволяют видеть его знаменитые “Записки о галльской войне” (“De bello Gallico”), где он пишет: “Чем больше опустошает известная община соседние земли и чем обширнее пустыри, ее окружающие, тем больше для нее славы. Истинная доблесть в глазах германцев в том и состоит, чтобы соседи, изгнанные из своих земель, уходили дальше и чтобы никто не осмеливался селиться поблизости от них; вместе с тем они полагают, что они будут находиться в большей безопасности, если будут устранять повод для страха перед неожиданными набегами”   . Эту весьма практическую точку зрения великий римский геополитик подтверждает таким сообщением: “Свебы   , по получении точных сведений о римской армии, со всеми своими союзными войсками, которые они успели набрать, отступили к самым отдаленным границам своей страны: там есть огромный лес по имени Бакенский; он идет далеко в глубь страны и служит естественной стеной для херусков   и свебов против их нападений и разбойничьих набегов друг на друга. При входе в этот лес свебы и решили выждать приближение римлян”   .

Тогда Цезарь благоразумно не пошел туда, как позже поступил Вар   , а совершил ложное нападение в другом месте и был счастлив, что смог благополучно возвратиться, так как в отличие от римских полководцев позднего времени точно знал пределы своей ударной силы по отношению к незнакомой местности и народному духу или догадывался об этом.

И в других местах своих сочинений Цезарь, умный, практичный политический географ и основатель империи, записал отличные наблюдения в отношении географии границ. Можно только снова и снова сожалеть, что один из самых зрелых трудов по политической географии мира (так как, очевидно, [с.137]  он был продиктован весьма умелому личному секретарю ясным, свободным языком приказа, который еще и сегодня выделяет носителя командной власти по призванию) слишком рано сделался грамматическим тренажером для учеников и тем самым утратил собственную политическую воспитательную ценность, будучи как раз достаточно зрелым для более взвешенного обучения.

Подобным же образом было бы в высшей степени привлекательным сопоставить по мемуарам Наполеона, Бисмарка, Мольтке или Фр. Листа   их отношение к понятиям границы и пространства. Какая сокровищница опыта в них заключена, раскрывает в конечном счете взгляд на жизнь Цезаря или Наполеона   как путешественников, на их способность к преодолению расстояний и овладению пространствами, — выделяя такую жизнь из усред‑ненности, — а также на установление порядка, преподнесенный ими своему поколению.

Жизнь Цезаря, географа и путешественника, родившегося в 100 г. до н.э., показывает, что в возрасте 24 лет он впервые совершает поездку на Восток через Аттику, Малую Азию, Родос, два года спустя как действующий проконсул Британии предпринимает поход в Киликию   в качестве добровольца и в 28 лет становится членом военного совета. В 34 года он претор, впрочем весьма недовольный по поводу запаздывания, — лишь в 41 год достигает самой высокой должности в Республике, после чего тем не менее дважды побывал в Испании и участвовал в сомнительном, охватившем почти все страны Средиземноморья заговоре. На лучший организаторский возраст — между 41 и 48 годами жизни — выпадает беспокойное время порабощения Галлии и затем та блестящая поездка через страны Средиземноморья, которая описана в “Записках о гражданских войнах” (“De bello civile”). Уже в 56 лет богатая жизнь обрывается в результате известного заговора.

“Эгоцентризм и правонарушение” обернулись против него. Ведь после Суллы   римское государственное право для гениального человека больше не столь уж внушительно, и все же Цезарь как создатель границ, вероятно, на четыре столетия сдержал переселение народов, проложил и закрепил на две тысячи лет великую границу Человечества! Как творца и блюстителя границы мы должны причислить его к образцовым умам человечества. Безусловно, он был одним из самых блестящих политических географов не только в теории, и мы должны были бы благодарить Бога, если бы смогли воспользоваться его услугами на четыре или более лет   . В незначительной “войне железных дорог” он сумел бы быстро освоиться.

На восточной окраине пояса кочевников, столь успешно огражденного Цезарем в его устремлении на Запад, — Цинь [с.138]  Ши‑хуанди, первый правитель из династии Цинь (221‑207 до н.э.), подобие великого создателя границы Центральной Европы, пограничное творение которой по неведению Цезарь бросил из‑за отдаленных последствий и уступая давлению, но, разумеется, не умалив свой след в этом.

Цинь Шихуанди создал 36 крупных областей Китая, ввел унификацию мер и весов и, укрепив таким образом внутреннюю структуру, построил снаружи внутреннюю границу отечества — Великую Китайскую стену.

 

 

 

Великая Китайская стена и северная граница Китая (1927 г.)

 

О живое пограничное заграждение одновременно сооруженных, годных к военной службе опорных земледельческих колоний разбилось еще больше, чем о Великую стену, вторжение сюнну (гуннов); их набег отклонился на Запад, время от времени гунны вторгались в Индию и области Пшдхары, а затем со всей силой обрушились на формирующийся германский мир и рушившуюся Римскую империю, прежде всего на пограничные бастионы династии Юлиев — Клавдиев   на Рейне и Дунае. Так волны народов, ударившись о добротные пограничные бастионы, рикошетируют по всему евразийскому пространству, если его рассматривать достаточно широко в его связностях. Сеть дорог Цинь Шихуанди, часть его дворцов, водопроводов, каналов, мостов сохраняются и поныне; но борьба против “грамотеев” (“Literati”), ученых его империи, в которых он в отличие от Цезаря видел самое крайнее зло, ему не удалась, несмотря на умерщвление пятисот из них и сожжение классических книг. И еще сегодня его имя, не сопоставимое с именем Цезаря на Западе, остается империалистическим детским пугалом для китайского культурного мира, о долговечности которого так хорошо заботился его пограничный инстинкт. [с.139]

Но этим не была решена проблема, у истоков которой он стоял и которую увидел на сотни лет раньше, чем его современники, — проблема отграничения китайского культурного мира от Центральной Азии, сегодня более чем когда‑либо актуальная.

На эту самую крупную, связанную с сухопутной границей проблему планеты, если учитывать ее чисто пространственную протяженность (свыше 15 000 км !), обращает внимание профессор И. Яно (Университет Киото), широко обсуждая, но с сугубо японо‑британской точки зрения пограничные вопросы Китая. Он пытается доказать, что, согласно пониманию Срединного царства — нынешней Китайской республики, Маньчжурия, Монголия, Тибет, Или якобы являются еще частями Китая, что, по его мнению, чистая фантазия. Следовательно, ныне имеется фактически одна государственность на Земле, составляющая почти четвертую часть всего ее населения, о которой собственно никто не может точно сказать, основываясь на международном праве, включают ли ее границы свыше 4 или почти 10 млн. кв. км !

“Тибет сегодня — практически британский протекторат”, — полагает японец Яно, “Монголия из‑за соглашений с Россией и собственной неспособности Китая ее поддерживать независима. Однако в отношении Маньчжурии (здесь становится очевидным японский подвох!) Лян Цичао разъяснил, что она якобы с пятого тысячелетия была китайской землей, но на основании отдельных случаев доказуемо, что Ли Хунчжан   в 1895 г. не раз отваживался объявить “священную область” династии Цзинь   китайской”.

Во всяком случае работа Яно и ей подобные показывают, как спорно и как сомнительно право на Маньчжурию с ее миллионом квадратных километров территории и с примерно 33 млн. населения. Достоверно, что обширное пространство с давних пор снова и снова объявлялось независимым его командующим (тухун, военачальник) Чжан Цзолинем   , что он самостоятельно вел переговоры с Россией и Японией, покупал оружие у Англии и Франции, имел при себе японского советника.

Фактически именно в ходе развития 1911‑1927 гг. огромные территории так называемого Внешнего Китая из прочной пограничной структуры превратились в пограничную переходную зону опаснейшего вида; в настоящий момент Юньнань, как и Сычуань, больше не включается в этот неустойчивый по своей принадлежности пояс лишь потому, что непреодолимый натиск китайского народа здесь, на Юге, экономическая сила китайского поселенца снова вырвали их у власти Франции и Англии, а колонизаторская и экономическая энергия китайцев доведет это до конца также с Внутренней Монголией и Маньчжурией, затем с другими окраинными землями, — но не без критических поворотов!

В связи с этим поучительно исследовать кажущиеся и сегодня прочными линейно развивающиеся границы, как быстро они переключались от экстенсивного к интенсивному действию и какие при этом происходили изменения. Если, например, Вольтер [с.140]  отзывался о Канаде как о всего лишь нескольких квадратных милях легко переносимого снега, то Франклин   в то же самое время принял ее за в высшей степени способную в будущем к развитию землю.

При исследовании таких переходов наблюдение за ходом развития границ в островных государствах и трансформированных морем экономических организмах облегчалось для нас тем, что они в сущности развивались и совершенствовались лишь как один тип границы — морской границы, ее “серебряного пояса”.

Прежде всего тип границы — заокеанской границы  (Uberseegrenze) трансформированного морем государственного и экономического организма — от своего возникновения до упадка является, как правило, важной составной частью океанской жизненной формы, совершенно непонятной в странах, удаленных от моря: спрут, направляющий свои высокочувствительные щупальца к опорным пунктам (Wachstumsspitzen) на противоположных побережьях (карикатурная схема Британской империи!).

 

 

Британская империя как морская жизненная форма в карикатурном изображении

 

Для жителя побережья — это обыденная картина, однако для земель, удаленных от моря, — всегда непонятная. Такой способ отграничения может оказаться катастрофическим в результате проигрыша одной‑единственной морской битвы, например как способ отграничения Афинской морской державы, но чаще всего завершается эволюционно в результате свертывания, сокращения жизненных путей, как у Венеции, Генуи, Тернате   , Гавайев, вероятно, в обозримое время у Британской метрополии.

Такому процессу обыкновенно противостоит — как несовместимое — противоречивое развитие сухопутных (континентальных) жизненных форм, которое с своей стороны вряд ли может быть понятно островному человеку из‑за их континентальной привязанности к земле, массовых перемещений, [с.141]  переходов, перенапряженности, склонности к исторической ломке, к революционному развитию, при котором пограничный организм, как правило, умирает в результате борьбы и новообразования, смены мандатов (ko ming) на управление, также сказывающихся локально, обычно в первую очередь на границах.

Так больший инстинкт безопасности в ходе развития границ в океанских и приморских жизненных формах противостоит беспрестанному обновлению опыта в континентальных жизненных формах, что сопряжено с опасностью обоюдных ложных пониманий. Речные жизненные формы находятся посередине и склоняются то к одному типу, если господствуют океанские и морские влияния, то к другому, если становятся решающими проживание на материке, потребность в плоскогорье, в своеобразии степи. Отсюда же и сила прецедента, традиций, “социума” и их воплощения в Венеции, Англии, Америке, Японии, на островах Юго‑Восточной Азии — также в вопросах границы. Эта сила, напротив, находится в противоречии с растущей апатией от окраин к центру Старого Света, где державы на “оси истории” (“pivot of history”) во многом безучастнее во внешних вопросах их жизненных форм, часто меняются внутри, осуществляют сдвиги в гораздо более резком противоречии между метрополиями, жизненно важными частями и окраинными ландшафтами, чью неприкосновенность принимает весьма подозрительно островная и морская держава.

И все— таки становление границы в целом показывает скорее долговечную силу, более частый возврат культурных и естественных, поэтому снова и снова заимствуемых, уже апробированных границ, даже прямо‑таки склонность к возрождению.

Было бы исключительно плодотворным с этой точки зрения отыскать в истории и географии примеры и образцы генетического сооружения границ, прежде всего проследить их тождественные перемещения и преобразования, как это мы смогли сделать особенно при сравнении феодальных границ в Западной и Восточной Евразии, скажем хода развития границ Японии, Пруссии и Германии, сопоставляя их колониальное продвижение в северо‑восточном направлении, оттеснение Китая и Внутренней Европы от морской границы, от контакта с побережьем на протяжении XIX столетия (внутриевропейский мир — от более 2700 км до менее 1200 км, китайский — от свыше 17000 км до 7100 км ), тесность жизненного пространства самых многонаселенных жизненных форм Западной и Восточной Евразии с наднациональной имперской традицией и в результате этого неслыханно усиливающееся в нем [пространстве] пограничное давление, которое должно вести к насильственным прорывам! За пределами столь стесненных пространств с давних пор ощущается аналогия с океанскими притеснителями, как и с Советами, и даже опасение делать из этого выводы для совместной обороны   . [с.142]

Здесь манометр пограничного давления показывает неестественно низкий уровень хода развития границы и предвзрывные состояния на Янцзы и Хуанхэ, как на Дунае, Рейне и Висле, — не говоря уже о Маасе и Мемеле (Немане), Эше и Бельте! [с.143]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.136) Maull О. Politische Geographie. S. 133 ff. und 601 ff.

 

 (c.136) Freytag G. Bilder aus der deutschen Vergangenheit. Illustrierte Ausgabe. Bd I.

 

 (c.137) Цезарь Ю. Записки о галльской войне. VI. 23.

 

 (c.137) Там же.

 

 (с.138) См. Giehrl H. Der Feldherr Napoleon als Organisator Betrachtungen uber seine Verkehrs— und Nachnchtenmittel, seine Arbeits— und Befehlsweise. Berlin, 1911.

 

 (с.142) Brooks Adams. The New Empire (Deutsch als “Das Herz der Welt”). Wien, 1909. S. 249‑253 u.a.

 

 Т.е. закате Европы. См. примеч. 1. С. 18. [с.143]

 

 Марк Аврелий Антонин (121‑180) — римский император с 7 марта 161 г. [с.143]

 

 Вер Луций Аврелий (130‑169) — римский император с 7 марта 161 г., соправитель Марка Аврелия. [с.143]

 

 Коммод М. Аврелий К. Антонин (161‑192) — римский император с 17.III.180, сын Марка Аврелия, последний император из династии Антонинов. [с.143]

 

 Гелиогабал (Элагабал) — римский император сирийского происхождения; родился в 204 г., правил с 218 по 222 г. Прославился своими бесчинствами, жестокостью и дебошами. Был убит преторианцами. [с.143]

 

 Гандхара — часть современного Афганистана, где до похода Александра Македонского и создания империи Маурьев существовала племенная республика. [с.143]

 

 Свебы, или свевы, — согласно Цезарю германское племя, обитавшее в районе Майна и Неккара. [с.143]

 

 Херуски — германское племя, обитавшее по Среднему Везеру. [с.143]

 

 Вар Публий Квинктилий (род. ок. 46 г. до н.э.) — римский полководец. В 9 г. н.э. в битве в Тевтобургском лесу потерпел поражение от германских племен под руководством Арминия. [с.143]

 

 Лист Фридрих (1789‑1846) — немецкий экономист, сторонник активного вмешательства государства в экономическую жизнь. По его инициативе в 1819 г. была создана Общегерманская ассоциация промышленников и коммерсантов, добившаяся создания в 1834 г. Германского таможенного союза (Zollverein) в составе Пруссии, Гессен‑Дармштадта, Баварии, Вюртемберга, Гессенского курфюрства, Саксонии и Тюрингских государств (к 1854 г. распространил свое влияние на всю Германию, за исключением Мекленбурга и Любека). Таможенный союз сыграл значительную роль в экономическом подъеме Германии и стал первым шагом на пути к ее политическому объединению. За свои либеральные взгляды Лист был выслан из Германии. Жил в США, где в 1827 г. опубликовал работу “Очерк американской политической экономии”. Получив американское гражданство, вернулся в Германию, с 1834 г. был консулом США в Лейпциге. В 1841 г. вышел его самый значительный труд “Национальная система политической экономии”. Жизнь Листа оборвалась трагически: доведенный до отчаяния прежде всего финансовыми трудностями, он покончил с собой

Заслуживает внимания его теория, известная как “автаркия больших пространств”. Согласно этой теории полноценное стратегическое и экономическое развитие государства возможно только в том случае, если оно обладает достаточным геополитическим масштабом и большими территориальными возможностями.

 

 Киликия — древнее название восточной части южного побережья Малой Азии. [с.143]

 

 Сулла Луций Корнелий (138‑78 до н.э.) — римский полководец и политический деятель. В 83 г. до н.э. он провозгласил себя диктатором (на неопределенный срок). Его диктатура была направлена против демократических установлений Римского государства. Сулла передал суды в руки сенаторов, ограничил полномочия народных трибунов и тем самым лишил опоры тех, кто требовал “республики предков”. [с.143]

 

 Намек на первую мировую войну. [с.143]

 

 Клавдии — древний патрицианский род, старейшие представители которого, в частности Аппий Клавдий, слыли образцами добродетели. Юлии — древнеримский патрицианский род. Из этого рода произошел Цезарь, усыновивший будущего императора Августа, основателя династии Юлиев — Клавдиев. [с.143]

 

 Ли Хунчжан (1823‑1901) — сановник феодального Китая. С 1870 г. наместник столичной провинции, руководил внешней политикой правительства. [с.143]

 

 Цзинь — государство и династия в Китае (1115‑1234) К середине XII в. в его состав входила территория современного северо‑восточного и северного районов Китая и часть территории современного автономного района Внутренняя Монголия (КНР). [с.144]

 

 Чжан Цзолинь (1876‑1928) — китайский генерал, в период русско‑японской войны 1904‑1905 гг. был главарем банды хунхузов, действовавшей на стороне Японии в Маньчжурии, в 1911‑1913 гг. фактический правитель, а с 1916 г — диктатор Маньчжурии. В 1928 г пытался переориентироваться на США. Погиб во время взрыва, организованного японской разведкой. [с.144]

 

 Франклин Бенджамин (1706‑1790) — американский государственный деятель, ученый, просветитель. [с.144]

 

 Молуккские острова. [с.144]

 

ГЛАВА XV

 

ОЦЕНКА ГРАНИЦ ПО КАЧЕСТВУ И ТИПАМ

 

В основу любой оценки границ по точности разработки (качеству) и способности, учитывая аналогичные проявления, быть поставленными в родственные ряды (типы) мы должны, естественно, положить количественную и генетическую предварительную работу. Протяженность и структура границы, испытываемое ею давление и свобода ее образования могут быть установлены механически, объективно определены в ходе ее становления, прежде чем мы рискнем высказать ценные суждения, а нам, несомненно, следует сделать это, принимая во внимание совершенствующуюся оценку качества и типов.

Вагнер и Зигер, как мы уже отмечали, установили механические основы, исчисление давления‑частного   , а Мауль и Дике еще более расширили их. Уже при простом рассмотрении карт нам бросились в глаза известные прописные истины, коим, пожалуй, недоставало политического расчета. Так, превосходство японской, отступающей от материка, сильно изрезанной тихоокеанской береговой границы и удаленной, монотонной японской морской границы, которые соотносятся как 4:1, сопоставимо, скажем, с ненормальным пограничным давлением на Германию, усилившимся в результате договоров, заключенных в предместье Парижа   , или на Цислейтанию   уже перед войной из‑за авантюристического устройства границ.

Пограничное давление, испытываемое соучастником союза [т.е. Цислейтанией], по обыкновению не бросалось в глаза в Германии только вследствие того, что Габсбургскую монархию всегда рассматривали как целое, не обращая внимания на то, что она состояла из двух частей, притом одна другую при случае хладнокровно брала измором Во Франции   эти отношения при оценке политической воли к сопротивлению и жизнеспособности учитывались более внимательно

Следовательно, неприкрытый нажим на границу — если он не будет осознан народом — недостаточен как воспитатель: иначе такое отсутствие подозрительности в отношении растущей пограничной опасности в Германии и Австрии нельзя было бы противопоставить тонкому чувству границы в защищенной природой Японии.

В то время как, например, в коренной баварской земле ныне все еще не представляют себе ясно, что в результате соглашения о восточных границах   ее основные ландшафты [с.145]  восточнее и южнее линии Хоф — Нейштадт — Регенсбург — русло Дуная (вверх по течению) — Донауэшинген — Нейштадт в Шварцвальде лишены всякой пограничной защиты (примерно как некогда Галиция   в роли “гласиса” за Краковом и Перемышлем (Пшемыслем), в Японии имеются образцы раннего возникновения пограничного инстинкта уже начиная со времени перенесения национального святилища, храма Солнца, из Нара   в Исэ, в одном древнем сказании при 12‑м императоре, что доказывает появление еще в древности предрасположенности к защитным устройствам.

Следовательно, количественная предварительная работа должна всегда принимать во внимание не поддающиеся учету ценности (Imponderabilien), без коих невозможно вынести ценные суждения. В данном случае налицо одна из самых трудных задач географии, и эту сторону, как мне кажется, недостаточно оценил Вагнер, делающий слишком сильный акцент на математических расчетах. “Остается остаток, который не делится”, — справедливо полагает Челлен.

Но мы должны прикоснуться к этим ранам, потому что здесь становится очевидным немецкое национальное заблуждение, словно рок тянущееся через всю нашу историю, включая времена, когда становление нашего могущества как нации, казалось, достигло своей кульминации. Необходимо только наряду с этим наугад выбранным из многих примером пограничного инстинкта из истории Японии как контраст привести высказывание Карла V   : “Если бы одновременно турки стояли под Веной, а французы — перед Страсбургом, я, не раздумывая, поспешил бы на помощь Страсбургу” (в чем был прав думавший мировыми масштабами император, желая отвести угрозу от немецкой земли), но зато надо помнить глупые, задорные напевы “вольности князей”: “Мец   и Магд не приняли приглашение императора к танцу…” Как будто не неудача при Меце стала исходным пунктом крушения германской западной границы! Не лучшим было, например, столетия спустя поведение германского рейхстага с его неполноценным рассмотрением вопроса о Цаберне   незадолго до войны и многое другое.

Немецкая история как раз изобилует преимущественно утратами инстинкта такого рода. Ф. Эндрес однажды взял на себя смелость составить доводы в пользу этого из ранней истории   , основываясь на сочинениях римских писателей.

Поражает, когда сравниваешь, каким способом Япония в процессе исторического развития без обиняков перешла от инстинктивных действий к защите жизненной формы в своих границах, ибо таковыми являются уже перенос столицы из Нара в Киото (Хэйян) в 794 г., действия в Корее в 1874‑1909 гг., захват островов Бонин, Рюкю (Нансей), Формоза (Тайвань) и многое другое   . [с.146]

Всем этим распоряжается теперь японская мировая держава — несмотря на то что она, пережившая расцвет одновременно с нашей Второй империей, до сих пор подвергалась тем же опасностям, — не нанося ущерба своим национальным святыням в их естественном, хорошо защищенном благодаря внешним укреплениям земном пространстве. А как прогулялись мы?

Кафедральный собор Страсбурга, имперский орел церкви Сен‑Трофим в Арле, костел Девы Марии в Данциге (Гданьске), императорский дворец в Познани, замок в Тироле, Фогельвайд‑хоф, [готический] собор св. Витта в Праге, Карлштейн, где некогда хранились знаки имперского достоинства, Мархфельд и Прессбург (Братислава), Кронштадт   , Ауэрсперг, Рункельштейн, Либенберг, Герхардс‑Мер, Хохкёнигсбург, Мюрбах… а также Гейлер   исповедальной церкви в Кайзерсберге… Марбург   и радующийся народовластию Гент с его древнегерманскими звонницами — все это явно утраченные пограничные знаки и отчасти святыни истории нашего народа!

Следовательно, лишь в том случае если мы, исполненные высоких помыслов, проведем количественную подготовительную работу и сравнительное исследование хода развития, тогда сможем наметить достаточные основы качественной типизации по культурно‑географическим, политическим и экономико‑географическим периферическим функциям и тем самым, конечно, заложить ценный фундамент для созидания. И. Зёльх   , особенно своим рассмотрением естественных границ в научной географии, и С.Б. Фосетт   в своей книге “Frontiers” при строгом различии frontier (границ) и boundary (рубежей) и своим анализом функций понятия “frontier”, и своим взглядом на их эволюцию наиболее осознанно и последовательно, как мне кажется, пошли дальше Ратцеля и Зигера.

Такую типизацию, разделение на группы и ряды можно было бы осуществить согласно следующим политико‑географическим точкам зрения, которые, естественно, могут указать лишь одну рекомендацию о систематизации среди многих возможных.

Первую группу (I) можно было бы образовать из отчетливо продвинутых вперед, ставших опорным органом (Greiforgan) с военно‑географической точки зрения наступательных границ . Опорные пункты на границе (Wachstumsspitzen), горловины коммуникаций (Verkehrskopfe), как их великолепно описывает Ратцель в книге “Gesetzen des raumlichen Wachstums der Staaten” (“Законы пространственного роста государств”), характерны для многообъемлющей жизни такой границы: Гонконг (Сянган) с Коулуном (Цзюлун) по отношению к Южному Китаю, Пешавар и Кветта   по отношению к Восточному Ирану; так ощущается Мексикой граница по Рио‑Гранде, а нынешней Германией — Страсбург. [с.147]

 

 

Первая мировая война. Шармская западня

 

К I группе примыкает высокоорганизованная, насыщенная коммуникациями, всегда успешно продвигающаяся, развивающаяся граница (II). Ее можно было бы назвать с военно‑географической точки зрения границей начеку . Насколько широко можно было бы рассматривать таковой западную государственную границу [Германии], русскую с ее построенной на французские деньги по чисто стратегическим соображениям железнодорожной сетью в канун 1914 г., именно с присущими им соответственно такими тонкостями, как военно‑географическая [с.148]  западня — “шармская дыра” (trouee de Charmes) и польская железнодорожная сеть? Виделись ли они такими, когда германский штаб придерживался еще возможности русского отступления в глубь [страны] и оставления на произвол судьбы всей этой пограничной организации, когда левое крыло [немецкого] войска после битвы в Лотарингии бегом устремилось прямо на Эпиналь и шармскую западню?

Средняя, третья ступень (III) — граница равновесия , с обеих сторон одновременно и разграничивающая, и соединяющая инстинктивно верные или осознанные жизненные формы и одна из прочнейших пограничных жизненных форм, которая может быть создана только при обоюдном понимании. Временами ее двусторонняя безопасность — симптом прочности благодаря состоянию кондоминиума, как казалось длительное время для Люксембурга и Мореснета, особенно пока Люксембург был в руках голландцев   , как примерно могло бы быть с широко задуманной автономией, предоставленной пограничному ландшафту в Эльзасе, Южном Тироле если бы… по ту сторону осознали ее преимущество.

Четвертый тип — укрепленная граница  (Schutzgrenze) в состоянии обороны. Она часто имеет сильные, подкрепленные крупными средствами оборонительные сооружения с обеих сторон, известную предрасположенность к поощрению враждебных переходных коммуникаций и защитных зон. Опытный глаз очень легко отличит высокоразвитую в военно‑техническом отношении оборонительную границу от границы начеку. В первом случае основу составляют добротно отстроенные долговременные укрепления: крепости не могут маршировать! Так, именно укрепление Верхнего Рейна было явным симптомом нежелания немецкой стороны нападать в этом месте. Оно, следовательно, могло скорее успокоить, чем возбудить, Базель. Выдвинутые вперед рампы, подготовка коммуникаций, проложенные железнодорожные пути (как в Пешаваре, Мерве, Кветте) и уже подведенные к чужим крупным рекам средства для наведения мостов — признаки намерения перейти границу! Закладка Англией пирсов в Зебрюгге (Бельгия) и Эсбьерге (Дания), подготовленные возможности для высадки десанта, предмостные укрепления, принудительный демонтаж крепостей у соседей, как на германском Рейне   , — недвусмысленные признаки того, что речь идет не только о защите и безопасности.

Наконец, пятый тип (V) — распадающаяся граница  (Zersetzungsgrenze), разоруженная, брошенная на произвол судьбы, открытая для проникновения, подрыва, вылазок, вторжения в чужие опорные пункты и центры сношений. Промежуточные области с неустойчивым состоянием населения, расчлененность на малые пространства (дезорганизация) делают ее распознаваемой. Со своей стороны она будет разлагаться именно более сильными, растущими жизненными формами благодаря центрам сношений и опорным пунктам, в результат воздействия на душевное состояние ее жителей. [с.149]

Агрессивные и оборонительные сооружения средств сообщения легко различимы при равной грузонапряженности сети коммуникаций (плотности (интенсивности движения) железных дорог).

Еще один тип, который следует скорее рассматривать как подвид третьего, как разновидность границы равновесия, — спокойная, близкая к анэйкуменной граница.

Границы тем надежнее и безопаснее, чем больше они одновременно окаймляют области с сырьевыми ресурсами и заселенные; иными словами, спокойная, инертная граница  (Tragheitsgrenze), удобная для пограничных сношений, может долго оставаться неизменной, как и совсем не вызывающим соблазна, замкнутым видом границы. На противоположной стороне существует, естественно, повышенная опасность, где впадают в искушение узнать, что находится на поверхности земли и под ней; признаки выходящих пластов (соль, калий, каменный уголь, железная руда) оказывают свое воздействие. Именно так могут возникать авантюристические отношения на границе: проходы, соединяющие залежи (Берхстесгаден — Халлейн), штольни, которые с военно‑технической точки зрения должны быть отгорожены, как между калийными копями в Верхнем Эльзасе севернее Мюльхаузена; и здесь, разумеется, любому доступны пределы величин (залежи калийных солей между Мюльхаузеном и Баденом, бассейн Брие, каменный уголь Верхней Силезии, золотой прииск на Амуре). Насколько сильно противостоит таким отношениям соблазна разделяющая способность меридиональных русел крупных рек между Китаем и Индией, скажем, в противоположность уже больше не разделяющим сегодня афганским пограничным горным районам. Там, где геология, морфология ландшафта, климат, биогеография взаимодействуют в установлении границ, мы имеем как раз наилучшие границы; но самые лучшие всегда там, куда не приходит человек, — в анэйкумене!

Противопоставляя чрезмерно полнокровную, тонизирующую, легко возбуждающую границу  (Reizgrenze) спокойной или закостеневшей, малокровной, застойной границе , можно также, вероятно, прийти к плодотворным антропогеографическим (т.е. геополитическим) выводам.

Тонизирующие, вызывающие искушение границы активно или пассивно обнаруживают по отношению к той или иной жизненной форме аналогичные состояния. Они показывают с антропогеографической точки зрения повышенный подвод связи, внезапное изменение давления населения, его более свободное отношение к земле, более ранний, чем в ее “хинтерланде”, переход от натурального хозяйства, от автаркии к чисто денежному хозяйству или к состоянию монокультуры, более раннюю социальную дифференциацию, разделение труда, но и порчу нравов, более быстрое и более глубокое смешение рас, в том числе в животном мире и в мире хозяйственных растений, о дальнейшем распространении которых заботятся затем области [с.150]  свободных портов, открытых портовых зон, транзитных вокзалов, передовые опорные пункты всех видов, горловины коммуникаций, колонии портов (как в Китае)   , международные колонии (шанхайский сеттльмент)   . Они часто образуют почти самостоятельные миниатюрные транзитные государства, настоящие центры и подцентры распределения, к которым имеет обыкновение прицепляться система ячеек (по образцу большевистской)   .

При этом географические проявления родственны, идет ли речь о размещении опорных пунктов на море (Данциг, Гонконг, Сингапур), на озерах и реках (Линдау, Констанц, города на реке Инн, Зальцбург), на горных перевалах (Партенкирхен, Клеве‑Плюрс), на кромке горных зон (Пешавар, Верона, Беллуно, Герц), в проломах лесных зон (Москва), на проходах через зыбуны [персидские торговые пункты по окраине солончаковых пустынь   Биканер, Джайпур].

Повсюду неудержимо усиливающаяся жизненность проявляется также культурно‑географически в чрезвычайно богатом смешении стилей, поглощении и дальнейшем распространении местночуждых образцов строений и изделий и лейтмотивов культуры (отражение греческого в культуре Гандхары, турфанские находки, англо‑индийский колониальный стиль, новокаталонский стиль в архитектуре). Антропогеографические, покрытые многими рунами пограничные знаки народов и культур особенно поучительны в пространственно связанных, хорошо обозреваемых местах. Таковы Гвалиор, Ангкорват, Пекин и Мукден (Шэньян), Анурадхапура   , Москва, в особенности Кремль, а также Вена и Мюнхен.

Часто имеет место изоляция особо возбуждающих пунктов в противовес политико‑географическим жизненным формам, очень сильным по характеру и здоровым. Так поступала Япония по отношению к Осима и Хирадо   , Китай в случае Кантона против Шамьяна   , столь же внушает опасения как фильтр Восточный Лондон в Англии, Вена в отношении австрийских альпийских земель; имперские города создавались как сепаратные районы (Нюрнберг — Фюрт!), но и у государств иногда вырастает на такой почве стремление формироваться как особые органы. На этой основе выросли альпийские государства на перевалах: Савойя   , древние кантоны, Тироль, распространившие свое господство над Альпами крупные епископства — Зальцбург и Фрейзинг.

Совсем иную картину являет окостеневшая или окостеневающая инертная граница . Она обнаруживает большие различия, смотря по тому, возникает ли граница вследствие внутреннего застоя (Япония между 1636 и 1854 гг., старевшая Венеция) или же окостеневает, испытывая давление в результате [с.151]  принуждения извне или же блокады или же создавая препятствие любым возможностям внешнего воздействия, которое внутри становится причиной, мешающей естественному общению и кровообращению. Подобными проявлениями изобиловали старые и новые австрийские границы, отношения между Сербией и Центральной Европой были таким образом отравлены из‑за венгерских препятствий на границе.

Еще одна возможность представляется, если мы согласимся с разделением Е. Тэно   . в коем мы различаем расчлененные, непризнанные, изнасилованные границы (demembree), расслабленные и ratione temporum   , слишком терпеливые (tolerandae)   , слишком переливающиеся через край и слишком забытые (neutre)   и естественные, постоянно ощущаемые как обоюдно желательные (naturelle)   . В этом смысле современное немецкое государство, за исключением немногих мест, окружено “frontiere demembree”. Как нейтральные (“neutre”) можно было бы ощущать швейцарскую и голландскую границы, как естественные (“naturelle”) — лишь побережье (Wasserkante), но по меньшей мере с тем же правом на оборону, как у всех других соприкасающихся с морем, суверенных государств.

Исследуя формы инфильтрации (Uberwallung), следует в широчайшем объеме привлечь процессы развития биогеографии и биологии. Мы видим, где прорывается веление сердца, возникают новые коронные образования, развиваются все формы концентрации сооружений в качестве защитного панциря. Вместе с тем мы видим и опасность гипертрофированного развития и признаем, что жизненные формы всегда лучше приспосабливаются к нападению, опасности, неопределенности, чем к щедрой и длительно благоприятной погоде. “Хи йори ми то” — партии прекрасной погоды — так называли в Японии политические образования, которые при неблагоприятных погодных условиях распускались и переставали действовать. Многие проявления жизни государства слишком мало исследованы с точки зрения того, сколь неприступными они могли бы стать особенно на внешних постах.

Сила и гомогенность внутренней структуры выражается, естественно, и на границах, во внешней структуре, точно так же становятся очевидными изуродование, линии прорыва, зарубцевавшиеся раны в образовании границ и их прочности.

Налицо одна совершенно справедливая аналогия, если мы — исследовав на контрасте внешнего блеска и внутренней прочности — обратимся к пограничным образованиям, к видам границ на основе представлений о контактном метаморфозе и его богатых красками, интересных, но менее сохранившихся окаменелостях и, следовательно, признаем культурно‑географический, политический и экономический контактный метаморфоз в пограничных проявлениях людей. [с.152]

Разграничение по пограничным достижениям культуры, силы и экономики, из которых мы повсюду извлекаем полезное, облегчает нам поставить в один ряд отдельные проявления и необходимое признание непрочных, готовых к распаду опасных мест, в отношении которых мы, в Центральной Европе, были излишне доверчивы. [ с .153]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.145) Cheradame A. L'Europe et la question d'Autnche Pans, 1901.

 

 (с.146) Suddeutsche Monafshefte. 1919.

 

 (с.147) Solch J. Die Auffassung der naturlichen Grenzen in der wissenschaftlichen Geographie. Innsbruck, 1924.

 

 (с.147) Fawcett С . В . Frontiers. A study in political geography. Oxford, 1918.

 

 (с.151) Grunfeld E. Hafenkolonien und kolonieahnliche Verhaltnisse in China, Japan und Korea. Jena, 1913.

 

 (с.151) Ср.: Tan Malakka. Indonesia. Moskau, 1924.

 

 (с.151) Niedermayer O.V. Unter der Glutsonne Irans. Dachau‑Munchen, 1925.

 

 (с.152) Tenot E. La frontiere. Paris, 1893.

 

 См. примеч. 1. С. 133. [с.153]

 

 Имеется в виду Версальский мирный договор 1919 г. [с.153]

 

 Т.е. Австрию, в отличие от Транслейтании — расположенных за рекой Лейтой (приток Дуная) владений тогдашней Австро‑Венгрии: Венгрии, Трансильвании (Семиградье), Хорватии, Славонии. [с.153]

 

 Речь идет о границах Германии, установленных после первой мировой войны на основе версальского урегулирования. [с.153]

 

 Галиция — историческое название части западноукраинских и польских земель, захваченных Австрийской империей по первому разделу Речи Посполитой (1772 г.) — Восточная Галиция и третьему (1795 г.) — Западная Галиция.

В 1772— 1918 гг. провинция Габсбургской империи (официальное название королевство Галиции и Лодомерии с великим герцогством Краковским); с 1918 г. ‑в составе Польши. В 1939 г. Восточная Галиция в составе Западной Украины воссоединилась с УССР. [с.153]

 Нара — древний центр культуры и религии на о. Хонсю. Первая императорская столица (710‑784) и важный центр буддизма. Город‑музей. [с.153]

 Карл V (1500‑1558) — римско‑германский император в 1519‑1556 гг. и испанский король с 1517 г.; под его управлением оказалась огромная империя (Испания с колониями, Нидерланды, итальянские, австрийские и германские земли). Пытался осуществить планы создания “мировой христианской державы”. Вел войны с Францией, Османской империей. Потерпел поражение в борьбе с Реформацией в Германии. После заключения с немецкими протестантами Аугсбургского мира (1555 г.) отрекся от престола и ушел в испанский монастырь. [с.153]

 К 1559 г. Франции в результате Итальянских войн, продолжавшихся 40 лет, удалось отбиться от враждебных поползновений империи Карла V. В Като‑Камбрези был заключен мир, в результате которого была укреплена восточная граница Франции (приобретение трех важнейших крепостей в Восточной Лотарингии — Меца, Туля и Вердена). [с.153]

 Цаберн — город в Эльзасе, отторгнутом Германией в результате франко‑прусской войны 1870‑1871 гг. Политика насильственной германизации, насильственного внедрения германской культуры вызвала бурные протесты в Цаберне, а затем и почти во всем Эльзасе. В связи со сложившейся ситуацией германский рейхстаг огромным большинством голосов принял резолюцию против имперского германского правительства.

 Япония с первых лет после незавершенной буржуазной революции вела захватнические войны. В 1879 г. она аннексировала о‑ва Рюкю, в 1895 г. в результате войны с Китаем установила господство над Тайванем и Пескадорскими о‑вами. Поражение России в русско‑японской войне 1904‑1905 гг. позволило Японии присоединить к своей территории южную часть Сахалина и захватить у Китая Ляодунский полуостров. В 1910 г. была аннексирована Корея, которая представляла собой мост, ведущий с японских островов на континент, к тому же она занимала ключевую позицию у входа в Японское море. Военная экспансия сопровождалась экспансией идеологической: повсюду на захваченных территориях сооружались синтоистские святилища.

Формоза (порт.  — прекрасный) — название о‑ва Тайвань, данное португальскими моряками в XVI в. и употребляемое в современной западноевропейской и американской литературе. [с.153]

 Кронштадт — немецкое название г. Брашов (Румыния). Исторической достопримечательностью города является готическая церковь “Черная” [с.153]  (ХIV‑XVII вв.). Многие жители Брашова — потомки переселенцев из Германии, появившихся здесь еще в XIII в. [с.154]

 

 См. примеч. 5. С. 102. [с.154]

 

 Марбург (Марибор) — город в Словении на реке Драва, у границы с Австрией. [с.154]

 

 Пешавар — город в Пакистане вблизи Хайберского прохода на шоссе, ведущем в Афганистан.

Кветта — административный центр Белуджистана, нынешней провинции Пакистана в юго‑восточной части Иранского нагорья. [с.154]

 

 После Венского конгресса 1815 г. Люксембург был передан голландскому королю Вильгельму I, с 11 мая 1867 г. провозглашен навечно нейтральным государством, пользующимся гарантиями внешних держав. [с.154]

 

 Автор имеет в виду условия Версальского договора 1919 г. [с.154]

 

 Сеттльмент — район города в колониальной или полуколониальной стране, в данном случае в Шанхае, заселенный и управляемый иностранцами и изъятый из подчинения местной власти. [с.154]

 

 Анурадхапура — город на севере Шри‑Ланки. В древнее время (V в. до н.э. — начало XI в. н.э.) столица первого Сингальского государства. Архитектурный заповедник. [с.154]

 

 Острова в Японском море. [с.154]

 

 Шамянь — остров напротив западной части Гуанчжоу (Кантона), где находились иностранные концессии. [с.154]

 

 Савойя — бывшее герцогство в юго‑восточной Франции, граничившее с северо‑западной Италией. С XI в. управлялась Савойской династией, часто подвергалась нападению соседних стран. В 1790 г. была объединена с Сардинией и Пьемонтом в Сардинское королевство. В 1861 г. была уступлена Франции. [с.154]

 

 Временного толка (лат .). [с.154]

 

 Толерантная (лат .). [с.154]

 

 Нейтральная (фр .). [с.154]

 

 Естественная (фр .). [с.154]

 

ГЛАВА XVI

 

ГРАНИЦА ПО ВОДОТОКУ

 

Граница по водотоку (Wasserlaufgrenze) или граница по водоразделу (Wasserscheidegrenze) в их противоречии, выбор между ними — ибо возведенные в принцип они несравнимы и непримиримы — с точки зрения народно‑психологического и международно‑правового преимущества, значения и ценности среди всех предпочитаемых природой и наукой типов границ, пожалуй, стоили человечеству больше всего крови и головной боли. Лишь склонные к наступательности и злоупотреблениям жизненные формы, такие, как Франция и третья Италия   , использовали последнее средство, чтобы вести игру вокруг то одного, то другого, как единственно оправданного рубежа естественных единых пространств и, смотря по обстоятельствам, с ее помощью оторвать клочки земли у сопредельных государств и народов, хитростью выманить или завладеть ими, воспользовавшись глупостью соседей. Они используют то учение о “крупной реке как естественном барьере”, то “теорию гребней” (“theorie de cretes”), а когда их уличают в непоследовательности, то возражают слабосильному: да, мужик — это нечто иное!

Такое противоречие следует, пожалуй, по праву оценивать как первое среди отдельных географических явлений, устанавливающих рубежи на лике Земли. Если мы обратимся к существу проблемы границ по водотоку, по рекам или крупным рекам, которые повсюду в мире играют такую роль, — по Рейну, Дунаю и Висле, Евфрату и Араксу, Инду и Иравади — Салуину — Меконгу, по Хуанхэ и Амуру, Лоренцо и Рио‑Гранде, то оно, вероятно, заключается в том, что ставят народы и их поборники границ на первый план: разделяющую способность  крупной реки или же единство жизни. Но данный вопрос намного глубже связан со складом души народа, историческим опытом расы и воздействием жизненного пространства, которое ее воспитало, чем с переменой исторического опыта и политического местожительства. Общее становление (Gro?werden) в бедных или богатых водой ландшафтах, закрепление ранее испытанной силы разграничения не только самой крупной реки, но и ее речной долины, ярусных лесов, отмелей, первоначальной речной границы здесь сильно сказывается.

Все же и граница по водотоку претерпевала существенное экономико‑географическое изменение. Охотник и пастух воспринимали значение водостока прежде всего как водопой со свободным доступом, земледелец, в особенности на степных окраинах, — как орошение   . Лишь позднее на передний план [с.155]  выдвинулось значение коммуникации, а в новейшее время — вопрос о получении энергии, который в одном поколении, когда связующая роль крупных рек перешла к железным дорогам, до такой степени доминирует, что прежние права плавания, прохода рыбы, лесосплава, короче говоря, вся свобода крупных рек отошли на задний план, с тем чтобы в максимальной степени выжать из них только энергию (гидростанции на Изере, энергия реки Инн, сооружения на Верхнем Рейне).

Можно пойти еще дальше, разделив реки на энергетические и транспортные. Например, Инд, Салуин и Хуанхэ следует отнести скорее к первым, Ганг, Янцзы и Иравади — скорее ко вторым. На таких крупных реках, как Рейн, принимая во внимание их политическое влияние, допустимо различать энергетические ступени от транспортных участков; перевалочные пункты между ними, как Базель, Страсбург, приобретают исключительное значение, поскольку оказывают помощь их торговой и промышленной возможности. Какие сдвиги произошли, например, на участке Базель — Мангейм! Итак, разделительная сила рек как границы претерпевает постоянную переоценку и явно в том смысле, что с прогрессирующим регулированием течения разделяющее отходит на задний план, а на передний выступает связующее единство жизни речной долины крупной реки.

Но в рамках этого всеобщего закона, который, например, в вопросе о Рейне действует в пользу немцев, а в других местах, как на Висле, создает опасность, мы, естественно, сталкиваемся — соответственно изменчивому географическому проявлению водотоков, рек, крупных рек — с множеством запутанных отдельных явлений. Мы говорим о старых и молодых реках или о крупных реках, однако понимаем, что в соответствии с этим своеобразием при создании границ они проявляют себя по‑разному, образуя излучины, петли, рукава, острова с пойменным лесом, старицы, вымощенные булыжником берега, с широкими, но под воздействием культуры быстро приходящими в упадок, враждебными сношениям поясами и зонами, или углубляя рвы, овраги, крутые обрывы, при родственных геологических силах даже целые зоны ущелий   .

Меняющийся уровень воды на отдельных реках, точно прослеживаемый, периодический (Нильские пороги), а на других стремительно меняющийся и не поддающийся учету (верхние пороги Янцзы, меридиональные русла рек)   с различием в уровнях от 20 до 30 м, истоки крупных рек Юго‑Западной Африки, реки Оранжевой делают возможность их перехода в одном случае слишком сложной задачей, в другом — слишком строго регулируемой, почти ритуальной церемонией. [с.156]

Рядом с крупными реками, развивающимися в некое подобие фабричного канала, даже рядом с самыми современными силовыми установками мы находим на одной и той же реке такие изначальные участки, как те, что на реке Инн между Розенгеймом и Крейбургом; рядом с нефтяными промыслами на берегу каёмчатой Волги, которые можно видеть во время длящейся целыми днями поездки, — ее уединенный степной бег; на Дальнем Востоке — рядом с паровым судном — охота коряков на оленей у запруды.

Если мы теперь поставим в связь ранее упомянутую различную народно‑психологическую установку и изменчивое проявление водного потока в естественном и преобразованном культурой ландшафте, то нас вряд ли удивит, что в проблеме водотока в качестве разделительной линии можно найти границу как тончайшей народно‑психологической, так и политико‑географической “Arcana imperii”   .

После первоначального заселения, после вытеснения и переселения расы земля, изначально ее воспитавшая, еще долго выдает себя своим фиксируемым отношением к водной границе. Жители Передней Азии, испытывающие нехватку воды, развили прямо‑таки изощренное право доступа к редким водопоям и колодцам, к живительной, сохраняющей стада влаге. Почти все племенные распри между Месопотамией и Сирией велись за источники воды.

Греческое восприятие границы во многом совпадает с переднеазиатским. Совокупное средиземноморское пограничное образование является образованием нарастающего иссушения земли. Сколь точно среди прочих различают воду тюркские народы: они говорят о “сладкой воде”, отличают каждый отдельный источник по вкусу.

На пути через культуру Средиземноморья восприятие водной границы превращается в романский народный инстинкт и французскую международно‑правовую точку зрения. У германцев — наследников изначально богатых водой поселений — принципиально иное отношение к границе по водотоку: они игнорируют ее, склонны к ее нарушению. Ведущие исследователи культуры (Надлер) называли именно франков народом, живущим у рек. Но живущий у рек народ обитает на обоих берегах. Мало границ по крупным рекам имеют и муссонные станы, но как умно сформировали они накопление воды. Государство на крупной реке, речное государство, систему больших рек они знают гораздо больше, так же как политическое единство (ландшафт Ганга, Пенджаб, Бирма, Сиам, Кашмир). Только в своих пограничных ландшафтах в отношении бедных водой областей (Инд, Пенджаб) они налагают отпечаток своими правовыми представлениями об использовании водных ресурсов.

Уже на основании этого прослеженного нами восприятия я хотел бы поддержать теорию некоей нордической германской родины и считать правдоподобным, что и переселение во [с.157]  Внутреннюю Азию индийских ариев   , а также китайцев, образующих государство на реке, вероятно, могло возникнуть под давлением растущего иссушения первоначально богатой водой земли.

Пограничные нравы германцев воспитаны вовсе не бедными водой или совершенно изнывающими от жажды ландшафтами, и народы ведут себя в этом отношении абсолютно неизменно.

Границы по Эльбе и Янцзы, играя соответственно родственную роль у немцев и китайцев, — преходящие состояния. Перекрытые крупными реками единства как жизненные формы быстро формируются именно в течение прежнего колониального раздела, а также в Японии в Канто   .

Реки как весьма известные постоянные границы вроде Дуная под именем Данувий и Истр   и Рейна под именем Ренус   , в представлении римлян , как Рубикон, Рона, Галлис, которыми богата история средиземноморских стран, в области германских поселений редки. Граница Ликус — Лех между алеманнами и баварцами — как различные другие южногерманские разделения уже при колонизации — римского происхождения. Лишь однажды в Крестьянскую войну немцы серьезно вели борьбу за нее   .

Определенный естественный ущерб — в силу закона перемещения противительно вращению Земли — непременно происходит для восточного соседа при направлениях течения с Севера на Юг или с Юга на Север.

На созданных таким образом основах осмысливают лишь историческое развитие известной границы по крупной реке, а именно границы по Рейну, — от удобной, легко обозначаемой и определяемой, хотя и на протяжении русла меняющейся “первоначальной” демаркационной линии (романского идеала, исходя из которого Цезарь и его последователи создали Рейнскую и Дунайскую границы Римской империи), к представлению о единстве речной системы как некоего целого, как некой единой, неразделимой жизненной формы, которую мы можем обозначить и обосновать как преимущественно германскую. Мы видим, что внутри германской народной и культурной почвы племенные, культурные, епископальные границы повсюду проходят перпендикулярно течению крупных рек: фризско‑рейнфранкские, франко‑алеманнские, баваро‑швабские (через Дунай!).

Исходя из этого германского восприятия логично развивается дополнительное, — хотя даже если естественное единство крупной речной системы нарушается в какой‑то форме насилием, которое германское чувство ландшафта никогда не признает интуитивно, — что такое разделение только тогда “правильно”, т.е. равноправленно с главной тяжестью удара водного потока долины, ручья, реки, крупной реки, ее руслом, когда оно может создать тальвегу   известную устойчивость. Однако из общего границеобразующего проявления крупной реки могут быть использованы и весьма различные частичные проявления: русло реки; дорога через долину, именуемая и в романско‑говорящей [с.158]  области “тальвег”; это могут быть односторонне проведенные береговые границы, границы по дамбе (как на Висле), такие, как на Верхнем Рейне, которые по меньшей мере разрешают доступ к реке, хотя и нет права на не отвечающее нормам возведение своих строений, своих мостов, или такие, которые, как на Висле, превращают установленный доступ к реке в фарс, так что дамбы на противоположной стороне, подъездные пути, возможности использования земли остаются односторонней собственностью извлекающего выгоду. Границу крупной реки можно сделать постоянно кровоточащей раной на теле народа также посредством отвода воды, односторонним использованием энергии, правом на строительство односторонних, питающихся из крупной реки каналов, как Эльзасский.

В таком свете Германия видит, или по меньшей мере так следовало бы видеть, рейнский вопрос  и его геополитическое значение   . Аналогии этому, как мы отметили во вступительном слове, находятся на границе Японской империи — на Ялуцзян и Тумыньцзян в Корее в отношении, разумеется, включенной в сеть японского хозяйства Южной Маньчжурии, на Амуре между Китаем и Советским Союзом, на обремененной “опасностью для всего мира” границе Рио‑Гранде   между англосаксонской и испанской Америками. Эти опасности возрастают, потому что во всех этих случаях проблема содержания границы путем симбиоза речных и железнодорожных трасс, более или менее защищенных сопутствующих дорог на соответствующем расстоянии от пограничной крупной реки, важных — в своем пограничном своеобразии им параллельных — энергетических водоводов (снабжение энергией Бадена вдоль Рейна) была тесно увязана с вопросами правильной (абсолютной) границы по крупной реке.

Воскресший антагонизм в отношении границы по крупной реке, как правило, свойствен многим государствам на реках (речные образования Ратцеля), которые были образованы вокруг хорошо ухоженных, а также неукротимых и заброшенных рек в низменностях, как некогда вокруг Нила, Хуанхэ и Инда (государства Пенджаба), и ныне на Висле государству Польша, которому, как полагали, следует гарантировать участки от истоков до устья, допуская резкую несправедливость против труда тех, кто действительно укротил реку   .

Дополнительная трудность для постоянства границы на крупной реке проистекает из того, что именно своеобразие [с.159]  крупных рек, таких, как Хуанхэ, Инд, Висла или Тигр, в периоды неустойчивости государств, когда они должны были бы поистине доказать свою разделяющую силу, часто не действует в результате переноса и внезапного смещения русла вследствие недостаточной гидрологической работы. Так, собственно, реагируют Хуанхэ в периоды государственной неурядицы в Китае разрушительными наводнениями и изменениями русла   , а также Висла, Инд и крупные реки Индокитая.

Совершенно особые, сопоставимые географические проявления с сопоставимыми геополитическими последствиями являют каскадные ландшафты Дуная и Янцзы. Обе эти крупные реки в первую очередь — транспортные магистрали, имеющие, однако, четкие, важные для государственного образования ступени с уклоном, с некоторыми привлекательными именно для замкнутого политического образования мульдами и посредническими округами   . Однако точное исследование государствообразующего своеобразия Дуная   выдает внутреннюю биогеографическую неправдоподобность известных, часто отстаивавшихся основ Дунайской монархии, признание которых запечатлено в легенде. Но несовместимое противоречие в государственном праве и правовой философии между границей по водотоку и границей по водоразделу, пожалуй, позволяет убедительно доказать всю проблему трех рек Германии, как ее назвал Р. Челлен   .

Междуречье  в “Промежуточной Европе”, которое в двухтысячелетней истории отражает в миниатюре судьбы классического месопотамского Двуречья   вследствие борьбы вокруг его речных границ, — это Бессарабия   xii . Здесь на долю полосы земли, составляющей около 45.000 кв. км , с абсолютно гетерогенным населением выпала сомнительная честь вслед за проблемой трех крупных рек Внутренней Европы — Рейном, Дунаем и Вислой — и вылупившимся Изонцо   образовать границу Европы по водотоку между Прутом и Днестром, о которой много говорилось. В самом узком месте две судьбоносные реки сближаются до расстояния 22 км, сухопутная граница с сопредельной, ныне живущей в том же самом союзе Буковиной равняется 55,5 км  — расстояние по географической широте основного центра власти Кишинева (Хизинау) — 77 км , самое большое растяжение при впадении рек в Дунай и берегом лимана — 198 км . [с.160]

Из— за своеобразия двух многократно оспаривавшихся речных границ известная страна видится отчетливейшим образом: оказывавший ранее услуги сообщению, проходимый для плоскодонных пароходов, по меньшей мере на небольших участках, извилистый Днестр сегодня по причине навязанного пограничного своеобразия полностью парализован с точки зрения ценности реки как коммуникации и источника энергии. Нынешний Днестр ‑это всего лишь отличная подпора для контрабанды между разными экономическими системами — Советским Союзом и капиталистической Румынией и арена политических происков, очаг войны не только в Европе, но и в мире; тем более что Япония и, само собой разумеется, Советский Союз еще не признали границу по Днестру и более чем сомнительно, что кто‑то действительно вступился бы за нее.

Вся история Бессарабии, — отлично изображенная фон Угшгом в нераздельной связи с геополитическими условиями существования этого узкого клочка земли, — важное обвинение превратностям природы, делающим невозможной границу по крупной реке, ведущим к расколу единых жизненных областей, и это тем пагубнее лежит бременем на соседях, чем больше развивался или мог развиваться культурный прибрежный ландшафт, чем чаще единоплеменные слои населения и расы издревле пересекали реку, оставляя на ее берегах лишь местно чуждые противоречия силы.

Здесь граница по водотоку, — здесь граница по водоразделу!

Если называют frontieres naturelles, то приходится отклонить либо одну, либо другую форму или же по мнеьшей мере подчеркивать естественное право одной, вуалируя право другой. Нельзя одну жизненную форму согласно мнимо справедливым принципам разрывать и калечить в том месте, где как раз пригодна, в соответствии с “theorie de cretes”, граница по водоразделу, как Тироль по перевалу Бреннер, если совсем рядом, в Пустертале, эту теорию отбрасывают. Теория водоразделов при всем научном остроумии не может наилучшим образом, творчески выработать в Пиренеях и Приморских Альпах постоянные, на длительный срок естественные границы, и их так отменяют на Вогезском гребне, что вмешиваются на Верхнем Рейне не только по реке, нет, но и через нее. Наряду с этим в Пиренеях, на Гаронне водоразделы в ряде случаев снова кладут под сукно; и в Трансильвании, в Карпатах, где естественный каскадный ландшафт области Чик образует редкостное природное единство, где некогда Венгрия (долина Тротуш!) также вмешивалась через водоразделы, время от времени забавлялись взаимной игрой, при которой наука Юго‑Восточной Европы в поисках доказательств не поспевала за внезапным политическим переломом.

Из самого беглого рассмотрения границы по водотоку вытекает с точностью одно: она становится все сложнее [для охраны], чем больше русло реки развивается в рамках культурного ландшафта, чем более освоенным оно становится. Все пограничные реки мира — Рейн, Дунай, Висла, Прут и Днестр, Инд, [с.161]  Шатт‑эль‑Араб   , Амур, Красная река   , Рио‑Гранде — становятся в возрастающей степени исходной точкой политических волнений и угроз не только для соседей, но и для всех, для мира во всем мире, чем больше возрастает их коммуникационная и энергетическая ценность, чем нераздельнее хозяйственное развитие по обоим берегам связывает соседей, чем больше враждебный жизни и сношениям облик крупной реки отходит на задний план   перед дающими энергию и дружественно связующими процессами. [с.162]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.155) Ratzel  F . Antropogeographie. Bd I. S. 210; Brunhes  J . L'Irrigation, des conditions geographiques. Paris, 1902.

 

 (с.156) Так, Пенк разработал эффективную естественную границу для Южного Тироля — район расселины в альпийской пойме (Alpenvorland).

 

 (с.156) Bouterweck К. Das Land der meridionalen Stromfurchen in indo‑chinesischen Grenzgebiet // “Mitteilungen der Geogr. Gesellschaft”. Mtinchen. Bd XIII. 2. H., 1918/19.

 

 (с.159) Stegemann H. Kampf um den Rhein. Berlin, 1924; Wentzke P. Rheinkampf. 2 Bde. Berlin, 1925, Levy F. Entwicklung des Rhein— und Maas‑Systems. Freiburg, 1921.

 

 (с.159) “Все это превращает границу Рио‑Гранде между англосаксонскими и латиноамериканскими владениями в Новом Свете в зону достойной наблюдения опасности для международного мира” (“The Economist”. 22.I.1927. S. 141).

 

 (с.159) Keyser E Der Kampf um die Weichsel. Leipzig, 1926; Haushofer К Die Weichsel, eine gefahrdete Wirtschaftsstra?e // “Deutsche Rundschau”, 1923, 2 H.; Haushofer A. Der Staat Danzig //“Zeitschr. d. Ges. f. Erdkunde”. Berlin, 1926.

 

 (с.160) Хуанхэ протяженностью около 4000 км и с бассейном 980000 кв. км начиная с 602 г. до н.э. меняла свое устье не менее десяти раз (Herrmann A. Das Problem des Hwangho // “Zeitschr. d. Ges. f. Erdkunde”. 1916, II. Heft).

 

 (с.160) Для Венского бассейна труды Гёйдериха и Зигера.

 

 (с.160) Относительно способности Дуная к образованию государств ср.: Vogel  W . Rhein und Donau als Staatenbildner // “Zeitschrift fur Geopolitik”. 1924, II; Haushofer K. Tux Geopolitik der Donau // “Volk und Reich”. 1925.

 

 (с.160) Kjellen R. Studien zur Weltkrise. Munchen, 1917.

 

 (с.160) Для Месопотамии: Hesse F. Mossul‑Frage. Berlin, 1925.

 

 (с.160) Uhlig C. Die bessarabische Frage. Eine geopolitische Betrachtung. Breslau, 1926.

 

 (с.162) Hassert С. Die anthropogeographische und politisch‑geographische Bedeu‑tung der Flusse // Zeitschrift fur Gewasserkunde. 1899; Arldt Th. Naturliche Grenzen und staatliche Bruckenkopfe // “Zeitschrift fur Politik”. IX. 1916; McKinney  H.G. Intercolonial water rights as affected by federation. Sidney, 1900.

 Под формулой “третья Италия” режим Муссолини понимал борьбу за гегемонию Италии в Европе. Эта формула имела нечто общее с идеей германского “Третьего рейха”. [с.162]

 Государственная тайна (лат .). [с.162]

 Арии (арийцы) — так называли себя ираноязычные племена (мидяне, персы и др. в Иране, скифы и сарматы, древние народности Средней Азии и др.). Ариями назывались также племена, распространившиеся во второй половине 2‑го тысячелетия до н.э. в Индии и именуемые в науке индоарийскими. Древнеиранские и индоарийские языки очень близки друг другу, а говорившие на них племена, как показывают древнейшие памятники словесности индийцев (Ригведа) и иранцев (Авеста), имели много общего в хозяйстве, быте, социальном строе, культуре, религии.

Слово “арии”, помимо индоиранских, в других индоевропейских языках определенно не засвидетельствовано, и употребление данного термина в отношении других индоевропейцев, в частности германцев, не имеет под собой научных оснований.

 Токийская равнина. [с.162]

 Греки именовали Дунай фракийским названием “Истр”, в римское время он получил второе название “Данувий” (или “Данубий”). Со времени Августа Дунай стал границей Римского государства с северными варварами. [с.162]

 Рейн (лат. Phenus) от кельт. Rinos — река. После победы Цезаря над вождем свевов Ариовистом в 58 i. до н.э., двукратного форсирования Рейна (в 55 и 53 гг. до н.э.) и окончательного завоевания Галлии в 50 г. до н.э. он становится одной из важнейших границ Римского государства, отделявшей его от Германии. [с.162]

 Галлис — река в центральной части Малой Азии, впадает в Черное море. С 550 г. до н.э. (время Кира) была естественной границей между Мидийским царством и Персией.

Рубикон — стекавшая со склонов Апеннин и впадавшая в Адриатическое море река. Точная идентификация с какой‑либо из современных рек затруднена. Получила известность благодаря знаменитым словам Цезаря “Жребий брошен!”.

Рона — река, берущая начало на территории швейцарского кантона Вале. Протекает через Женевское озеро и впадает в Средиземное море. [с.162]

 Границы по судоходным пограничным рекам, если иное не предусмотрено международным договором, устанавливаются, как правило, посередине главного фарватера реки или по тальвегу (нем. Talweg — дно долины, дорога через долину) — линии, соединяющей глубокие точки дна реки. [с.162]

 Бессарабия в X‑XI вв. была заселена фракийскими и восточнославянскими племенами. Входила в состав Киевской Руси. В XIV в. на территории Бессарабии возникло Молдавское княжество, вскоре подпавшее под власть турок. Попытки Петра I освободить Молдавию успеха не имели (Прутский поход [с.162]  1711 г.). В 1812 г. по Бухарестскому мирному договору Бессарабия вошла в состав России. По Парижскому миру 1856 г. Измаильский уезд Бессарабии отошел к Румынии, в 1878 г. (Берлинский конгресс) Бессарабия была возвращена России в обмен на Добруджу. В январе 1918 г. была оккупирована Румынией, став, таким образом, предметом советско‑румынского конфликта, который был разрешен летом 1940 г. возвращением в состав СССР Бессарабии. В настоящее время независимое государство Молдова. [с.163]

 Изонцо — река в Италии и Югославии. Во время первой мировой войны итальянские войска провели на этой реке 11 сражений против австрийских войск, но успеха не имели. [с.163]

 Шатт‑эль‑Араб является водной границей между Ираном и Ираком. [с.163]

 Красная река — река в северной части Вьетнама, вблизи границы с Китаем. [с.163]

 

ГЛАВА XVII

 

ВЫСОТНАЯ ФОРМА: ОЧЕРТАНИЕ ЗЕМЛИ И ВОДОРАЗДЕЛ КАК ГРАНИЦА

 

(гидрографическое и морфологическое установление границы)

 

Высотные формы, проявления очертаний Земли, особенно если они одновременно являются водоразделами, действуют как устанавливающие границы лучше всего, чем более враждебны они жизни, чем более препятствуют сношениям. Районы ущелий, пояса болот, которые выдают себя выступающими наружу грунтовыми водами, как Тераи — болотный гласис Гималаев, могут разделять более действенно, чем даже высокие хребты гор, подступающие к районам проходимых перевалов, преодолевая которые живущие в горах кочевники или полукочевники осуществляли права выпаса. Освященная греками, извращенно выстроенная романскими народами “theorie de cretes” в некоторых местах более чувствительна к своим пробелам, чем в продолжающейся столетия борьбе за речные границы вокруг Эбро и Рейна самой блестящей романской государственной формы — французской, которая рано постигла необходимость поставить пограничные теории на службу своей практической политике. Оттесненная от Эбро, граница в конце концов вклинилась в Пиренеи. Вместе с тем она успешно оттеснила немецких соседей от Вогезской стремнины, а также вопреки собственной пограничной теории — от крупной реки [т.е. Рейна], полностью принадлежащей немецкой культурной почве. Итак, на очень важных участках нашей границы мы, немцы, изнемогаем от несовершенного обязательства наших противников из‑за их собственных, старательно разработанных теорий о границах; но в отношении этих мест мы можем по меньшей мере сражаться с ними их же собственным научным оружием на форуме мирового общественного мнения   .

Однако гидрографическо‑морфологические элементы, почти исключительно преобладающие в создании жизненных форм и прокладке их границ, имеющие ценность и применимые, встречаются редко. Обладающая исключительно высокой способностью к сопротивлению внутренняя структура японской метрополии почти целиком покоится на строительстве ячеек по водоразделам; способные противостоять кантоны Швейцарии являются единообразными долинами внутри водоразделов: Ури (Рейс), Гларус (Линт), Вале (Верхняя Рона); Берн — преимущественно кантон реки Ааре. Котловинные ландшафты, как Фергана, Богемия, Сычуань, Кашмир, будучи особенно устойчивыми, единообразными, недвусмысленно основанными на системе рек и границ по водоразделам с одним‑единственным, чаще всего глубоко [с.164]  прорезанным выходом, являются предвидимыми политическими образованиями.

Но даже при отграничении крупные формы, разделенные водой, образованные ею мелкие формы обнаруживают свое непостоянство. Водоразделы в чистом виде, одновременно как протяженные горные цепи, редки; некоторые из обычных горных границ на самом деле вовсе не водоразделы, а разорванные, как Гималаи, мощными водотоками — крупными реками Непала, Индом и Брахмапутрой, как Хинган — Амуром, Карпаты — Альтом.

Весьма разнообразно действуют в установлении границ горы, горные цепи, нагорья, дугообразные окраины плато, с одной стороны, ущелья, теснины, расщелины, останец — с другой; какие многообразные картины показывали, например, извилистое течение Зайле между Вогезами и Мозелем и сопутствующая ему игра высотных форм по отношению к довоенной границе.

Картина водораздела в природе, являясь более чем очевидной, обнаруживает богатство запутанных форм! Крайне редко совпадают причудливая теория старых картографических методов и действительность в линии хребта с равномерно расходящимися с той и другой стороны горными штрихами, указывающими направление течения воды. Уже старые горные формы с их спокойной сводчатостью (кривизной), наклонными желобами (Kastenformen) превращают водораздел в целую широкую зону; в рассеченных горных кряжах он идет зигзагом то туда, то сюда: самая высокая точка или хребет, источники образующегося водостока находятся на противоположных сторонах горного массива. Даже верховое болото, влажный луг, район источников без особенно приметного рубежа или даже подземный горизонт сообщающихся источников, карстовые области с поглощающим колодцем по соседству — как трудно оформляют они поиск по водоразделу, который в таких случаях не имеет никакой политической силы, кроме как неудобного и враждебного сношениям действия своих сопутствующих проявлений.

Отличное определение водораздела Филиппсоном с его вертикалью от точки пересечения обеих линий падения позволило нам в научном отношении выйти из трудного положения, но оно не может быть во многом полезным практической политике   .

Со времен Аристотеля мы встречаемся в политике с трудностью именно в определении понятия “водораздел”. Мы обнаруживаем, к своему удивлению, что Александр Гумбольдт недооценивал способность гор выступать в роли водоразделяющей и устанавливающей границу силы, считая возможным соединение каналом Атлантики и Тихого океана в девяти местах, в то время как обладающая великолепным слухом североамериканская политика вследствие своих возможностей в будущем окончательно [с.165]  положила руку лишь на два (Панама, Никарагуа), готовясь к дальнейшим планам (вопрос об Атрато)   .

Кто уже наблюдал на практике проведение границ в горах, а именно в регионах с большим пространством вне Европы, вполне представляет, как мало на самом деле знают о Земле — в том объеме, который для ученых, занятых поиском задач будущего, имеет нечто почти утешительное, но для политической науки — постыдное. В Гималаях, на меридиональных руслах рек между Индией и Китаем, в районе Яблонового хребта (Забайкалье) и Станового хребта (Восточная Сибирь), в южноамериканских пограничных полосах еще скрыты проблемы, в сравнении с которыми покажется вполне безобидной проведенная в никуда разделительная линия папы Александра VI   , отторгавшая Филиппины на 300 лет от их естественного жизненного пространства и от их принадлежности к истинному календарю   , а Бразилию — от остальной Латинской Америки. Пограничный спор между Чили и Аргентиной с его поистине соломоновым решением благодаря сэру Томасу Холдичу был испытанием этого. Еще многие другие проблемы кроются, например, в установлении границы в проливе Хуан‑де‑Фука   , где непосредственно на расстоянии двух с половиной тысяч километров континентальный рубеж научного хладнокровия наталкивается на резко детализированные вопросы доступа к побережью, или в вопросе об инфильтрации на Дунае   , который показывает, как природа посредством постоянных отводов от агрессивной системы крупной реки с глубоко размытым основанием непрерывно принуждает к изменениям более слабую, с высоко расположенным течением сточных желобов даже там, где они не создают условия для человеческих жизненных форм.

Особая тема — психологическая привлекательность для народов окраинных плато в качестве границ, которые на одной стороне часто тянутся как отграничивающие горизонт горы (сопки на Амуре, Декан, Вогезы на равнине Рейна!) и запечатлелись в душе народа как готовый, признанный рубеж, а на другой действуют лишь как соблазн, как бы разыгрывая медленную сцену незаметного подъема в доступные окраины, с которых направляется легкий, заманчивый, снизу трудно запрещаемый спуск в раскинувшиеся перед жадными взорами богатые долины. Так действовала граница в Вогезах на стоявших на ее высоте французов   , что не осознали до конца на немецкой стороне. Так действует проницательный взгляд на Пекин с гор за рекой Нонни, а также с южных склонов Альп на ландшафт долины По — “тучную ломбардскую равнину”, которая уже в воззвании [с.166]  Наполеона I к Итальянской армии играет столь возбуждающую роль.

Правильно признав опасность такого искушения, Третья Италия весьма настойчиво ратовала на Севере за теорию водоразделов, прокладывая рискованную границу от Изонцо вверх в необжитое, от предгорий Южного Тироля на Бреннер и Мальзерхайде, и желая проложить ее и дальше на Запад. Уже из воспоминаний Бабура, великого покорителя Делийской империи Моголов   , мы знаем, сколь опасный соблазн возбуждает у бедных, но воинственных горцев созерцание сверху, с пограничных вершин долины Инда, и еще третья Афганская война   , восстание в Вазиристане   показали, что с такими психологическими склонностями на границе не следует шутить. В равной мере это относится и к истории Месопотамии и вечным набегам горных племен в Двуречье. И дальше к востоку, в Гималаях, история показывает, впрочем менее массовые, проникновения монгольских народов в индийское предполье с плоскогорий, так что убедительное завершающее воздействие мощного белого вала, каким он представляется, скажем, из Дарджилинга или Симлы   , односторонне; не следует забывать, что еще в середине XIX в. даже целый пограничный вал (Непал, Сикким, Бутан, Бхопал) платил дань китайцам, как Бирма, Сиам и весь Индокитай, и еще совсем недавно одной влиятельной личности — сэру Уильяму Бердвуду при посещении им границы китайцы доказывали свое право на Бамо и Иравади как свободные гавани Teng Yuen.

Право и жизнь — тот, кто до сих пор прислушивался к нам, не должен никогда забывать это — именно на границе находятся в беспрестанной борьбе. Это вряд ли обнаруживается в какой‑нибудь правовой области лучше, чем в области права высокогорного выпаса, которое, без сомнения, иногда входит как ископаемое (Fossil) в современную структуру общения в Альпах, Пиренеях, Вогезах, еще властно вдается в индийские, африканские, азиатские границы областей (полевые межи).

Эти древние права выпаса, как любые другие на родной народной почве, достойны уважения, и их позаботились закрепить для себя при переселении народов германские общины и так крепко удерживали свое старое право на землю коренного населения на северогерманской равнине, как вандалы Гейзериха   , некогда господствовавшие в Северной Африке.

Однако жестко удерживаемые права выпаса при бурном переселении народов освятили переходы границ, которые при всем том распространились на обширное пространство между Теодулпас и долиной Аоста   и Монтавон и Пацнаун; права выпаса сохранили местные пограничные трения в Вогезах, которые пережили длительное время — от взлета аббатства Ремире‑монт (Remiremont) как светского владения до возврата долины Мюнстера   под немецкое господство; а совсем недавно в Альпах, в Верхнем Этцтале, право выпаса для местных жителей [с.167]  раздули в международно‑правовой вопрос. Ни мощь старой царской России, ни охрана китайских границ во времена расцвета Маньчжурской империи   не оказались достаточно сильными, чтобы пресечь зимние и летние переселения киргизов. Из‑за высоты перевалов и относительной жидкотекучести (Dunnflussigkeit) сообщения между Индией, англо‑индийским Тибетом и Восточным Туркестаном   его выравнивающее культуру постоянное воздействие легко недооценивается; и оно (воздействие) во всем своем значении (в том числе распространение буддизма!) может восстанавливать способность нарушать границы права выпаса, караваны. Схожим образом миграционный поток туда и сюда взламывает границы и отменяет их по обе стороны между Маньчжурией, Хили, Монголией и Забайкальем   .

Исследуя такие процессы, мы выясняем большое историческое значение пояса пастбищ и сопредельных нагорных пажитней (Almboden). Ландшафты высокогорных пастбищ, как на Памире, высокогорные долины Чика, горные окраины вдоль китайского Шелкового пути   , а также огромная зона культуры кочевников (номадов), которую мы постоянно познаем по захоронениям от Дуная до Маньчжурии как раннее культурное единство, воспитали те вождистские натуры, за которыми последовали многие в крупномасштабных переходах границ в истории, в создании степных империй, в нашествии гуннов, монголов и тюрок.

Несомненно, своими набегами они причиняли порой мучительную боль и порой разбивались об “искусственные линии” из почти нерасчлененных границ (Пенк), которые должны были защищать от них старые культурные пространства, а порой и фактически защищали на протяжении столетий, как римская граница [Лимес] по Рейну и Дунаю, поселения и укрепленное предполье Великой Китайской стены, пограничные сооружения Индии на Северо‑Западе, так что поток отводился в совершенно иные русла, на другой конец Евразии. Однако грандиозный противоположный ритм перехода границы и сохранения границы, который наделяет историю Старого Света эффектным мотивом постоянства, вероятно, ведет свое происхождение из противоречия между нарушителем границ — скотоводом, кочевником или полукочевником — естественным сторонником права свободного выпаса и оседлым пахарем — творцом малой границы, вспаханной межи, прочной ячейки. Мы видим, что отдельные естественные, единообразные ландшафты с прочными структурами выстроены именно по принципу границы водораздела и они вряд ли доступны уничтожению, но все же и затопленные, снова возрождаются в той же форме.

Япония с ее структурой чисто речных маленьких областей, гидрографических единств, части Швейцарии, особенно Граубюнден, части Тюрингии, вообще старых германских областей [с.168]  построены по этому принципу, и ему лишь в качестве противовеса должна присоединяться какая‑либо крупная связующая система, как в Японии — море, охватывающее всю жизненную форму: в противном случае такие ландшафты становятся границей прямо перед носом, перекрытыми тенью собственной колокольни, что британец шутя называет “pennywise but poundfoolish”   , за своими слишком тесно запертыми засовами, “заключенными в ящик” (emboitement), как некогда один умный француз сказал о Германии.

Такой опасности подвергаются в особенности государства на перевалах , и поэтому посвятим им здесь краткое рассуждение. Государства на перевалах — древняя, в определенной степени примитивная форма, и современные скоростные коммуникации усложняют их некогда оправданные условия существования. Основанием таких государств часто служит то, что высокие гребни гор с прилегающими к ним по обеим сторонам горными пастбищами, пажитнями и долами сами оказываются для жизни и связи более дружественными, чем район узкого ущелья и расселины, которому сопутствует чаще всего подножие горы внутри горного массива перед стоком горных потоков на равнины. Благодаря этому жизненное пространство становится достаточным для самостоятельных миниатюрных государственных образований, которые, однако, всегда находятся под угрозой навязывания им извне условий существования, могут оказаться в конечном счете в сфере влияния альпийской поймы. Государства на перевалах, следовательно, примитивная, архаическая форма и, будучи однажды разрушенными, могут с трудом снова восстановиться. В Савойе, Тироле, на Кавказе, а также в Трансильвании они были разрушены извне. В Швейцарии они все еще существуют в старых кантонах и в своей связи с Тичино, а также в Граубюндене, который еще и сегодня со своими тремя диалектами — Puschlav, Misox и Bergell   — показывает, каким явно выраженным самостоятельным государственным образованием на перевале он был в то время, когда еще владел Вормсом (Бормио)   , Фельтеном и Клеве (Кьявенной). Но более чем спорно, могли бы истинные государства на перевалах Швейцарии пережить период поглощения Гельвеции   без поддержки городов‑государств альпийской поймы — Берна, Цюриха, Сант‑Галлена.

Из государств на перевалах Гималаев в настоящее время все еще существуют Кашмир, Непал, Бутан, Бхопал, в известных формах также Сикким; мотивы перевалов присутствуют в истории Сербии и Болгарии, Боливии и Перу, а в Новом Свете чистыми государственными образованиями на перевалах были Пенсильвания, Панама и Теуантепек.

Но в то время, когда развивавшиеся в коротковолновых ударах сношения отзвучавшего средневековья благоприятствовали миниатюрным государствам на перевалах, так что Альпы изобиловали рудиментами такого вида и все значительные монастыри (Андекс, Химзеклёстер), епископства (Зальцбург, [с.169]  Фрейзинг) искали основание для образования государства на перевале, сегодня требуется более крупная составная часть формы для поддержания жизнеспособности такого государства; и пространства великодержавного прошлого, как Монголия, Афганистан, китайские внутренние ландшафты Сычуань и Юньнань, сохраняют сегодня характер государства на перевале.

Чем больше границы в горах проявляют тенденцию к сопряжению, тем больше государства на перевалах, естественно, ими охватываются; они каменеют, приобретают архаические черты, сохраняют стиль запаздывания в политике наряду с таковым в культуре и экономике.

Если мы попытаемся еще раз установить противоречие, взвесив некоторые из его практических применений, то оказывается, что с прогрессом культуры и цивилизации, индустриализации и ростом плотности населения граница по водотоку становится более проницаемой, изменчивой, более охваченной борьбой, а граница по водоразделу в форме вертикальной проекции, напротив, все более и более закрепляется, склоняется к сцеплению и стыку, следовательно, разделяет с большей перспективой на постоянство. Рассматриваемая чисто научно, немецкая народная почва, следовательно, подвергается наибольшей опасности южнее Бреннера, вероятно, меньше всего на Рейне, больше на Висле и еще больше в области Богемского леса   и южнее Судет.

Со справедливым чувством Пенк, Зигер и Зёльх признали наибольшую опасность именно на южнотирольской границе и выковали для нее на разумных основах добытое из малых форм и исторических поселений оружие, которое затем британские критики присвоили себе (см., например, “Манчестер Гардиан”, 2 февраля 1927 г.).

Психологические аспекты границы по водотоку, как и горной границы, всегда привлекали в рабочее поле политической географии блестящих наблюдателей и самые светлые умы. Н. Кребс, Ратцель, Заппер, Мауль   пришли к выводам основополагающей ценности. Исполненное душевной глубины отношение между горой и человеком, между человеком и крупной рекой лежит в основе проблемы, и, пожалуй, это дало нам право поставить беглый и сжатый обзор этой темы в виде примера в центр отдельных исследований   . [с.170]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.165) Philippson A. Studien uber Wasserscheiden. Leipzig, 1886.

 

 (с.166) Haushofer К. Geopolitik des Pazifischen Ozeans. Berlin, 1925.

 

 (с.166) Gohringer. Die Donauversickerung // “Karlsruher Tagblatt”. 118. Jahrg. № 334. 3.XI1.1921.

 

 (с.166) Kiesel K. Petershuttly. Ein Friedensziel in den Vogesen. Berlin, 1918; Steinitzer H. Zur Psychologie des Alpinisten. Munchen, 1907; Freshfield D. On mountains and mankind // “Roy. Soc. Geogr. Journ.”. Bd XXIV.

 

 (с.168) Ratzel F. Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten // “Petermanns Mitteilungen”. 1896; Idem. Antropogeographie, II.

 

 (с.170) См.: Krebs N. Landerkunde der Osterreichischen Alpen; Ratzel F. Alpen inmitten der geschichtlichen Bewegung; Idem. Hohengrenzen und Hohengurtel; Sapper. Gebirgsgrenzen; Maull О. К. Bayerischen Alpengrenzen.

 

 (с.170) Gomperz H. Philosophie des Krieges. Gotha, 1915.

 

 Согласно постановлению Версальского договора, Германия не была привлечена в Лигу Наций при ее создании. Как уже упоминалось, она вступила в эту организацию в 1926 г. после принятия ею плана Дауэса (см. примеч. 20. С. 20) и подписания Локарнских договоров. [с.170]

Локарнские договоры (парафированы в Локарно 16 октября 1925 г.) подписаны в Лондоне 1 декабря того же года. Основной документ — заключенный Германией, Францией, Бельгией, Великобританией и Италией гарантийный пакт (Рейнский пакт) о неприкосновенности германо‑французской и германо‑бельгийской границ и сохранении демилитаризации Рейнской зоны. Относительно своих восточных границ Германия обязательств не давала. Судьба Локарнских договоров, как известно, печальна: в 1936 г. Германия расторгла их и ремилитаризировала Рейнскую зону. [с.171]

 Атрато — река в Колумбии, русло которой могло бы быть использовано для прокладки канала, соединяющего Атлантический и Тихий океаны. [с.171]

 См. примеч. 9. С. 111. [с.171]

 Хуан‑де‑Фука — пролив, по которому проходит самый восточный участок границы между США и Канадой. [с.171]

 Бабур (1483‑1530) — основатель государства Великих Моголов, потомок Тимура (Тамерлана). [с.171]

 В течение XIX и в начале XX столетия Англия стремилась захватить территорию Афганистана. С этой целью были развязаны три войны (так называемые англо‑афганские войны); первая (1838‑1842) окончилась поражением Англии; вторая (1878‑1880) — установлением английского контроля над афганской внешней политикой; после третьей (1919) Англия признала независимость Афганистана. [с.171]

 Вазиристан — горная область в Северо‑Западной пограничной провинции Пакистана на границе с Афганистаном. В 1893 г., когда в качестве границы между Афганистаном и Британской Индией была установлена линия Дюранда, Вазиристан стал независимой территорией. В 1947 г. вошел в состав Пакистана. [с.171]

 Симла — курортный город в Северной Индии в предгорьях Гималаев; в колониальный период летняя резиденция (временная столица) вице‑короля. В период засушливой погоды на равнине в Симлу переезжали правительственные учреждения Индии. [с.171]

 Вандалы — восточногерманское племя, заселявшее первоначально п‑ов Ютландия, а с I в. до н.э. — территорию между Одером, Вислой, Судетами, Карпатами. В 429‑439 гг. под руководством Гейзериха захватили римскую Северную Африку и обосновались на территории современного Туниса. Королевство вандалов стало первым германским королевством на земле Римской империи. Вандалы известны в истории своими захватами и грабежами. Гёйзерих (428‑477) — вождь вандалов и аланов, основатель суверенного государства после занятия Карфагена. Государство вандалов было признано Римской империей в 442 г. и в 474 г. Византией. В 445 г. Гёйзерих разграбил Рим. [с.171]

 Аоста — город в Италии, в Альпах. [с.171]

 Мюнстер — город и порт в земле Северный Рейн‑Вестфалия (Северо‑Западная Германия). В прошлом столица Вестфалии. Здесь был подписан Вестфальский мир (1648), положивший конец Тридцатилетней войне. [с.171]

 Под Маньчжурской империей понимается период правления в Китае в 1644‑1911 гг. маньчжурской династии Цин, которая пришла к власти в результате завоевания Китая маньчжурами. Свергнута Синьхайской революцией 1911‑1913 гг. [с.171]

 Туркестан — название в XIX — начале XX в. территории в Средней и Центральной Азии, населенной тюркскими народностями. Восточный Туркестан — провинции Западного Китая, Западный Туркестан — среднеазиатские территории царской России, северная часть Афганистана. [с.171]

 Великий шелковый путь — огромное историко‑культурное пространство со множеством маршрутов, по которым шло международное общение от Китая до западных предгорий Азии в древности и в средние века. [с.171]

 “Бережет пенс, а теряет фунт” (англ .); русский эквивалент: “скупой платит дважды”. [с.171]

 Так называемые ретороманские языки, подгруппа романских языков, на которых говорит часть населения Юго‑Восточной Швейцарии и Западной Австрии. [с.171]

 Бормио — ныне бальнеологический курорт в Италии в Ретийских Альпах, близ границы со Швейцарией. [с.171]

 Гельвеция — древнее название Швейцарии В результате Тридцатилетней войны (1618‑1648) получила статус суверенного государства. В 1798 г войска французской Директории вошли в западную часть Швейцарии. При поддержке Франции Швейцарский союз был преобразован в Гельветическую республику. Гельветическая республика подписала военный союз с Францией и тем самым оказалась вовлеченной в войну с антинаполеоновской коалицией. Но Гельветическая республика просуществовала недолго. В 1803 г. Наполеон восстановил прежнее устройство. По решению Венского конгресса 1815 г. Швейцария составила Конфедерацию из 19 самоуправляющихся кантонов. Была восстановлена ее независимость, очерчены новые границы. В ее состав вошли еще три кантона: Вале, Невшатель, Женева. [с.172]

 Чешский, или Богемский, лес — залесенный горный хребет на чешско‑германской границе. Служит естественным рубежом между Богемией и Баварией. Его протяженность 190 км, абсолютная высота — до 1042 м . [с.172]

 

ГЛАВА XVIII

 

РАСТЕНИЯ В РОЛИ РУБЕЖЕЙ. ГРАНИЦЫ ФЛОРЫ

 

Там, где ряды растений в виде плотных зон и поясов разделяют с известным постоянством хозяйственные предприятия людей, государственные образования и политические жизненные формы, должна идти речь о пограничных предпольях, оказывающих влияние на рассечение разделенных областей обитания посредством внешнего вида земли (chtonisch) или метеорологических условий (klimatisch). Свойство разделять народы имеют прежде всего обширные области лесов и болот, труднопроходимые лесные ярусы с заболоченными полосами, часто испытывающие внезапное изменение рельефа местности из‑за подъема уровня грунтовых вод. Особенно памятны человечеству типы границ муссонных стран, богатых осадками, государств сарматов   или Амазонии   с едва определимыми из‑за разросшегося влажного леса водоразделами, границы Судана с притоками Нила, покрытыми болотными растениями. Сопутствующий пояс заболоченных равнин и дремучих лесов Гималаев — Тераи, все еще защищающий сегодня Непал и другие высокогорные государства от полного поглощения Индо‑Британской империей, бирмано‑китайское предполье дремучего леса в верхнем течении Иравади и Салуина   , болота Припяти и Рокитно проявили себя в древней и новой истории как политически действенная разделительная сила, которой обладает растительный покров. Океанографический эквивалент этого — легенда о непреодолимом Саргассовом море   .

Однако и пояс хвойного леса алеманнов   , и земляные укрепления лесной крепости Богемии, и ныне исчезающий Коленвальд   как рубеж фламандцев и валлонов, и Вогезский лес, и 68,4 процента лесной и болотной границы Польши против 31,6 процента открытой — всё это растительные границы, играющие большую, а зачастую и решающую роль в истории Западной и Промежуточной Европы.

Лесные и заболоченные области могут вступить в жизненное содружество (симбиоз) с некогда установившимися границами по водотоку (Wasserlaufgrenze) и границами по водоразделу (Wasserscheidegrenze), усиливающее разделяющую способность, или, [с.173]  приняв в отдельных местах противоположное направление, не допускать их влияния, как в лесной зоне Верхней Силезии. Они могут — подобно пойменным ярусным лесам, зонам обмеления — быть сопутствующими проявлениями водотока, как отдельные важные, сопровождаемые ярусным лесом границы крупных рек Южной Америки, или же выступать в роли водораздела, например, как сообщающиеся области источников. На влажных полях проходов Тауэрна   , в японских высокогорных пустошах с рыхлым вулканическим грунтом, с плотно устоявшимися окраинами, в грунтовых источниках, высыхающих топях, в Шпреевальде с его амфибийным характером каждый может легко установить, сколь сильно отграничительное действие региона как целого и как трудно проложить границу внутри него, даже если не прибегать в качестве примера к совершенно непросматриваемым и труднопроходимым субтропическим и тропическим ландшафтам (опыты комиссий по демаркации границ в Камеруне, Новой Гвинее, в государстве Конго   , в ландшафте Верхнего Нила, Амазонии, пограничный патруль фельдмаршала Бердвудса на бирманско‑китайской границе   .

В таких случаях следует обращать особое внимание не только на распространение и границеобразующую способность растительного покрова в меридиональном и широтном направлениях, но и на очертание границы, на продольный профиль, как это убедительно показал в своем исключительно богатом и побуждающем к личным наблюдениям исследовании Ф. Ратцель “Hohengrenzen und Hohengurtel”   . Описывая наши альпийские долины, он утверждает, что там, как правило, можно установить по меньшей мере пять отчетливо узнаваемых растительных границ с сильным антропогеографическим обратным действием на расселение и политическое деление, которые разграничивают пять зон, из коих две благоприятны, а три враждебны и трудны для поселения и сношений. Первая зона — терраса долины , приемлемая для жилья, с поселениями, укрепленными откосами, пригодная для пахоты, с проложенными дорогами; далее неблагоприятный для дорог и сношений лес на отвесной скале ; затем вновь благоприятная для сношений узкая заселенная, пригодная для животноводства зона пастбищ ; и, наконец, скалы  и фирновый снег . При этом изменение между террасами посредством промежуточной прокладки дополнительной ступени может, естественно, умножаться.

Обращаясь к экзотическим образцам вулканического ландшафта, мы находим и здесь весьма четкие зоны растительности; их описал А. Гофман в книге “Waldungen des Fernen Ostens” (“Лесные массивы Дальнего Востока”), дополненной впечатляющими диаграммами и тонкими личными наблюдениями на примере Японии   . [с.174]

Особенно подходят для наглядности даже отдельные конусы вулканов: часто используемые в этих целях лесная зона и снежная шапка столь отчетливо обозначенной Фудзиямы, конуса яванских вулканов, Килиманджаро. С другой стороны, идя по следам Ратцеля, наводящим на проблему, а также стимулированный Понтеном   , М. Земпле   изложил наблюдения относительно растительной границы и географии строительных материалов. При этом обнаруженный, часто безупречный по своему происхождению строительный материал, на основе которого реконструировались формы культуры, помогает доказать связь между преодолимыми и непреодолимыми препятствиями растительно‑географического характера и разделениями политических структур.

Труднее привести такие доказательства для подтверждения связи между плотными насаждениями растений и обильным водотоком в особенности для пояса болот, заболоченных лесов и аналогичных проявлений, ибо не все они столь отчетливо навязывают культурные, силовые и экономико‑географические различия, испытанные в историческом развитии, как болота Рокитно и Припяти, где уже в новое время разыгрались события военной истории (вывод руководящих командных служб по незнакомым болотным дорогам!), напоминающие о провале наступательных операций римлян в германских заболоченных лесах.

Такие заболоченные леса и простирающиеся к морю приречные болота Ирландии, защита Терая, необычайные трудности британских и французских экспедиционных вылазок против защищенных прибрежными болотами западноафриканских государств   , трудности умиротворения на длительное время до известной степени приврытых растительностью пограничных пространств в Малайском архипелаге, Малайских провинциях, Индокитае (Манипур, Сиам) — отнюдь не единичное явление.

Важно при этом, что различие между естественными джунглями и вторичными, на месте выкорчеванных, узнаваемо еще в течение 100 лет; и только спустя 100‑120 лет оно начинает сглаживаться. Даже в благоприятных для роста растений областях это различие сохраняется долго, пока природа снова не восстановит защиту растений во всей своей первозданной силе; значительно дольше, естественно, — в умеренных зонах. Прежний, неоднократно использовавшийся в военное время еще в 1805 г.   для защиты лес “Эрлайха” на южном берегу озера Аммер ныне совсем исчез! [с.175]

Однако история Центральной Европы учит, что такие лесные и заболоченные области как пространства защиты сыграли очень большую роль и в сдерживании враждебных рас (вельши, вальхи, валы — к югу от Дуная, венеды — в Шпреевальде); новейшее развитие авиации показывает, что полное исчезновение таких пространств делает народы во время войны еще более безоружными, чем со своими поясами лесов, чью прикрывающую силу никоим образом не вытравить из памяти населения Галиции или Польши, сновавшего между войсками туда и сюда, пытаясь укрыться с частью своего имущества, и считавшего условия своего существования просто невыносимыми, в то время как на Западе при равных обстоятельствах для него вообще не было бы никаких возможностей выжить.

Какую охранную роль сыграли в локальной политической жизни Италии, как и Испании, маки   , под покровом которых был рожден Наполеон спасавшейся от опасности матерью; как трудно было преодолеть войну в зарослях и изгородях Вандеи   , Тироля, Швейцарии по сравнению с Гельвецией, Бельгией и Северной Францией, Трансваалем и Оранжевой республикой; как вдвойне опасна война в субтропиках, где они, например в Юго‑Восточной Азии, в определенной мере благоприятствовали сопротивлению, и лишь ослабление центральной власти в Китае сделало возможным колониальный успех французов, которым он противостоял в предполье аннамо‑китайской границы?   Сколь бессильной оказывалась неоднократно тактика регулярной армии в Соединенных Штатах в противостоянии войне кустарников и изгородей   , в благоприятствуемой растительным покровом предполий лесов малой войне, так что в конечном счете в Индии, Северной Америке, Испании всемирно‑исторические решения свелись к непреодолимости границ растений всеми средствами ведения войны и транспортной техники.

В Центральной Европе общей картине как естественного, так и измененного культурой ландшафта чуждо одно явление, которое поэтому заслуживает особого упоминания здесь, — это высокорасположенный, обсаженный водоток. В других культурных ландшафтах Земли, в Ломбардии (решение Мадженты   , пожалуй, зависело от этого, как и некоторые наполеоновские битвы!), Китае, Индии и Японии водоток имел абсолютно решающее значение для ценности внутренней границы разделенных ландшафтов, естественно, и при отмене внутренних границ действительным или условным состоянием войны. На дважды предпринимавшийся японцами поход в Корею   и Юго‑Восточную Маньчжурию влияло, например, вплоть до повторения форм отдельных операций, даже тактики (Ялу!), своеобразие высокорасположенных водотоков между обсаженными растениями дамбами; для японцев это своеобразие было чем‑то естественным, тогда как для русских — почти чуждым: отсюда различная сноровка при их преодолении. [с.176]

Одно абсолютно примечательное явление мы обнаруживаем при защите границы Сингальского государства на Цейлоне   против вторжения дравидов и тамилов из Индии. Там шла речь о высокоразвитой области культуры с высокоразвитыми ирригационными сооружениями, с одной стороны, и неслыханным буйным растительным миром как следствием обильных осадков — с другой. Мы видим планомерное перемещение джунглей вперед‑назад как подвижную границу обороны уже не способной к сопротивлению высокой культуры, совершенно аналогично тому, как мы обнаруживаем применение Римской империей лесозащитных границ и пояса болот   .

В связи с этим явлением следовало бы подумать о дальнейшем обогащении растительной защиты малых и межевых границ, на основе которых часто (также по Пенку) складываются более крупные и значимые границы. Обсаженные растениями плотина, шоссе, заросли кустарника, искусственная живая изгородь в любой форме выделяются в очертании культурного ландшафта как разделительные линии: например, укрывающие от мистраля, столь примечательные ряды кипарисов в Провансе, тополя Ломбардии и Венеции, обозначившие, между прочим, путь наполеоновской армии и выделявшиеся на фоне ландшафта, плантации масличных и плодовых деревьев. В военной истории известны также ряды туй Коломба у Меца; мешавшие атакам насаждения плодовых деревьев Вёрта и Мадженты; кактусы Мексики, которые болезненно почувствовали северные непрошеные юсти при первом походе североамериканцев против Латинской Америки   , колючие изгороди и кустарник, с помощью которых австралиец, марокканец и южноафриканец весьма эффективно защищают границы полей, угодий и дорог. Живая изгородь британско‑французского ландшафта каналов по обе стороны — во французском департаменте Норд и в британском Кенте — тоже пограничная форма, весьма затрудняющая обзор и движение, даже столь ухоженному культурному ландшафту дает первоначальный импульс, но наверняка и более надежную защиту, испытанную способность — и это подтвердит любой, познавший на военном опыте различие между маневренными битвами в департаменте Норд с живыми изгородями или в обширных распаханных пространствах Пикардии   .

Наблюдения на сей счет поэтому ценны, ибо отдельные народы уже в мирное время благоразумно, в меру возможностей предусмотрели эту защиту, создавая, как французы, многолетним трудом свои дороги и ведомства по управлению речными коммуникациями, включая взращенное уже Наполеоном I действенное управление. А иные народы — как мы — признали значение такой “коррекции счастья” лишь в войне, когда они под впечатлением жестоких потерь в пограничной борьбе позднее [с.177]  и мучительнее осознали, как важны помощь естественной и искусственной маскировки, искусство камуфляжа   .

Благодаря упреждающим посадкам растений с раскидистой кроной вдоль важных просматриваемых улиц и дорог, лиственных и хвойных деревьев определенной высоты и направления именно обороняющаяся сторона, размещенная bona fide   на пограничной земле, могла бы сохранить чрезвычайно много жизней бойцов ландвера и ландштурма   , преимущественно отцов семейств, мирных жителей. Это запоздалый, слишком запоздалый вывод о том, что даже у обороняющегося, располагающего превосходящими техническими средствами, у подвергшегося ударам военно‑воздушных сил народа определенное профилактическое прикрытие коммуникаций было бы заповедью самосохранения.

Итак, и большие, исторически признанные границы народов, и малые формы, из которых складываются многие из них, запечатлевают тот факт, что растительный мир накладывает важный отпечаток на разделение жизненных форм человечества, напоминая о том, что им нельзя безнаказанно пренебрегать, что каждый народ должен знать картину своего культурного ландшафта сверху донизу, со всем его растительным покровом и во все времена года. Растительная граница и граница между людьми могут находиться в отношениях складывающегося сотрудничества (симбиоза) или разрушительного противоречия (антитезы); она может допускать преобладание внутри естественных или искусственных различий; она может быть подчеркнута посредством вида грунта (chtonisch) либо длительного погодного воздействия (klimatisch) — но всегда нуждается в заботливом внимании. [с.178]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.173) См. доклады Кингдона Варда (“China Express and Telegraph”, London 5 и 12.V.I927), где содержатся особенно ценные сведения о состоянии пограничных зон между Китаем, Индией, Бирмой.

 

 (с.173) Gradmann R. Das mitteleuropaische Landschaftsbild nach seiner geschichtli‑chen Entwicklung. G. Z. 1901; Idem. Beziehungen zwischen Pflanzengeographie und Siedlungsgeschichte. G. Z. 1906; “Der obergermanisch‑romische Limes und das frankische Nadelholzgebiet” // “Pet Mittlg.”, 1899.

 (с.173) Levy‑Leyden F. Arbeiten uber die Siedelungen in Flandern. v. O.

 (с.174) См.: “Zeitschnft fur Geopolitik”. 1927. Bd. I. Marzheft.

 (с.174) Ratzel F. Kleine Schriften. Bd II. Munchen — Berlin, 1906; Idem. Hohengrenzen und Hohengurtel.

 (с.174) Hofmann A. Waldungen des Fernen Ostens. Wien, 1913.

 (с.175) Ponten J. Anregungen zu kunstgeographischen Studien // “Pet. Mittlg.”, 1920.

 (с.175) Churchill E. S. Unfluence of geographical conditions on Japanese agriculture // Geo. Journ. Roy. Soc, Bd XL.

 (с.175) Septans. Les Expeditions anglaises en Afnque. Paris, 1895; Furse‑Septans. Expeditions militaires d'Outre‑Mer. Paris, 1897.

 (с.177) О борьбе между человечеством и джунглями Doflein  F . Ostasienfahrt.

 (с.178) Маскировка трассы, ведущей в Донон, к западу от Страсбурга, посадки вдоль дорог и железнодорожных насыпей в Эльзас‑Лотарингии в качестве защиты против наблюдения, маскирующее прикрытие, потребовавшие малых расходов на полосу укреплений в мирное время, сохранили бы в 1914 г много жизней ландверу и ландштурму. Дополнительная деталь: в богатом зеленью и парками Владивостоке в 1904 г. безрассудный командующий позволил уничтожить наилучшее прикрытие, потому что он однажды что‑то слышал об очистке гласиса.

 Сарматы — объединение кочевых скотоводческих племен (аланы, роксоланы, савроматы, языги и др.); упоминаются уже Геродотом. В VI‑IV вв. до н.э. жили на территории от реки Тобол до Волги. Постепенно распространились дальше на Запад до низовьев Дуная, вытеснив родственные им племена скифов из Северного Причерноморья. В IV в. н.э. разгромлены гуннами. [с.178]

 Амазония — природная область Южной Америки в бассейне реки Амазонка, в основном на территории Бразилии, а также Перу, Колумбии, Венесуэлы и Боливии. Здесь сосредоточено около /площади всех влажных тропических лесов мира. [с.178]

 Саргассово море — в центральной части Атлантического океана. Названо так из‑за скопления плавающих по его поверхности саргассовых водорослей. [с.178]

 Высокий Тауэрн — горный хребет в Восточных Альпах, в Австрии. [с.178]

 Конго — колонии в Африке: Бельгийское Конго, Португальское Конго и Французское Конго, или Французская Экваториальная Африка. В данном случае имеется в виду Бельгийское Конго. [с.178]

 Т.е. во время наполеоновских войн. [с.179]

 Маки (фр . maquis) — лесные заросли, чаща. [с.179]

 Департамент на Западе Франции, являвшийся центром роялистских мятежей во время Великой французской революции XVIII в. [с.179]

 Аннамом китайские императоры называли территорию Северного и частично Центрального Вьетнама, находившуюся под их господством в VII‑X вв. Позже употреблялось как название всей страны, а в период французского колониального господства (1884‑1945) — как административное название Центрального Вьетнама. [с.179]

 В ходе Войны за независимость американцы, бывшие хорошими охотниками в силу жизненных условий, применили рассыпной строй с использованием природных укрытий против английской регулярной армии, действовавшей в колоннах, и в итоге добились успеха. [с.179]

 Маджента — город в Ломбардии, на севере Италии, к западу от Милана, возле которого 4 июня 1859 г. в ходе австро‑итало‑французской войны 1859 г. объединенная франко‑сардинская армия (54 тыс.) Наполеона III нанесла поражение австрийским войскам (58 тыс.) Ф. Дьюлаи. Победа при Мадженте способствовала подъему национально‑освободительного движения в Италии. [с.179]

 Впервые Корея подверглась нападению Японии в XVI в. Войска и флот Кореи нанесли тогда чужеземцам тяжелое поражение. В 1910 г. Япония объявила Корею своей колонией. [с.179]

 Речь идет о крушении древнесингальской культуры на Цейлоне под натиском воинственных пришельцев из Южного Индостана. В средние века она возрождалась и снова пала. [с.179]

 Имеется в виду американо‑мексиканская война 1846‑1848 гг., развязанная США. В результате войны Соединенные Штаты захватили /мексиканской территории (американские штаты Техас, Нью‑Мексико, Аризона, Верхняя Калифорния, Невада, Юта, часть Колорадо и часть Вайоминга, составляющие почти треть нынешней территории США). [с.179]

 Пикардия — историческая провинция на Севере Франции, между Нормандией и Фландрией. Во время первой мировой войны здесь произошло крупное сражение. [с.179]

 По доброй воле (лат .). [с.179]

 Ландвер (нем . Landwehr) — категория военнообязанных запаса второй очереди и создаваемые при мобилизации второочередные войсковые формирования; ландштурм (нем. Landsturm) — категория военнообязанных запаса третьей очереди и формировавшиеся из них в военное время вспомогательные части в Пруссии, Германии, Австро‑Венгрии и других государствах в XIX — начале XX в. [с.179]

 

ГЛАВА XIX

 

ГРАНИЦЫ ГЛАВНЫХ РАСТЕНИЙ МИРОВОГО ХОЗЯЙСТВА

 

Столкновение различных хозяйственных форм. Сопутствующие культурные растения как свидетели границы

 

Рассмотрение границ главных растений мирового хозяйства (например, пшеница и рис в Индии, просо и рис в Китае), обусловленного ими столкновения различных хозяйственных форм друг с другом (например, превалирующее пастбищное и луговое хозяйство против зернового, орошаемое или суходольное, на террасах и мотыжное, или засеянное льном и на живом тягле), наконец, исследование основных сопутствующих человечеству культурных растений как свидетелей границ — съедобного каштана и винограда для романской культуры, бамбука для малайцев, риса, чая и бамбука для японцев, маиса, какао и картофеля для перуанцев и тому подобное — лишь частная область большой проблемной зоны растительной границы в ее обратном воздействии на разграничения человеческих общностей.

Однако для эмпирики границы и ее научного рассмотрения это одна из тончайших областей наблюдения и еще далеко не исчерпанная. Даже о понятиях экстенсивного и интенсивного использования земли, о границах постоянных или подвижных, меняющих свое местоположение культур в экономической географии нет единодушия.

Определенный ключ [в подходе к проблеме] дает нам более простая и более очевидная возможность наблюдения за культурами окраинных хозяйственных областей, в особенности пояса пустынь Старого Света. Окраины пустынь, степные переходы, кромки лугов направляют быстрее и беспрепятственнее как антропогеографические образования (пояс кочевников севернее понтийского, кавказского, алтайско‑монгольского ландшафтов), так и перемещения культурных растений   . И даже сами границы мы часто изучаем по определенным формам их прорыва или перехода, которые закономерно совершаются, легче различаются.

Границы ледникового периода и вечной мерзлоты, как и границы распространения пустынь, надолго запечатлеваются в уплотнениях на извилистых тропах кочевий, даже если они уже устарели, даже исчезли.

Распространение границ отдельных культурных растений далеко за первоначальные оптимальные области их произрастания часто, как у рас человека, навязывается при особом раскрытии [с.180]  постоянной ценности и испытанных качеств именно на отвоеванных границах: пример тому — распространение oryza sativa   и чая из исконных областей в Ассаме   , охватившее весь муссонный ландшафт, винограда, фруктов (из верхней долины Инда, из Пянджа). Пшеница — всеобщее достояние потянувшихся на запад и юг из Внутренней Азии арийских племен   , переселявшихся на восток китайцев; лишь позже они переходят на рис.

Широкое развертывание пшеничного пояса показывает, сколь актуальна проблема перестройки обширных земельных пространств и соперничества с культурой риса и проса в его попытках найти опору в северной анэйкумене. Так следует понимать стремление русских распространить пшеничный пояс на всю умеренную зону на Севере в более крупной связности. В русско‑японской войне и ее предыстории становится ясным внутреннее переплетение границ главных растений мировой экономики с границами господства человека; становится очевидным и противоположное устремление извилистого потока русских переселенцев в сторону Тихого океана, просачивающегося на Запад китайского через Внутреннюю и Северную Азию к хозяйственным растениям.

Именно другу мира непреложный факт вездесущности этого соперничества между  главными растениями мирового хозяйства и его воздействия на столкновение различных хозяйственных форм дает весьма обильную пищу для размышлений. История свидетельствует о постоянных перемещениях границ культурных растений, о регулярном в ранние периоды расширении пахотных полей на высотах, где ныне больше занимаются животноводством, виноградниками на горных террасах (Кельгейм — Винцер! берег Дуная! Заале!), а маис или овощи растут лишь в ухоженных огородах. Тщательное наблюдение за нынешними границами в районе Вогез и Гарда, где давно исчезли следы римской культуры земледелия, обнаруживает все еще рассаженные строго в квадрате на полосах и участках виноград, каштаны и пинии, кроны пиний над тремя другими сопутствующими растениями римских “Георгик” — виноградной лозой, оливковым деревом, каштанами! Это — земля позднеримского времени, где занимаются виноградарством, с примыкающими к ней участками под вспомогательными средствами (откорм скота), с обустроенными виноградниками (каштанами — поскольку съедобный каштан, согласно Шарфеттеру, является типичным сопутствующим романским народам на германо‑романской границе деревом) и пиниями как прочной опорой для этого растения.

Симптомом ослабления или обновления силы народов и рас на границах служит также продвижение и отступление вызывающих соблазн культурных растений. Существует взаимосвязь между выращиванием мака и порочным потреблением опиума, выращиванием конопли и потреблением гашиша.

Соперничеством между пшеницей, просом, рисом до краев заполнен мир, и это неразрывно связано с переносом границ [с.181]  силовых и экономических организмов. Соперничают друг с другом и волокнистые растения, хлопок пробивается вперед!   Внутри кажущихся исключительными по значимости областей имеют успех, например, маис в тех районах Соединенных Штатов, где не бывает заморозков   , или овес (Северная Европа), гречиха, рожь с более или менее ограниченным, переменным экономическим влиянием. Волокнистые культуры также борются не только между собой, но и с другими сырьевыми продуктами животного происхождения (шелк, шерсть). (Хлопковый пояс, отделение Судана от Египта в имперско‑британском духе главным образом из‑за дохода от хлопка   .) Как безжалостно вытесняет бразильская каучуконосная гевея смешанный, богатый древесиной девственный лес на Индокитайском полуострове, особенно в объединенных Малайских провинциях, и переносит нажим вывозящих древесину и каучук ландшафтов на другие места при посредстве экспортирующих рис ландшафтов. Какой глубокий отпечаток налагает, например, на наполеоновское и более позднее время соперничество между сахарным тростником и сахарной свеклой, приводя к континентальным блокадам, передвижкам границ, таможенной системе с новыми крупномасштабными ограничениями   . К перемещению границ вели кофейные, чайные и опиумные войны.

Именно в наше время мы испытали огромные передвижки в Калифорнии, решительные изменения плотности населения и перенесение расовой и государственной   границ в Маньчжурии, Судане в ходе изменений в географии растительного мира.

Но здесь речь идет о том, чтобы не только видеть убедительные многочисленные примеры силы, политики, но и обнаруживать господствующий над всей природой феномен и в нашей крайне ограниченной отечественной сфере наблюдения, видеть его в борьбе за существование между буком и елью, в чудодейственной борьбе наших лугов, во мхах на пне дерева, дабы убедиться в закономерности  происходящего.

Лишь из осознания вездесущей силы борьбы за существование в пространстве и во времени, ее всеобщей необходимости и неизбежности поднимается ввысь в полной убежденности и осознание необходимости продуманной пригодности и факта симбиоза животных и человеческих рас с растениями в рамках известных границ; в связи с этим убежденность в поучительности [с.182]  сравнительного наблюдения за природой среди обоих и понимание, что многие жизненные формы и народы — которые в силу своей индивидуальности научились яснее видеть самих себя — пошли в этом намного дальше, чем большинство жителей Внутренней Европы, так что и им, следовательно, предстоит добиться значительных успехов в этом направлении. Прежде чем забавляться мыслью о закате некоего культурного круга, непременно приходит требование сначала наполнить его так же хорошо на весьма существенных направлениях, как это сделали многие другие [народы] со своим культурным пространством. Поэтому для нас основой ценности является столь красиво доказанный Шарфеттером   целенаправленный симбиоз римлянина со съедобным каштаном и виноградом, араба — с финиковой пальмой, жителя островов Южных морей — с кокосовой пальмой, малайца — со столь свойственным морской и прибрежной культуре бамбуком, континентального германца — с непременной суходольной растительностью, чеха — с andropogon‑ischaemum степных лугов, мадьяра — со stipa capillata, ковылем понтийских степей, палеоазиата — с ивой (магическим реквизитом), западнотихоокеанской культуры — с триадой: рис, чай, бамбук, восточнотихоокеанской — с маисом, какао, картофелем, чьи регулярные прямоугольные посадки удивили уже первых конкистадоров. Для германцев, особенно на их разбросанной границе (Streugrenze) на Востоке, следует поставить в такие отношения бук, как для славян — липу, для англосаксов — дуб, для кельтов — тис.

Со старой индо‑яванской культурой переместились определенные виды трав, подтверждая свое прошлое присутствие еще и сегодня в местах, из которых их спутник‑человек давно удалился. Лишь остатки строений еще свидетельствуют об этой связи. Мировые религии или локальные культы, возникшие в определенных земных пространствах, также перенесли с собой сопутствующие растения как свидетелей границы. Так, с исконными культурами Средиземноморья были перенесены плющ, лавр и масличное дерево, христианство почитает пришедшую из средиземноморских стран пальму, а кельтские жрецы — тис; буддизм заботливо опекал ficus religiosa — священный баньян, который он повсюду забирал с собой и насаждал (распространяя его благодаря цепкости многоствольного дерева), и цветок лотоса, а японская религия — синто оберегала вечнозеленую ветку сакаки как тотем и украшение могилы, которую в чужих ландшафтах заменял лавр.

Свидетели границ из царства растений зачастую раскрывают самим народам в затяжных исторических испытаниях неосознанные границы их оптимального расселения как рабочую область, в которой еще многое можно было бы создать из начал. Из растительного мира нашей наиболее стесненной баварской [с.183]  родины Тролль называет несколько таких пограничных свидетелей, и его высказывания побуждают нас к серьезным размышлениям   . Ибо биогеографическая граница растений‑сухолюбов (xerothermen), распространяющихся по континенту вопреки океанскому влиянию побережья, — проблема, которая для Германии вообще могла бы дать и антропогеографический повод к размышлениям о преобладании ее континентального или океанского предопределения и наклонности. Скромный adonis vernalis   является таким свидетелем границы для преимущественно сухопутного основного направления немецкого жизненного пространства.

“Немец не понял моря”, — негодующе сетовал однажды Тирпиц   . Да, сугубо континентальному человеку вообще труднее понять море, чем океанскому, и, если хотели, чтобы немец вел себя более понимающе, подобно другим континентальным народам, следовало бы понимание этого лучше привить и внушить большинству преимущественно континентальных немцев!

Аналогичное положение, но в еще более узких рамках, betula nana (карликовой березы ледникового периода, не путать с betula humilis!) — типичного свидетеля границы того, что мы понимаем под “нагорьем”. Мы еще находим ее во всей пограничной зоне нагорья: в Шенрамской топи около Рейхенхалля, в окаменелых останках в Кольбер, в Галлерфильц и Оппенридер к юго‑западу от Бернрида, у Эшенлохе, Штепперга, Эминга у Гармиша, Роттенбуха, Виггенсбаха у Кемптена, Рейххольцрида. Мы делаем акцент на остатке таких свидетелей, ибо он доказывает, что добросовестно составленное краеведение вполне может содействовать этой значительной области жизни.

Важным связям между растениями и людьми, о многих из которых догадывались и которые неоднократно затрагивали, все еще недостает тщательного обсуждения. Лишь частично выяснено отношение между границами культуры и ядами для народа, например табаком, вином, гашишем, опиумом, грибным отваром, в их окутанном тайной, обоюдном размежевании между странами‑производителями и кругами потребителей. Все еще отсутствует естественно‑научное объяснение факта, почему дар природы в одном месте Земли — всегда только умеренно используемое лекарство, в другом — истребитель людей; все еще нуждается в объяснении экономическая подоплека таких нарушений границ, как опиумные войны.

Нам хорошо освещают путь отдельные удачные работы: об огромном числе потребителей, интересующихся распространением культуры садового риса   и размерами его урожая, о столь [с.184]  решающем в качестве основы мощи белой расы северном и южном поясах пшеницы вокруг Земли   .

Возможность постепенного иссушения важных культурных областей Старого Света напугала человечество   , и оно обратилось к поиску исчезающих границ ранее имевшейся жизни и ее растительно‑географических свидетелей. Или внутренняя борьба между текстильными и продовольственными растениями (хлопок против других плантационных культур), между чувствительными к холоду и морозоустойчивыми видами злаков (маис против пшеницы) позволила создать работы, подобные американским атласам.

Но, несмотря на испытания мировой войны, в области исследований связей между главными растениями мирового хозяйства и обусловленного их распространением соперничества различных хозяйственных форм, таких, как орошаемое и суходольное выращивание риса, длительное время не проводилась работа, которой они заслуживали; лишь в отношении немногих ландшафтов Земли   в условиях нужды, вызванной экономической блокадой, было ясное представление, чем, собственно, жила поселившаяся там масса людей. Это не достойное человечества состояние, и оно сулит мало надежд на решение в течение ближайших столетий его неслыханных, но подлежащих решению задач будущего, пожелай человечество ограничить и справедливо распределить перенаселенность, навстречу которой оно идет, если будет и дальше расти так, как сейчас.

Именно вопросы границы наиболее продуктивных областей, важнейших и, стало быть, по доходности существенных для расширяющихся хозяйственных растений, распределение и разграничение особенно плодородных субтропических и тропических земель, которые могут дать значительный рост доходов, будут затем играть решающую роль   . Незначительная серьезность, с которой массы ведущих культурных стран стараются только лишь увидеть проблему перенаселенности Земли, но к которой с необычайной строгостью присматриваются знатоки, дает мало надежд, что эта обширная проблема границы будет своевременно осознана во всей ее масштабности.

Верно лишь одно: обладатели резервных пространств Земли обманулись бы, поверив, что зажатые в тиски на своей народной почве миллионы китайцев, немцев, итальянцев и японцев без попытки справедливого проведения границ добровольно согласятся голодать перед лицом пустующей колонизованной земли, занятой приблизительно 6 млн. австралийцев, владеющих [с.185]  пространством, где могут жить 60 млн. человек. Но даже если Внутренняя Европа решится на это, сотрудничающие со 143‑миллионным Советским Союзом 448 млн. китайцев, яванцы, плотность которых составляет 300 человек на 1 кв. км , уже показали, что у них нет такой доброй воли. [с.186]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.180) Hehn V. Kulturpflanzen und Haustiere in ihrem Ubergang aus Asien nach Griechenland und Italien, sowie in das iibrige Europa. Berlin, 1874.

 (с.182) Ср.: Goulding. Cotton and other vegetable fibres. London, 1917; Todd J. The World's Cotton corps. London, 1915; Finch. Geography of the World's Agriculture; Clerget P. La Geographie des testiles; Dunstan W. R. The present position of Cotton cultivation; “Manchester Guardian Commercial” 29.VII.1926.

 (с.182) Finch and Baker. Atlas of American agriculture. Washington, 1917; “Geography of the World Agriculture”, 1917; Reed. Atlas uber Frost und Saat. 1920; Simkhowitsch W.G. Hay and history // “Political science quaterly”. New York, 1913, XXVIII, Nr. 3. Sept. 1913.

 (с.182) Adams Brooks. Amerikas okonomische Vormacht. Wien — Leipzig, 1908.

 (с.182) Haushofer K. Geopolitik des Pazifischen Ozeans. Berlin, 1925.

 (с.183) Scharjetter R. Pflanzen— und Vokergrenzen // “Petermanns Mitteilungen” 1910. Bd I.

 (с.184) Troll К. Xerothermc Einwanderer in der Munchener Flora // “Mittlg. Bay Botan. Gesellschaft”. 1920.

 (с.184) Bachmann C. Karten der Reisverbreitung // “Petermanns Mitteilungen”. 1912; Schumacher H. Der Reis. Munchen, 1917, Copeland E.B. Rice. London, 1924 u.a.

 (с.185) Unstead J. Fr. Climatic limits of wheat cultivation // “ Roy. Soc. Geogr. Journ.” XXXIX u XLII; Schindler. Der Wfeizen in seinen Beziehungen zum Klima. Berlin, 1893; Maurizio A. Getreidenahrung im Wandel der Zeiten. Zurich, 1916.

 (с.185) Gregory J.W. The dead heart of Australia. London, 1906.

 (с.185) Niklas H. Bayerns Bodenbewirtschaftung unter Berucksichtigung der geologischen und klimatischen Verhaltnisse. Munchen, 1917.

 (с.185) Gregory J. W. The menace of Colour. London, 1925.

 Рис (лат .) [с.186]

 Ассам — северо‑восточная провинция Индии. [с.186]

 См. примеч. 3. С. 162. [с.186]

 Судан — государство на северо‑востоке Африки, к югу от Египта, с выходом на побережье Красного моря. Северо‑восток страны был частью древней Нубии. В XIII в. Судан находился под властью арабов, в 1820‑1822 гг. был захвачен Египтом. В результате восстания махдистов в 1881‑1898 гг. стал независимым от своего северного соседа, но с 1898 г являлся кондоминиумом Великобритании и Египта В 1956 г. стал независимой республикой. [с.186]

 Весенний адонис (лат .). [с.186]

 Тирпиц Альфред‑Фридрих (1849‑1930) — германский адмирал и политический деятель. В 1897‑1916 гг. военный министр, руководил созданием морского флота Германии. [с.186]

 

ГЛАВА XX

 

ГРАНИЦЫ ВИДОВ ЖИВОТНЫХ И РАС ЧЕЛОВЕКА

 

Установить границы видов животных и рас человека, переходные пространства между главными центрами их происхождения и обитания (в становлении которых они, как правило, совпадают с наиболее благоприятными ландшафтами, с оптимальным пространством), затем изучить пространства все еще возможного распространения и регионы угасания или изменения, а где исполнимо, связи между областями, производящими привычное им питание, определить их помощников и врагов в мире животных — такова цель учения о расах (Rassenkunde)   применительно к границам.

Проблема заключается в том, чтобы привить наблюдателю острый взгляд на соприкосновение рас друг с другом (Rasseneinanderlegung), как и на их смешение (Rasseniiberschiebung), каким, например, обладают Ленц и Шейдт   .

Однако смешение, контактный метаморфоз встречаются гораздо чаще, чем строгое разграничение. Труд Хена — достойное уважения свидетельство этого   .

Спокойное совершенствование рас и прозрачность их обоюдного разделения на доступной для контактов Земле редки, хотя мы и считаем вполне возможным — в противовес склонным к сильным преувеличениям расово‑историческим идеологиям — преобразование общепризнанных, новообразование смешанных рас человека как видов из нынешних отличий, весьма малоустойчивых перед практикой. Именно наблюдения в Восточной и Северной Азии, к примеру в Маньчжурии, за созданием хуторов (Mansen) среди русских, корейцев, маньчжуров, китайцев и палеоазиатов убеждают нас в этом.

И кажущиеся ныне еще необычайно чистыми, находящиеся в особо благоприятных условиях расы, как японцы, все же результат смешения весьма разнородных потоков переселения в “резерваты”: острова или островные дуги (Япония), горные ландшафты и котловины (бассейн Ангары (Angaraland), Фергана, долины басков, переходные плато в Гималаях, западный склон Памира, Гиндукуша).

Замещение рас часто обнаруживается во внешне благоприятных единых ландшафтах (Восточная Анатолия)   . Явления возврата действуют в направлении передвижения границ. Вновь образованные границы должны быть найдены, подобно тому как изучают породы коневод, любитель голубей, как в ботаническом [с.187]  и акклиматизационном садах сначала искусственно создаются условия для развития пришлых видов — причем для созданного на побережье альпинария или извлеченного, будто по волшебству, в засушливой области болота, сооруженного на равнине из щебня региона пестрого песчаника, для довольно дорогих лошадей и видов крупного рогатого скота, овец, свиней, кур и голубей без обиняков признают, учитывая практический опыт, то, что все еще нередко оспаривается в отношении людей.

Наше внимание больше всего привлекает расположение полосами в направлении Восток — Запад в наиболее потрясенных переселениями [народов] пространствах Старого Света, соответственно географической структуре цепи гор в Северной и Центральной Азии, линии полос переселения между ними или севернее вдоль них. Так располагается неоднократно испытывавшая давление, частично также прорывавшаяся полоса Урал — Алтай со своими легко устанавливаемыми по агглютинирующему языку   остатками народов, так располагается полоса русской колонизации в Северной Азии — “заглохший, извилистый поток в неупорядоченном русле”; так тянется навстречу ему, растекаясь в западном направлении, позднекитайский поток, частично вновь восстанавливавший прежнюю колонизацию там, где некогда проходил раннекитайский поток вдоль Шелкового пути, затем протискивался в долины Вэйхэ и Хуанхэ, подобно более позднему вторжению несших ислам рас. Повороты на Юг мы узнаем повсюду в тех местах, где структура идущих в направлении Тихого океана горных хребтов и каскадов принимает вид преимущественно меридиональных.

Горы, лес и заболоченные регионы (Южная Африка!) предстают перед нами как защитники остатков рас и народов. Так проявляют себя Кавказ, склоны Алтая и Тянь‑Шаня, обширные долины романских народов и ладинов   в Альпах. Так все еще сохраняются баски в Пиренеях, армяне в высокогорных долинах ландшафта Арарата, который они справедливо изобразили на своем гербе.

Окрестность ландшафта Хайберского прохода   в особенно подходящих для обороны долинах скрывает многие расовые границы, в то же время часто совпадающие с границами провинций. Вдоль Гата держатся гонды, вудары и бхилы (Bhils), в Гималаях — гуркхи   и многие другие чуждые собственно индийскому расовому смешению горные племена, в продольно расположенных переходах Малайского полуострова — обнаруженные Мартином и недавно Шебестой племена сенои и семанг, эквивалентом которых на Цейлоне являются ведды   .

По— особому часто действуют кольцевые горы и плоскогорья, оберегая виды животных и расы человека и помогая удерживать постоянные границы. Так закрепляются сингальцы (сингалы) по отношению к дравидийской расе и напору тамилов из Передней Азии, в конечном счете скопившиеся на крошечном пространстве плоскогорья (вокруг Полоннарува‑Канди)   , негритосские жители [с.188]  внутренних районов, моро и ториадья на Филиппинах, на Зондских островах по отношению к малайцам и тагалам.

Еще труднее, естественно, проследить географические границы животного мира и человеческих рас в субтропиках и тропиках, чем границы растительного мира, всегда больше привязанные к почве. Отличными вспомогательными конструкциями могут при этом оказаться смелые оригинальные рабочие гипотезы, например широко задуманное Лео Фробениусом разделение Африки на хтоническую, теллурическую и лесную культуры. Однако такие конструкции, конечно, требуют детальных доказательств   .

Здесь благодатная почва для индивидуальной работы в полевых условиях. Трудность наблюдения за расовыми и племенными границами, а также за границами видов, подтверждаемыми и засвидетельствованными в языковых и культурных отличительных признаках, достаточно велика даже на знакомой, родной почве. Попытайтесь, скажем, в пространстве между Аммерзе, Хуозигау, Верденфельсом и обширной языковой котловиной романской культуры на выходе к долине реки Лех между древними монастырями Вельфов   проследить швабско‑баварскую племенную границу! Как вмешивается там алеманнский и баварский обычай, даже диалект, к тому же с добавлением “влахских” и альпийских остатков!

Обработка дерева, использование металла, керамика, способ строительства, землепользование и содержание скота — все это должно помочь; и все‑таки создаются, как доказывают работы Б. Швейцера, многочисленные карты с различными вводящими в курс дела легендами почти для каждого характерного (бытового) слова, для каждого обычая, хотя они и в целом, в главных линиях своих границ, часто совпадают или сближаются   .

Понятно, что подобные работы, которые ведутся на стыке особенно прочно сохраняющихся рас и племен, в отчетливо отграниченных переходных областях (по понятным причинам раннего осознания значимости проблемы), возникают по предпочтению. И поэтому такие образцовые начинания в Швейцарии, как, например, швейцарско‑верхнеитальянский языковой атлас Яберга и Юда   .

Но в него включены также замкнутые расовые образования и расовые смешения, как французы   и нижние саксонцы; и более высокая ступень пограничного чувства при этом становится очевидной, смотря по тому, рано или поздно начата работа (разработки германо‑польских языковых и расовых [с.189]  границ Пенком и Фольцем, разграничение Восточной Европы венской школой после войны)   .

Естественно, столь разнородные, сложные государственные образования, как старое государство Габсбургов, хотя и вызывали жгучий познавательный интерес, но меньший для обсуждения общественным мнением, что само собой понятно. Когда же закрывают глаза на дешевую насмешку в опубликованной в Париже галерее монархов, представившей седовласого императора Франца‑Иосифа   “вавилонским царем” без всякой иронической подписи, то напрашивалась как бы сама собой характерная аналогия с Хеттским царством   , с его точно таким же на девяти языках государственным архивом   , что явилось для археологов благоприятной случайностью наряду с возможностью лингвистических разгадок и сопоставлений. Однако уже тогда признали, что столь шаткие, охватывающие внешние связи, самые различные племена и расы границы имеют мало права считаться прочными. Географическое основание для" исторических выводов, которые в отношении таких жизненных форм призывают к осмотрительности, должно было исходить только из этого!

Если появляется опасность одной или нескольких рассекающих территорию государства расовых границ, непосредственно угрожая даже таким государственным образованиям, как Хеттское царство и Габсбургская империя, то косвенно она стоит и перед всем человечеством с его политической структурой и его надеждами на более широкое сплочение. Конечно, такие работы, как Лотропа Стоддарда, Мэдисона Гранта и Дж. В. Грегори   — что выдают уже их подстрекающие названия (Rising Tide of Colour; Menace of Colour; Menace of the Underman)   — грубые, вульгарные, режущие ухо фанфары; однако они все же показывают благодаря воздействию их переводов, как восприятие немецких трудов Понтера   пробуждает сознание жителей Внутренней Европы к рабочему полю, которое, как они слишком долго верили, можно уступить несуществующей предусмотрительности некоей несуществующей расовой теории.

Несомненно, многое вызывает возражение в отношении беззастенчивых американских обобщений европейских расовых границ, например, в книге Стоддарда “Race realities of Europe”; и все же лучше, что американцы знают эти грубые расовые границы внутри Европы, чем они почти ничего не знают о том, как иногда их знаменитый 14 пунктами президент Вильсон   , что, пожалуй, никто в них не верил, кроме Германии. [с.190]

Конечно, позволительны некоторые незначительные возражения против “Geopsychische Erscheinungen” Гельпаха   , вероятно, скорее против его “франконского лица” или различения между Metrotypus и Mimotypus. И все же лучше, что немцы вообще проявили интерес к наблюдениям в духе Гельпаха над тем, какое сильное воздействие оказывают условия ландшафта, состояние погоды и отношение людей друг к другу, чем если они впадают в полузабытье, не имея личной установки относительно этих поистине важных для их будущего вопросов; и лучше, что они изучают расовые границы, прежде всего глазами Понтера видят исчезающие, хорошие, неотъемлемые части расы, чем ничего не видят.

Бессмысленно отрицать, что антропология в области теории познания расовых границ, расовых видов и расовых смешений из‑за сверхпедантичной точности и намеренного восторга науки о культуре, учений о государстве и экономических учений точно так же осталась виноватой в отношении необходимой популяризации неуязвимых знаний, как антропогеография продолжительный период со времени Ратцеля, — и лишь под давлением войны нужно было срочно наверстывать то, без чего невозможно было добиться все еще абсолютно необходимого, своевременного массового действия.

Таково неприукрашенное состояние вопроса; и когда ныне время от времени на арене научной борьбы возникает нечто такое, что выглядит нежеланным гостем, то следует признать, что оно проникло туда через слишком обширные промежуточные пространства, слишком широко открытые не соприкасающимися друг с другом специальными научными дисциплинами, в отдельных рабочих полях которых утрачена добросовестная основательность, позволяющая видеть необходимые связи (стыки).

Именно поэтому стало возможным при недавнем крупномасштабном переносе границ, что наука, привлеченная по случаю, играла столь малую роль генерального управляющего (какую предназначал для нее Челлен), не раз ограничиваясь ролью архивариуса, что, напротив, грубые обманы со стороны руководящих государственных мужей с помощью беззастенчивых фальсификаций, например, со стороны Промежуточной Европы (Zwischeneurope) — польской, чешской, французской, а также итальянской — остались безнаказанными, более того, были оплачены территориальными расширениями, что политико‑географическая неосведомленность таких мужей, как Ллойд Джордж   и Вильсон, вошла в поговорку.

Итак, передвижка границ, особенно в Европе, в их географических формах состоялась затем почти без участия науки, хотя и при протестах научных представителей главных стран, извлекших выгоду, как доказало демонстративное отмежевание Кейнса   и Перси М. Роксби (“Far Eastern question in geographical settling”), — и это еще требует существенных корректив. [с.191]

“Остаток”, который по меньшей мере должна была бы объяснить наука союзнических и ассоциированных (объединившихся) держав, лучше всего отражает работа Дж. Боумена “The New World. A study in political geography”   , в которой за счет больших средств Нью‑Йоркского географического общества самые худшие грехи в отношении правды о расовых границах при политическом послевоенном преобразовании мира прикрываются фиговым листком, не способным скрыть изъяны. Почитайте хотя бы то, что сказано там о Внутренней Европе, Индии и Восточной Азии. [с .192]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.187) Scheldt  W. Allgememe Rassenkunde Munchen, 1925; Stoddard L. Race realities of Europe New York, 1924.

 (с.187) Hehn V. Kulturpflanzen und Haustiere. Berlin, 1874.

 (с.189) Frobenius L Das unbekannte Afrika. Munchen, 1923.

 (с.189) Pe?iler W. Niedersachsische Volkskunde. Hannover, 1922 о культурно‑географическом и лингвистическом разграничениях земель нижнесаксонских племен.

 (с.189) Jaberg  К. (Bern) и Jud  J . (Zurich) i швейцарско‑итальянских языковых разграничениях // “Neue Zuricher Zeitung”. 23.I.1922.

 (с.189) Guillieron J. Atlas hnguiste de la France. Paris, 1902‑1910.

 (с.190) Volz W. Der ostdeutsche Volksboden. Breslau, 1926.

 (с.190) Stoddard L. Race realities in Europe. New York, 1924; Grant Madison. The Passing of the Great Race. New York, 1923; Gregory J.W. The menace of Colour. London, 1925.

 (с.190) Gunter H.F.R. Rassenkunde des deutschen Volkes. Munchen, 1924; Idem. Kleine Rassenkunde Europas. Munchen, 1925.

 (с.191) Hellpach W. Geopsychische Erscheinungen. Leipzig, 1917.(с.191)

 (с.192) Bowman J. The New World. A study in political geography. London — Sidney, 1922.

 Говоря о расовых учениях, автор имеет в виду широко распространившиеся в середине XIX в. в западной социологии идеи, основные положения которых сводились к следующим утверждениям: социальная жизнь и культура — продукт расово‑антропологических факторов, расы не равны между собой, расовые смешения вредны для общественного и культурного развития и т.д.

Особенно крайнее развитие эти идеи получили в Германии, где приверженцы расовой доктрины создали миф о превосходстве “арийской расы”, к которой в первую очередь относились немцы. Расовая доктрина стала составной частью нацистского мировоззрения в “Третьем рейхе”. От всех жителей Германии требовали доказательств своего “арийского происхождения”, без чего человек объявлялся неполноценным и подвергался преследованиям. См также рассуждения Хаусхофера на тему о расах в работе “Панидеи в геополитике”. [с.192]

 Анатолия — установившееся в древности греческое название Малой Азии. Обычно применяется к полуострову на Западе Азии и относится в основном к территории Турции. [с.192]

 Агглютинирующие языки — языки, в которых слова и форма слов образуются преимущественно путем агглютинации, например тюркские и финно‑угорские. [с.192]

 Ладины — группа ретороманцев в Южном Тироле [с.192]

 Хайберский проход — перевал в горах Гиндукуш на границе между Пакистаном и Афганистаном. Длина 53 км , ширина 15‑130 м , высота до 1030 м . В течение долгого времени перевал имел большое торговое и стратегическое значение, через него проходил путь, по которому завоеватели проникали в Индию. В 1839‑1947 гг. (с перерывами) на Хайберском перевале располагался британский военный гарнизон. [с.192]

 Гуркхи (собственно непальцы) — группа консолидирующихся народов Центрального и Юго‑Восточного Непала, в соседних районах Индии. Язык непальский, индуисты. [с.192]

 Сенон — группа племен в Малайзии и Таиланде; семанги — группа негри‑тосских племен бродячих охотников в Малайзии и Таиланде; ведды — древнейшие обитатели Шри‑Ланки. [с.192]

 Полоннарува — город в Северо‑Восточной Шри‑Ланке. Стала столицей Цейлона после того, как сингальцы покинули Анурадхапуру. В ХII в. являлась важным буддийским центром. Впоследствии была покинута людьми; в XX в. на ее месте построен новый современный город. [с.192]

 Вельфы — немецкий княжеский род, герцоги Баварии (с 1070 г.) и Саксонии (с 1137 г). [с.192]

 Франц‑Иосиф (1830‑1916) — австро‑венгерский император, вступил на престол в 1848 г. Называл себя монархом старой школы. В течение всего своего правления выступал против каких‑либо либеральных реформ, подавляя всякие попытки народов добиться независимости в рамках многонационального [с.192]  Австрийского государства. С большим трудом примирился с австро‑венгерским дуализмом, провозглашенным 12 марта 1867 г. [с.193]

 Хеттское царство — существовавшее в XVIII — начале XII в. до н.э. военно‑рабовладельческое государство в Малой Азии, создавшее высокую культуру. В период расцвета (XIV‑III вв.) охватывало обширную территорию. Соперничало с Египтом в борьбе за господство в Передней Азии. [с.193]

 В Богазкёе (Хаттусе) архив сохранил нам богатую хеттскую литературу, содержащую тексты официального характера (указы царей, анналы), а также мифы, легенды Благодаря этому архиву стала известной одна из самых ранних автобиографий — “Автобиография Хаттусили III”. [с.193]

 Вздымающаяся волна цветных; угроза цветных; угроза недочеловека (англ .).

 Вильсон Вудро (1856‑1924) — президент США в 1913‑1921 гг., профессор истории и теории государства. Автор “14 пунктов”, предложенных им в основу мирных переговоров по окончании первой мировой войны в послании конгрессу 8 января 1918 г. Они, в частности, предусматривали: открытые мирные договоры; свободу морей; свободу торговли; освобождение и восстановление Бельгии; возвращение Эльзас‑Лотарингии Франции; исправление границ Италии согласно национальным признакам; создание независимого Польского государства; образование союза государств — Лиги Наций и др. [с.193]

 Ллойд Джордж Дэвид (1863‑1945), граф Дуайфор — британский государственный и политический деятель, дипломат, в 1916‑1922 гг. премьер‑министр Великобритании. Сыграл значительную роль на Парижской мирной конференции 1919‑1920 гг. и при выработке Версальского мирного договора 1919 г. [с.193]

 Кейнс Джон Мейнард (1883‑1946) — профессор‑экономист, член английской делегации на Парижской мирной конференции 1919‑1920 гг. Выступил с резкой критикой Версальского договора. В знак протеста подал в отставку еще во время самой конференции. Автор известной работы “Экономические последствия Версальского договора”. [с.193]

 

ГЛАВА XXI

 

ПОЛИТИКО‑ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ФОРМЫ ПЕРЕНОСА ГРАНИЦ

 

Как обнаруживает себя, как неумолимо совершается незаметно происходящий на первых порах, а затем становящийся неудержимым, внутренне оправданным перенос границ, чьи естественные условия мы до сих пор исследовали? В каких формах мир признает их политико‑географическое изменение? В этих вопросительных пассажах очерчен некий важнейший геополитический круг вопросов.

Чрезмерно раздражающее или фактически бескомпромиссное, безбрежное давление народа, тесность перенаселенного культурного ландшафта в противовес изголодавшимся по людям обширным, но недозаселенным естественным областям, проблема переселения отдельных лиц, групп или племен   , целых народов и рас, ее причины и следствия лежат в основе переноса границ.

Но подготовленные таким образом формы переноса границы, естественно, всегда столь же различны по своей сути, как это являет природа во всех других областях: скажем, в физике и химии — при смешивании жидкостей, как инфильтрация инородной субстанции и затем неожиданное появление новой смеси или почти неуловимое изменение цвета и новое смешивание; в геологии — происходящая глубоко под поверхностью земли интрузия   , которая лишь постепенно становится явной, или же сильное вулканическое извержение; или в биологии — поначалу спокойное, бесшумное — в противовес зримо затемняющим воздух стаям саранчи — перемещение насекомых и мышиных стай, при котором незваных гостей замечают лишь тогда, когда поле усыпано зрелыми зернами, а в доме исчезают припасы.

Но при насильственных действиях волей‑неволей приходят в столкновение целые слои населения, подобно выпираемым ударами льдинам на наших горных озерах, то хаотически громоздящимся друг на друга узкими поясами, то пробивающимся в широкие плоские поля.

Так по аналогии с процессами в природе фактически может последовать и взлом границы, ее перенос в самых различных и часто доказуемых формах: посредством уменьшения подточенной снизу, подмытой окраинной области, вытеснения инородных частей, насильственного перемещения извне добивающихся власти слоев, и находящийся под угрозой пограничный ландшафт — если он не хочет стать жертвой — противостоит этому впитыванием, как это успешно делала уверенная в победе китайская раса [с.194]  в отношении всех иноплеменных вторжений, или путем противодействия, или путем контрудара. Подобная деятельность по подрыву границ сравнима то с подтачиванием каплями текущей воды, то с молниеносным, сокрушающим ударом парового молота, то с действием труднее всего выдерживаемого гидравлического давления, но при этом испытанию всегда подвергается прочность границы  некоей жизненной формы.

Прочность границы!  Ее исследование показывает нам в конечном счете через целый ряд исторических испытаний в ее географических проявлениях, а также в ее формальных фиксациях огромное превосходство гибкого, биологического, всем нарушителям живо противодействующего пограничного понимания и сохранения границы. “Во все времена, когда искусство приходило в упадок, оно приходило в упадок из‑за художников”, как и искусство управления государством, особенно в его первейшей задаче — формальном поддержании границ, с одной стороны, сохранении пульсирующей за этой формой и наполняющей ее повсюду жизнью — с другой. Самый худший враг действенного сохранения границы — неизменный формализм при ее установлении. Велик соблазн, исходя из этой точки зрения, последовать за контригрой позитивных и негативных границ, как, скажем, русско‑англо‑индийской в Центральной Азии, русско‑монгольской на Памире и Или, вплоть до Маньчжурии, романско‑англосаксонской в Америке.

Если детально проследить процессы переноса границ, не учиняя насилия над развитием, то придем к тому, что следует различать преимущественно океанский, определяемый морем и преимущественно континентальный, определяемый сушей типы перенесения и изменения границы со множеством промежуточных форм, например речными, прибрежными и многими другими. Получают подтверждение слова Ратцеля, что именно в результате океанского (талассийского) или континентального антагонизма вытесняется одна из важнейших жизненных форм, какую вообще можно найти среди политико‑географически определимых   .

Далее, во многих случаях замечается неоспоримое пристрастие к одному из двух крупных, и в стратегии и в тактике ставших — как противоположные полюсы — традиционными понятий: “окружения” и “прорыва”; очевидно, что сложно устроенные государства, такие, как океанские, окруженные морем образования, часто предпочитают все без исключения “окружение”; централизованные державы, разумеется чаще континентальные, чем прибрежные, образования, склоняются к форме “прорыва”, сосредоточения сил в одном месте, зачастую с упорными повторениями в том же самом пункте вторжения.

Частые формы расширения и перенесения границы — распространяющиеся одинаково направленно с границей под углом [с.195]  или перпендикулярно, пронзая или охватывая, полосы поселении или группы поселений. Реже надвигающееся подобно валу пришлое переселение растекается по стране, как, скажем, польское в Рурской области. В Лотарингии переселение иностранцев распространялось полосами. Типичными для таких полос вторжения в чуждые пограничные пространства являются формы, подобные уже упоминавшимся русско‑сибирским полосам поселений в Северной Азии. Но и более ранняя римская, и более поздняя китайская колонизация — как и вшснувшаяся между Уралом — Алтаем русская — предпочитали форму дорог и полос.

В дугообразных формах тихоокеанского побережья Америки, в прибрежных продольных долинах Северной и Южной Америки перенос границ проявляется в полосах колонизации. Таким же образом рука об руку с переносами границ идут полосы переселений в Африке (земли реки Барка, Северная Африка и Суданский пояс; тектонический разлом восточноафриканских озер).

Появление ряда государств  c соответствующим перенесением границ в наиболее убедительной постоянной форме известно нам из истории раннекитайских государственных образований в долинах рек Хуанхэ и Вэйхэ. Мы видим, как долго поддерживалась там связь с вероятно изначальными территориями (Lander) китайского государственного образования вдоль позднее возникшего Шелкового пути, как во времена слабости она была утеряна, но найдена вновь и при каждом сильном правительстве снова открывается, а затем, в более мелких пограничных ландшафтах, снова истощается и цепенеет.

В одном из своих исследований   на примере достаточно известной мне жизненной формы муссонных стран — Японской империи я попытался детально доказать, по каким основным географическим направлениям происходило перенесение границ растущей империи. Формирование японских сухопутных границ в их многообразной, полной перемен форме особенно поучительно, потому что искусно игравшее на океанских пограничных формах (островная дуга) государство искало соответствующие формы и на суше, а потому экспериментировало с ними. Там мы находим — далеко выдвинутую за признанную вскоре неблагоприятной речную границу Ялуцзян — Тумыньцзян — исключительно искусно построенную, самую большую с экономической точки зрения укрепленную сеть автономных железнодорожных зон — в целом более 22 000 кв. км  — и права на речное судоходство на протяжении 7000 км, которые развиваются на основе явно китайского, японского и русского монопольного образования, т.е. совершенно противоположной излюбленному методу — интернационализации немецких водных путей (Рейн, Эльба, Дунай, похищение Вислы). Итак, здесь в первую очередь насыщение коммуникаций посредством [с.196]  управляемой гибкой сети, которое готовит при возможности перенесение границы в сторону Маньчжурии, пытается благодаря народам, живущим на материке, сдержать угрозу границе на корейском направлении.

 

 

Расширение границ Японии

 

При этом права на речное судоходство были обеспечены на естественных водных путях на протяжении более чем 6000 км (только система Амура — 6000 км ) (и все‑таки стоит усилий сравнить с Внутренней Европой!), расширены благодаря прибрежному рыболовству и правам берегового предпринимательства [с.197]  на одном из самых богатых рыбой побережий (Охотское море, побережье Японского моря у русского берега, Сахалин), в то время как обычно в важнейших рыболовных зонах Мирового океана существует почти полная англосаксонская монополия, от которой значительная доля   достается прежде всего Канаде.

В подготовке переноса границ, которая обсуждается в литературе, можно до известной степени различать разнообразные как национальные, так и народные методы. Мы считаем наиболее разработанным французский, некогда римский метод подготовки к нападению посредством необоснованных утверждений об угрозе безопасности — возникший на основе почти тысячелетнего, планомерного разграбления на Западе немецкой народной земли, — затем следуют русский и англосаксонский методы и построенный главным образом на их основе японский, аргументирующие все свои действия соответствующими ключевыми словами, например “открытые двери и равные возможности для всех” и пр.

Странное ощущение, что жизненные формы, ориентирующиеся на оборону, несравненно хуже знают в результате научной работы на приграничной земле, как защищать свои границы от неблагоприятного переноса, когда другие, агрессивные державы в состоянии подготовиться к взлому границ и расширению земельных пространств!

Чтобы успешно отразить перенос границ, следует в сущности отказаться от юридической косности или пассивной инертности и просто установить моральное и физическое устройство границы согласно немецкому слову “организация”, понимая под этим подкрепление (Belebung), подразделение “на части” (Durchgliederung). И именно такое “подкрепление”, такое “подразделение” народного сопротивления или лучше противодействия не позволит смотреть сквозь пальцы ни на какую область хозяйственного, культурного или государственно‑политического пробуждения жизни, по крайней мере на чрезвычайно важное распределение земли в пограничных областях, на заинтересованность уже укоренившихся или еще не имеющих в народной почве корней народных слоев. Там, где не удалось привить большинству позитивное отношение к жизненному пространству — и пусть чрезмерно завышено то, что написал Кайзерлинг 2   v , и не только он один, о знаменитом метафизическом, любовном отношении к нации в Японии — как влияние высокоорганизованной народной почвы, — там может быть на длительный срок утрачена всякая другая материальная и духовная работа на пограничной земле. Присмотримся все же к тому, как в местах, где вследствие крайне ограниченной пространственной опоры и слабеющей [с.198]  энергии масс, нам, немцам, противостоит окрепшее чуждое население, добивающееся переноса границы, и как при датской колонизации в Северном Шлезвиге   нас поразила неподозреваемая жизненность! И эта жизненность в основном заслуга одного человека: Грундтвига!   

Справедливо предупреждали тогда из Апенраде: “В движении датских кругов за большее использование земли в Северном Шлезвиге есть стремления посредством широкого переселения поднять численность населения и создать места для новых жилищ”. Это — жизненная сила исходившего от Грундтвига движения, первоначально вызванного к жизни болью лишь одного человека по поводу проявления косного застоя своей расы! Исходят из соображения, что Северный Шлезвиг необычайно слабо заселен (опасность, которая нависает и над нынешними немецкими восточными провинциями!): на квадратный километр там приходится всего 43 человека против 75 в остальной Дании. Поэтому самые крупные комплексы владений, в первую очередь давние прусские государственные земли (домены), должны быть разделены, и почти к каждому пасторату в Северном Шлезвиге присоединены разделенные угодья и основные из них розданы многим мелким крестьянским дворам.

Болезненный вопрос лишь в том, почему в Пруссии между 1864 и 1918 гг. никто не увидел северную пограничную проблему с этой стороны? Не слишком ли сильно полагались на формальное право 1864 г., не выполненное в одном существенном пункте?

“Здесь принимается во внимание не только социальный, но и национальный момент” (будто в какой‑либо пограничной области эго можно было бы разделить!). “В Северном Шлезвиге насчитывается 36 доменов; из них 4 расположены в округе Хадерслебен, 4 — в округе Апенраде, 4 — в округе Зондербург и 3 — в округе Тондерн. Эти домены располагают в целом 12000 га земли. Все они должны быть постепенно раздроблены и переданы крестьянским дворам. Такая же судьба ожидает и имения герцога Эрнста Понтера в Графенштейне. О всеобщем раздроблении земель пока еще речь не идет, потому что Дания получила государственные земли от германского правительства на договорной основе, а срок действия многих договоров еще не истек”.

Это лишь случайно ставший достоянием гласности район неверной пограничной земельной политики, весьма распространенной и в других местах. Грабеж западными славянами земель в Польше, Богемии (Чехии), Югославии, экспроприация имений немецких крупных собственников в Балтийских странах могут использоваться для той же игры. Так идет аграрная революция в Юго‑Восточной Европе преимущественно за счет немецкого права на пространство и землю.

Всю проблематику прав национальных меньшинств — а их предпосылкой все же было бы географическое и статистическое [с.199]  рассмотрение проблемы переселения и всех переносов границ в народной и культурной почве — показывают, например, “Worterbuch des Volkerrechts und der Diplomatic” Штруппа   или работа Курта Вольцендорфа “Grundgedanken des Rechts der nationalen Minderheiten”   .

Однако прежде чем заняться определением права, следовало бы прийти к мало‑мальски согласованному пониманию права и правового воззрения, к их соответствующей географической основе, но именно поистине жизненная работа по переносу границ показывает, что сегодня еще невозможна серьезная попытка создать такие основы всеобщей надгосударственно признанной законности и справедливости Следовало бы как можно раньше усвоить мрачный взгляд Дж Бейклесса, изложенный в книге “The origin of the next war” (“Происхождение следующей войны”)   .

Нынешняя ситуация с границами в Европе стала планомерно разрабатываться загодя во многих французских книгах, в названиях которых говорится в первую очередь не о Франции, а о Европе “L'Europe et la question d'Autnche”, “De l'Empire Ottoman”, но в сущности речь идет о перенесении границ в пользу французской жизненной формы И при этом имеется сходство с русской и англосаксонской литературой о границах Поэтому высокие союзные и объединившиеся державы   имели достаточно военных целей — даже совершенно открыто признанную цель грабежа земли, — а мы, в центральных державах, не имели никакой: за это на нас возложили в наказание в глазах мирового общественного мнения вину за войну — в конце концов потому, что мы не понимали, как превентивно защищают границы! [ с .200]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 Wundt W. Elemente der Volkerpsychologie. Leipzig, 1912.

 (с.195) Ratzel F. Politische Geographie. Munchen, 1923. S. 517‑520; Idem . Anthropogeographie. Bd II. S. 433.

 (c.196) Haushofer К. Das Japanische Reich in seiner geographischen Entwicklung. Wien, 1921.

 (c.198) Obst E. England, Europa und die Welt Berhn‑Grunewald, 1927.

 (c.198) Keyserhng H. Das Reisetagebuch eines Philosophen Munchen — Leipzig, 1921.

 (c.200) Strupp К. Wolrteibuch des Volkerrechts und der Diploma tie Berlin — Leipzig, 1924.

 (c.200) Wolzendorff К. Grundgedanken des Rechts der nationalen Minderheiten. Berlin, 1921.

 (c.200) Bakeless J . The origin of the next war London, 1926.

 Интрузия (от позднелат. intrusio — вталкивание) — процесс внедрения в толщу земной коры расплавленной магмы. [с.200]

 Кайзерлинг Герман (1880‑1946) — немецкий писатель и философ‑иррационалист, проповедовавший возвращение к целостности бытия через обращение к восточной мудрости (“Путевой дневник философа” 1919 г ). [с.200]

 Шлезвиг‑Гольштейн — с 1949 г земля в составе ФРГ Первоначально две самостоятельные части — герцогство Шлезвиг (с XI в ) и графство (с XII в ), с 1476 г герцогство Гольштейн. С 1368 г объединены под властью графов Гольштейна, с 1460 г — в персональной унии с Данией. В середине XIX в в Шлезвиг‑Гольштейне развернулось национально‑сепаратистское движение немецкого населения. В результате датской войны 1864 г Гольштейн перешел под управление Австрии, Шлезвиг — под управление Пруссии. После австро‑прусской войны 1866 г. Шлезвиг‑Гольштейн стал прусской провинцией. По плебисциту 1920 г (в [с.200]  соответствии с условиями Версальского договора 1919 г.) Северный Шлезвиг перешел к Дании. Именно результаты этого плебисцита имеет в виду автор, рассуждая о положении в Шлезвиге. [с.201]

 Грундтвиг (Николай Фредерик Северин) (1783‑1872) — датский писатель, реформатор церкви и школы, представитель консервативного крыла крестьянской демократии. [с.201]

 Автор имеет в виду страны‑победительницы в первой мировой войне и их союзников. [с.201]

 

ГЛАВА XXII

 

ОБОРОНА ГРАНИЦЫ И ГРАНИЦА ОБОРОНЫ

 

(ВОЕННО‑ТЕХНИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГРАНИЦЫ)

 

За короткий период внешний вид и сущность военно‑географической границы претерпели большие и вполне очевидные изменения. Тем не менее несомненным представляется непрерывный процесс: оборонительные сооружения, ставшие крепостями отдельные формы укрепленной границы, как и ее приобретающее все более важное значение слияние в одну организованную, согласно широким воззрениям, линию обороны, всегда отстают от ее прочей, географически объяснимой жизни в области культуры, власти и экономики. Ведь то, что относится к технической сфере в защите границы, устаревает с каждым днем, но то, что принадлежит к сфере духовной, остается вечным и потому символичным.

Каждое укрепление, продуманное оборонительное сооружение как воплощение строительных достижений, обустройство границы, броневое прикрытие ее защитников, а именно укрепленные замки, крепости, пограничные и заградительные заставы, земляные укрепления — перед гласисом и собственно военной границей (Славония)   или при равных условиях перед полными жизни пограничными ландшафтами с хинтерландом (Восточная Пруссия), перед, как правило, своеобразно разработанной организацией коммуникаций в пограничной области (старые имперские земли) — все это по необходимости проявление взглядов на оборону военно‑географических границ, характерных для определенного времени; и, как все техническое, в момент завершения изменений они должны принадлежать прошлому.

Очень редко представляется возможным при широком видении первых направлений следовать какое‑то время при обустройстве границы за изменением этих взглядов; на более длительные периоды это никогда не удается.

Невозможно установить и какого‑либо развития, скажем, в смысле Шпенглера, а речь скорее идет об усиливающемся и ослабевающем ритме между накоплением разобщенных средств защиты границы, их слиянием в единые или согласованно действующие укрепленные границы во всем охвате жизненной формы, а также о предпочтении жизненно важным частям при пренебрежении другими — или о сознающем силу, высокомерном пренебрежении обороной прочно связанных с землей и местностью пограничных поселений в пользу сношений, развития железных дорог, в пользу уподобления границы трамплину.

Этот диапазон изменений непосредственно связан с политическим осознанием силы и географическим самопознанием [с.202]  жизненных форм, образующих их народов, созданных ими государств и может, естественно, наблюдаться и исследоваться также как симптом, запечатлевший ступени их культурно‑исторического развития и жизненной энергии. Сообразно возобладанию чувства растущей силы или стремления к безопасности из‑за ощущения убывающей энергии становятся предпочтительными локальная защита границы, поселения крепостей и благодаря строительству сильная, привязанная к местности, защищенная охрана ее или же организация сношений. Это превращение можно очень ясно установить на примере известных в мировой истории оборонительных пограничных сооружений, а именно Лимеса, Великой Китайской стены, ряда приграничных крепостей Гогенштауфенов в Вогезах, восточнофранцузского пояса укреплений и фортов; это превращение говорит о том же, о чем могли бы поведать многочисленные годовые кольца дуба, — о добрых и плохих временах его роста.

Поэтому крайне важно проследить перемены в суждениях, которые представлены в трудах, посвященных фортификационному делу, примерно со времени возникновения взглядов Наполеона I на оборону границ и границы обороны, и при этом установить, как меняются там и здесь точки зрения на укрепление границ и границ владений между крупными европейскими жизненными формами — разумные, оправданные успехом, справедливые, с одной стороны, и неразумные, обреченные на неудачу — с другой. Каждое новое поколение должно именно в вопросах обороны границ приобретать все заново, дабы владеть тем, что оно унаследовало от своих отцов, — а оно получает это зачастую от противника!

Целесообразный, но преходящего значения отправной пункт при этом — сугубо личные столкновения идейных лидеров французской и голландской школы фортификации (последовательницы старогерманской) — Вобана   и Кухорна   при осаде Намюра   , описанные Маколеем 5  i .

Потом предмет опыта плавно переходит от французских последователей Вобана, воспитателей Наполеона   , с одной стороны, и Фридриха Великого   — с другой, к Наполеону I, крупному автору, изложившему свой опыт, правда в виде разбросанных уроков, в многотомной переписке. Заслуживающую внимания выборку из этой переписки составил австриец Влашютц   , [с.203]  целесообразно дополнив ее противоположным опытом эрцгерцога Карла 7  iv  и Клаузевица   и создав непреходящей ценности труд в качестве исходного пункта в реформировании европейского мышления об обороне границ и пограничных укреплений на пороге XIX в.

Тем не менее сводные воззрения Наполеона хорошо выражены, например, в оценке линии Адидже   , обороны речного рубежа (замечания о Peschiera, его суждения о проходах в горах, о крепости Бард)   , польских условий обороны границ с помощью пятой стихии — распутицы, в которой все застревает, значения Данцига и Торна (Торуни)   , управления войсками на марше вдоль крупных рек (Дунай 1805 и 1809 гг., укрепление Пассау   , переход у Вены, вдоль важных горных границ, через многочисленные речные участки).

Опыт Наполеона был прежде всего и наиболее близко принят в Германии, а не в самой Франции, он ведет к идеям новопрусских фортификаций через обобщенный ход мыслей Клаузевица   , которые затем, к сожалению, снова разделились на преимущественно географические (Роон, Риттер) и преимущественно военно‑технические (Генеральный штаб), лишь Мольтке [Старший] объединил в одну систему рассеянные во многих местах мысли, которая, как и система Наполеона, сложилась в обширный труд его жизни   .

Эта интеллектуальная работа по проблеме обороны границ частично систематизирована также Шрётером   , частично — Большим Генеральным штабом   , однако с известной робостью перед дальнейшим ходом дел и обсуждением широко афишируемых грандиозных идей. К сожалению, как раз некоторые особенно умные военно‑географические наблюдения Мольтке (Австрия 1859 г., Турция, оборонительное сражение по эту сторону границы у Марнгейма, подготовка к одновременному походу на Восток и Запад   ) не были полностью оценены.

Затем на передний план выходит вновь крепнущая французская идея обороны страны с помощью сопряженного оборонительного пояса. Клар   , E. Тэно   и Ф.М. фон [с.204]  Донат   освещают ее с австрийской, немецкой и французской стороны; Бриалмонт   практически способствует появлению обороны Румынии против России и создает ядро укреплений Бельгии, которое, однако, не было обеспечено родственными по духу людскими боевыми резервами. Следствием переоценки стационарных оборонительных средств, изготовленных на основе новой технологии получения черных металлов, чему способствовал Бриалмонт, является затем идейная борьба между ним и баварцем Зауэром, который при этом предупреждал о практическом обесценении недостаточно защищенных в духовном отношении Люттиха (Льежа) в 1914 г., Бухареста в 1916 г То, что несколько лет спустя стало само собой разумеющимся действием, а именно: применение новой технологии получения черных металлов в строительстве укреплений, остававшемся до сих пор, как всегда, далеко позади технических средств времени, например в труде Мейера “Мец обороняется бронетанковыми силами фронтов” могло показаться отсталостью, как и революцией, и все же было лишь подтверждением всеобщей как географической, так и военно‑технической и давно укоренившейся в экономике эволюции! Отступление Австрии, а также вопреки барьерам гор Италии подтверждает работа Тойлова о возведении полевых укреплений   .

Особые элементы представлений о обороне границ, исходя прежде всего из индийского опыта, продемонстрировали британцы сэр Томас Холдич в географическом применении, лорд Робертс   в колониальном военно‑техническом осуществлении от Дели до Кандагара и Кабула, Китченер   в практике своего Нильского похода   и еще больше при окончании Бурской войны   . Начиная с этого времени появляется новая серия отдельных военно‑исторических сочинений   , не говоря уже о массовых изданиях, посвященных русско‑японской войне, за которой снова следует отнюдь не быстрое, но остающееся на высоте военно‑географического знания изменение опыта фортификации. Перед [первой мировой] войной этот процесс хорошо изобразил Н.Ф. Мауде, обладающий способностью к точному наблюдению   , а после войны откровенно изложил Ф. Зеессельберг в своей обобщающей работе “Stellungskneg 1914‑1918” (“Позиционная война 1914‑1918”)   в широкой трактовке, выходящей за рамки названия книги. [с.205]

В нынешней ужасающей реальности у Германии вообще нет никаких пограничных укреплений и абсолютно никакой формы обороны границ, пожалуй, за единственным исключением — крепости Летцен в Восточной Пруссии, уцелевшей там по меньшей мере как реликт, напоминающий о том, как должно располагаться и как выглядеть такое пограничное укрепление. На всем остальном ареале немецкой народной почвы дозволены лишь скромные устаревшие оборонительные мероприятия в узком центральном пространстве: его тесность наиболее ясно и наглядно показывает, какие территориальные потери понесли немцы во Внутренней Европе в результате проигранной войны. Согласно [Версальскому] договору, лишились всякой возможности обороны не только области, лежащие к западу от Рейна и к югу от Дуная, но даже на Рейне, как и на побережье, признан отвод любой обороны в нашу сторону на глубину около 50 км .

Центральные ячейки, транспортные узлы, такие, как Кёльн на Рейне, Карлсруэ, Мангейм‑Людвигсхафен, Фрейбург, Аугсбург, Мюнхен, Регенсбург, полностью находятся вне пределов какой‑либо возможности обороны; Берлин в трех переходах, лишь в 90 км от границы обороны; Силезия — восточнее Одера, юго‑восток немецкой народной земли, вся область расселения баваров лишены всякой возможности создания защиты. Сопоставьте то положение, в каком оказался весь ареал немецкой остаточной жизненной формы, в сравнении с надежно защищенными соседями лишь в насмешку заслуживавший названия империи, с ужасным, глубоким и истинным чувством боли, пронизывающим описание Е. Тэно в “La frontiere”   xxi  новой французской границы после 1870 г. — разорванной, расчлененной, неузнаваемой, забывающейся, которая все же лишь в узком месте и лишь в отношении соседа понесла ущерб во время более раннего ограбления. Ведь in argumentum ad hominem  14 , в практическом случае очевиден довод, почему укрепление границы и оборона границы как идея не должны исчезать из общественного мнения на немецкой народной почве, из школы и воспитания, особенно из высшей школы, до тех пор, пока все другие народы Европы также по меньшей мере не дадут согласие на разоружение своих границ, на разоружение примерно на глубину самой большой дальности стрельбы артиллерии своего времени по ту сторону немецкой народной почвы как само собой разумеющийся компромисс. Вместо этого общественное мнение Внутренней Европы поворачивает в ложную сторону, к целеустремленно конструируемому французской политической наукой понятию “безопасность” (surete). Исходя из этого, мы должны здесь более широко изложить развитие трудов, посвященных разработке пограничной обороны и рубежей обороны, ибо лишь на этой основе можно проводить опыты в современной истории. [с.206]

Исследуя ныне ценность укрепления искусственных границ — а этому, как нам кажется, учит история и ход мировой войны в Европе, — мы обнаруживаем в соответствии с более ясным пониманием того, чего хотели с политической точки зрения добиться от войны, что французско‑русской стороной проблема была более четко продумана.

Укрепленный район (region fortifiee) как целое длительное время в сущности выполнял свою цель, задерживая силы наступающих во Франции и Польше, но почти нигде не являясь отдельным полем боя, малым заграждением, а также крупной защищенной горловиной коммуникаций (Verkehrskopf).

Ряд заградительных фортов от высот Зундгау до Мааса с Эпиналем, Тулем и Верденом позади по причине подготовленного ландшафта и населения все же приостановил — вопреки наполовину выполнявшемуся, но тем не менее признанному руководящим плану Шлиффена   — слишком мощный удар левого фланга германской армии. Даже “trouee de Charmes”   — известная и часто описываемая как стратегическая ловушка — смогла хитростью добиться, что VI [германская] армия была на волосок от бегства, для чего она и сооружалась, но, когда дело приняло серьезный оборот, в разгар кажущегося успеха, ее опасность была все‑таки упущена из вида и недооценена. Однако и линия по реке Сан, — столь высмеянная Тойловом, — линия болот около реки Нарев с ее устаревшими заградительными позициями, итальянская полоса горных укреплений полностью, и притом не один раз, выполнили свою цель в качестве сооружений, способных сдержать наступление. Естественно, географический локальный колорит отдельных обороняемых пограничных пространств проявлялся по‑разному, но известные общие характерные черты все же сохранились: например, трудность, возникшая повсюду при ведении военных операций из‑за большого скопления населения, роста городов, “урбанизма”. Особенно отчетливо это показали Лилль, Лодзь, Лемберг (Львов), Варшава, Брюссель, Киев, Бухарест. Отныне Вена, расположенная в открытой котловине, Берлин со своей подвижной массой населения, с отстоящей от него на 90 км внешней пограничной обороной предрасположены к схожим переживаниям.

Фактом является и то, что степень разоружения Везера, единственного, еще сравнительно крупного немецкого водотока, который можно обозначить как “немецкую многоводную реку” (“Deutscher Strom”)   , также недостаточно осознана немецким народом. Наши рельсопрокатные станы фактически принадлежат иностранцам, и использование их мощной структуры на военные цели скоро станет секретом полишинеля; для чужеземцев мы сооружаем и новые водные пути, о которых возвестили с таким шумом.

Ни один иностранец в Индии и Китае не осмелится сегодня потребовать больше самой малости того, что житель Пфальца молча переносит на немецкой земле; в праве на самоопределение [с.207]  мы фактически опустились ниже уровня многих развивающихся муссонных стран; и Ханькоу, и Гонконг, и Кантон (Гуанчжоу), и Мукден (Шэньян) имеют совсем иную оборону морских или сухопутных границ, чем Гамбург, Мюнхен или Кёльн.

После такого беглого рассмотрения трансформации понятия “оборона границы” во Внутренней Европе в результате войны и популярного после нее, вначале не предусмотренного в этом объеме у противников коммуникационно‑географического разоружения своего населения благодаря своеобразной заслуге своего внутриполитического большинства, кажется почти излишним бросить еще один взгляд, вдаваясь в подробности, на техническое осуществление и на уроки хода войны. И все‑таки этот взгляд необходим и поучителен, например, принимая во внимание события в западной части Тихого океана, означающие, что в мире наступают возможные перемещения силы (Machtverlagerungen), которые смогли бы быстро освободить нас от известных оков в обороне границ, если мы решимся в этом участвовать. А для этого, разумеется, следовало бы предварительно знать самое необходимое.

Поддержание границы в боеспособном состоянии требует прежде всего тщательной, кропотливой работы всех в государстве во имя достижимой пограничной обороны, но без ревности ведомств, без столь вредного в прежней Германии принуждения для всех понимающих толк в военном деле, в общественном мнении внутри страны с воплями о тройном количестве того, что надо было требовать как минимальное от ограниченных еще и сегодня в буквальном смысле слова многовековым партикуляризмом народных представителей. Ведь это незнание меры, естественно, вызывает страх за границей. Излечение от этого недуга обусловливает воспитательно‑техническую подготовку и возрождение чувства границы у всех, как, скажем, этому содействовали сочинение Тэно и школа Жильбера — Бонналя — Фоша — Ланглуа во Франции. Это важнее, чем игра в разного рода солдатики, замена недостающих боевых машин деревянными макетами, недостающих авиаэскадрилий россказнями о поражении вражеских самолетов сказочными, направляемыми сверху лучами. А для этого желательно воспитание с использованием особого природного блага — рек и горных преград, морских и болотных ландшафтов, как это доказали на деле в истории пограничных боев Летцен, а ранее Мантуя  18 , а также знание того, какое сдерживающее влияние оказывают на сношения индустриальные ландшафты, подобно тому как это выжал из невзрачного опыта пограничных сражений 1870 г. Верди (Verdy) в своей работе “Ereignisse in den Grenzbezirken” (“События в пограничных округах”)   xxii .

Труд Зеессельберга, обобщающий скорее реальный опыт, чем процесс мышления, является первым шагом к этому. Здесь [с.208]  многим нашим союзам и объединениям отечественных обществ следовало бы искать уроки, которые действительно могли бы послужить будущему; но это требует самоотверженной и спокойной и потому менее заметной работы, а не нелепых фантазий на местности, меняющих направление подобно флюгеру, что с военно‑технической точки зрения имеет для обороны границы не больше практического значения, чем для географии драматические переживания в стиле описывающих путешествия книг Карла Мейя.

Психологическая ориентация всего народного духа на всесторонний характер проблемы обороны и защиты его жизненной формы — которая далеко выходит за рамки решений о линейных и оборонительных зонах, — чем мы пренебрегали перед войной больше, чем другие народы, из‑за исключительно ведомственной способности и стремления к разладу, чтобы не сказать к казуистике (в чем добросовестно участвуют высшие школы с их недоброжелательной факультетской разобщенностью) и что открылось нам на войне как первое и наиважнейшее требование. Там, где эта ориентация была налицо, она действовала, исходя из растущего понимания важного значения коммуникаций, их связующей способности, ценности организованной подготовки в противовес накоплению застывшей и омертвевшей или ведомственной, слишком скованной, слишком недальновидной обороны.

Это противоречие стояло за кулисами обстоятельств, приведших к решению на Марне   , за которой лежала молниеносная цель — Париж, а в психологическом плане — к роковому промедлению у Меца   , похоронившему многие инициативы, и к столь длительному сдерживанию Верденского маневра   , неожиданно обернувшегося катастрофой. Уроки обороны границы в войне 1914‑1918 гг. укрепили мое убеждение, сложившееся уже перед войной и подкрепленное опытом Японии, которое иногда, конечно, считалось в Германии военно‑политической ересью, что не может быть ничего более ложного для политической жизненной формы, чем отдать оборону ее периферических органов армии и Генеральному штабу, морскому флоту и Адмиралтейству, иным ведомствам, будь они весьма умелыми в своей сфере деятельности, или даже только ведомству иностранных дел, которое, войдя в раж, в документах, докладах, нотах легко теряет контакт с душой народа, как потеряли его Гольштейн и его школа   . Недаром Япония, учтя один из ценнейших результатов опыта войны 1905 г., создала равноправную — наряду с двумя министерствами вооруженных сил и Большим Генеральным штабом — комиссию по обороне страны (одну из очень хороших организаций, если она выживет и не станет ископаемым) — Кюоику‑Хомбу (Kyoiku‑Hombu), главный штаб по воспитанию. Главная цель этой организации — поддерживать контакт между настроением народа, общественным мнением и ведомствами сухопутной армии, флота, коммуникаций, внутренней структуры, а конечная цель — сохранить внешнее окружение жизненной [с.209]  формы. Несомненно, и при этом могут быть ошибки. Но от худшей неудачи защищает уже многогранность ведомства и его контакты с прессой, и это во всяком случае лучше, что предусмотрено такое учреждение, стимулирующее лучшие умы, чем импровизация post festum   из случайных находок во время войны. Для нового пробуждения благоразумия в пользу возрождения пограничных укреплений, живой, действенной пограничной обороны необходимо, следовательно, прежде всего распространение геополитического убеждения в его охватывающей весь мир, повсюду ощущаемой необходимости, а это убеждение ныне отсутствует у большинства нашего народа. “Убеждающая карта” (“suggestive Karte”) 24  xxiii  как требование должна здесь стать прежде всего его долгом: вначале в смысле укрепления границы по крайней мере в том, чтобы пробуждать у населения волю к поддержанию границы, затем волю к расширению в ареале народной земли, связанной с оружием духа, применение которого должно предшествовать любому другому в защите границы. “Я был вынужден объединять Европу оружием; то, что идет вслед за мной, должно быть убедительнее, ибо дух всегда побеждает шпагу…” — так писал Наполеон с острова Святой Елены   королю в Рим, и в его распоряжении поистине был опыт, касающийся сущности пограничных укреплений и рубежей обороны. Франция неплохо справилась с его применением. [с.210]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.203) В своей книге “The history of England from the ascension of James the second” (“История Англии от воцарения Якова II) Маколей пишет: “Научной частью по осаде Намюра руководил Кухорн, которого соперничество подтолкнуло проявить все присущее ему искусство. Три года он испытывал унижение от того, что укрепленный им город был взят его учителем Вобаном. Теперь снова овладеть им, после того как укрепления были усовершенствованы Вобаном, было бы благородным отмщением…” Это был удачный поворот в способе борьбы, основанном на использовании ландшафта с укреплениями и крепостями в противовес универсальному техническому способу, сторонником которого был Вобан.

 (с.203) Colin J. L'Education militaire de Napoleon. Paris, 1901.

 (с.203) Wlachutz W. Bedeutung der Befestigung in den Kriegen Napoleons. Wien, 1905.

 (с.204) Angeli Erzherzog Karl als Feldherr und Heeresorgarusator. Wien, 1896, Osterreich C. von. Ausgewahlte Schnften. Bde I‑VI. Wien, 1893 ff.

 (с.204) General Clausewitz С. von. Vom Kriege. Berlin, 1905.

 (с.204) Неожиданное сопротивление известной с XI в крошечной, но для экипажа непреодолимой горной крепости Бард на отвесной скале над выходом из долины Аоста (391 м над уровнем моря) как пограничного пункта на перевале, где в мае 1800 г 400 австрийцев сдерживали 8 дней войска Наполеона, чуть было не привело к краху похода на Маренго.

 (с.204) Clausewitz С. von. Vom Kriege. S. 247; см также Frh. von Freytag‑Lonnghoven. Studien uber Clausewitz. Berlin, 1904.

 (с.204) Moltkes mihtarische Werke. Berlin, seit 1892; Idem. Gesammelte Schnften.

 (с.204) Sthrotter J. Die Bedeutung der Festungen in der gro?en Knegfuhrung auf Grundlage der Moltkeschen Operationsentwurfe Berlin, 1904.

 (c.204) “Die Festung in der Kriegen Napoleons und der Neuzeit” (hrsg. von Gro?en Generalstabe Berlin, 1905).

 (с.204) Klar. Franzosisch‑deutsche Grenze. Wien, 1892.

 (с.204) Tenot E. La frontiere. Bordeaux — Paris, 1893.

 (с.205) Donat F.M. von. Befestigung und Verteidigung der deutsch‑franzosischen Grenze. Berlin, 1894.

 (с.205) Brialmont H.A. Les regions fortifiees. Brussel, 1890.

 (с.205) Toilow. Landerbefestigung. Hannover.

 (с.205) Lord Roberts. Forty one years in India. London, 1900.

 (с.205) Groser. Lord Kitchener, story of his life. London, 1901.

 (с.205) Отдельные военно‑исторические сочинения, изданные Большим Генеральным штабом (Берлин с 1906 г), “Erfahrungen au?ereuropaischer Kriege neuester Zeit. H. 37‑38.

 (с.205) Maude N.F. Moderne Strategie. Leipzig, 1905.

 (с.205) Seesselberg F Der Stellungskneg 1914‑1918. Berlin, 1926.

xxi  (с.206) Tenot E. La frontiere Bordeaux — Pans, 1893.

xxii  (с.208) Verdy du Vernois I. von. Studien uber den Krieg; Idem. Ereignisse in den Grenzbezirken. Berlin, 1891.

xxiii  (с.210) Haushofer К. Die suggestive Karte. Berlin, 1922.

 Славония — историческая область на Балканах в Хорватии, расположена между реками Драва и Сава. Первоначально часть древнеримской провинции Паннония, в VII в. стала славянским государством, с XVI в. находилась под турецким господством. В XVII‑XVIII вв. Славонией называлась восточная часть междуречья Дравы, Дуная и Савы. Официальное название этих земель в XVI — 1918 г., входивших в Габсбургскую империю, — Триединое королевство. [с.210]

 Вобан Себастьян Ле Претр де (1633‑1707) — маркиз, французский военный инженер, маршал Франции (1703). Изложил научные основы фортификации, построил и перестроил свыше 300 крепостей, один из основоположников минно‑подрывного дела. [с.210]

 Кухерн Менно (1641‑1704) — голландский военный инженер, крупнейший авторитет в вопросах фортификации. [с.210]

 Намюр (фр .), Нэмен (фл .) — крепость, ныне город в Бельгии. Первоначально древнее укрепление кельтов, в средние века арена борьбы между Голландией, Германией и Францией. В период первой и второй мировых войн укрепления Намюра, предназначавшиеся для прикрытия бельгийской территории от германского вторжения, были обойдены противником и не сыграли своей роли. Место последнего отчаянного наступления фашистских войск в Арденнах в 1945 г. [с.210]

 Маколей Томас Бабингтон (1800‑1859) — английский историк, член Петербургской Академии наук, поэт, литературный критик, общественный и политический деятель. [с.210]

 Фридрих II (Великий) (1712‑1786) — с 1740 г. прусский король из династии Гогенцоллернов. Вел завоевательные войны (Силезские войны 1740‑1742 и 1744‑1745 гг., Семилетняя война 1756‑1763 гг., участие в первом разделе Польши 1772 г.), в результате чего территория Пруссии почти удвоилась. [с.210]

 Эрцгерцог Карл (Карл VI) (1685‑1740) — австрийский эрцгерцог и император Священной Римской империи с 1711 г. Вел войны за испанское наследство, с Османской империей и др. [с.211]

 Адидже — река в Северо‑Восточной Италии, берущая начало в Ретийских Альпах и текущая в южном направлении на протяжении 408 км до впадения в Адриатическое море между Венецией и устьем реки По. Вторая по длине река Италии. [с.211]

 Торунь (нем . Торн) — город на севере Польши, на реке Висла, к северо‑западу от Варшавы. [с.211]

 Пассау — город в Баварии (Южная Германия), расположен при впадении в Дунай рек Инн и Ильц, у австрийской границы. [с.211]

 Т.е. война на два фронта — против России (на Востоке) и Франции (на Западе). [с.211]

 Китченер Хартумский Горацио Герберт (1850‑1916) — граф, английский генерал, к концу жизни получил звание фельдмаршала. Прославился своей жестокостью при покорении Судана в конце XIX в., в англо‑бурской войне 1899‑1902 гг. и в Индии. С 1914 г. военный министр. 5 июня 1916 г. погиб по пути в Россию с военной миссией, когда корабль, на котором он находился, подорвался на немецкой мине. [с.211]

 Англо‑бурская война 1899‑1902 гг. — одна из первых войн империалистического типа. Она была тесно связана с борьбой за монопольную эксплуатацию огромных природных богатств Южной Африки и многочисленных племен и народностей, составлявших коренное население страны. Германия в англо‑бурском конфликте поддерживала буров. Она стремилась под видом оказания помощи бурским республикам и сохранения там мира и порядка в кратчайшие сроки и в наибольшей степени обеспечить в них усиление германского влияния. [с.211]

 Аргумент, с помощью которого приводят в замешательство противника, противопоставляя ему его собственные слова или действия (лат .). [с.211]

 План Шлиффена (1905 г.) — план ведения Германией войны против Франции и России. Разработан начальником Генерального штаба А. фон Шлиффеном. Согласно этому плану, намечалось ударом через Бельгию на Париж блокировать главные силы французских войск, разгромить их, а затем перебросить силы на Восток и уничтожить армию России. Опыт первой мировой войны доказал авантюристичность этого плана. Однако его идея, несмотря на печальный итог, была заимствована фашистами и положена в основу теории “блицкрига” — молниеносной войны. [с.211]

 Шармская западня (фр .) — место в Вогезах на Мозеле, где шли бои во время первой мировой войны. [с.211]

 Везер — река в Северной Германии, образуется слиянием рек Верра и Фульда в земле Нижняя Саксония, протекает в северном направлении на протяжении 292 км до впадения в Северное море. [с.211]

 Вероятно, имеется в виду война за Мантуанское наследство (1628‑1631). Это часть Тридцатилетней войны 1618‑1648 гг., которая велась между испанскими и австрийскими Габсбургами, с одной стороны, и Францией — с другой. [с.211]

 Битва на Марне (5‑12.IX.1914 г.) — встречное сражение между англофранцузскими и германскими войсками во время первой мировой войны, в ходе которого было остановлено продвижение германской армии к Парижу. Марнское сражение знаменовало собой перелом в кампании 1914 г. на Западном фронте. Германский план быстрого разгрома Франции потерпел крах. Имело значение и то, что для отражения наступления русских войск в Восточной Пруссии Германии пришлось перебросить туда два корпуса и одну кавалерийскую дивизию. [с.211]

 Мец — военная крепость, ныне промышленный город на северо‑востоке Франции на реке Мозель, недалеко от границы с Германией. Расцвет города начался в ХШ в., когда он был вольным городом в составе Священной Римской империи. В 1552 г. был захвачен французским королем Генрихом II. Официально отошел к Франции в 1648 г. После франко‑прусской войны был аннексирован Германией (1871 г.). Возвращен Франции в 1918 г., после окончания первой мировой войны. [с.211]

 Верден — с XVII в. крепость, прикрывавшая пути к Парижу с северо‑востока, в первую мировую войну центр укрепленного района, состоявшего из 4 оборонительных позиций глубиной 15‑18 км и сыгравшего важную роль [с.211]  в срыве планов германского командования (Верденская операция 1916 г., получившая название “верденская мясорубка”). В ходе этой операции людские потери Франции составили 358 тыс., Германии — до 600 тыс. человек. [с.212]

 Гольштейн Фридрих фон (1837‑1909) — немецкий дипломат, в 1861‑1868 гг. атташе в Петербурге, Рио‑де‑Жанейро, Лондоне и Вашингтоне, в 1871‑1876 гг. второй секретарь посольства в Париже, затем работал в МИДе Германии, был одним из доверенных лиц канцлера. В 1878 г. секретарь Берлинского конгресса, завершившего русско‑турецкую войну 1877‑1878 гг. С середины 80‑х гг. в оппозиции к Бисмарку, пытался подорвать отношения с Россией в пользу союза с Англией. После отставки Бисмарка и до 1906 г, когда был отправлен канцлером Бюловом в отставку, оказывал большое влияние на внешнюю политику Германии. Не имел ясной, реалистической концепции внешней политики. Исходя из ложного понимания ситуации, проводил на рубеже веков политику лавирования между Англией и Россией. [с.212]

 После праздника (лат .). [с.212]

 Т.е. карта, которой ответ как бы подсказывается. [с.212]

 Одинокий остров вулканического происхождения в южной части Атлантического океана, известен как место ссылки (1815‑1821) и смерти Наполеона. Был открыт португальским мореплавателем Жуаном да Новой. Он назвал его в честь матери императора Константина Великого, чей день памяти совпал с открытием острова. [с.212]

 

ГЛАВА XXIII

 

КУЛЬТУРНО‑ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ГРАНИЦЫ

 

Культурно‑географическая и политическая организация границы, призванная наряду с чисто военно‑техническими формами защиты оберегать рубежи своего народа, ищет области, которые притом еще и географически понятны, но не привязаны только к оборонительным сооружениям, укреплениям и коммуникациям, дабы разумным оживлением (Belebung) и разделением (Gliederung) пограничной деятельности народа укреплять границу, сделать защитников способными к ее переносу в будущем. В основе ее установки по пограничной проблеме лежит мнимое противоречие, которое существует между попечением и заботливым сохранением самого пограничного ландшафта и ролью этой организации в качестве защитного гласиса на службе власти, инструмента силы, используемого для обороны ее определенно признанного весьма ценным хинтерланда, чем пограничная область при обстоятельствах обязана пожертвовать.

Между этим противоречием нужно найти связующее звено. Попытка часто заканчивается, разумеется при соответствующей силе народного духа, тем, что понятие “пограничная область” меняется в смысле закладывания новых пограничных провинций.

Понятие “гласис” и идея меновой стоимости земли несовместимы. В одном случае легко возникает желание участок пограничной полосы перед собственно линией сопротивления, с самого начала определенный как территория боевых действий (Kampfgelande), превратить по возможности в открытый и не представляющий ценности, но исключающий военное использование живой силы (выжигание мешающей обзору растительности, очищение гласиса!). В другом случае растущее кровяное давление, высокое развитие коммуникаций хинтерланда невольно ведут к притоку именно в пограничную полосу более сильной жизни, способной к сохранению и защите, к возникновению полноценных опорных поселений, которые нужно снова защищать, в связи с чем повышается кровяное давление границы. Происходят процессы как при самозащите богатого соками хвойного леса от губящих его насекомых. Вредители, короеды легче проникают именно туда, где жизнь парализована, застыла, а не туда, где она особенно интенсивна и где вытекающие сок, смола поглощают их.

Постоянное ловкое проникновение через две столь трудно сопоставимые антропогеографические противоположности — мучение для всех земель с гласисом, среди коих мы выделяем [с.213]  в качестве географических типов вызывающую на протяжении четырех тысячелетий возбуждение индийскую северо‑западную границу, длящееся все‑таки тысячу лет или многие столетия испытание левобережных рейнских ландшафтов, особенно Фландрии, позже Бельгии, Эйпен‑Мальмеди, Эльзас‑Лотарингии; подверженные разрыву ландшафты (Zerrlandschaften) между Внутренней и Промежуточной Европой — Галиция   и между Восточной и Промежуточной Европой, например Литва, Балтийские страны и Бессарабия.

Исторические типы из прошлого с более или менее завершенными процессами показывают нам перешеек, связывающий Пелопоннес с материком, “agri Decumates”   , граница Римской империи по Дунаю и далее вниз по течению реки с ее валами Траяна   , образец крупнейшего масштаба, о котором мы уже упоминали, а именно организация китайского пояса пашен с девятью полевыми хозяйствами за [Великой] Китайской стеной. В условиях гораздо меньшего пространства развивается организация границы в средние века с характерными для них конфликтами между ее группами замков — скажем, между Эльзасскими и Жерардмерскими или Ремиремон‑Ромбахскими, с поясами сарацинских   башен стран Средиземноморья или посадами церквей Трансильвании с приданной им коллективной оборонительной организацией, с картинами округов Центральной Европы времен турецкого господства, как это было ярко выражено в долине, расположенной в верховьях реки Тротуш! И все же средневековье в пору своего расцвета знает обширное строительство границ   .

Послевоенная картина Европы показывает нам некоторую возможность движения вспять, как и изоляции пограничных организаций, если соответствующий участок территории был вообще отделен в соответствии лишь с его географическим значением. Это влечет за собой большую опасность — по крайней мере в теории — превращения повсюду отдельной части полноценной для нации народной почвы в особые условия гласиса. Такое движение вспять демонстрируют нам современная картина Эльзаса и предмостных укреплений на Рейне (что было бы невозможно в данной форме, если бы с правого берега Рейна были больше выдвинуты на передний план через реку связующие коммуникации и пограничная полоса щедрее подпитывалась бы из хинтерланда), превращение Эдж в Альто‑Адидже   , страдания Восточной Галиции   и Бессарабии   .

Гораздо поучительнее действуют ландшафт гласиса в Маньчжурии и, пожалуй, самый чистый тип современного организованного пограничного ландшафта — индийский гласис со своим прототипом — индийской Северо‑Западной пограничной [с.214]  провинцией, которая являет собой величественную пространственную картину индийского гласиса, разработанного лордом Керзоном, — примерно сходную с пространственной картиной времен Цезаря в Рейнско‑Дунайском пограничном образовании рода Юлиев — Клавдиев и их наследников.

При образовании, движении вспять и изоляции (блокаде) пограничных организаций хинтерланда или противостоящих жизненных форм следует четко различать между деятельностью государства, народа, групп, частного лица и индивидуума (личности), ибо любая деятельность имеет географически и политически совершенно иную форму, проявляющуюся в организации защиты пространства.

И здесь, вероятно, уместно обсудить с этой точки зрения некоторые практические случаи, особенно реальную историю хорошо исследованного и знакомого мне по собственному опыту участка высокоорганизованной границы — индийской северозападной границы. Затем, разумеется, с пользой противопоставить ему подобный же, завершенный в теории и на практике процесс из прошлого и, наконец, противоречие локально ограниченной, организованной по типу “полиса” городской границы в виде “центров роста” (Wachstumsspitze). Ратцель показывает нам их как всеобщее явление, Грюнфельд — на кромке китайского побережья, Мерц   — как заокеанскую форму; “центры роста” могут рассматриваться и в качестве единственно доступного обсуждению вида высокоорганизованных пограничных щупалец и протяженной чувствительной связи с направляющим организмом.

Однако мы должны констатировать, вероятно, отрадный для нас, живущих во Внутренней Европе, вывод, добытый собственным опытом и наблюдением за длительным многовековым развитием границ, — превосходящую силу культурной воли в сравнении с абсолютной властью и насилием, а также экономической силой. В развитии и восстановлении столь огромных организованных пограничных пространств, как пространства индийского и китайского культурного круга, — которые мы хотим рассмотреть теперь при детальном исследовании индийской северо‑западной пограничной полосы — мы узнаем, как в микрокосмосе одного‑единственного “центра роста”, все‑таки снова и снова природу, “позволяющую твердыне истекать духом, прочно оберегая его творение!…”. И в этом утешение: ведь и при нашей организации границы у нас осталось духовное оружие, и лишь оно представляется нам на долгие времена торжествующим, если сохраняется воля к его применению. Речь идет лишь о том, чтобы позволить чужой  твердыне, силе и их опорам исчерпать себя, а собственное  духовное оружие надежно сохранить. Младокитайцы [с.215]  в своей борьбе против империализма показывают нам, как следует вдохновляться задачей крупного масштаба

На деле пограничный оборонительный пояс, который до сих пор сохранял восточноазиатскую культуру, индийскую по меньшей мере до вторжения чужеземной власти из‑за моря (с растущим тоннажем массовых коммуникаций), — так что задача ее ассимиляции (уравнения) с западной цивилизацией является крупнейшей из стоящих ныне перед человечеством, — демонстрирует, пожалуй, грандиозное развитие культурно‑географической и политической организации границы в свете четырехтысячелетнего исторического движения и опыта.

Напротив, все европейские пограничные проблемы, даже унаследованные от эллинистической и римской мировых империй, относительно молоды, и об этом у нас легко забывают из‑за односторонней трактовки истории средиземноморских стран как всемирной истории, и в противовес этой пограничной проблеме они затрагивают преимущественно малое пространство.

Так как в другой книге   я рассмотрел вопросы пограничного оборонительного пояса восточноазиатских культур, и он все еще сохраняется в своем изначальном смысле, в то время как индийский северо‑западный оборонительный пояс, претерпевший огромные переоценки, движение вспять и перемещение, т.е. несравненно богаче поучительными уроками, мы ставим здесь на передний план более близкую и более далекую историю и географическое и политическое появление индийской Северо‑Западной пограничной провинции

Прежде всего какой представляется она сегодня? Как чисто пограничный орган, у которого своеобразие организации пограничной линии превалирует над всеми другими — собственной жизнью, экономическим использованием, благополучием населения.

Выкроенная 9 ноября 1901 г из многострадальной, более крупной пограничной полосы — Пенджаба   , она была возведена в ранг провинции наподобие Декуматских полей, Хорватской военной границы   , русского Запорожья.

В предначертанной форме, в форме сугубо пограничного назначения, выдвинутая перед западным берегом Инда против Центральной Азии, новая провинция была образована таким образом, что два округа — Пешавар и Кохат отделили как целое, а затем от трех обширных округов — Банну и Дера‑Исмаил‑Хан на юге и Хазара на севере — отторгли важные части главной территории Пенджаба, который в то время был и пограничной землей, и центром ландшафта, и дополнили постоянные границы от Белуджистана до Читрала, номинально принадлежащего Кашмиру.

В 1901 г. это географическое пограничное образование охватывало пространство в 42.645 кв. км  (13.197 кв. миль) с [с.216]  населением 2.125.480 человек (плотность 50 человек на 1 кв км ) при весьма неравноценном использовании земли, около 1.000.000 га (2.559.000 акров) были хорошо обустроенными землями, из коих около четверти миллиона га (717.000 акров) искусственно орошаемых. Расходы пограничной провинции в три раза превышали доходы. Стало быть, перед нами картина чисто пограничного органа. Новое реформирование китайских провинций, сопредельных с Монголией и Тибетом, — другой образец, который, правда, недавно полностью провалился в Сычуани   .

 

Афганистан как сфера интересов России и Англии

 

englischer Besitz — владения Англии

russischer Besitz — владения России

englische Kraftlinien — английские силовые направления

russische Kraftlinien — русские силовые направления

 

Преобразование Эльзаса, особенно когда стали реальностью новые транзитные дороги через Вогезы, Эльзасский канал, исключительное владение французами Верхним Рейном — еще один подобный пример из первой четверти XX в. До 1918 г. Галиция была такой пограничной структурой, от которой ныне сохраняются как остаточное [с.217]  состояние только страдания рутенов (русинов)   в Восточной Галиции. Русская прибрежная провинция к югу от Амура, Северная Маньчжурия с русским проникновением является, вероятно, уже находящимся в процессе обратного образования пограничным организмом Российской империи, нынешнего Советского Союза; Южная Маньчжурия, возвращенная из‑под русского влияния Японией, затем в сравнении с торжествующей экономической способностью китайцев, пожалуй, придаток, не дающий результатов в попытках роста.

И в отношении индийской Северо‑Западной провинции никоим образом не является установленным, могла ли она, будучи небольшой частью Пенджаба, устоявшего четыре тысячи лет в качестве пограничного организма Индии, продержаться в роли собственной пограничной структуры. Уже ее бесхозяйственность, которая, естественно, давала о себе знать в жалобах заинтересованных лиц при каждом визите высокой персоны (вице‑короля), ставила под сомнение ее жизнедеятельность. Ведь существуют удивительно неожиданные переходы между гипертрофированной пограничной территорией, центрами развития, горловинами коммуникаций, как только им будет перекрыт приток их хинтерланда и его структура изменяется.

Именно северо‑западную индийскую границу следует рассматривать лишь в крупной связи ландшафта порогов Инда от северо‑западного изгиба, давшего имя индийской крупной реке, до побережья Синда   . К этой границе устремлялись волны арийцев: первая, вероятно между 1700‑1500 гг. до н.э., прошла севернее Кабула через Хайберский проход, вторая между 1000‑550 гг. до н.э. — предположительно дальше к северу через Читрал и ущелье Инда. Вслед за этим возникли государственные образования в Пенджабе, в стране порогов с ее характерной формой лежащей восьмерки, сквозь которую пробивались почти все военные походы и которая в настоящее время также еще опоясывается и прерывается железными дорогами. Южнее ландшафта проходов и порогов Пенджаба с Дели — важным пунктом сосредоточения мощи Индии в ее юго‑восточном уголке (Zipfel), за который постоянно велась борьба, преимущественно ландшафте сражений на земле основанной древней Индрапастхы   теснится, кроме того, водосборная область пустыни Тар   с точно так же замедляющей движение горной местностью Раджпутана   позади, которая направила движения народов на эту лежащую восьмерку и от которой они тянутся дальше в долину реки Нарбада. В 512 г. до н.э. ландшафт порогов Инда становится персидской провинцией, повернутой, как и сегодня, в сторону Индии, обращенной фронтом на юго‑восток, управляемой персидским сатрапом, имя которого продолжает жить и поныне в индийском слове “кшатрапа” [сатрапия, т.е. провинция]. Как в своеобразную персидскую пограничную провинцию Александр Великий врывается туда словно в свою вотчину. В 326 г. до н.э. мы обнаруживаем его в пределах собственно Индии на подступах [с.218]  к густонаселенной долине Ганга, но либо его войско, либо осознание пределов своей силы заставляет его отступить, и он возвращается к Инду   . Несмотря на свое короткое пребывание в Индии, Александр оставил там вечную тень своего имени и греческий обиходный язык — который представляется нам неким подобием английского языка того времени, употреблявшегося в быту, — и этот язык долго, до VIII в., сохраняется, несмотря на то что правителем провинции Инда Чандрагуптой   было создано государство Маурья. В 185‑130 гг. до н.э. нынешняя Северо‑Западная провинция — свидетельница расцвета Греко‑Бактрийского царства   смешанной культуры. Но уже в 160 г. до н.э. юэчжи   изгоняют саков   через горы Каракорум в Сейстан   и Пенджаб, где мы находим их в 110 г. до н.э., в 60‑57 гг. до н.э. парфяне   преодолевают пограничный порог, а в 60 г. н.э. — юэчжи‑кушан   , и как предупредительный жест мощное пограничное государственное образование, намного позже охватившее Афганистан, Пенджаб и Кашмир. Итак, афганская мечта о власти путем реставрации этой пограничной империи (Grenzreich) имеет много примеров (прецедентов) в истории индийской северо‑западной границы. Здесь уместно вспомнить слова хорошего знатока Индии Иена Гамильтона: “В Северной Индии и Непале достаточно человеческих ресурсов, чтобы подорвать основы неестественного общественного устройства Европы, если она однажды отважится покончить с милитаризмом, что преисполнит ее, однако же, более возвышенным идеалом, чем погоня за богатством и роскошью, которая способна создать это богатство”   .

“Маха— Кшатрапа”   , снова становящийся самостоятельным наместником мощного естественного пограничного ландшафта, появляется затем в Пенджабе провозвестником схожих явлений, как, например, позже гайквар в Бароде   , низам в Хайдарабаде, а также тухун Чжан Цзолинь в Маньчжурии в качестве исторически хорошо знакомой фигуры на обширном пограничном ландшафте с географически замкнутой жизнью, а именно продвигающегося по службе правителя пограничного округа (который превращается из наместника в его владыку), или, иначе, хранителя границы. С течением времени величие самостоятельного пограничного ландшафта на Инде было ослаблено с моря! В 712 г. в Синде, а в 935‑1010 гг. в Пенджабе появляются арабы, и языки общения ислама заменяют собой утрачивающую свой колорит устную речь Эллады.

В 1191— 1193 гг. эта пограничная полоса переживает победу над изнеженными Газневидами   , которых вытеснили в Пенджаб гуриды ‑таджики, принявшие ислам.

В 1526 г. пограничный ландшафт вновь подвергается испытанию: на призыв о помощи наместника Пенджаба Даулат‑Хан‑Лоди сюда вторгается Бабур. Но основатель империи Великих Моголов, один из интереснейших летописцев всего [с.219]  магометанского мира, Бабур, умирает уже в 1530 г., и его сын Хумаюн был вынужден уступить источники силы государства — Кабул и Западный Пенджаб, ядром которого является нынешняя Северо‑Западная провинция, своему брату Камрану; новая империя (“рейх”) остается в подвешенном состоянии до тех пор, пока вновь не стала пограничным ландшафтом. Пенджаб все более формируется как судьбоносный ландшафт Индии. После сикхского периода  26 , вероятно, отсюда последует спасение от краха господства [Ост‑Индской] компании  27  благодаря так называемому мятежу Лоуренса  28 .

Если бы рухнул Пенджаб, обрушилось бы и британское господство — “британский радж”, — хотя и до “свараджа”   — самоуправления было еще далеко, да и сегодня оно все еще не готово.

В 1888— 1894 гг. мы видим здесь Лансдауна в роли создателя “Корпуса имперской службы”, Элджина   , наводящего порядок в Читрале, напряженность в Пенджикенте, продвижение в Памир, набрасывающее русскую тень на границу   .

В 1899— 1905 гг. в равной мере осведомленный и в географии и в политике лорд Керзон создает, наконец, два собственных пограничных организма, которые, как он полагал, необходимы Индии на дальних подступах для защиты изнутри: Северо‑Западную пограничную провинцию, которой первоначально сопутствовал успех, и временно Восточную Бенгалию с Ассамом   , где на восточную часть гималайской границы накатывались волны более поздних и более слабых потоков народов (тайшанские и тибето‑бирманские племена в VI в. и в 1228 и 1540 гг., но где за этим стояло давление китайского населения и государственно‑правовое притязание, например, на Бхамо   , Аракан). На Востоке ввиду внутренних осложнений в Бенгалии лорд Керзон не добился успеха, подобного тому, какой сопутствовал ему на северо‑западе; все же по дороге, пройденной Янгхасбендом, Тибет проскользнул в сферу англо‑индийского влияния.

[Первая] мировая война и третья Афганская война, последовавшая за ней, вероятно даже вытекающая из ее побуждений на Среднем Востоке, но в характерном для Азии замедленном ритме, показали, в какой мере выросло творение лорда Керзона, выдержав испытания в бурях практики. Уже во время войны произошли беспорядки в Хазаре (120 км восточнее Пешавара на Верхнем Инде, январь 1915 г.), в Малаканде (60 км севернее Пешавара) у Оракзай, у Африди и на границе Курам, а также в Читрале и Вазиристане, позже вылившиеся в настоящее восстание. Все это смогла отразить пограничная провинция в рамках своей оборонительной организации. Это, естественно, оказалось невозможным в третьей Афганской войне, когда при беспорядках в индийском хинтерланде стало необходимым такое объявление [с.220]  позиционной обороны, что на границе с Афганистаном вряд ли можно было держать надлежащие, действующие в полевых условиях войска, и 8 августа 1919 г. в Равалпинди был заключен малопочетный мир, возвестивший об окончании длившейся со 2 мая военной кампании. Он полностью освободил Афганистан, несмотря на обременительные уступки, от существовавшей до сих пор опеки над его внешней политикой и вывел его из пояса индийского гласиса между Тибетом — Кашмиром — Читралом на севере и Келатом на западе.

Разлады внутри пограничной организации, а также между ней и правительством в Симле, которые в большой степени несут вину за неблагоприятный исход ведшейся с давних времен наиважнейшей пограничной войны на северо‑западной индийской границе, раскрыл Артур Мур (“Lessons of Afghan war” — “Уроки афганской войны”, Пешавар 7 апреля 1922 г.). Об этом же писала “Таймс” 4 мая 1922 г.: лорд Рэдинг   мудро и предусмотрительно провел государственный корабль через бурные воды во время смуты. Его умелые действия и личная осведомленность, умение ориентироваться в ландшафтах, которые со времен арийцев, Александра [Македонского], Махмуда Газневида, Тимура, Бабура, Надир‑шаха   считаются воротами Индии, будут прославлены. Для знатоков очевидна геополитическая связь этой пограничной конструкции со стабильностью или неустойчивостью Индийской империи, и это делает происходящие там события весьма интересными с политико‑географической точки зрения. “Многое изменилось, а горы остаются вечными; теми же остались и тропы, на которые ступали первые завоеватели. Но природные бастионы нужно защищать, и побуждаемые Россией афганцы попытались использовать на них свою силу…” “Наша защита — не одни только горы, но и характер наших отношений с различными племенами горцев — вазирами, афридами, махсудами…” Это и есть признание первостепенного значения осознанной организации границы, как и использование всякой, еще весьма сильной естественной защиты.

Под впечатлением столь естественного пограничного опыта испытанных защитников границы стоит ли, например, географу колебаться между присоединением остатка восточных провинций Пруссии к другим провинциям или же их сохранением любой ценой в некоем собственном пограничном организме, как пограничная провинция Позен [Познань]   — Западная Пруссия? При этом всегда будут приноситься экономические жертвы, и их должно нести государство в целом, если оно не хочет закрепить свое увечье.

Весьма характерно, что здесь должно было автоматически произойти разделение занятых урегулированием международной и национальной сторон. Хотя новая провинция имела лишь 312.000 жителей на площади 7.789 кв. км , разведенных в самых широких местах только на 30 км , а в самых узких — на 5‑10 км , это была собственная, границу осознающая, границей живущая [с.221]  организация, которая все определяла и которую не могут заменить зависимый круг, расчленение.

Кого привлекает исторический прецедент индийской Северо‑Западной провинции, остатков восточных провинций Германии, побуждая к сравнительному рассмотрению, тот находит аналог этому в истории римских пограничных образований на Севере, а также в сохранившихся названиях тех провинций, которые остались в основном пространстве, примером чего является [деятельность] Траяна   .

Из истории нашей малой южногерманской родины один такой прецедент описывает Нарцисс в своей книге “Bayern zur Romerzeit” (“Бавария в римское время”), в разделах которой: Реция   и римская область на Майне; военная организация и гражданское управление; гражданская жизнь; римские дороги; лагеря когорт и полевые укрепления; столбы Лимеса (чертова стена!); важнейшие римские населенные пункты и крепости; римская культура; христианизация — изложены примечательные аналогии к этой столь актуальной проблеме.

Наряду с литературой, посвященной конкретно Лимесу. и другими специальными работами достигнутый [научный] результат является подтверждением слов Гёте: “Кому дано судить о том, что глупо, а что умно, об этом предки безусловно не думали…”, если мы сравниваем римскую провинциальную организацию Южной Баварии с новейшими творениями лорда Керзона и Рэдинга и с печальной необходимостью остатков восточных провинций [Германии] или, быть может, Баварской северной области в грядущем. Но великий стимул приходит в краеведение скорее благодаря такому истинному проникновению в культурную историю земли, на которой мы живем; мы видим также, что не исчерпаны ее вопросы и толкования минувшего в свете политико‑географических связей, насчитывающих четыре тысячи лет.

Рассмотрим особо, пожалуй, последний, самый высокоорганизованный участок границы, горловины коммуникаций которого были выдвинуты вперед эллинами и римлянами и еще задолго до них культурой, на примере которой они учились сами (Тартесс)   . Это воскрешенная и превосходно описанная Ратцелем форма “центров роста” (Wachstumsspitze), рожденных инстинктом или намерением продвинуть в чужеземную жизнь иные жизненные формы. Заимствованное из географии растительного мира и биологии, это выражение исключительно примечательное. Его чаще всего применяют там, где недостаточно организованные, охваченные распадом жизненные формы пронизывались новой жизнью, причем, само собой разумеется, при плоскостном распространении жизни на некогда разделенной поверхности Земли всегда “древнее право где‑то должно быть ликвидировано, а новое создано”. Можно также допустить, что естественно, [с.222]  серьезные заблуждения относительно степени отмирания местной жизни и возможности внедрения чужой именно при чужеземной жизненной форме. Весьма яркий пример тому — развязывание (начало) блокады и отторжения чужих “центров роста” в Китае. В особенности абсолютно искусственно построенный Шанхай — чужой нарост на теле китайского государства (вопрос Большого Шанхая)   , который очень трудно вновь привести в порядок.

Итак, без нарушения права и его ломки обходится лишь там, где речь идет о дальнейшем распространении жизни на незаселенные или считавшиеся доселе незаселенными области (определение анэйкумены по Ратцелю, ср. гл. V). Самые большие и отрадные успехи человечества связаны, естественно, с расширением эйкумены, хотя далеко не всегда по нравственным мотивам! Лишь в наше время, когда даже ледовый мир полярных областей большей частью политически поделен (между Австралией, Новой Зеландией, Британией, Канадой, Соединенными Штатами, Советским Союзом, Норвегией), свобода действий для подобных великих дел по расширению жизненного пространства человечества ограниченна.

Ранее мы признали и границу эйкумены относительным понятием. Почти всегда при организации пограничной области в добавление к этому задето и нарушено еще какое‑нибудь жизненное право. Мы видим отличные исследования границ также благодаря любому расширению понятия “эйкумена”, благодаря ограничению понятия мнимо непригодной для освоения земли в результате поступательной истории культуры. Мы видели, как для греков Понт Ахейнос   превратился в Понт Эвксинский и как побережье того же самого Черного моря стало снова малопочитаемым Овидием, который был сослан в Томы, или Пушкиным, который, находясь в Бессарабии, воспел римлян как единомышленников и не подозревал, что Euxonograd с его роскошными садами некогда обозначил синтез великолепных культур, соприкасавшихся друг с другом.

Каким все же родственным было возникшее в Средиземноморье отрицательное отношение римлян — для которых с виноградной лозой, благородным каштаном, плющом, итальянской сосной и кипарисом ассоциировалось понятие “обитаемая земля” — к германской провинции с ее туманами и снегом зимой, с комарами летом, где ныне находятся всемирно известные курорты, или неприятие французскими маршалами Наполеона швабо‑баварских предальпийских ландшафтов, где затем их внуки принимали водолечение по методу доктора Кнейппа. Мы также изучили различное отношение японцев, китайцев и русских к северной эйкумене в качестве важнейшего политического мотива при их подходе к организации пограничной области, увидев, как при образовании новых хуторов (Mansen) китайцами, русскими и палеоазиатами китайцы сталкиваются с теми же вопросами, с какими столкнулась наша колонизация на землях Вислы. [с.223]

И устремление американцев на Запад в поисках лучших земель, равно как и внедрение зимостойких сортов пшеницы, преодоление мухи цеце, сонной болезни, а затем малярии, ледовых барьеров Карского моря, орошение засушливых земель, — все это деятельность по расширению рубежей прикладной географии посредством живой организации границ! Таким образом, мы видим здесь один из сильнейших политико‑географических мотивов к работе, от которой наш народ был отрезан из‑за последствий более чем трехсотлетнего развития   . Причина достаточная, чтобы отныне привлечь к этой работе усиленное внимание. [с.224]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (c.214) Lozynsky M. Ostgalbiens Ruf nach Gerechtigkeit // “Frankfurter Zeitung”. 66. Jg. 27.1.1922, Nr. 71; Kjellen R. Die politischen Probleme des Weltkriegs. Berlin — Leipzig, 1916.

 (c.214) Uhlig C. Die bessarabische Frage. Eine geopolitische Betrachtung. Breslau. 1926.

 (c.215) Ratzel F. Gesetze des raumlichen Wachstums der Staaten; Marz J. Das Schicksal uberseeischer Wachstumsspitzen // “Zum Freiheitskampf in Sudostasien”. Kurt Vowinkel Verlag, 1923.

 (c.216) Haushofer К Dai Nihon Betrachtungen uber Gro? Japans Wehrkraft Weltstellung und Zukunft. Berlin, 1913.

 (c.219) Hamilton  J. A staff officer'scrap‑book. P. 8.

 (c.220) Obst E. England, Europa und die Welt. Berhn‑Grunewald, 1927; Ratzel F. Politische Geographie. Munchen, 1923.

 (c.222) Narziss F. Bayern zur Romerzeit. Regensburg, 1905.

 (c.223) “Far Eastern Review”. 1926. Bd XXII. № 7. Juli.

 См. примеч. 5. С. 153. [с.224]

 

 Декуматские поля (лат. Decumates agri) упоминаются у Тацита в “Германии”. Относятся к области, расположенной к востоку от верховьев Рейна. [с.224]

 Траян Марк Ульпий (53‑117) — римский император. Известен своей заботой об укреплении границ Римской империи вдоль Рейна и на Дунае (Лимес и вал в Добрудже); см. также примеч. 4. С. 43. [с.224]

 Так, с конца IX и на протяжении всего X в. в империи Каролингов повсюду сооружаются крепостные стены вокруг небольших городов и воздвигаются многочисленные крепости с использованием естественного рельефа местности, имеющие стратегическое значение, или создаются искусственные возвышенности. Со сказочной быстротой росли замки. Целью всего этого было создание эффективной защиты от вторжений норманнов, сарацин и венгров. [с.224]

 Сарацины (греч .) — в древности арабское бедуинское племя, обитавшее в пустыне северо‑западной Аравии и Синайского п‑ова. Византийские и христианские авторы средневековья называют сарацинами всех арабов или же всех мусульман, а иногда даже всех христиан. [с.224]

 Альто‑Адидже — германоязычная область на северо‑востоке Италии. С 1992 г. автономная область, расположенная в северной части бывшей области Трентино — Альто‑Адидже. [с.224]

 Пенджаб — область в северо‑западной Индии и Пакистане, обширная плодородная равнина, пересекаемая Индом и его пятью притоками, отсюда ее название Пенджаб, что в переводе с хинди означает Пятиречье. С XI в. находился под властью мусульман, в XV в. стал центром сикхского движения, а в конце XVIII в. здесь было создано сикхское государство. В 1849 г. было завоевано англичанами и стало частью Британской империи. В 1947 г. Пенджаб был поделен между Пакистаном и Индией. [с.224]

 См. примеч. 4. С. 95. [с.224]

 Сычуань — самая большая и самая населенная провинция в юго‑западном Китае в бассейне реки Янцзы. Известна своим антиимпериалистическим и антиправительственным восстанием 1911 г., ставшим последним толчком к Синьхайс‑кой революции 1911‑1913 гг. [с.224]

 Рутены (русины) — прежнее название в Австро‑Венгрии русского населения, проживающего в Карпатах, Галиции, Буковине, Венгрии. [с.224]

 Синд — ныне провинция в Южном Пакистане. Бывшая часть Британской Индии (с 1843 г.). [с.224]

 Индрапастха — древний индийский город, существовавший с начала первого тысячелетия до н.э. на месте средневекового и современного Дели. [с.224]

 Тар (Тхар) — наиболее засушливая юго‑западная часть Индо‑Гангской равнины по левобережью Инда (в Индии и Пакистане). [с.224]

 Раджпутана (Раджастхан) — историческая область в Индии (букв. — страна раджей). В средние века здесь сложилось около 20 раджпутанских княжеств (отсюда название территории Раджпутана). Раджпуты — военно‑феодальная каста, сословие в средние века. [с.224]

 Весной 334 г. до н.э. Александр Македонский устремился на Восток, широко пропагандируя идею панэллинского единства в деле освобождения малоазийских греков от персидского владычества. В 325 г. до н.э. он достиг берегов Инда, но неожиданно прервал свой поход в “страну чудес”. Александр достиг только самой восточной реки Пенджаба Гифасиса и, следовательно, побывал лишь в незначительной части Индии. Немецкий историк И. Дройзен характеризует отказ войска Александра Македонского продолжать поход как историческую необходимость, ибо, завоевав Индию, он мог потерять Запад, т.е. все ранее захваченное. [с.225]

 Чандрагупта (Маурья) — древнеиндийский правитель и основатель династии и государства Маурьев в IV‑III вв. до н.э. [с.225]

 Бактрия (Бактриана) — историческая область в Средней Азии, к северу от Гиндукушского хребта, по обе стороны от Амударьи, с главным городом Бактра (Балх). Ныне на этом месте Вазирабад (Пакистан). В IV в до н.э. входила в империю Александра Македонского, в III‑II вв. до н.э самостоятельное государство — Греко‑Бактрийское царство. Во II в. до н.э. завоевана кочевниками. [с.225]

 Юэчжи — древний народ Бактрии и Индии (122 до н.э. — 450 н.э.). [с.225]

 Саки, или скифы. [с.225]

 Сакистан. [с.225]

 Парфяне — древние племена, жившие на северо‑востоке Иранского нагорья. В III‑II вв. до н.э. подчинили большую часть Персии и основали Парфянское царство, просуществовавшее до III в. н.э. [с.225]

 Клан юэчжи, распространивший свою власть на Северную Индию. [с.225]

 “Маха‑Кшатрапа” (санскр .) — Великая Сатрапия, т.е. край, управляемый деспотом. [с.225]

 Барода — княжество в Западной Индии с главным городом того же названия. Хайдарабад — бывший княжеский штат на юге Центральной Индии, занимал большую часть Деканского плоскогорья. До воссоединения с Индией в 1948 г. штатом управляли мусульманские низамы. [с.225]

 Газневиды — династия, правившая в Газневидском государстве (X‑XII вв.). При Махмуде Газневи (998‑1030), когда это государство достигло наивысшего могущества, в него входили территории современного Афганистана, ряд областей Ирана, Средней Азии, Индии. [с.225]

 В 1765‑1849 гг. в Пенджабе сикхами — последователями сикхизма (секты в индуизме в XVI‑XVII вв.) было создано свое государство после долгой борьбы с Великими Моголами. [с.225]

 Ост‑Индская компания была создана в 1600 г. группой английских купцов. Явилась важным орудием колониальной политики Англии в Индии, сыграла значительную роль в первоначальном накоплении капитала.

В 1858 г. английский парламент принял закон о ликвидации Ост‑Индской компании. Индия стала составной частью Британской империи, а королева Виктория была провозглашена императрицей Индии. Управлять страной должен был генерал‑губернатор, вскоре получивший официальный титул вице‑короля. Деятельность его и всей администрации Британской империи контролировалась и направлялась ответственным перед парламентом министерством по делам Индии. [с.225]

 Лоуренс Джон Лэйрд Мейер (1811‑1879) — британский администратор в Индии, преимущественно в Пенджабе. В награду за подавление восстания сипаев 1857 г. был назначен вице‑королем Индии (1864‑1869). [с.225]

 Сварадж (санскр., букв. — свое правление) — основной лозунг национально‑освободительного движения в колониальной Индии с начала XX в. [с.225]

 Элджин Виктор Александр (1849‑1917) — лорд, английский политический деятель, в 1894‑1899 гг. вице‑король Индии. [с.225]

 Раздел Бенгалии был проведен лордом Керзоном в 1905 г. По разделу западная часть Бенгалии, Бихар и Орисса были выделены в отдельную провинцию Бенгал (с центром в Калькутте), а восточная часть составила новую провинцию — Восточный Бенгал и Ассам Целью данной акции было нанесение удара по национально‑освободительному движению в Бенгалии, углубление индусско‑мусульманских противоречий. Этот раздел вызвал взрыв недовольства. В 1911 г. раздел Бенгалии был отменен, и ее территория (за исключением Бихара и Ориссы) была восстановлена в прежних границах. [с.225]

 См. примеч. 10. С. 25. [с.226]

 Рэдинг Рудус Даниел Айзеке (1860‑1935) — английский юрист и государственный деятель, в 1921‑1926 гг. — вице‑король Индии. [с.226]

 Надир‑шах (1688‑1747) — военачальник Персидского государства, изгнавший в 1730 г. из страны завоевателей‑афганцев. В 1736‑1747 гг. шах Персии. Совершил ряд грабительских походов в Индию, Среднюю Азию и на Кавказ. [с.226]

 Автор имеет в виду территории, которые получила Пруссия в результате разделов Польши в конце XVIII в. Познань (нем . Позен) — промышленный город в Западной Польше на реке Варта. В XIII в эта территория была заселена немецкими колонистами, в 1793 г. отошла к Пруссии в результате второго раздела Польши. С 1815 г. центр Познанского великого княжества, образованного на отошедшей к Пруссии по решению Венского конгресса 1814‑1815 гг. части территории Варшавского княжества. Бисмарк называл Познань “сухожилием в теле Пруссии”. После Познанского восстания 1918‑1919 гг. в составе воссозданного Польского государства. [с.226]

 Реция — альпийская область, населенная в древности ретами. Романизированные потомки древних ретов сохранились в швейцарском кантоне Граубюнден под названием ретороманцев. Реция была завоевана римлянами в 15‑13 гг. до н.э., а при императоре Клавдии стала римской провинцией. [с.226]

 Тартесс — согласно античному преданию, древний город в Южной Испании, имевший высокую городскую культуру. Основан до 1100 г. до н.э., разрушен в 500 г. до н.э., возможно, карфагенянами. Его преемником стал Гадир (современный Кадикс), основанный финикийцами в 9 г. до н.э. Территория Тартесса была захвачена и романизирована римлянами. [с.226]

 Pont Axeinos (греч .) — негостеприимное море; Понт Эвксинский — гостеприимное море; см. также примеч. 7. С. 65. [с.226]

 Имеется в виду период истории Германии начиная с времен Тридцатилетней войны (1618‑1648). [с.226]

 

ГЛАВА XXIV

 

ГРАНИЦЫ НЕМЕЦКОГО НАРОДА И ГОСУДАРСТВА

 

Лишь только найдя в себе достаточно мужества прислушаться к тому, о чем говорят факты в пространстве, мы, руководствуясь данными изучения границ и признав очевидную несогласованность между областью расселения немецкого народа и границами немецкого государства, сумеем воспринять удручающее впечатление от этого результата увечий и насилия не как повод для отчаяния, а как стимул к работе.

Лишь только заранее приняв как данность то, что в 1918 г. мы — во временном отношении — лишились более трех столетий пространственного развития, а в пространстве, утратив 72.697 кв. км родной земли и 2.650.000 человек населения обороняемой области   , остались без нескольких важнейших для нас культурных ландшафтов; что теперь мы не можем считать мало‑мальски защищенными с военно‑географической точки зрения ни весь левый берег Рейна на площади 31.313 кв. км, ни 50‑километровую зону по правому берегу; что мы лишились и на побережье всякого действенного права на оборону также на глубину 50 км внутрь страны, а на Востоке и на Юге еще в 1927 г. отказались от обеспечения защиты техническими средствами всей территории, которая расположена за пределами крохотного треугольника Сенсбург — Кенигсберг — Мариенбург в Восточной Пруссии, и восточнее или южнее линии Кониц (Хойнице) — Кюстрин (Костшин) — Бреслау (Вроцлав) — Бриг (Бжег) — Нейсе (Ныса) — Вальденбург — Гёрлиц — Баутцен — Кёнигштайн — Хоф — Нойштадт — Регенсбург — Донауэшинген — Нойштадт в Шварцвальде; что лишь между Кюстрином и Эльбой, между Франкфуртом и Эгером (Огрже) остается стратегически легко отсекаемое неполноценное образование, эта прекрасная для Европы мишень при ударах с воздуха, — лишь тогда мы встанем на почву фактов! Это означает помимо прочего и то, что мы увидим высокоорганизованные и опасные для нас системы пограничных укрепленных линий, находящуюся под чужой властью сеть железных дорог, интернационализированных водных путей, пространственно чуждых каналов, то, каким тяжким бременем это легло на наш народный и экономический организм, — и все это мы увидим уже не сквозь завесу самообольщения, под покровом которой многих ослепляет и вводит в заблуждение деятельность немецких исполнительных органов на иностранной службе.

Некоторые из этих ограничений движения далеко превосходят все, что даже после краха 1918‑1919 гг. можно было бы [с.227]  потребовать от запутавшегося в самом себе народа, например лишение самостоятельности железных дорог в 1924 г. и отказ от обороны границ всей земли северо‑восточнее среднего течения Одера и южнее линии Бриг — Нейсе — Глац (Клодзко) в 1927 г., а также оголение в военно‑техническом отношении целой области расселения баваров, в результате чего вражеские танковые корпуса могут, не встречая сопротивления, двинуться не только на Вену, Линц, Грац, Инсбрук, но и на Регенсбург, Штраубинг, Пассау, Мюнхен, Аугсбург, так что иностранным державам ничто не помешает наложить руку как на линию Дуная, так и на линию Рейна. Многие ли теперь отдают себе отчет в том, сколь удобно стрелять из находящихся на французской земле орудий по Фрайбургу, Карлсруэ, Мангейму и Людвигсхафену, с итальянской — по Инсбруку, Гармиш‑Партенкирхену, Мюнхену? — как, впрочем, и по Цюриху, Берну и Куру.

Если только мы вспомним, что всего лишь несколько лет назад связанных косами поборников китайского самоопределения вели в заточение и на казнь, что пограничное и основное пространство древней Срединной империи было покрыто в качестве “сфер интересов” чуждыми красками и флагами, а ее реки бороздили вражеские военные корабли, ее железные дороги принадлежали иностранцам, что золотоносная сеть морской таможни с ее иноземным управлением опутывала огромную страну и что все это рухнуло в течение одного года под действием воли, — пусть лишь воли к экономическому обособлению, но воли, исходившей от неорганизованной в военном отношении 448‑миллионной массы, — тогда мы, ввиду перемещения водоворота силы в сторону Тихого океана, экономического циклона в Америку, сможем надеяться, что уже ныне живущие поколения увидят и у нас спасительные перемены.

Предпосылкой к этому должно явиться, однако, ясное ощущение и осознание невыносимости существующего состояния и трезвое понимание истинного положения дел самим пострадавшим народом. Имея в виду общую картину немецких границ, нельзя не заметить одного   : противоположности между отчетливой, сопряженной и органичной западной границей немецкой народной и культурной почвы и языковой области, между относительным постоянством западной языковой границы   и многократно изломанной, протянувшейся тремя выступами, подвижной восточной границей контактного метаморфоза с ее доходящими до Волги рассеянными поселениями.

Конечно, то, что сейчас происходит, выглядит довольно мрачно, оставляя впечатление всеобщего и едва ли преодолимого [с.228]  состояния упадка, повседневной утраты культурного, языкового и народного достояния, лишь кое‑где восполняемой свежими созидательными усилиями, цель которых — вернуть то, что было в большей мере потеряно из‑за мягкотелости расы и пошло на пользу чуждой жизни. В ходе изложения мы уже указали на то, сколь поучительна задача, — каким бы мучительно горьким ни был ее результат, — собрать вместе и представить народу сведения о понесенных нами потерях, о которых все еще говорят названия на картах, архитектурные сооружения, гербы, изображения. При этом здесь следовало бы обсудить вопрос о потерях, понесенных островками нашего языка в иноязычной среде   .

Если мы рассмотрим с использованием выработанных масштабов линию нынешних границ территории нашего народа, как их представили читателю Фольц, Пенк и Лёш в своих отличных сочинениях, синтезирующих искусство описания с картографическим искусством, то увидим, что она обнаруживает такое же своевольное многообразие, какое служит нашему народу, даже в его разделенном на обособленные части внутреннем пространстве, стимулом культурного развития и всемогущим роком (Machtverhangnis). Вспомним хотя бы о разделяющей силе Рёнских гор!   

Уже общее рассмотрение контуров нашей народной и культурной почвы при резком контрасте западного и восточного типов ее границы показывает нам опасность нашего напряженного положения в переходной области Внутренней Европы, неоправданность чувства самоудовлетворенности — такова уж наша геополитическая судьба — и при этом, разумеется, невыносимость длительного существования нынешнего положения. Такое впечатление производит уже один только взгляд на карту, один лишь факт политических перемен, если бы он живо открылся духовному взору нашего народа, как это утверждал Уэхара   о японцах, как индийцу значительно облегчают понимание его положения три крупные определяющие категории, указывающие на границы: море, Гималаи и область перед Индом; как в отношении англосаксонских государств можно сказать, что представление о своем серебряном поясе стало их второй натурой.

Ни в одном из четырех подверженных потрясениям регионов Старого Света, расположенных между “разбойниками моря” и “разбойниками степи” (ведь именно так, безжалостно, но справедливо, учит нас воспринимать их британец Макиндер со своих островов, находящихся в сравнительной безопасности), ограниченный в своем провинциальном кругозоре филистер, мнящий себя и свое государство всегда счастливыми, не представляет такой смертельной опасности для собственного государства, как [с.229]  во Внутренней Европе. Однако нигде подобный тип не встречается так часто, нигде не бывает столь трудно разбудить в нем инстинкт границы; а между тем у других народов, как мне довелось наблюдать, он воспламеняется сам собой при первых же признаках внешнеполитической нестабильности, проявляясь как подлинная чуткость даже при отдаленной угрозе.

Если бы удалось побудить большинство нашего народа хотя бы только мысленно пройтись вдоль нынешних границ его государства, оно было бы, как мы уже сказали, поражено, увидев, что весьма немалая часть отчизны, так же как, возможно, и собственные родные места (например, это касается жителей всех городов Бадена, старой Баварии с Мюнхеном и Регенсбургом), даже в соответствии с договором [Версальским], живет абсолютно вне всякой возможности государственной вооруженной защиты: как птица на жердочке, не могущая улететь.

В таком случае оно — пусть даже находясь в более трудных условиях, чем те, что мы описали выше, говоря о примечательных типах [границ], — постепенно нашло бы в своем окружении примеры почти всех видов опасных границ или пограничной напряженности. Мы не можем, следовательно, как многие другие крупные народы на Земле, приспособиться главным образом к какому‑либо одному или к нескольким предпочтительным видам границ, таким, как серебряный пояс моря у Великобритании и Японии; мощные горные цепи Гималаев на севере индийского жизненного пространства; зоны анэйкумены, пояс пустынь и сходящиеся горные хребты, как это свойственно китайской культурной почве или обширным частям Советского Союза; опоясанная поросшими лесом горами Богемия, на две трети защищенный заболоченными лесами ареал Польши. Мы должны примириться чуть ли не со всеми видами границ, которые встречаются в зоне, установленной нам после войны. Перед войной мы также имели все виды границ в тропиках, хотя этот факт так никогда и не был осознан органами, политически представляющими государство (несмотря на всю возложенную на них ответственность), характер территории которого предрасполагает к напряженности. Среди этих границ были водоразделы, образованные высокогорьями и джунглями тропических островов (Новая Гвинея), устья крупных рек и речные бассейны с ярусными лесами и джунглями (Рувума и Кунене), пояс заболоченных лесов (Камерун), вулканический массив (Килиманджаро), тектонические впадины озер Восточной Африки, необычайно деформированные подступы к рекам и морю (мыс Каприви, Замбези, Конго), аномалии, такие, как исключительно неблагоприятная в политико‑географическом отношении граница по реке Оранжевой, эксклав залива Уолфиш‑Бей; к их числу принадлежали также освоенные позже рубежи морских и океанских пространств, вулканическая дуга океанских островов (Марианские острова), атолловые образования (Jaluit) и коралловые рифы как барьеры. Неутомимый труд старательных комиссий по демаркации границ филигранно [с.230]  отчеканил их контуры из первоначально лишь едва намеченных рубежей, из простых и открытых линий раздела между зонами интересов, и проявленная при этом географическая искусность достойна, пожалуй, более доброго и признательного воспоминания, чем то, какое находит у большинства немецкого народа засвидетельствованный таким образом колонизаторский успех.

В пограничном предполье, окружающем ныне ту часть немецкой народной почвы (467.303 кв. км Германии, 78.000 кв. км Австрии), которая еще осталась после войны хотя бы под частичным контролем немецкой общности от 3.150.000 кв. км Германской империи и 675.000 кв. км государства Габсбургов 1914 г., есть как пограничный ландшафт на редкость цельная территория — Каринтия. В этом сильном едином природном ландшафте различается пограничье ярко выраженного восточного типа — с рассеянными поселениями, с прямо‑таки искусственно расчлененными ландшафтами — и сильно замкнутое западного типа, те “древние стены, перед которыми лежат выпавшие их части”, или, иначе говоря, такие государственные образования, ни одно из которых теперь больше не находится в политической близости с остатками империи германской нации. Это Нидерланды и Швейцария, ставшие таковыми по вине Габсбургов, при ликвидации Первой империи выше всего поставивших лишь достояние своего дома и фамильные интересы; это Люксембург и Эльзас‑Лотарингия — по вине Второй империи Гогенцоллернов, которая не знала ни как вовлечь их в сферу своего влияния, ни тем более как удержать их там.

Так разделяются на рубежах Каринтии два общеизвестных типа границ немецкой народной почвы — тип восточный и тип западный. (Подобное было бы невозможно на рубежах Штирии, увы разрушенной изнутри.)

Вот почему свой краткий обзор [границ] с достигнутой здесь точки зрения мы предпочитаем начать не с побережья, идя от него далее по суше, а именно с данного места на пограничном предполье. Ибо в противном случае мы должны были бы двигаться от оголенной в ходе исторического процесса границы Северной провинции, которой к тому же дозволено распоряжаться лишь на 50 км в глубь народной земли, тогда как Каринтия — не считая долины Канала — удержала за собой единственную прочную предвоенную границу немецкой народной почвы, которая в настоящее время еще является государственной: хребет Караванке. Это оказалось возможным лишь благодаря естественной прочности этого цельного ландшафта в пограничном организме, прочности, побудившей голосовать за немецкую Каринтию   даже ее иноплеменных, но родственных в культурном отношении жителей   . [с.231]

Пожалуй, каждому немцу следовало бы хоть раз в своей жизни подняться с благоговейным чувством к вершинам Караванке, прийти в Зал сословий Клагенфурта и постоять там в раздумье.

К западу от мощного естественного и цельного ландшафта Каринтии, от рубежа, где еще возвышается на своем изначальном месте постигнутая в ее истинном смысле Ратцелем древняя стена первой Священной Римской империи германской нации (ибо венецианское государство южнее Карнийских Альп никогда не было частью немецкой народной почвы), и далее вплоть до Ла‑Манша и Северного моря длинным рядом тянутся теперь “выпавшие камни” самой разной величины; подвергшаяся насилию коренная земля возведенного в графство Тироля; небольшой, тяготеющий к Швейцарии феодальный реликт Лихтенштейн; древние хранители имперского перевала — Граубюнден, Вормс, Вельтлин, Клеве, старинные кантоны, города Берн и Фрайбург (Фрибур) и столь долго сохранявший верность империи Базель (в настоящее время все — члены Швейцарской Конфедерации или уже оторваны от нее повернувшей вспять романской волной); Савойя точно так же государство на перевале; Мемпельгард, стражник Бургундских ворот; Эльзас — отторгнутая часть естественного единства Верхнерейнской равнины; Лотарингия; уменьшившийся в объеме Люксембург; старинные имперские епископства Мец, Туль и Верден; хранитель Мааса Люттих (Льеж); так пламенно оспариваемая Фландрия, Нидерланды. Но эта повсюду — кроме Каринтии — отброшенная назад к ущербу для Германии стена на руинах Тироля — земли на перевале — пала жертвой требования границы по водоразделу, которое было хитро внушено Италией мировому общественному мнению, — границы, не совпадающей с линией раздела между народами и расами, фактически проходящей не по гребню горного хребта, а вдоль естественной исторической оборонительной линии горных теснин. При этом были принесены в жертву связи между народами и права выпаса по обе стороны горного хребта. Между тем вблизи этих мест, в Пустертале, где проведение границы по водоразделу противоречило бы итальянским претензиям, этот принцип не был соблюден!

В то время как изначально существовавшие небольшие государства на перевалах и в долинах северных известняковых Альп, такие, как Верденфельс, Берхтесгаден или скрепляющее австрийскую и баварскую части баварского плато архиепископство Зальцбург, лежавшие между Тиролем, этой расширяющейся областью на перевале, и возвышающимся к франконским уступам баварским предальпийским государством, были поглощены, — в то самое время в качестве алеманно‑альпийской границы, имевшей даже политическое значение, все же остался укрепленный рубеж Арльберга и перевала Монтавон‑Пацнаун между Тиролем и Форарльбергом; при этом он оставался таковым, даже когда родственный переходный ландшафт Алльгой (Алльгойские Альпы) [с.232]  выпал из связи западных и восточных военных дорог, соединявших коренную часть Австрии с Передней Австрией, Брайсгау и Зундгау. От северной окраины Лихтенштейна через Боденское озеро — рассекая старинное герцогство алеманнов по его естественной оси от Констанца через Райхенау — и до Базеля сохранился тогда среди родственных соседей рубеж, который изначально формировался от района к району из мелких отрезков и первозданной альпийской и верхнерейнской границы, тот рубеж, который последний раз был испытан в Швабской войне   и сохранялся до наших дней в своем старинном стиле, возможном лишь у добрых соседей, т.е. при жизненных формах, тяготеющих к совместной мирной жизни.

Однако на изгибе Рейна у Базеля, на повороте от верховьев Рейна к Верхнему Рейну, от течения, используемого исключительно для производства энергии, к течению, используемому в транспортных целях, уже усвоивший, начиная от Кура, алеманнский темп и как раз в этой части своего бассейна стесненный водоток, прорвавшись отсюда на более широкий путь, устремляется к своей великой героической судьбе. Здесь идет борьба между осуществляемой путем нападения романской идеей барьера крупной реки и идеей насильственно разрушенного естественного рубежа между народами (Вогезского леса), — та борьба, которая со времен Юлия Цезаря придает границе Рейна и Вогезов кровавый и трагический характер. А ведь то, что Вогезы являются окраиной плато, климатической границей, лесной зоной с возможностями выпаса, с чередованием разноплеменных групп и языковыми различиями, могло бы сделать их одной из самоочевидных естественных границ между крупными жизненными формами этой части Света. Впрочем, этот естественный рубеж нарушен двумя широкими проходами, через которые происходит передвижение народов: Бургундскими воротами и низиной Цаберна. Но незначительная — около десяти километров — ширина их благоприятных для транспорта путей намного уступает разделительной силе горной цепи протяженностью свыше 260 км . Битш с его отчетливой границей, образованной пестрыми песчаниками, — наряду с разделением лес — высокогорье — типичный рубеж между областями, будучи хорошей природной защитой для внутренней границы, которая, пролегая между Эльзасом и Лотарингией, убедительно показала свою способность длительное время служить разделительной силой, но это не граница великой державы. К северо‑западу от этого рубежа ныне идут через разделительные зоны, в изложении Фогеля, три большие полосы переселений против верхнего течения Мозеля, Мааса (Мёза) и Соммы, на которые в основном обрушилась атака франков. Ее след показывает откат этой народной волны, по большей части поглощенной ландшафтами‑резерватами западной и альпийской расы, и здесь оставившей после себя “выпавшие камни”. Их самым важным венцом крепостей, предательски отданных Франции протестантскими немецкими князьями, были епископства [с.233]  Мец , Туль и Верден  4 , прежде оплоты империи на линии Мозель — Маас — Ригель. Заслуживает еще особого упоминания сильная природная граница — Коленвальд (Арденны), который в течение длительного времени образовывал разделительную зону между фламандцами и валлонами; затем через сеть каналов таких ранее совершенно нижненемецких, связанных с морем городов, как Гент и Брюгге, она достигает Северного моря.

И вот мы стоим на побережье , которое отделяет всей протяженностью своей береговой линии непригодную для сообщения часть Северного моря в Немецкой (Гельголандской) бухте от подходящего для плавания, но мало удобного для обороны протяженного побережья Балтийского моря на Кимврийском полуострове (полуостров Ютландия). На Кимврийском полуострове мы видим две противоборствующие речные границы — река Айдер и река Кёнигсау, — так же как и использование в качестве границы двух довольно разных береговых образований: глубоко врезающихся в сушу фиордов с городами во входящем угле на востоке и разбросанных у берегов островков на мелководье западной стороны. Обратимся к грубым подсчетам без сопутствующих пояснений, и пусть цифры говорят так, как в другом месте камни:

 

Гельголанд после ликвидации его военных сооружений оставлен на медленное, но верное и неудержимое разрушение морем; канал Норд‑Остзе (Кильский канал) демилитаризован и беззащитен, так же как береговой ландшафт на расстоянии 50 км в глубь страны.

Таков безмолвный язык побережья, этой части немецкого народного организма, чья угасающая жизнь еще в 1901 г. была наглядно представлена на карте, опубликованной в “Petermanns Mitteilungen”. К приведенным данным добавим разнемечивание и искусственное отстранение от управления реками Рейн, Эльба, [с.234]  Одер и Дунай тех, кому принадлежат прилегающие к этим районам земли, а также полную потерю Вислы и Мемеля (Немана)   .

И устье Вислы, и Мемель, вероятно, могли бы рассматриваться, подобно явлениям западной границы и остаткам немецких позиций в Латвии, Курляндии (Курземе), Эстонии, как “выпавшие камни”, те, что на Западе упали по обе стороны развалившихся строений, если бы в действительности они не были превращены в форпосты чуждого роста. Данциг (Гданьск) должен был так или иначе ускользнуть в руки Польши, Мемель (Клайпеда) уже сейчас из‑за откровенного предательства Лиги Наций, о котором, к сожалению, слишком быстро забыли, отдан литовцам как скудная компенсация за Вильно (Вильнюс)   . Гораздо более похожа на такой обломок прежнего державного здания старейшая и почтенная колония, возникшая в ходе переселения нашего народа на Восток, — Восточная Пруссия, подобно тому как долгое время стояло герцогство Лотарингия, атакуемое со всех сторон волнами французского прибоя. Восточная Пруссия — это единственная, все еще не обвалившаяся руина огромного германского поселенческого выступа в балтийском моренном ландшафте, результат отступления самого северного из трех поселенческих клиньев, продвинувшихся далеко в глубь Восточной Европы, из которых второй, с севера обходивший Судеты и терявший свое острие на востоке Верхней Силезии, был представлен силезским германством, в то время как третий клин проник через Верхнюю и Нижнюю Австрию вдоль Дуная, через Зальцбург, Альпенклёстер и Штирию в направлении Альп и к их восточному подножию.

Навстречу им выдвинулся из‑за множества рассеянных поселений трудноотделимый стык польского, чешского и словенского встречного клина. Однако беда для рас, которые отчужденно относятся друг к другу и тем не менее вынуждены жить бок о бок в этой широко растянутой полосе Промежуточной Европы, состоит в том, что важные и сами по себе осуществимые географические связи и связности по эту и по ту сторону границы не складываются политически. Что же касается собственно немецкой стороны, то она не сумела при повторной колонизации создать действительно взаимосвязанные широкие заселенные полосы в нынешних долинах крупных рек и долинах, оставшихся от талых вод ледниковой эпохи, а труднопроходимость естественной области Богемии и неприступность ее лесов помешали сквозной колонизации древнего германского пути между Одером и заболоченным Дунаем, пути, который на заре германской истории, точно так же как и в Богемии, из‑за недостаточно развитого политического инстинкта частично отклонился в сторону. Это — подлинный срединный путь переселений, следовательно, внутренний восточный путь в противоположность любому окраинному речному пути, который некогда вел варягов от Западной Двины через Киев по Днепру к Византии, и он был (в своей Моравской лощине и впадине Одера) как торговый [с.235]  путь к германским племенам известен уже грекам. Большую роль при образовании германской восточной границы на Висле играет контраст между моренными образованиями и безлесными лёссовыми ландшафтами — которые при первом переселении германских племен на Запад получили предпочтение как полосы переселения — и предпочитавшимися при повторной колонизации землями лесных ландшафтов, лучшими, хотя и более трудными для освоения и обработки, лежавшими в долинах, созданных в ледниковую эпоху талыми водами, с их водными системами и каналами. При повторной колонизации в долинах крупных рек и низинах наряду с ограниченной крестьянской колонизацией проходит и городская, которая приобретает решающее значение. Ее градообразующий, но и сам уже урбанизированный поток теперь не осваивает всю территорию вокруг, но способствует тому, что немецкое расселение на восточных землях, в Польше и Юго‑Восточной Европе, приобретает “диффузный” характер. Так возникают многочисленные островки языковых образований.

Иной раз немецкого поселенца — не только урбанизированного — вводило в заблуждение чувство, будто благодаря немецким династиям он еще связан с родной землей, замкнутой народ— ной основой, через пространства, на которых фактически из‑за их скученности все же прерывалась культурная и хозяйственная связь. Так было в королевской земле старой Саксонской Трансильвании, в Банате и в Бургенланде, который, так же как Эгерланд, был продан якобы немецкой династией и который единственный из утерянных кусков народной земли воссоединился после мировой войны, — разумеется, страшно изуродованный и грабительски лишенный своего естественного транспортного узла Эденбурга и всех без исключения “бургов”   , по которым он назван   .

Если мы спросим себя, согласно последним геополитическим обоснованиям, почему — при взгляде с точки зрения исследователя границы — на немецкой народной почве именно в вопросе об отношении к обороне границ столь вопиющим образом разнятся между собой, с одной стороны, благоразумие государствообразующего народа, взращенное восприятие народностью жизненно необходимых и необязательных частей народной почвы, которая при такой скученности населения повсюду одинаково священна, и, с другой стороны, значительно более сознательно охраняемая основная структура? Далее, если мы спросим себя, почему, например, в свое время, когда император Карл V признал невосполнимую потерю ключевых крепостей западной границы, его народ мог насмешливо распевать в его адрес задорную песню о том, что ему отказали в танце важнейший пограничный оплот “Мец” и главный оплот “Магд”?   Мы обнаружим затем при детальном исследовании как причину тот факт, что именно в нашем жизненном пространстве [с.236]  внутренние границы и постоянная воля к его сохранению почти повсюду сильнее, чем естественная внешняя защита, физический орган внешнего покрова и периферическое чувство обороны государства — в этнопсихологическом и моральном отношении. Нас, немцев, во многих местах — там, где не понимают эту самоубийственную ориентацию, — прямо‑таки обвиняли в национальной извращенности   .

Совершенно очевидно, что эта объективность, доходящая до самоистязания, до неприязни народа к собственной жизненной форме, идущая на пользу чуждым, насилующим нас народам и государствам, эта удивительная смесь политической ограниченности с местными интересами, тупости в практике с космополитической, возвышающейся над народом несбыточной мечтой в теории — эта смесь качеств, которые совершенно несовместимы на практике, но временами уживаются между собой даже в таких натурах, как Гёте, — едва ли может быть понятна сыновьям замкнутых естественных жизненных форм. Во всяком случае именно психологическими предпосылками я попытался объяснить руководящим японским персонам наше поражение в 1918‑1919 гг.

К тому же в нас, в немцах, нужно еще долго преодолевать нелепое представление, будто стоит лишь нам испытать собственную потребность передышки в защите границы, как тотчас же такая потребность возникает и у враждебного соседа, и что тем самым, т.е. путем самоусыпления, преодолевается худшая фаза кризиса в борьбе за пространство. Даже заслуживающие самого серьезного отношения свидетельства сохраняющейся у противника воли к борьбе, такие, как проект будущей Европы согласно сербским архивам (заметка в “Petermanns Mitteilungen”, 1920), не вызвали никакой настороженности у тех, кто так охотно верит в международные примирительные слова; и граф Куденхове‑Калерги   под гром аплодисментов построил свою “пан‑Европу” на прочном отчленении Внутренней Европы. Один только Лёш указал на несостоятельность самой конструкции этого здания   .

То, что идея пан‑Европы, представляемая как некое пацифистское творение, втянула бы и нас, грабительски лишенных пространства, в ожесточенные битвы французского, бельгийского и нидерландского империализма за колонии, на это именно в кругах “друзей мира” предпочитают закрывать глаза. Впрочем, все эти наши бедствия имеют причиной два момента: первый — особенность нашего жизненного пространства, основательно разбитого внутренними границами на ячейки, и второй — рано проявившийся внутренний настрой нашей высокоодаренной, но склонной к шизофреническим катастрофам народной общности. [с.237]

Поэтому на постоянное воздействие нашей природной среды, которое в сочетании с определенным пороком национального характера способно порождать опасные бури, следует, с одной стороны, ответить постоянным воспитательным действием и бдительностью в отношении назревающей опасности вредных вспышек и проявлений. Но с другой стороны, именно из самой истории наиболее одаренных народов, таких, как индийцы и эллины, которые обладают сходными чертами характера, тоже обусловленными и усиленными влиянием ландшафта, черпаем мы надежду! Она проистекает от переданного нам уже Ратцелем геополитического познания большей долговечности деяний, совершаемых в истории многотипными группами людей, и особенно многотипными народами и расами. Однотипный легче себя исчерпывает, его однотипно конгениальный родовой ландшафт (такой, как средиземноморский или месопотамский) быстрее обнаруживает признаки исчерпанности, хозяйственного истощения, и творческая сила живущих на его почве парализуется вместе с ним. Но у многотипных людей и рас после исчерпаний отдельных пространственных зон отдельные части расы или народа восстают вновь из беспрестанно регенерирующей обширной народной почвы: целые ландшафты находятся в полузабытьи и грезят там еще с гордой уверенностью о том, что их расцвет впереди, в охраняемых прежних состояниях. Может случиться и так, что камни, на протяжении столетий отвергавшиеся строителями как бесполезные и мешающие, вновь станут угловыми камнями   , которые будут поддерживать границы и на которых будет надежно покоиться в грядущих столетиях столь необходимое новое здание Европы, и прежде всего ее Центра! Но сначала предстоит, разумеется, передвинуть разного рода камни, дабы те не давили своей тяжестью на замурованную жизнь, как сегодня сдавливают ее со всех сторон границы немецкого народа и государства. [с.238]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.227) Winkler W. Statistisches Handbuch des gesamten Deutschtums. Leipzig, 1927.

 

 (c.228) В сжатой, лаконичной форме это сделано в речи Э. фон Дригальски о немецких послевоенных границах в свете контраста между их конфигурацией на Западе и на Востоке.

 

 (c.228) Представлено хорошими картами в статье: Borries  E . von . Geschichtliche Entwicklung der deutschen Westgrenze // “Petermanns Mitteilungen”. 1915. S. 373, 417. Taf. 49, 58.

 

 (c.229) См., напр.: Das Sprachgebiet der Siebenburger Sachsen einst und jetzt // Petermanns Mitteilungen. 1920. S. 131; Langhans P. Die deutsch‑tschechische Sprachgrenze in Nordbohmen // Petermanns Mitteilungen. 1899. S. 73 ff.

 

 (c.229) Uyehara G. E. The political development of Japan. P. 15‑17.

 

 (c.231) Карты, демонстрирующие итоги голосования в Каринтии, приводит, в частности, М. Вутте (Wutte  M . Karntens Freiheitskampf. Klagenfurt, 1922).

 

 (c.236) О Бургенланде прежде всего в работах Р. Зигера.

 

 (c.237) Ср. статью Ф. Эндерса в “Suddeutsche Monatshefte” (1919).

 

 (c.237) Loesch К.С. von. Paneuropa — Volker und Staaten // Staat und Volkstum: Bucher des Deutschtums. Bd 2. Berlin, 1926. S. 7‑50.

 

 На границе Баварии и Гессена. [с.238]

 

 По Сен‑Жерменскому мирному договору 1919 г. большая часть Каринтии вошла в состав Австрии (земля Каринтия). До 1920 г. сохранялась неясность в отношении границы в районе Клагенфурта. В результате плебисцита 10 октября 1920 г район Клагенфурта остался за Австрией. [с.238]

 

 Швабская (Швейцарская) война 1499 г. — война между Швейцарским союзом, с одной стороны, и императором Священной Римской империи Максимилианом I из династии Габсбургов и Швабским союзом (союз рыцарей, имперских городов, а затем и князей Юго‑Западной Германии) — с другой. Окончилась утверждением фактической независимости Швейцарии. Граница между Германией и Швейцарией складывалась исторически начиная с XIV в. (когда к образованному 1 августа 1291 г. “вечному союзу” кантонов Швиц, Ури и Унтервальден стали присоединяться кантоны, находящиеся на севере будущего государства: в 1351 г. — Ааргау, в 1499 г. — Тургау, в 1501 г. — Шафхаузен и Базель) и в дальнейшем определялась договорами; за последние столетия она не претерпела существенных изменений и все это время являлась стабильной (происходили [с.238]  лишь обмены небольшими территориями в целях спрямления дороги, для удобства проведения железной дороги и т.д.). [с.239]

 

 См. примеч. 8. С. 153; примеч. 20. С. 211 и примеч. 21. С. 211‑212. [с.239]

 

 См. примеч. 39. С. 46. [с.239]

 

 См. примеч. 39. С. 46; примеч. 52. С. 370. [с.239]

 

 Крепостей (нем. Burg — крепость, замок). [с.239]

 См. примеч. 7. С. 153. [с.239]

 В начале 20‑х годов XX в. в Европе в условиях обозначившегося политического, экономического и культурного кризиса оживились панъевропейские идеи и настроения. Фламандский писатель и политический деятель Куденхове‑Калерги выдвинул идею объединения европейских стран. В 1923 г. вышла в свет его книга “Пан‑Европа”, а в следующем году он обратился с письмом к членам французского парламента, где подробно изложил свои взгляды на панъевропейское движение. В основе предложений Куденхове‑Калерги лежала идея объединения Европы перед лицом трех сил — СССР, США и Великобритании. В “Новой Европе” существенная роль отводилась Германии как форпосту “против агрессии с Востока”.

В 1926 г. в Вене состоялся первый Панъевропейский конгресс, на котором было объявлено о создании Панъевропейского союза. Почетным президентом Союза стал министр иностранных дел Франции Аристид Бриан, удостоенный в 1926 г. Нобелевской премии мира. Членами Союза были такие видные политические деятели Франции, как Э. Эррио, Л. Блюм и П. Бонкур, немецкий банкир Я. Шахт и бывший канцлер Германии Й. Вирт, писатели Томас и Генрих Манны, ученые А. Эйнштейн, 3. Фрейд и др. Проекты Куденхове‑Калерги, носившие расплывчатый характер, не получили широкой общественной поддержки, и панъевропейское движение вскоре пошло на убыль. См. также примеч. 13. С. 275. [с.239]

 Автор использует библейский образ углового камня, отвергнутого строителями (Пс. 117:22). [с.239]

 

ГЛАВА XXV

 

ЗНАЧЕНИЕ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО СПОСОБА РАССМОТРЕНИЯ ДЛЯ ПРОБЛЕМ ГЕРМАНСКИХ ГРАНИЦ

 

Геополитический способ рассмотрения, цель которого — представить функционирующие в определенном жизненном пространстве жизненные формы политики как обусловленные одновременно и стабильной географической средой, и динамикой исторического процесса, имеет для всех проблем, связанных с границами, большое преимущество, ибо он больше, чем всякий другой подход, позволяет видеть эти проблемы независимо от какой‑либо партийно‑политической установки и мировоззренческой односторонности, пользуясь естественно‑научными и биологически корректными методами. В то же время он весьма полезен для философии истории, ибо не подвержен искажениям со стороны социологических и общественно‑политических доктрин и избавляет от той значительной доли предвзятости, которую они обыкновенно порождают.

С учетом же двойственности периферической функции границы геополитический подход выступает как необходимость, и в гораздо большей степени для того партнера, который при проведении границы был ущемлен в отправлении его жизненных функций, чем для того, который получил от этого преимущества. Ибо для обделенного естественно напомнить миру о биологически ненормальном, а значит, вредном для развития всего человечества проведении границ, подобном тому, какое имело место в Верхней Силезии. Например, пользующийся преимуществом будет в лучшем случае молчать и владеть, а в худшем — попытается лицемерием в собственных интересах заранее замутить “источник истины осторожностью на свой аршин”; деятельность, которая в высшей степени запутала все немецкие пограничные проблемы, даже в восприятии самого пострадавшего народного организма.

Больше того, отдельные структуры пограничных ландшафтов — край, область, отдельное поселение — обладают собственной жизнью, той жизнью, которая вполне различима с геополитической точки зрения, но о которой находящаяся под угрозой и отстающая в своем развитии жизненная форма осведомлена, как правило и к своему великому ущербу, хуже, нежели форма растущая. Последняя, естественно, интересуется территориями, возлагая надежду, что вскоре они достанутся ей, и она геополитически планомерно подрывает их и “мирно проникает” туда или по меньшей мере пытается на них влиять, особенно через близкие ей части, отщепенцев или “социальные страты”.

Таким образом, при геополитически акцентированном исследовании границ речь идет о поэтапном исследовании. Сначала [с.240]  должны быть изучены пограничные жизненные пространства и жизненные формы как таковые — для Германии это, к примеру, Северный Шлезвиг, Эйпен‑Мальмеди, Саарская область, Пфальц, Лотарингия, Эльзас, Форарльберг и Тироль, Каринтия, Штирия, Бургенланд, Моравия австро‑венгерской диаспоры, старинные герцогства Аушвиц и Затор, Восточная Верхняя Силезия, Восточные провинции (Ostmarken), Данциг, Мемельская область, в которых прежде всего, смотря по обстоятельствам, следует поддерживать прочное сознание единства ландшафта, особенно в тех из них, которые наши противники с полным знанием дела пытаются расчленить административно, такие, как Эйпен‑Мальмеди, Эльзас, Тироль и земли по Висле.

Мощный инстинкт, связанный с землей, устойчивость областей и своенравие общин помогают именно при попытках расчленения провинций добиваться крупного национального успеха. Примечательный пример этого мы видим не только в Каринтии, но и в провинции Бенгалия, попытка расчленения которой не удалась, и это также следует учитывать, ибо немецкая школа геополитики в развитии своих взглядов не может ограничиваться одними лишь германскими границами. Точно так же нам следует проявлять острую бдительность, чтобы попытки разорвать на куски “подмандатные территории” и отдать их в руки держав‑грабительниц, ловко выдернув из‑под международного контроля (все же предпочтительного), своевременно были доведены до сознания мирового общественного мнения, особенно общественного мнения Соединенных Штатов, которые демонстрируют большую приверженность принципу “открытых дверей”. И здесь, следовательно, настоятельно необходим бдительный геополитический контроль.

Следующий этап касается сохранения отношений отторгнутых и находящихся под угрозой частей с общей структурой более крупной жизненной формы в культуре, экономике и политике. И здесь геополитический способ рассмотрения может уберечь от роковых ошибок, какие мы допустили в Германии. Ведь уже со времен германского поселения на Рейне в этом регионе вполне закономерно и оправданно складывались отношения, соединявшие оба берега реки всюду, где развивалась мощная политическая жизнь. Ибо в противоположность романской германская идея исходила из желания формировать крупную реку не как границу, а как жизненную артерию. Любое соперничество железнодорожных систем, проходящих вдоль крупной реки, любое несовершенство связи через нее, любая прерванная постройка моста, любое использование реки в качестве внутренней границы было, следовательно, геополитической ошибкой; и, например, увековечение состояния имперской земли, использованное Бисмарком как средство решения преходящих задач, стало крупнейшим геополитическим прегрешением, какое только тогда могла совершить Германская империя. Напротив, симбиоз Мангейм — Людвигсхафен — это одна из сильнейших [с.241]  скреп (связей), которыми мы владеем на переходе от Верхнего Рейна к Среднему; и он до известной степени способен возместить прежнее влияние Пфальца на Рейне.

Прямо— таки авантюристическим, смехотворным с политической точки зрения предприятием была попытка обременить цислейтанскую часть Дунайской монархии всем административным весом Галиции при ее весьма хилой связи с хинтерландом, в то время как Венгрия пользовалась полной защитой, подобающей земле, которая рассматривается как гласис, а не как периферийная часть империи. Французские геополитические труды, среди них известная работа Шерадама “Европа и австрийский вопрос” (“L'Europe et la question d'Autnche”), уже в 1902 г. разоблачили нездоровую геополитическую структуру Цислейтании   , прежде всего с точки зрения геополитического исследования границы, в то время как в говорящей на немецком языке культурной области закрывали на это глаза.

С другой стороны, у нас существует почти забытая и во время ее появления замеченная лишь в военных кругах работа француза Е. Тэно “Граница” (“La frontiere”) — образец того, как после глубоко прочувствованного ущерба, нанесенного границе, в народе может вновь пробудиться сознание собственных границ.

Но самое большое преимущество, которое имеют геополитические занятия национальными пограничными областями, состоит в том, что, из какой бы партийной позиции эти занятия ни исходили, они могут принести пользу каждому члену народной общности и представляют собой верную гарантию того, что поборники самых различных мировоззрений могут объединиться на основе ясных и бесспорно полезных принципов, таких, как преобладание определенных языков, рас, строительных форм в единых пограничных областях, единство ландшафтных типов, ориентированных на общую систему коммуникаций и являющихся неразделимыми, а значит, прямо‑таки принуждающими к сотрудничеству, равно как подтверждаемый мировой практикой факт, что нельзя длительное время игнорировать никакое положение дел, если оно связано с историческим и демографическим развитием, с правом на самоопределение.

Поскольку же теперь факты, особенно касающиеся права на самоопределение, навязывания чуждых языков, отказа в религиозном образовании на родном языке, снижения продуктивности почвы на единицу поверхности (на подмандатных территориях!)   , говорят чаще в пользу угнетенных, лишившихся земли в результате грабежа, а не в пользу грабителей, мы в высшей степени живо заинтересованы в том, чтобы повсеместно ярко освещать эти факты на основе геополитического метода. Напротив, мы должны признать потенциальную общность всех народов, испытывающих такое же, как и мы, давление, в какой бы части Света они ни жили, как предопределенное судьбой сообщество и потому изучать его с помощью геополитики — при этом чем более развиты, чем более неестественно защищены, [с.242]  но бесспорно достойны права на самоопределение народы, тем лучше.

Там, где численно более сильное, скрепленное общими интересами сообщество сталкивается с тем же насилующим культуру, власть и экономику противником, там часто выявляются неожиданные возможности сотрудничества, которые, однако, снова требуют геополитической подготовки общественного мнения.

Что касается способа сделать такую геополитическую подготовку позитивной, то здесь могут служить образцовыми геополитическое исследование Э. Тиссена “Версаль и после него” (“Versailles und Fortsetzung”), изданное К. Фовинкелем (Берлин, 1924) и освещающее свой предмет в основном с северогерманской точки зрения, труды Н. Кребса о Южной Германии, К. Заппера о Вогезской области (Страсбург, 1914, 1915), Р. Зигера о Штирии и Австрии в целом, а также работа И. Зёльха о проведении границы Тироля, более действенные для читателей Южной и Центральной Германии и Австрии.

Существует, наконец, и метод косвенного геополитического воспитания , который нацелен на то, чтобы на примерах, совершенно далеких от злопамятства, скажем Индии и Восточной Азии, тренировать инстинкт и интеллект в направлении сохранения пограничной и жизненной формы родины. Уже удачный выбор иностранных трудов в хороших переводах может быть весьма полезным для этого. Ведь какие уроки для всех политических партий Германии, для проблемы сохранения государства и его отдельных пограничных областей содержит, к примеру, книга Картхилла “Lost Dominion” (“Утерянное господство”), или в плохом немецком переводе просто “Verlorene Herrschaftsfahigkeit”, c поэтому мы настоятельно рекомендовали ее одному предприимчивому немецкому издательству для выпуска на немецком языке (К. Фовинкель. Берлин, 1924).

Мы должны также извлечь для себя пользу из профилиппинской деятельности Рассела, дружественной Китаю геополитической работы Рида и Рассела, Саркара как поборника паниндийского культурного движения, равно как и из научной пропаганды Советов.

Здесь содержится предостаточно уроков, прямо или косвенно пригодных для использования в процессе отвечающей немецким интересам работы в пограничных областях, но извлечение этих уроков требует, разумеется, большой осторожности, знания местных персоналий и реальных условий; и как раз тут должна быть приведена в действие геополитическая выучка.

Ибо для Германии уже давно недостаточно среднего результата, который, как мы полагали прежде, можно позволить себе в обучении нашей внешней службы, так же как и политических лидеров в этой области, — если Германия хочет надеяться вновь занять место, подобающее ей соответственно численности ее населения, а также культурным, военным и хозяйственным (но, увы, не политическим) достижениям среди народов, к которым [с.243]  она теперь уже не относится из‑за недостатка силы, пространства и самоопределения.

Посмотрите лишь на то, как ведущие умы угнетенных народов, переживающих сейчас мощный подъем, сформировались именно благодаря изучению народной психологии, геополитики, естественно‑научным наблюдениям, исходя, казалось бы, из гуманитарных и определяемых волей начал — от лидеров Филиппин (Рисаль   ), младоиндийцев (Саркар, Дас   , Ладжпат Рай   ) и младокитайцев (Сунь, Ку, У, Чан)   до геополитических воспитателей советской дипломатии в Азии; ибо Советы располагают здесь бесспорно весьма выдающейся службой наблюдения и подготовки специалистов в области проблем границ, которую совсем недавно вновь отметили Свен Гедин (при обсуждении экспедиции полковника Козлова в Центральную Азию), а затем Эрих Обет и о которой свидетельствуют такие книги, как “Красная Гота” (“Rote Gotha”) (Ежегодник Коммунистического Интернационала по проблемам экономики, политики и рабочего движения) или вышедшая в Москве в 1924 г. книга Б.И. Доливо‑Добровольского “Тихоокеанская проблема”.

В осознании того, что время геополитического устранения чересполосицы, нового перераспределения силы на Земле с окончанием мировой войны не закончилось, а лишь началось, повсюду разворачивается лихорадочная геополитическая деятельность, затрагивающая как раз проблемы границ, как бы следуя крылатой фразе Шекспира: “Готовность — это все!” Мы должны в современном состоянии проблемы немецких границ в случае перемен почти ничего не потерять, зато вернуть очень многое. Ведь мы не решились бы приободрить себя однажды словами Франциска I, сказанными им после сражения при Павии: “Потеряно все, кроме чести!”   

Именно честь была потеряна прежде всего, и не в самой войне, а из‑за способа, каким мы ее как народ в целом недостойно закончили, поверив вместе с введенным в заблуждение большинством, что свобода‑де может возродиться в обновленном виде из покорности и дезертирства.

Уважение, честь и сила должны быть вновь обретены — именно положение дел в этой области отражают, подобно показаниям самого чуткого манометра, проблемы германских границ. Таковы блага, которые связаны не столько с материальным благополучием, сколько с ростом и возрождением в обширной народной среде подорванных, отравленных и требующих обновления, но не поддающихся измерению ценностей народного духа; этому помогает и учит обозревающий мир геополитический способ рассмотрения с его отчасти устыжающими, а отчасти воодушевляющими возможностями сопоставления; он каждый раз ведет от сумеречного состояния [сознания] и незнания к знанию и по этому единственному пути — к политическому умению и воле, прежде всего к утраченной безопасности через преодоление самих себя, через свои границы и их проблемы. [с.244]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 См. примеч. 3. С. 153. [с.245]

 

 См. примеч. 18. С. 67. [с.245]

 

 Рисаль Хосе (1861‑1896) — просветитель, писатель, ученый, лидер национально‑освободительного движения Филиппин. В 1892 г основал Филиппинскую лигу — первую национальную политическую организацию. Деятельность Рисаля оказала большое влияние на формирование национального самосознания филиппинцев. [с.245]

 

 Дас Читта Ранджаи (1870‑1925) — видный деятель национально‑освободительного движения Индии, один из руководителей Индийского Национального Конгресса. [с.245]

 

 Ладжпат Рай (1825‑1928) — видный общественный деятель Индии, занимал ряд руководящих постов в Индийском Национальном Конгрессе. [с.245]

 

 Т.е. Сунь Ятсен, Веллингтон Ку, У Пэйфу и Чан Кайши.

Сунь Ятсен (1868‑1925) — китайский революционер‑демократ, возглавлял борьбу в Китае против маньчжурской династии Цин. Под его руководством были созданы первые китайские революционные организации. В декабре 1911 г. был избран первым временным президентом Китайской республики В 1912 г основал партию Гоминьдан. В 1917‑1925 гг. возглавлял революционное правительство Южного Китая.

Веллингтон Ку (Гу Вэйцзюнь) — китайский дипломат, участник конференции в Сан‑Франциско (1945 г.) по разработке Устава ООН.

У Пэйфу (1878‑1939) — видный представитель китайских милитаристов, обладавших реальной властью в том или ином регионе страны. В частности, У Пэйфу представлял чжилийскую клику.

Чан Кайши (Цзан Цзеши) (1884‑1975) — китайский военный и политический деятель, генералиссимус, с 1927 г глава гоминьдановского режима в Китае. После окончания войны с Японией в 1945 г. развязал в стране с помощью США гражданскую войну. В 1949 г., после поражения, бежал на Тайвань, где был президентом Китайской республики. [с.245]

 

 Павия — город в Северной Италии, у которого 24 февраля 1525 г., во время Итальянских войн 1494‑1559 гг., войско императора Священной Римской империи Карла V разгромило армию французского короля Франциска I, который был взят в плен. [с.245]

 

ГЛАВА XXVI

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ О БУДУЩЕМ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

 

Завершая размышления о будущем и заключительным словом исследование, которое наряду с научно апробированными и многократно подтвержденными, объективными констатаци‑ями непременно содержит и некоторые оценочные суждения субъективного свойства (если, конечно, целью данного исследования были сколько‑нибудь полезные умозаключения, а не мнения типа “non liquet”   или “ignorabimus”)   , автор чувствует прилив свежих сил и бодрости, обозрев с достигнутой им вершины собственный путь, видит, как другие, начиная свое восхождение с иных исходных позиций, все же достигают весьма близких результатов.

Речь идет прежде всего о толковании Фрайера, которое я, завершая настоящий труд, обнаружил в подтверждение своих идей в его содержательной и глубокой по смыслу книге “Der Staat” (“Государство”)   :

“Увиденное извне (а государство должно быть рассмотрено здесь извне вовнутрь, ведь извне вовнутрь оно и строится!), государство есть не что иное, как замкнутая цепь, неотъемлемыми звеньями которой являются безопасные или обороноспособные границы, благоприятные гласисы, маршруты движения войск и военно‑морские базы, укрепленные позиции и стратегические дороги, источники сырья, гавани, рынки и промышленные площадки, примирение интересов населения и взаимодействующие на основе разделения труда провинции…”

Найдя в движении мира подтверждение своим естественнонаучным и философско‑историческим взглядам у защитника правовой идеи, и ученый, занимающийся проблемами границ, обретает утешение, поднимая завесу будущего не спеша и терпеливо бережной, ищущей мудрости рукой. Поскольку честный научный поиск имеет на это право, пытливый взор глубже проникает от подобных представлений к связям между подвижными, все еще чреватыми конфликтами состояниями границ человечества и чаяниями Внутренней Европы; и здесь обнадеживающая связь очевидна. Подобно тому как из гигантского пожара так называемой мировой войны, пылавшего с 1914 г. до… (?), в других старых культурных областях Земли возникло и расцвело движение за самоопределение угнетенных, — этот побочный продукт войны, крайне нежелательный для истинных возбудителей [с.246]  борьбы, — так и этот внеевропейский импульс мог бы, с другой стороны, содействовать избавлению от ига потерпевшей крах Внутренней Европы, сковывая действия тех, кто насилует ее границы.

Как мы теперь видим, именно в результате чрезмерной жестокости договоров и принуждения с помощью лукавой казуистики многие люди фактически связывают свои надежды на светлое будущее в огромной мере с разрушением границ, установленных несправедливым насилием. И отсюда в условиях общей угнетенности рано или поздно между Советским Союзом, Китаем и паназиатами, а также между другими угнетенными, униженными, эксплуатируемыми и каждодневно оскорбляемыми народами возникает чувство единения и как следствие возможность совместных действий.

Даже такая одержимая пацифизмом личность, спокойно мирящаяся с сохранением современного правового состояния неслыханного унижения древних крупных культурных народов, недостойно стесненных в пространстве, как поборник пан‑Европы граф Куденхове‑Калерги, категорически признает, что он и представить себе не может, каким образом должен сам собой, без войны, решиться спор о разграничении цветных и белой рас в индо‑тихоокеанском пространстве — между столь густо заселенными, испытывающими давление резерватами людей и столь мало заселенными, крайне нуждающимися в людях резервными пространствами Земли, как соответственно муссонные страны и Австралия, или между тихоокеанским англосаксонством, империалистически наступающим на Тихий океан. Он только верит, что его пан‑Европа — несмотря на обременительную принадлежность к ней бельгийской, нидерландской и французской колониальных империй — сможет остаться в стороне от этого спора. Но какое у нас, в подвергающейся непомерной эксплуатации Внутренней Европе, есть основание помогать своим молчаливым согласием сохранению во владении враждебных и безжалостных к нам эксплуататоров, запертых для нас заморских эксплуатируемых земель, участвуя, скажем, в союзах, которые хотят увековечить такую несправедливость? Мы когда‑нибудь предъявим миллионам людей, заинтересованных в крушении нынешней системы фиктивных границ, самые общие данные статистики и тогда увидим, сколь ужасающе велико численное превосходство таких людей, а следовательно, чем может обернуться подлинно демократическое волеизъявление по вопросам существующего распределения власти и пространства на Земле и их разграничений!

К по меньшей мере 75 млн. недовольных немцев присоединятся тогда 448 млн. из китайского народного государства, 320 млн. индийцев и 143 млн. жителей Советского Союза, 25 млн. населения французской колониальной империи в Индокитае и 55 млн. — нидерландской в Индонезии, 12 млн. филиппинцев, 4,5 млн. человек на Цейлоне, которые через большую часть [с.247]  органов своего общественного мнения, на представительных международных конгрессах уже высказались о том, что они хотят изменить нынешнее состояние границ в мире. Но кроме названных миллионов, которые уже сами по себе составляют большинство, даже великие державы современности пока что не решили, к кому им следует примкнуть в случае решающего столкновения. Это 85 млн. населения великой Японской империи, включая и 20 млн. корейцев, мнение которых следовало бы также спросить. На конгрессе в Брюсселе голоса Египта и стран Северной Африки были услышаны слишком отчетливо, чтобы они могли составить компанию блюстителям теперешнего состояния, так же как голоса Турции Кемаля‑паши, Ирака с его неоднократно распускавшимся народным представительством из‑за выражаемых им протестов, или же Персии и Афганистана, получивших гарантии безопасности со стороны Советов   . Таким образом, хранители нынешних границ не могут апеллировать к мнению большинства малых и больших народов Земли, якобы допущенных к самоопределению, и им остается лишь ссылаться на правовой титул, силы, власти, на произнесенные кротким Спинозой грозные слова: “Quisquis tantum juris habet, quantum potentia valet”   . Но производит жалкое впечатление, когда тот, кто, сам пользуясь насилием, взывает о помощи к международному жандарму. А ведь, как нам известно, именно так поступали эксплуататоры и угнетатели против тех угнетенных, которые в целях своей защиты от насилия прибегли к экономической силе оборонительной забастовки, как это происходило в 1925‑1927 гг. в Китае, или к одному только “отказу от сотрудничества со злом” чуждой власти, как в индийском движении Ганди.

Впрочем, тот, кто всматривался в эти отношения, не прибегая к помощи очков, искажающих преломление света и краски, и узрел открывшуюся перед ним страшную несправедливость, должен будет признать, что просвет на горизонте, часто возникающий перед сильными грозами в качестве “false dawn”   , на самом деле краснее, чем хотелось бы сегодняшним, носителям власти и хранителям границ на Земле. Во всем этом больше настроения заката мира (Weltuntergangsstimmung), когда хотят говорить о гарантиях взаимной безопасности (Ruckversicherungen), взаимной защиты заурядности, к которым все больше склоняются разного рода политические партии центра в странах, где парламентаризм не является самобытным, выросшим на местной почве явлением.

Именно геополитически образованный должен констатировать, что те, кто особенно явно стремятся отвратить закат Европы (Untergang des Abendlandes)   , своей половинчатой позицией в вопросах границ многое делают для того, чтобы он произошел; и что часто те, кто вызывают подозрение в неслыханном радикализме, мнимые сокрушители скрижалей, такие, как духовные лидеры китайского Юга и решительные поборники границ, [с.248]  смелые межевальщики между национальным, народным, берегущим границу и интернациональным, упраздняющим расовые различия, стирающим границы между мировоззрениями, вероятно, иногда вопреки их воле способствовали тому, чтобы благодаря справедливому обновлению границ создать более устойчивую структуру будущего.

Ибо бывают времена апатии и усталости: они приходят и к сильным странам, и к храбрым народам, укрепляя и обессиливая их подобно яду, заставляя их растратить и проспать унаследованное пространство и будущее собственных детей. В подобные времена всякий говорящий им то, что они желают слышать, заставляя их погружаться в гипноз, не обретает никакой заслуги перед ними, но лишь грешит в отношении их лучшей жизненной силы. Напротив, следует считать своим долгом без устали окликать их как сомнамбул до тех пор, пока они не услышат и не пробудятся, дабы укрепить и расширить свои границы.

Еще более веское право на такой оклик и призыв, чем то, что дает сугубо научная работа в области проблем границ, человек обретает в случае, если в течение всей своей жизни он честно сражался за эти некогда протяженные и гордые границы своей народной общности не только в мирное, но и в военное время, не только пером и карандашом, но и оружием, на Востоке и Западе и самого себя уложил как скромный камень в массив рубежей собственного народа. И если бы этот народ каждого, кто дает ему добрый или недобрый совет в вопросе о его границах, подверг испытанию, где же тот был, когда границы народа оказались в опасности, этот народ, вероятно, получил бы лучшие советы относительно географического и политического сохранения своих границ.

 

Прибавление к заключительному слову

 

Достичь полноты из‑за обилия материалов невозможно, отсюда неизбежные в любой работе некоторые целесообразные ограничения уже при их отборе, а именно: какие из них должны быть использованы, а какие только названы или какие, при всем к ним внимании, оставлены в стороне.

И все же каждый должен попытаться создать завершенный собственный образ границ своей государственной, народной и культурной почвы, даже если такой образ пригодится лишь строителям храма (Munster) грядущих времен! [с.249]

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 (с.246) Freyer  H . Der Staat. Leipzig, 1925.

 Неясно (лат .).

 См. примеч. 2. С. 111.

 Имеются в виду советско‑афганские договоры от 28 февраля 1921 г. о дружбе и от 31 августа 1926 г. о нейтралитете и взаимном ненападении, а также [с.249]  советско‑иранские договоры от 26 февраля 1921 г и от 1 октября 1927 г (последний — о гарантии и нейтралитете). [с.250]

 “Право каждого простирается так далеко, как далеко простирается определенная ему мощь” (Спиноза Б. Богословско‑политический трактат // Спиноза Б. Избр. произв. В 2 т. Т. 2. М., 1957. С. 203. Пер. с лат. М. Лопаткина). [с.250]

 Ложная заря (англ  ) [с.250]

 См примеч. 1. С. 18. [с.250]