Национальная система политической экономии

В настоящее время более чем когда либо из всех других вопросов, относящихся к политической экономии, указанный выше вопрос приобрел преобладающий интерес. Ибо чем быстрее развивается дух промышленной изобретательности и усовершенствований, дух социального и политического развития, тем больше будет расстояние между неподвижно остановившимися и идущими вперед нациями и тем опаснее будет оставаться назади. Когда-то целые столетия необходимы были для того, чтобы забрать в свои руки монополию самой значительной в прежнее время отрасли мануфактурной промышленности — шерстяной, позднее достаточно было десятилетий для монополизации несравненно важнейшей мануфактуры — хлопчатобумажной, а в наше время период нескольких лет был достаточен для того, чтобы сосредоточить льняную промышленность всего европейского континента в руках англичан.

Никогда еще не видал свет такого мануфактурного и торгового верховенства, которое, обладая необыкновенными силами нашего времени, следовало бы столь выдержанной системе и с такой энергией стремилось бы забрать в свои руки все отрасли мануфактурной промышленности, всякую обширную торговлю, мореходство, все значительные колонии, всякое господство на море и подчинить себе в промышленном и торговом отношении все прочие нации, как то сделано с индусами.

Испуганная результатами этой политики, малого того, принужденная теми волнениями, какие были ею вызваны в новейшее время, одна континентальная страна, мало еще подготовленная вследствие культурных условий к мануфактурной промышленности, а именно Россия, решилась искать спасения в так осуждаемой теорией протекционной системе, и что же является результатом этого? Благосостояние нации¹.

С другой стороны, возвеличившаяся благодаря таможенной системе Северная Америка, подкупленная обещаниями теории, решается открыть свои гавани английским мануфактурным товарам, — какие же плоды принесла там свободная конкуренция? Волнения и разорение.

Опыты такого рода невольно вызывали сомнение в том, действительно ли теория так непогрешима, как она заявляет, действительно ли практика настолько бессмысленна, как то утверждает теория, — они возбудили опасения, чтобы наша национальность в конце концов не подверглась опасности погибнуть вследствие какой-нибудь теоретической ошибки, подобно пациенту, который, следуя данному ему рецепту, умирает вследствие вкравшейся в него описки, — они возбудили, наконец, подозрение, не для того ли, собственно, эта теория воздвигнута так широко и так высоко, чтобы, наподобие известного греческого коня, скрыть оружие и людей и тем принудить нас своими собственными руками разрушить защищающие нас стены.

По крайней мере, выяснено ли сколько-нибудь то обстоятельство, что с тех пор, как в течение более полустолетия великий вопрос торговой политики служит предметом исследования для проницательнейших умов как в печати, так и в законодательных учреждениях, пропасть, отделяющая теорию и практику со времени Кенэ и Смита, не только не замкнулась, а, напротив, год от года все более и более раздвигается? Что же это за наука, в самом деле, если она не освещает того пути, по которому должна следовать практика? И разумно ли предполагать, что понимание одних настолько бесконечно велико, что для них всюду верно выясняется сущность вещей, а понимание других, напротив, настолько бесконечно мало, что они, не в состоянии будучи понять открытых и разъясненных первыми истин, в течение ряда поколений продолжают принимать очевидные ошибки за истины?

Не следует ли скорее предположить, что практики, может быть, вообще слишком пристрастные к тому, что существует на самом деле, не вооружались бы так долго и так решительно против теории, если бы сама теория не стояла в противоречии с сущностью вещей?

В действительности мы надеемся показать, что в противоречии между теорией и практикой виноваты столько же теоретики, сколько и практики.

Политическая экономия в отношении к международной торговле должна основывать свое учение на опыте, соображать предлагаемые ею меры с потребностями настоящего времени и с своеобразным положением каждой отдельной нации, не упуская в то же время из вида требований будущего и всего человечества. Она опирается, следовательно, на философию, политику и историю.

В интересах будущего и всего человечества философия требует: все большего и большего сближения между собою различных наций, избежания насколько возможно войны, укрепления и развития международного права, перехода того, что мы теперь называем народным правом, в государственно-федеральное право, свободы в сношениях между собою народов — как в области умственной, так и в материальной, наконец, объединения всех наций под верховенством закона — одним словом, всемирного союза.

В интересах каждой отдельной нации, в частности, политика, напротив, требует: гарантии для ее самостоятельности и долговременности существования, особенных мер к поощрению ее успехов в культуре, благосостоянии и могуществе и к улучшению ее социального строя, чтобы она являлась политическим организмом, полно и гармонически развитым во всех частях, совершенным в самом себе и политически независимым.

История, со своей стороны, говорит решительно в пользу требований будущего, так как она в то же время учит, что всегда материальное и интеллектуальное благополучие возрастало пропорционально расширению политической ассоциации и торговых связей. С другой стороны, она оправдывает также и требования политики и национальности, показывая, как погибали те нации, которые не охраняли в течение долгого времени интересы собственной культуры и могущества; как, с одной стороны, для каждого народа на первых ступенях его развития была выгодна полная свобода торговых сношений с опередившими его нациями, но как, с другой стороны, каждая страна, которая уже совершила известный путь, могла идти далее только посредством известных ограничений в ее международных торговых сношениях и таким образом, возвышаясь, стать в уровень с другими опередившими ее нациями. История, таким образом, указывает средства к согласованию взаимных требований философии и политики.

Но практика и теория в их современном состоянии являются окончательно односторонними, одна — подчиняясь частным требованиям национальности, другая — защищая требования исключительно космополитические.

Практика, или, другими словами, так называемая меркантильная система, впадает в большую ошибку, настаивая на абсолютной и всеобщей полезности и необходимости ограничений, потому что эти ограничения в известных странах и в известные периоды их развития оказались полезными и необходимыми. Она не видит того, что ограничение является лишь средством, свобода же — целью. Имея в виду только нацию и никак не человечество, только настоящее и никак не будущее, она преследует исключительно политические и национальные интересы, ей недостает философского взгляда — космополитической тенденции.

Господствующая теория, напротив, в том виде, как она представлялась Кенэ и как была затем обработана Адамом Смитом, имеет в виду исключительно космополитические требования будущего, и даже самого отдаленного будущего. Универсальный союз и абсолютная свобода международной торговли — космополитические идеи, которые, может быть, только через целые столетия в состоянии будут получить реальное применение, — эти идеи она принимает за применимые в настоящее время. Не понимая требований настоящего и природы национальности, она игнорирует даже самое существование наций, а вместе с тем и принцип воспитания нации для самостоятельности. Исключительно космополитическая, теория эта признает лишь все человечество, благосостояние лишь всего рода человеческого и ни в каком случае не нацию или национальное благосостояние; она чурается политики, а опыт и практику объявляет пошлой рутиной. Наблюдая историю, лишь насколько она соответствует ее односторонней тенденции, она игнорирует или извращает ее уроки в том случае, когда они оказываются в противоречии с ее системой, она видит себя поставленною в необходимость отвергнуть результаты английского навигационного акта, Метуэнского договора и английской торговой политики вообще и поддерживать положение, противоречащее всякой правде, что Англия достигла богатства и могущества не благодаря своей торговой политике, а несмотря на нее.

Поняв, таким образом, односторонность той и другой системы, мы можем не удивляться больше тому, что практика, несмотря на свои крупные ошибки, не желала и не могла позволить теории произвести в ней реформу; нам ясно будет также и то, почему теория не желала ничего знать ни об истории или опыте, ни о политике или национальности. Если, однако, несмотря на то, эта беспочвенная теория проповедуется на всех переулках и со всех крыш, и притом особенно усердно в тех странах, национальной самобытности которых благодаря этой теории грозила наибольшая опасность, то объяснения этому можно искать лишь в исключительной склонности эпохи к филантропическим экспериментам и к разрешению философских проблем.

Но в жизни наций, так же как и в жизни индивидуумов, против иллюзий идеологии есть два могущественных средства: опыт и необходимость. Если мы не ошибаемся, все нации, которые в новейшее время думали найти свое спасение в свободных сношениях со страной, завоевавшей мануфактурное и торговое верховенство, скоро должны будут подвергнуться важным испытаниям.

Совершенно невозможная вещь, чтобы Северо-Американские Соединенные Штаты, упорно сохраняя свою настоящую торговую политику, могли достигнуть должного порядка в их народном хозяйстве. Им, безусловно, необходимо возвратиться к их прежнему таможенному тарифу. Пусть рабовладельческие штаты противодействуют этому, пусть господствующие партии поддерживают их, сила вещей превозможет над политикой партий. Мы опасаемся, что рано или поздно пушкам придется разрешать вопрос, который был гордиевым узлом для законодательства, что Америка заплатит Англии остаток по счету свинцом и порохом, что фактическая запретительная система войны уврачует недостатки американского таможенного законодательства, что завоевание Канады положит навсегда конец возвещенной Гускиссоном обширной контрабандной системы Англии.

Мы можем ошибаться! Но если наши предсказания исполнятся, виновницей этой войны мы должны будем признать теорию свободы торговли. Странная ирония судьбы: теория, опирающаяся на великую идею вечного мира, должна возжечь войну между двумя державами, которые, по словам теоретиков, созданы для производства торговли друг с другом — это почти так же странно, как и результаты филантропической отмены торговли рабами, вследствие чего теперь тысячи негров потоплены в морской глубине².

Франция в течение последних пятидесяти лет (или, собственно, последних двадцати пяти лет, так как едва ли можно принимать в расчет время революции и войны) произвела огромный опыт в применении системы ограничений со всеми ее ошибками, недостатками и преувеличениями. Результаты этого опыта всякому непредубежденному должны бросаться в глаза. Если теория не признает их, то, конечно, чтобы не нарушить последовательности в системе. Если она в состоянии уже была выставить сомнительное положение и уверить в нем свет, что Англия достигла богатства и могущества не благодаря своей торговой политике, а несмотря на нее, то как могла она затрудниться установить положение, которое гораздо легче выразить, а именно, что Франция без покровительства своей внутренней промышленности была несравненно богаче и цветущее, чем в настоящее время? Достаточно, чтобы проницательные практики оспорили такое положение, и оно будет принято лицами, слывущими учеными и умными, за чистую монету, и конечно, в настоящее время во Франции довольно обще ожидание благословенного времени свободы торговли с Англией. Трудно, конечно, также утверждать («отрицать». Видимо ошибка. Прим. economics.kiev.ua.), — и мы поговорим об этом обстоятельнее в другом месте, — чтобы большее развитие взаимных торговых сношений между обеими нациями послужило в некоторых отношениях к пользе той или другой. Со стороны, однако, Англии очевидно заметно стремление к обмену не только сырых материалов, как, например, железа, но главным образом и большого количества мануфактурных изделий всеобщего потребления на французские предметы сельского хозяйства и роскоши. Насколько французское правительство и законодательство склонно разделять эти взгляды или насколько оно их разделит, в настоящее время невозможно еще предвидеть³. Но если действительно Англии дано будет удовлетворение в желаемом ею объеме, то мир будет иметь еще один пример за или против великого вопроса: насколько при современных мировых отношениях было бы возможно и полезно вступить в свободную конкуренцию на собственных внутренних рынках двум великим мануфактурным странам, из которых одна решительно превосходит другую относительно издержек производства и объема своего внешнего рынка для сбыта мануфактурных изделий, и к каким результатам приведет такая конкуренция? В Германии указанные вопросы только что приобрели значение практически национальных лишь вследствие таможенного союза. Если во Франции вино является для Англии лакомым куском для заключения торгового договора, то в Германии тем же является хлеб и лес. Здесь, между прочим, все только одни гипотезы, так как в настоящее время невозможно еще знать, образумятся ли изобличенные во лжи тории настолько, чтобы разрешить правительству даровать на облегчение ввоза немецкого хлеба и леса концессии, которые бы превозмогли над интересами таможенного союза, ибо в Германии так далеко зашли уже в торговой политике, что нашли бы смешным, если не дерзким, предположение, что вместо платы можно удовлетвориться иллюзиями и надеждами, как будто бы это было настоящее золото и серебро. Предположим, что парламент разрешит подобные концессии, в таком случае важнейшие вопросы торговой политики немедленно должны быть отданы на суд общественного мнения. Новейший отчет д-ра Беринга дает нам уже возможность предвкусить, какова будет тактика Англии в таком случае. Англия, конечно, не признает эти концессии эквивалентом тех преимущественных выгод, которыми она владеет на немецком мануфактурном рынке, — ни залогом того, что они воспрепятствуют Германии выучиться самой прясть бумагу для удовлетворения внутреннего потребления и выписывать необходимое для того сырье непосредственно из экваториальных стран, оплачивая его предметами своего собственного мануфактурного производства, — ни средством к уравнению все еще существующего огромного несоответствия между взаимным ввозом и вывозом обеих стран, — нет! — Англия будет смотреть на право снабжать Германию бумажною пряжею как на jus quaesitum (т. е. право, которым она может пользоваться) и для своих концессий потребует нового эквивалента, который выразится самое меньшее принесением в жертву немецкой бумажной и шерстяной промышленности и т.д.; эти концессии она предложит Германии как блюдо чечевицы и будет торговаться за отказ от своего старшинства. Если д-р Беринг не обманулся насчет своего пребывания в Германии, если он — что мы сильно подозреваем — не принял вполне серьезно берлинскую любезность, то в таких странах, где создается политика немецкого торгового союза, значительно еще придерживаются пути космополитической теории, т. е. до сих пор не делают различия между вывозом мануфактурных товаров и вывозом продуктов сельского хозяйства; полагают, что служат национальным целям, стараясь расширить последний на счет первого; до сих пор еще принцип промышленного воспитания нации не признают основным принципом таможенного союза; не задумываются принести в жертву иностранной конкуренции те отрасли промышленности, которые вследствие многолетнего покровительства развились настолько, что внутренняя конкуренция сильно уже понизила цены и тем подрезала в корне немецкий дух предприимчивости, так как каждая фабрика, погибшая вследствие понижения таможенных пошлин или правительственных распоряжений, производит впечатление повешенного трупа, который на всякое живое существо того же рода производит вдаль и вширь ужас. Мы, как можно было заметить, далеки от того, чтобы эти уверения считать вполне основательными, но то, что они были и могли быть опубликованы, не особенно хорошо, так как этим самым уже был нанесен чувствительный удар уверенности в устойчивости таможенного тарифа, а следовательно, и духу промышленной предприимчивости Германии. Указанный отчет дает возможность нам предугадать, в какой форме немецкому мануфактурному производству должен быть преподнесен смертоносный яд, хотя причина разорения и не выражается особенно ясно и тем вернее поражает самый первый источник жизни. Пошлины по весу следует лишь заменить взиманием пошлин с цены (ad valorum) товаров, чтобы открыть двери английской контрабандной торговле и таможенному укрывательству, и это особенно по отношению к предметам всеобщего потребления, представляющим наименьшую специальную ценность и наибольшую общую массу — следовательно, относительно тех предметов, которые являются основой мануфактурной промышленности.

Ясно, какую практическую важность имеет именно в настоящее время великий вопрос о свободе торговли между одним и другим государством и насколько необходимо наконец раз и навсегда основательно и беспристрастно исследовать, насколько действительно повинны теория и практика в допущенных в этом отношении ошибках, на тот конец, чтобы разрешить задачу о примирении той и другой стороны или, по меньшей мере, выдвинуть задачу этого примирения самым серьезным образом.

Поистине не излишняя скромность, а действительная неуверенность в своих силах заставляет автора утверждать, что только после многолетней борьбы с самим собой, только после того, как сотни раз он приходил в сомнение относительно правильности своих взглядов, и после того, как сотни раз находил их снова верными, только после того, как противоположные взгляды столько же раз признавались им доказанными и столько же раз опровергнутыми, осмелился он взяться за разрешение такой задачи. Он чувствует себя свободным от бесполезных стараний оспаривать старые авторитеты и создавать новую теорию. Будь автор англичанином, едва ли бы он подверг сомнению основной принцип теории Адама Смита. Состояние родной страны — вот та причина, которая более двадцати лет тому назад возбудила в нем первые сомнения в непогрешимости теории; состояние родной страны — вот что могло заставить его с тех пор в массе анонимных статей, а затем и под своим именем в больших сочинениях выражать свои противоречащие господствующей теории взгляды. И теперь еще главным образом интересы Германии дали ему смелость выступить с настоящим сочинением, хотя он и не может отрицать, что при этом имело значение и личное соображение, а именно раз признанная им необходимость показать в крупном произведении, что он вполне компетентен высказывать свое мнение по вопросам политической экономии.

Автор, в прямую противоположность теории, прежде всего будет обращаться к истории, на которой и заложит свои основные положения; развив их, он подвергнет критике предшествовавшие системы и ввиду чисто практических стремлений установит новый фазис торговой политики.

Для большей ясности автор позволяет себе предложить здесь очерк главнейших результатов своих исследований и размышлений.

Ассоциация индивидуальных сил для преследования общей цели является могущественнейшим средством для обеспечения счастья каждого человека. Одинокий и отделенный от себя, он слаб и беспомощен. Чем больше число тех, с которыми он находится в сообществе, тем совершеннее ассоциация, тем значительнее и совершеннее результат, заключающийся в интеллектуальном и материальном его благополучии.

Высочайшей — своевременно осуществившейся — ассоциацией индивидуумов под знаменем закона является государство или нация; самой высокой, которую только можно себе представить, будет объединенное человечество. Подобно тому как отдельный человек в государстве или нации может достигать своих индивидуальных целей несравненно легче, нежели в одиночестве, точно так же все нации несравненно легче достигали бы своих целей, если бы они были соединены правом, вечным миром и свободой сношений.

Сама природа постепенно ведет нации к этой совершеннейшей ассоциации, побуждая их вследствие различия климатов, почвы и производительности к обмену, а по причине переполнения народонаселения, избытка капиталов и дарований — к эмиграции и к основанию колоний.

Международная торговля, возбуждая созданием новых потребностей деятельность и энергию и перенося новые идеи, открытия и силы от одной нации к другой, является одним из могущественнейших орудий цивилизации и народного благосостояния.

Но пока единение народностей посредством международной торговли еще очень несовершенно, так как оно прерывается или, по крайней мере, ослабляется войнами или эгоистическими мерами отдельных наций.

Вследствие войны нация может быть лишена самостоятельности, собственности, свободы, независимости, своего государственного устройства и законодательства, национальной самобытности и главным образом той степени культуры и благосостояния, которой она уже достигла; она может подпасть под чужеземное владычество. Эгоистическими мерами чужеземцы могут задержать экономическое совершенствование нации или же отодвинуть его назад.

Сохранение, развитие и совершенствование национальных особенностей является в настоящее время главным предметом стремлений отдельных народностей и должно быть таким. В этом нет ничего неправильного и эгоистичного; напротив, это стремление разумно и находится в полном согласии с интересами всего человечества, ибо оно естественно ведет под покровительством законодательства к мировому объединению, которое может быть полезно человечеству только в том случае, если многие нации достигнут одинаковой степени культуры и могущества и если это мировое объединение осуществится на почве федеративного устройства.

Мировое объединение, имеющее источником преобладание политической силы и преобладание богатства одной нации, следовательно, ведущее к подчиненности и зависимости другой национальности, — имело бы, напротив, следствием гибель всякой национальной самобытности и всякого соревнования между народами; такое объединение противоречило бы как интересам, так и стремлениям тех наций, которые чувствуют себя призванными к независимости и к достижению высокой степени богатства и политического могущества; оно было бы в таком случае повторением того, что раз уже существовало, — повторением попытки римлян совершить посредством мануфактур и торговли то, что было уже осуществлено посредством холодного оружия, — но что снова не менее прежнего привело бы к варварству.

Цивилизация, политическое усовершенствование и могущество наций находятся в зависимости главным образом от их экономического положения и наоборот. Чем больше развивается и совершенствуется народное хозяйство нации, чем она цивилизованнее и могущественнее, тем больше возвышается ее цивилизация и могущество, тем сильнее может развиваться экономическое образование.

В национально-экономическом поступательном движении нации нужно различать следующие главные стадии развития: состояние дикости, состояние пастушеское, земледельческое, земледельческо-мануфактурное, наконец, земледельческо-мануфактурное и коммерческое.

Очевидно, нация, обладающая обширнейшей территорией, снабженная разнообразными естественными источниками богатства и со значительным народонаселением, которая соединяет земледелие, мануфактурную промышленность, мореходство, внутреннюю и внешнюю торговлю, — такая нация будет несравненно цивилизованнее, политически развитее и могущественнее, чем народ только земледельческий. Но мануфактуры служат основами внутренней и внешней торговли, мореходства и усовершенствованного земледелия, а следовательно, цивилизации и политического могущества; и нация, которой удалось бы монополизировать мануфактурную силу всего земного шара и задержать прочие нации в экономическом развитии настолько, что они оказались бы способными лишь к производству земледельческих продуктов и сырых материалов и ограничились бы лишь необходимыми местными промыслами, должна необходимо достигнуть мирового господства.

Каждая нация, для которой самостоятельность и самосохранение имеет какую либо цену, обязана поэтому сколько возможно скорее подняться с низшей ступени культуры на высшую, насколько возможно скорее создать в пределах своей территории земледелие, мануфактурную промышленность, мореходство и торговлю.

Переход народа из состояния дикости в пастушеское и из пастушеского в земледельческое и первые успехи в земледелии совершаются лучше всего через свободу торговли с более цивилизованными, т. е. мануфактурными и торговыми, нациями.

Переход земледельческих народов в класс земледельческо-мануфактурно-торговых наций может совершиться под влиянием свободного обмена не иначе как в предположении, что у всех наций, призванных к развитию мануфактурной жизни, в одно и то же время совершался одинаковый процесс развития, и в таком только случае, если бы нации не полагали друг другу различных препятствий на пути их экономического преуспеяния и если бы они не мешали их поступательному движению войнами и таможенными ограничениями.

Но так как отдельные нации вследствие особенных благоприятных условий опередили другие нации в мануфактурной промышленности, торговле и мореходстве, так как ранее других они усмотрели в этом важнейшее средство к приобретению и укреплению политического перевеса над другими нациями, то они приняли такие меры, которые были направлены к тому (а это замечается и теперь еще), чтобы захватить в свои руки мануфактурную и торговую монополию и задержать поступательное движение менее развитых наций. Все эти меры в совокупности (запрещение ввоза, ввозные пошлины, ограничение мореплавания, отпускные пошлины и т. д.) называются таможенной системой.

Нации, менее других развитые вследствие более ранних успехов других наций и вследствие чужеземных таможенных систем и войн, принуждены в самих себе отыскивать средства для осуществления перехода из земледельческого состояния в мануфактурное и, насколько это для них доступно, для ограничения, посредством собственной таможенной системы, торговли с нациями, опередившими их и стремящимися к мануфактурной монополии.

Таможенная система поэтому не есть, как утверждали, изобретение спекулятивных голов, а естественно вызвана стремлением народов к самосохранению и к обеспечению своего благосостояния и преуспеяния или к установлению преобладания их над другими нациями.

Это стремление, однако, только в таком случае законно и разумно, когда оно не препятствует, а способствует экономическому развитию самой нации, в которой замечается такое стремление, и когда оно не находится в противоречии с важнейшей общечеловеческой целью создания мировой конфедерации.

Подобно тому как человеческое общество может быть рассматриваемо с двух различных точек зрения, а именно с космополитической, обнимающей весь род человеческий, и политической, принимающей в расчет лишь частные национальные интересы и национальные положения, точно так же и всякая экономия, как частная, так и общественная, должна быть рассматриваема с двух точек зрения, а именно: или по отношению к индивидуальным, социальным и материальным силам, при помощи которых создаются богатства, или же по отношению к материальным имуществам, имеющим меновую ценность.

Есть поэтому экономия космополитическая и политическая, теория имуществ, имеющих меновую ценность, и теория производительных сил — учения, различные по существу, но которые должны развиваться самостоятельно.

Производительные силы народов зависят не только от труда, сбережений, нравственности и способностей людей или от обладания естественными сокровищами и материальными капиталами, но также от социальных, политических и гражданских учреждений и законов, а главным образом от обеспеченности их бытия, самостоятельности и их национальной мощи. Как бы ни были отдельные люди прилежны, бережливы, искусны, предприимчивы, разумны и нравственны, однако без национального единства, без национального разделения труда и без национальной кооперации производительных сил нация никогда не в состоянии будет достигнуть высокой степени благосостояния и могущества или обеспечить себе прочное обладание своими интеллектуальными, социальными и материальными богатствами.

Принцип разделения труда вполне не был понят до сих пор. Производительность находится в зависимости не только от разделения различных операций какого-либо предприятия между несколькими лицами, она еще более зависит от моральной и материальной ассоциации нескольких лиц для достижения какой-либо общей цели.

Этот принцип применим не только к отдельной фабрике или к сельскому хозяйству, но он применим и ко всей земледельческой, промышленной и торговой деятельности нации.

Разделение труда и кооперация производительных сил в национальном объеме являются тогда, когда в стране умственная производительность находится в правильном соотношении с производительностью материальной, когда в стране сельское хозяйство, мануфактурная промышленность и торговля равномерно и гармонично развиты.

В стране чисто земледельческой, если даже она поддерживает свободные отношения с мануфактурными и торговыми нациями, значительная часть производительных сил и естественных вспомогательных средств лежит праздно и бесполезно. Ее интеллектуальное и политическое развитие и ее оборонительные средства ограничены. Она не в состоянии развить ни значительного мореходства, ни широкой торговли. Все ее благосостояние, насколько оно является результатом международных сношений, может быть чужеземными мерами или войной прервано, расстроено, уничтожено.

Мануфактурная промышленность, напротив, благоприятствует наукам, искусствам и политическому совершенствованию, увеличивает народное благосостояние, народонаселение, государственные доходы и государственное могущество, доставляет нации средства к расширению торговых сношений со всеми частями света и к основанию колоний, развивает мореходство и военный флот. Только благодаря международной промышленности земледелие страны в состоянии подняться до высокой степени развития.

Земледелие и мануфактурная промышленность одной и той же страны под одной и той же политической властью живут в вечном мире; ни война, ни торговые меры других стран не в состоянии смутить их развития; а следовательно, они и для нации обеспечивают беспрерывное поступательное движение в развитии благосостояния, цивилизации и могущества.

Сельское хозяйство и фабрично-заводская промышленность по природе своей подчинены особенным условиям, но эти условия различны.

К развитию фабрично-заводской промышленности по отношению к естественным источникам богатств предназначены по преимуществу страны пояса умеренного, так как умеренный климат образует поясы, требующие умственного и физического напряжения.

Если страны жаркого пояса мало благоприятны для развития фабрик и заводов, то, с другой стороны, им принадлежит естественная монополия относительно драгоценных — столь необходимых для стран умеренного пояса — продуктов земледелия. В обмене мануфактурных продуктов умеренного пояса на продукты земледельческие жаркого пояса (колониальные товары) и заключается главным образом космополитическое разделение труда и кооперация производственных сил, или великая международная торговля.

Для страны жаркого пояса было бы крайне вредной попыткой, если бы она пожелала развить у себя самостоятельное мануфактурное производство. Не предназначенная к такой роли природой, она сделает гораздо больше успехов в обогащении себя и в своей культуре, если будет выменивать мануфактурные продукты умеренного пояса на продукты земледельческие своего пояса.

Правда, таким образом страны жаркого пояса приходят в зависимость от стран пояса умеренного. Но эта зависимость будет безвредною или даже исчезнет, если несколько стран умеренного пояса управляются в отношении мануфактур, торговли, мореходства и политического могущества, — если, следовательно, несколько мануфактурных стран не только из-за интереса, но и силой будут препятствовать каждой из этих наций злоупотреблять своим превосходством по отношению к слабейшим странам жаркого пояса. Такое преобладание будет опасно и вредно лишь в таком случае, когда вся мануфактурная промышленность, вся великая торговля, мореплавание и морское могущество сделаются монополией одной какой-либо нации.

Напротив, нации, которые владеют в умеренном поясе большой территорией, снабженной разнообразными естественными источниками богатства, не воспользовались бы одним из богатейших источников благосостояния, цивилизации и могущества, если бы они не употребили усилий к осуществлению в национальных размерах принципа разделения труда и кооперации производительных сил, раз только у них достаточно потребных для этого экономических, моральных и социальных средств.

Под экономическими условиями мы разумеем достаточно развитое земледелие, которое не может уже значительно развиться посредством вывоза его продуктов. Под моральными средствами мы понимаем высокое образование отдельных лиц. Под социальными средствами мы разумеем учреждения и законы, обеспечивающие гражданам личную и имущественную неприкосновенность, свободное применение своих умственных и физических сил, — установления, которые регулируют и облегчают сношения, равно как в то же время упразднение таких, которые гибельно отражаются на промышленности, свободе, умственном и нравственном развитии, каково, например, феодальное устройство.

В собственных интересах такая нация должна стремиться к тому, чтобы прежде всего снабдить свои рынки собственными фабрично-заводскими изделиями и затем все более и более входить в непосредственные сношения со странами жаркого пояса, доставляя им мануфактурные изделия на своих собственных кораблях и получая в обмен продукты того пояса.

В сравнении с этим обменом между мануфактурными странами умеренного пояса и странами земледельческими пояса жаркого вся остальная международная торговля имеет уже второстепенное значение, за исключением лишь немногих статей, как, например, вино.

Производство сырых и зерновых продуктов для большей части стран умеренного пояса может иметь большое значение лишь по отношению к внутренней торговле. Посредством вывоза хлеба, вина, льна, конопли, шерсти и т. д. необразованная и бедная страна при возникновении цивилизации может, конечно, поднять значительно свое земледелие, но никогда еще великая нация таким образом не могла достичь богатства, цивилизации и могущества.

Можно принять за правило, что нация тем богаче и могущественнее, чем более ее отпуск мануфактурных произведений, чем более ввоз сырых продуктов и чем более потребляет она продуктов жаркого пояса.

Продукты жаркого пояса для мануфактурных стран пояса умеренного служат не только материалом производства или предметом потребления, но главным образом являются также и средством, возбуждающим земледельческую и мануфактурную производительность. Всегда поэтому можно заметить, что в тех странах, которые потребляют наибольшее количество продуктов жаркого пояса, производится и потребляется пропорционально и наибольшее количество продуктов собственного мануфактурного и сельскохозяйственного производства.

В национально-экономическом развитии страны посредством международной торговли можно различить четыре периода: первый — когда внутреннее земледелие развивается под влиянием ввоза чужеземных мануфактурных изделий и под влиянием вывоза туземных сельскохозяйственных и сырых продуктов; во втором периоде внутренняя фабрично-заводская промышленность развивается вместе с ввозом чужеземных мануфактурных изделий; в третьем периоде фабрики и заводы страны снабжают главным образом внутренний рынок; в четвертом периоде вывозится большое количество туземных мануфактурных изделий, а ввозится большое количество чужеземных сырых материалов и продуктов земледелия.

Таможенная система как средство, способствующее экономическому развитию нации при помощи регулирования иностранной торговли, должна постоянно иметь в виду принцип промышленного воспитания нации.

Желать поднятия земледелия посредством таможенных пошлин — задача бессмысленная, так как внутреннее земледелие может быть экономически поднято лишь туземной же фабрично-заводской промышленностью и так как запрещение ввоза чужеземных сырых материалов и продуктов земледелия задержит развитие мануфактурной промышленности страны.

Национально-экономическое воспитание нации, которая находится еще на низкой ступени развития и культуры или недостаточно населена пропорционально объему и плодородности территории, лучше всего совершается посредством свободы торговли со странами высоко цивилизованными, очень богатыми и промышленными. В такой стране всякое ограничение торговли с целью насаждения собственного мануфактурного производства преждевременно и оказывает невыгодное влияние не только на благосостояние всего человечества, но и на развитие самой нации. Только тогда, когда интеллектуальное, политическое и экономическое воспитание нации под влиянием свободы торговли сделает успехи настолько значительные, что ввоз чужеземных мануфактурных изделий и недостаток необходимого сбыта для своих продуктов будут и задерживать, и мешать ее дальнейшему развитию, — тогда только меры таможенного покровительства будут полезны.

Страна, территория которой недостаточно обширна и не заключает в себе разнообразных естественных источников богатств, которая не обладает устьями своих рек или недостаточно округлена, совершенно не может пользоваться таможенной системой или, по крайней мере, не может пользоваться ею с полным успехом. Такая страна прежде всего должна восполнить подобные недостатки или посредством завоеваний, или посредством торговых трактатов.

Мануфактурная промышленность обнимает так много отделов наук и искусств, предполагает так много опыта, практики и навыка, что промышленное развитие нации может совершаться лишь постепенно. Всякое преувеличение и преждевременность в применении принципа протекционизма наказывает нацию уменьшением ее благосостояния.

Ничего не может быть вреднее и хуже внезапного и полного ограждения страны запретительными пошлинами. Однако и они могут иметь место в том случае, когда нация, разобщенная с другими странами вследствие продолжительной войны, будет лишена возможности ввоза мануфактурных произведений иных стран и принуждена будет удовлетворять сама себя.

В таком случае постепенный переход от системы запретительной к системе протекционной должен совершиться при помощи гораздо ранее установленных и постепенно ослабляющихся таможенных мер. Напротив, страна, которая пожелала бы перейти из состояния, выражающегося в отсутствии таможенного покровительства, к протекционизму, должна отправляться от самых слабых таможенных пошлин, которые возвышаются постепенно и в заранее определенной последовательности.

Установленные таким способом таможенные пошлины должны выдерживаться государственной властью ненарушимо. Она должна остерегаться преждевременно уменьшать их, а напротив, может их усиливать, если они окажутся недостаточными.

Слишком возвышенные ввозные пошлины, которые совершенно исключают иностранную конкуренцию, вредны для той самой страны, которая их вводит, так как вследствие этого исчезает у заводчиков и фабрикантов стремление к соревнованию с другими странами и появляется равнодушие.

Если при значительных и постепенно усиливающихся таможенных пошлинах внутренние фабрики и заводы не преуспевают, то это служит доказательством, что нация еще не обладает достаточными вспомогательными средствами для того, чтобы насадить собственную мануфактурную промышленность.

Таможенные пошлины, раз примененные к одной отрасли промышленности, никогда не должны быть уменьшаемы настолько, чтобы ее существованию угрожала опасность со стороны иностранной конкуренции. Поддержание того, что уже существует, защита корней и ствола национальной промышленности должны быть несокрушимым принципом.

Иностранная конкуренция должна поэтому быть допускаема лишь к участию в увеличении ежегодного потребления. Таможенные пошлины должны возвышаться, как только иностранная конкуренция захватит большую часть или даже весь ежегодный прирост.

Такая нация, как английская, мануфактурная промышленность которой далеко опередила промышленность других стран, поддерживает и расширяет свое мануфактурное и торговое верховенство лучше всего при помощи наивозможно свободной торговли. Для нее принцип космополитический и политический — одно и то же.

Этим и объясняется пристрастие наиболее просвещенных экономистов и государственных людей Англии к абсолютной свободе торговли и отвращение дальновидных экономистов и государственных людей других стран от применения этого принципа при современных мировых отношениях.

Уже четверть столетия действует английская запретительная и покровительственная система против самой Англии и в выгодах рядом с нею возвышающихся наций.

Вреднее всего отражается на английских интересах стеснение ввоза чужеземных сырых материалов и пищевых продуктов.

Торговые союзы и торговые трактаты являются действительнейшим средством к облегчению сношений между различными нациями.

Но торговые трактаты законны и действительны только при условии обоюдных выгод. Вредными незаконными торговыми договорами должны быть признаны такие, посредством которых мануфактурная промышленность, стоящая уже на пути к развитию, приносится в жертву тому, чтобы достичь концессий на вывоз продуктов земледельческих, каков Метуэнский договор, или, выражаясь одним словом, львиный.

Такой львиный договор был заключен между Англией и Францией в 1786 году. Все предложения, которые делались Франции и другим странам со стороны Англии, были того же свойства.

Если таможенные пошлины на известное время возвышают цены на туземные мануфактурные товары, то они зато обеспечивают на будущее время уменьшение цены в силу внутренней конкуренции; ибо промышленность, достигшая полного развития, может понижать цены на свои изделия на столько, во сколько обойдется провоз вывозимых сырых продуктов и съестных припасов и ввоз фабричных изделий, считая расходы на фрахт и торговую прибыль.

Потеря, причиненная нации таможенными пошлинами, заключается, во всяком случае, в ценности, зато нация выигрывает силы, при посредстве которых она становится навсегда способной производить неисчислимое количество ценностей. Эта потеря в ценности должна быть рассматриваема, однако, лишь как стоимость промышленного воспитания нации.

Таможенные пошлины на мануфактурные изделия не падают бременем на земледелие охраняемой страны. Вследствие развития туземной мануфактурной промышленности особенно увеличивается богатство страны, население, а потому и спрос на сельскохозяйственные продукты, что возвышает ренту и продажную цену земельной собственности, между тем как с течением времени ценность фабрично-заводских изделий, необходимых для земледельцев, уменьшается. Эти выгоды в десять раз превосходят прежние потери, которые причиняло земледельцам предшествовавшее увеличение стоимости мануфактурных товаров.

Таким образом, вследствие протекционной системы выигрывает как внешняя, так и внутренняя торговля, ибо только у наций, которые снабжают мануфактурными изделиями свой собственный рынок, потребляют свои собственные сельскохозяйственные продукты и обменивают лишь избыток своих собственных мануфактурных изделий на чужеземные пищевые продукты и сырье, только у таких наций внешняя и внутренняя торговля представляет выгоды. У стран же чисто земледельческих и та и другая незначительны, и внешняя торговля таких стран обыкновенно находится в руках находящихся с ними в сношении стран мануфактурных и торговых.

Целесообразная протекционная система не предоставляет монополии туземным фабрикантам и заводчикам, а дает только гарантии от потерь для тех, которые жертвуют своими капиталами и посвящают свои способности и труды для новых, еще неизвестных отраслей промышленности.

Она не предоставляет монополии потому, что на смену иностранной является внутренняя конкуренция, и потому, что она дает возможность всякому гражданину страны свободно воспользоваться премиями, предоставляемыми для всех и каждого.

Она обеспечивает только монополию лицам, принадлежащим к своей нации, против лиц, принадлежащих чужим нациям, которые пользуются у себя подобной монополией.

Но такая монополия полезна, так как она не только будит в странах бездействующие и лежащие непроизводительно силы, но привлекает еще в свою страну и чужие производительные силы, равно как материальные, так и умственные капиталы (предпринимателей, техников, рабочих).

Напротив, отсутствие собственной мануфактурной промышленности в стране со старой культурой, производительные силы которой не могут более значительно развиваться вследствие вывоза сырья и земледельческих продуктов и вследствие ввоза чужеземных мануфактурных изделий, наносит ей бесчисленный и великий вред.

Земледелие таких стран по необходимости уродуется, так как при росте народонаселения, которое при развитии собственной разнообразной мануфактурной промышленности найдет себе средства к существованию на заводах и фабриках и заявит спрос на продукты сельского хозяйства, а следовательно, доставит выгоды земледелию и поддержит его, все обращается только к земледелию, а отсюда раздробление земельных участков и мелкое сельское хозяйство, которые наносят вред могуществу цивилизации страны, а равно и ее богатствам.

Земледельческий народ, состоящий из мелких хлебопашцев, не в состоянии ни доставлять большого количества продуктов для внутренней торговли, ни предъявлять значительного спроса на фабрично-заводские произведения; каждый здесь ограничен по большей части как в своей собственной производительности, так и в своем потреблении. При таких отношениях в стране никогда не может развиться совершенно система путей сообщения и нация не в состоянии извлекать связанных с такой системой громадных выгод.

Национальная слабость материальная, умственная и политическая является необходимым следствием этого. Такие результаты могут быть особенно опасными в том случае, когда соседние народности следуют другому пути, когда они идут во всех отношениях вперед, тогда когда мы идем назад; если там надежды на лучшее будущее возбуждают в гражданах бодрость, силы и дух предприимчивости, то здесь, напротив, ум и бодрость при взгляде на ничего не обещающее будущее все более и более замирают.

История представляет даже примеры гибели целых наций, которые не умели в благоприятное время разрешить великую задачу обеспечения умственной, экономической и политической самостоятельности посредством создания собственных фабрик и заводов и прочного промышленного и торгового положения⁴.

 

 

Книга первая

ИСТОРИЯ

ГЛАВА I. ИТАЛЬЯНЦЫ

Во время возрождения цивилизации в Европе ни одна страна не находилась в столь особенно благоприятном коммерческом и промышленном положении, как Италия. Варвары не в состоянии были до основания разрушить древнеримскую культуру. Благодатное небо и плодородная почва, даже при безыскусственных способах земледелия, обеспечивали богатые средства для пропитания густого населения. Наиболее необходимые искусства и промыслы настолько же мало поддались разрушению, как и римский муниципалитет. Богатое береговое рыболовство повсюду служило школой для воспитания мореходов, и мореплавание вдоль растянутого морского побережья с избытком вознаграждало недостаток внутренних путей сообщения. Близость Греческого королевства, Малой Азии и Египта, с которыми соединяло Италию море, обеспечивала стране решительные успехи в восточной торговле, которая прежде, хотя и в небольших размерах, велась с северными странами через Россию. Вследствие этих сношений в Италию необходимо должны были перейти те самые науки, искусства и отрасли мануфактурной промышленности, которые были спасены Грецией, как наследие античной цивилизации.

После освобождения итальянских городов Отгоном Великим здесь должна была также подтвердиться истина, для которой история представляет так много доказательств, а именно, что свобода и промышленность идут рука об руку, хотя нередко одна из них прежде вызывается к жизни. Если где-либо зарождается торговля или промышленность, это уже показывает, что недалека и свобода; поднимет ли где свобода свое знамя — это служит уже верным признаком того, что рано или поздно промышленность откроет туда путь. Ибо ничего нет естественнее того, что человек, овладев материальным и умственным богатством, стремится обеспечить его за своим потомством, или что он, обеспечив себе свободу, направляет все свои силы к тому, чтобы улучшить свое физическое и интеллектуальное состояние.

В первый раз со времени гибели свободных государств древности итальянские города предстали перед взором мира в виде свободной и богатой общины. Города и страны постепенно возвышаются и в этом стремлении получают сильную поддержку в крестовых походах. Перевозка крестоносцев и снабжение их провиантом не только способствуют развитию мореплавания этих городов, но дают повод и случай к возникновению обильных последствиями торговых сношений с Востоком, к введению новых отраслей промышленности, новых приемов в акклиматизации новых растений, к знакомству с новыми удовольствиями жизни. С другой стороны, гнетущее феодальное устройство в разнообразных отношениях слабеет, благоприятствуя, таким образом, развитию свободного земледелия и городов.

Рядом с Венецией и Ганзой выделяется особенно Флоренция по своей мануфактурной промышленности и по своей торговле деньгами. Уже в XII и XIII веках ее шелковое и шерстяное производство стоит на высокой степени процветания; корпорации, занимающиеся этими производствами, принимают участие в государственном управлении, под их влиянием создается республика. Одна шерстяная промышленность имеет 200 фабрик; ежегодно вырабатывается 80 тыс. кусков сукна, материал для которого получается из Испании.

Сверх того из Испании, Франции, Бельгии и Германии ежегодно ввозится на 300 тыс. гульденов невыделанного сукна (rohe Tuch), которое после отделки его вывозится затем в Левант. Флоренция является банком всей Италии; здесь насчитывается до 80 банкирских контор⁵.

Ежегодный доход государства простирался до 300 тыс. золотых гульденов (15 млн франков), следовательно, был гораздо больше доходов современного Неаполитанского королевства и Аррагонии и больше доходов Великобритании и Ирландии времен королевы Елизаветы⁶.

Таким образом, мы видим, что уже в XII и XIII столетиях Италия располагает всеми элементами национально-экономического благосостояния и в коммерческом и в промышленном отношении стоит далеко впереди всех других наций. Ее земледелие и фабрики служат для прочих стран примером и предметом соревнования. Ее дороги и каналы — совершеннейшие в Европе. Ей обязан цивилизованный мир банками, компасом, усовершенствованием постройки кораблей, векселями и множеством торговых порядков и узаконений, равно как большим количеством установлений городских и государственных. Ее флоты, торговый и военный, — без сравнения, значительнейшие в южных морях. В ее руках всемирная торговля: ибо, за исключением незначительных еще сношений с северными морями, вся торговля сосредоточена в морях Средиземном и Черном. Она снабжает все страны предметами мануфактурного производства, предметами роскоши и продуктами жаркого пояса, сама же от них получает сырые материалы. Ей недостает только одного, чтобы быть тем, чем является в настоящее время Англия, и, не имея этого одного, она теряет все: ей недостает национального единства и вытекающего отсюда могущества.

Итальянские города и магнаты не считали себя членами одного организма, но воевали между собой, разграбляли друг друга как независимые силы

и государства. Рядом с этой внешней войной каждая община была раздираема взаимной внутренней борьбой демократии, аристократии и единодержавия. Эту гибельную борьбу поддерживали и усиливали чужеземные силы и нашествия, а также туземная духовная иерархия с ее отлучением от церкви, что делило отдельные города еще на два враждебных лагеря.

Как Италия подкапывалась сама под себя, показывает история ее морского могущества. Прежде всего (с VIII по XI век) выдается своим величием и могуществом Амальфи⁷. Его корабли покрывают моря, и все обращающиеся в Италии и в Леванте деньги — амальфийские. Амальфи устанавливает самые разнообразные законы о мореплавании, и во всех средиземных гаванях действует амальфийское право. В XII веке это морское могущество сламывается Пизой; но сама Пиза падает под ударами Генуи, а эта последняя в свою очередь после столетней войны должна преклониться перед Венецией.

Гибель Венеции также является непосредственным результатом этой узкой политики. Союзу итальянских морских сил нетрудно было бы не только поддержать преобладающее влияние Италии в Греции, в архипелаге, в Малой Азии и Египте, но даже расширить его и укрепить, противопоставить преграду успехам турок и их пиратам и даже оспорить у португальцев путь к мысу Доброй Надежды. Но при современном положении дела Венеция не только была предоставлена своим собственным силам, но она оказалась парализованной стараниями других итальянских государств и соседних европейских держав.

Хорошо организованный союз итальянских государств без труда мог бы оградить самостоятельность Италии против великих монархий. Опыт организации такого союза был сделан в 1526 году, но лишь в момент опасности и вследствие лишь временной настоятельной нужды. Равнодушие и измена его членов и вождей обусловили Миланское иго и гибель Тосканской республики. С этого времени начинается упадок промышленности и торговли Италии⁸.

До этого времени и после Венеция выказывала стремление стать отдельной нацией. Пока она имела дело лишь с раздробленными национальностями или с угасающей Грецией, ей было нетрудно поддерживать свое мануфактурное и торговое верховенство в прибрежных странах Средиземного и Черного морей. Но как только выступили на политическую арену цельные и полные жизни нации, оказалось, что Венеция была лишь городом и что венецианская аристократия не больше, как городская аристократия. Хотя ею было завоевано много островов и обширных провинций, но этими провинциями всегда управляли как завоеванными, и, таким образом, по свидетельству всех историков, каждое завоевание лишь ослабляло ее, вместо того чтобы усиливать.

В то же самое время постепенно вымирал в республике тот дух, которому она обязана была своим величием. Могущество и благосостояние Венеции — плод патриотической и мужественной аристократии, происшедшей от энергической и свободолюбивой демократии, — сохранялись и возрастали до тех пор, пока свобода поддерживала энергию демократии, руководимой патриотизмом, мудростью и геройским духом аристократии; но чем более аристократия вырождалась в деспотическую олигархию, убивавшую всякую свободу и энергию в народе, тем более исчезали корни могущества и благосостояния, хотя ветви и листва их зеленели еще некоторое время⁹.

«Нация, впавшая в рабство, — говорит Монтескье, — стремится более сохранять приобретенное, нежели работать для того, чтобы приобретать; свободная же, напротив, стремится более приобретать, чем сохранять»¹⁰. К этому наблюдению, совершенно справедливому, он мог бы добавить: «и так как стремятся лишь сохранять, но не приобретать, то идут по пути к разорению»; ибо каждая нация, не идущая вперед, опускается все ниже и ниже и должна наконец потонуть. Далекие от стремления расширять свою торговлю и делать новые открытия, венецианцы ни разу не пытались извлечь пользы из чужих открытий. Что они могли бы быть отстранены от торговли с Ост-Индией через открытие нового торгового пути, это им ни разу не приходило на мысль прежде, чем этот путь не был открыт. Они не хотели верить в то, что было видно всему миру. И когда они начали ощущать убыточные последствия совершившегося переворота, тогда они старались поддержать значение старого пути, вместо того чтобы воспользоваться выгодами нового, — они прибегали к низким интригам для сохранения и приобретения того, чего можно было добиться лишь умением искусно воспользоваться вновь создавшимися отношениями, предприимчивостью и мужеством. И когда они утратили то, чем владели, и когда сокровища Восточной и Западной Индии потекли вместо их гаваней к Кадиксу и Лиссабону, они, как глупцы или расточители, схватились за алхимию, в которой хотели найти спасение¹¹.

Во времена развития и расцвета республики занесение в золотую книгу считалось наградой за особенные труды в торговле или промышленности, или за государственные или военные заслуги. Такая почесть оказывалась даже чужеземцам; таковы, например, были знатнейшие из фабрикантов шелка, переселившиеся из Флоренции¹². Но эта книга была закрыта, когда начал устанавливаться взгляд на почетные места и на государственные доходы как на фамильное наследственное имущество патрициев. Позднее, когда почувствовалась необходимость освежить обедневшую и выродившуюся аристократию, эта книга была снова открыта. Но теперь не заслуги государству, как в прежние времена, а богатство, древняя благородная родовитость сочтены были главной заслугой, дававшей право на почетную запись. Между тем значение золотой книги так упало, что она оставалась напрасно открытой в течение целого столетия.

Если вопросить историю о причинах упадка этой республики и ее торговли, то ответ будет таков: они лежат прежде всего в безумии, расслаблении и малодушии выродившейся аристократии и в апатии народа, погруженного в рабство. Торговля и мануфактуры Венеции должны были погибнуть, если бы даже не был открыт путь через мыс Доброй Надежды.

Этот упадок, как и вообще упадок всех прочих итальянских республик, зависит от недостатка национального единства, от чужеземного влияния, от господства туземного духовенства и от возникновения в Европе великих, сильных и объединенных национальностей.

Если в частности рассмотрим венецианскую торговую политику, то с первого взгляда придем к убеждению, что торговая политика новейших торговых и мануфактурных государств представляет не что иное, как копию венецианской в увеличенном, т. е. национальном, масштабе: ограничение мореплавания и ввозные пошлины в интересах туземных мореходцев и внутренних фабрик против чужеземных и рано установившийся обычай ввозить чужеземные сырые материалы по преимуществу и вывозить мануфактурные товары¹³.

В новейшее время для подтверждения принципа свободы торговли старались доказать, что причины падения Венеции нужно искать в ограничениях. Но в этом мнении только малая доля правды, а больше ошибочного. Если мы без предубеждения будем исследовать историю Венеции, то найдем, что здесь, как позднее и в великих государствах, свобода и ограничения международных сношений в различное время были или благоприятны, или вредны для могущества и благосостояния нации. Неограниченная свобода торговли была полезна республике в первое время ее развития. Каким образом иначе могла бы она из рыбачьей деревни быстро возвыситься на степень торговой державы? Полезны ей были также и ограничения, когда она достигла уже известной степени могущества и богатства, ибо посредством этих ограничений завоевала она себе мануфактурное и торговое верховенство. Но после того, как ее мануфактурное и торговое могущество сделалось преобладающим, ограничения оказались для нее гибельными; ибо это поставило преграду к соревнованию с другими нациями и явилась беспечность. Таким образом, не введение ограничений, а сохранение их после того, как исчезли причины, их вызвавшие, было вредно для венецианцев.

Затем этот аргумент страдает большим недостатком потому, что упускается из вида возникновение великих национальностей под управлением наследственных династий. Венеция (хотя и обладательница провинций, однако не что иное, как итальянский город) при быстром развитии своего мануфактурного и торгового могущества должна была бороться с другими итальянскими городами, и исключительность ее торговой политики могла иметь значение лишь до тех пор, пока против нее не выступали цельные, объединенные в своих силах нации. Но как скоро это совершилось, Венеция могла поддержать свое верховенство в том только случае, если бы ей удалось стать во главе объединенной Италии и привлечь к своей торговой политике всю итальянскую нацию. Иначе никакая торговая политика, как бы ни была она остроумна, не в состоянии была поддержать торговое преобладание отдельного города среди объединенных наций.

Из примера Венеции, на основании которого в такое время, как наше, хотят извлечь доказательство против торговой политики ограничений, нельзя вывести другого заключения, как только то, что один город, или маленькое государство, среди великих держав не может вводить или поддерживать с успехом эту систему и что государство, достигшее мануфактурного и торгового верховенства при помощи ограничений, раз оно достигло своей цели, возвращается снова с успехом к принципу свободы торговли.

В этом случае, как и во всех спорах о свободе международной торговли, мы встречаемся с употреблением слова «свобода», которое дает повод к смешению понятий, бывшему уже причиной великих заблуждений. О свободе торговли рассуждают как о религиозной или гражданской свободе. Друзья и подвижники свободы вообще считают себя обязанными защищать свободу во всех ее формах, таким образом, и свобода торговли приобрела популярность, причем не обращается внимания на различие, существующее между свободой внутренней торговли и свободой торговли внешней, между тем как та и другая по своей сущности и по результатам совершенно различны. Так, ограничения внутренней торговли только в редких случаях совпадают с индивидуальной свободой граждан, между тем как во внешней торговле высочайшая степень индивидуальной свободы может существовать рядом с очень значительными ограничениями. Возможно даже, что следствием высочайшей степени свободы внешней торговли будет национальное порабощение, как это мы покажем позднее на примере Польши. В этом смысле говорит уже Монтескье: «В странах свободы негоциант встречает бесчисленные стеснения, и нигде он не бывает менее стеснен законами, как в странах порабощенных»¹⁴.

 

ГЛАВА II. ГАНЗЕЙЦЫ

Достигнув господства в Италии, гений промышленности, торговли и свободы, перешагнув Альпы, прошел Германию и воздвиг себе новый трон на берегах Северного моря. Уже Генрих I, отец освободителя итальянских муниципалитетов, заботился об основании новых и о расширении старых городов, которые основались уже отчасти в местах прежних римских колоний и императорских домен.

Подобно последующим королям Франции и Англии, он и его преемники видели в городах надежный противовес аристократии, богатый источник государственных доходов и новое средство для защиты страны. Вследствие торговых сношений с итальянцами и своих свободных установлений эти города скоро достигли высокой степени благосостояния и цивилизации. Развитие общественной жизни вызвало успехи в искусствах и промышленности и стремление выдвинуться богатством и предприятиями, в то же время материальное богатство имело своим последствием стремление к образованию и улучшению политического положения.

Сильные юношеской свободой и цветущей промышленностью, но теснимые разбойниками с суши и с моря, северонемецкие города скоро почувствовали необходимость в тесном объединении для своей защиты и обеспечения. С этой целью Гамбург и Любек в 1241 году заключили союз, который еще в течение того же столетия соединил все сколько-нибудь значительные города, в числе восьмидесяти пяти, на берегах Северного и Балтийского морей, Одера и Эльбы, Везера и Рейна. Эта конфедерация получила название Ганза — слово нижненемецкое и обозначает союз.

Скоро почувствовав, какими успехами может быть обязана частная промышленность объединению сил, Ганза не замедлила создать и развить торговую политику, приведшую к такому благосостоянию, которое до сих пор не имело себе примера. Убедившись, что тот, кто желает создать и упрочить обширную морскую торговлю, должен владеть средствами для ее защиты, ганзейцы создали могущественный военный флот; поняв, что морское могущество страны усиливается или ослабляется в зависимости от ее торгового мореходства и развития рыбного промысла, они издали закон, на основании которого ганзейские богатства должны были перевозиться лишь на ганзейских кораблях, и позаботились о широком развитии рыбных морских промыслов. Английский навигационный акт создан по образцу ганзейского, для которого в свою очередь служил образцом венецианский¹⁵.

Англия в этом случае следовала примеру тех, кому до нее принадлежало морское верховенство. Даже во время Долгого парламента предложение об издании навигационного акта было не менее как новостью. Адам Смит при обсуждении этой меры¹⁶, по-видимому, не знал или хотел умолчать о том, то еще за несколько веков было уже сделано несколько попыток ввести подобного рода ограничения. Предложенные парламентом 1461 года, они были отвергнуты Генрихом VI; предложенные Иаковом I, они снова затем были отвергнуты парламентом 1622 года¹⁷; но еще задолго до этих двух предложений (1381) они были на самом деле введены Ричардом II, но скоро снова были оставлены без последствий и забыты. Очевидно, страна тогда не была еще готова к принятию такой меры. Навигационные акты, как вообще протекционные таможенные меры, настолько естественны для наций, которые предчувствуют свое будущее торговое и промышленное величие, что не успели Соединенные Штаты Северной Америки отстоять свою независимость, как по предложению Мадисона ввели уже у себя ограничения в мореплавании и даже, как увидим из одной последующей главы, гораздо с большим успехом, нежели Англия за полтора века перед тем.

Северные князья, побуждаемые выгодами, которые им обещала торговля с ганзейцами, давая случай не только сбывать избыток продуктов своей страны и обменивать их на фабрикаты несравненно высшего достоинства, нежели те, которые давала собственная страна, но и пополнять свое казначейство посредством ввозных и отпускных пошлин¹⁸ и приучить к трудолюбию своих подданных, преданных праздности, пьянству и раздорам, — князья эти считали за счастье для себя, что ганзейцы основали у них конторы, и потому они поощряли их привилегиями и оказывали покровительство всякого рода. Прежде всего заявили себя с этой стороны английские короли.

«Английская торговля», говорит Гум, «была прежде вся в руках чужеземцев, и преимущественно Эстерлингов¹⁹, которым Генрих III дал корпоративное устройство, предоставил им привилегии и освободил от ограничения и ввозных пошлин, которым были подчинены другие иностранные купцы. Англичане в то время были так неопытны в торговле, что со времени Эдуарда II ганзейцы, известные под именем «штальгофских купцов», захватили в свои руки монополию всей отпускной торговли королевства. А так как они при этом пользовались только своими собственными кораблями, то и английское мореходства находилось в самом жалком положении²⁰.

Затем некоторые из немецких купцов именно из Кельна, которые задолго перед тем установили торговые связи с англичанами, основали в 1250 году по предложению короля в столице Лондоне под названием Штальгоф (steel-yard) (В Лондоне существовали будто бы какие-то «Штальгофские купцы», ганзейцы, имевшие контору под названием Штальгофа. Или «в Штальгофе» Штальгоф не название. А буквально Stahlhof – “стальной двор» прим. economics.kiev.ua) знаменитую контору, которая оказывала большое влияние на развитие английской культуры и промышленности и которая затем скоро возбудила такую страшную национальную зависть и в течение 375 лет, протекших со времени возникновения и до ее уничтожения, была причиной столь частых и сильных споров.

Англия в то время для ганзейцев была тем же, чем впоследствии Польша для голландцев или Германия для англичан; она доставляла им шерсть, олово, кожи, масло и другие продукты горных промыслов и земледелия, получая от них мануфактурные товары. Сырые материалы, которые ганзейцы покупали в Англии и в других северных государствах, перевозились ими в контору, основанную ими в Брюгге (1252), и здесь обменивались на бельгийские сукно и мануфактурные товары и на идущие из Италии восточные продукты и фабрикаты, которые затем снова следовали во все страны, расположенные по берегам Северного моря.

Третья контора, основанная в 1272 году в России, в Новгороде, выменивала меха, лен, коноплю и другие сырые материалы на мануфактурные товары.

Для четвертой конторы, учрежденной в 1278 году в Бергене, в Норвегии, предметами занятий служили рыбная ловля и торговля ворванью и рыбой²¹.

Опыт всех стран и времен показывает, что народы, находящиеся в положении варварства, извлекают неисчислимые выгоды из неограниченной свободы торговли, вследствие которой они, отпуская продукты скотоводства, звероловных, лесных и земледельческих промыслов, вообще сырые материалы всякого рода, получают взамен их более совершенную одежду, домашнюю утварь, машины, сельскохозяйственные орудия и главное средство обмена — благородные металлы, — вначале все это их привлекает. Этот опыт показывает также, что чем более народы делают успехов в промышленности и культуре, тем более уменьшается их благосклонное отношение к торговле подобного рода, и что наконец они доходят до того, что считают такую торговлю вредной и видят в ней препятствие своим дальнейшим успехам. То же самое случилось и с торговлей англичан с ганзейцами. Едва успело истечь столетие со времени учреждения конторы в Штальгофе, как Эдуард III пришел к мысли, что нация могла бы обратиться к чему-либо более полезному и выгодному для нее, чем вывоз необработанной шерсти и ввоз сукна. Он начал привлекать в свою страну разными льготами суконных мастеров из Фландрии, и после того как значительное число их начало свои действия в стране, он запретил одеваться в чужеземное сукно²².

Рядом с мудрыми мерами этого короля нужно отметить бессмысленное поведение других правительств, как это нередко случается в истории промышленности. В то время как прежние правительства Фландрии и Брабанта делали все возможное для того, чтобы привести промышленность своей страны в цветущее состояние, позднейшие сделали все, чтобы возбудить недовольство негоциантов и промышленников и толкнуть их на путь эмиграции²³.

В 1413 году шерстяная промышленность сделала в Англии уже настолько значительные успехи, что Гум мог сказать об этом периоде следующее: «Сильная зависть к иностранным купцам господствовала в это время — и масса препятствий полагалась на пути иностранной торговли; так, например, они обязаны были все деньги, вырученные ими за ввезенные продукты, употребить на покупку товаров туземного производства»²⁴.

Во время Эдуарда IV эта зависть достигла такой степени, что ввоз чужеземного сукна, так же как и ввоз других предметов, был совершенно воспрещен.

Хотя король впоследствии и принужден был ганзейцами к восстановлению их прежних привилегий, однако, по-видимому, английское шерстяное фабричное производство вследствие этого сделало значительные успехи; ибо Гум о времени Генриха VII, который царствовал полстолетия спустя после Генриха IV, делает следующее замечание:

«Успехи в промышленности и искусствах гораздо действительнее строгих законов ограничивают привычку дворянства держать большое число прислуги. Вместо того чтобы соперничать друг с другом числом и храбростью своих слуг, дворянство теперь стремится к другого рода соревнованию, которое более отвечает духу цивилизованной эпохи; теперь каждый старается отличиться перед другим богатством дома, изяществом экипажей, роскошью обстановки. Так как народ теперь не мог уже предаваться праздности на службе у начальников и господ, то он принужден был изучать различные ремесла, чтобы быть полезным себе и государству. С другой стороны, были изданы законы, препятствовавшие вывозу благородных металлов как в монете, так и в слитках. Чтобы однако эти законы не оказались недействительными, иностранным купцам вновь вменено было в обязанность на всю сумму, вырученную за привезенные товары, покупать туземных»²⁵.

При Генрихе VIII уже в Лондоне вследствие постоянного пребывания большого числа иностранных фабрикантов все съестные припасы значительно возвысились в цене — верный признак больших выгод, которыми пользовалось туземное сельское хозяйство вследствие развития внутренней мануфактурной промышленности.

Король, не понимая истинных причин и последствий подобного явления, дал веру английским промышленникам, которые жаловались на иностранных, еще далеко превосходивших их деловитостью, прилежанием и бережливостью, и издал постановление об изгнании пятнадцати тысяч бельгийских фабрикантов, «так как благодаря им возвысились в цене все жизненные припасы и можно опасаться в стране голода».

Чтобы уничтожить вред до корня, были тотчас же изданы законы, ограничивающие роскошь, уставы о ношении платья, таксы на жизненные припасы и на поденную плату. Такая политика, естественно, получила полное одобрение со стороны ганзейцев, которые с той же готовностью, какую оказывали они всем прежним благоволившим к ним королям Англии и какую в наши дни англичане оказывали португальским королям, предоставили в распоряжение Генриха VIII свои военные корабли. В течение всего этого царствования торговля ганзейцев с Англией велась еще очень оживленно. В их руках еще были корабли и деньги, и они с таким же искусством, как в наши дни англичане, сумели обеспечить себе влияние на те народы и правительства, которые не понимали своих национальных интересов. Только их доказательства имели совсем другое основание, нежели у современных торговых монополистов. Ганзейцы основывали на трактатах свое право снабжать чужие страны фабричными изделиями и принадлежащем им с незапамятных времен праве собственности, между тем как современные нам англичане желают основать свое право на теории, которую создал один из их таможенных чиновников. Они желают во имя мнимой науки приобрести то, чего ганзейцы требовали во имя трактатов и права.

Во время правления Эдуарда VI тайный совет нашел предлог для отнятия привилегий у купцов Штальгофа: «Ганзейцы делали сильные возражения против этого нововведения. Однако тайный совет настоял на своем решении, и благодетельные для нации результаты не замедлили обнаружиться. Английские купцы, как туземцы, вследствие их отношений пользовались решительными выгодами пред иностранцами при закупке сукна, шерсти и других товаров — выгодами, которые до сих пор не казались им достаточными для того, чтобы вступить в конкуренцию с такой богатой компанией. Но с того времени, как все иностранные купцы были подчинены одинаковым ограничениям, англичане почувствовали в себе достаточно энергии для торговых предприятий, и дух предприимчивости тотчас возбудился во всем королевстве»²⁶.

После того как ганзейцы в течение нескольких лет были совершенно вытеснены с рынка, на котором они неограниченно господствовали в течение трех столетий, подобно тому, как в наше время англичане господствуют на рынках Америки и Германии, по предложению германского императора все их старые привилегии были снова восстановлены королевой Марией²⁷.

Но радость их на этот раз была непродолжительна. «Стремясь не только сохранить эти привилегии, но и расширить их, они в начале царствования королевы Елизаветы выразили сильные сетования на то отношение к ним, какое существовало во время Эдуарда и Марии. Королева благоразумно ответила им, что она не в силах ничего изменить, но охотно желала бы предоставить им те самые привилегии и льготы, которыми они уже пользуются. Этот ответ их однако ничуть не удовлетворил. Через несколько времени торговля им была снова воспрещена к великой выгоде английских купцов, которые ждали лишь случая показать, что они в состоянии сделать; они взяли в свои руки всю отпускную торговлю, и их усилия увенчались полным успехом; они разделились на два класса — живущих в стране и путешествующих купцов; первые занимались торговлей дома, вторые пытали счастья в чужих городах и странах, торгуя сукном и другими английскими товарами. Этот успех возбудил такую зависть в ганзейцах, что они не пренебрегали никакими средствами для того, чтобы в других странах подорвать доверие к английским купцам. Они добились императорского эдикта, которым воспрещалась английским купцам всякая торговля внутри германской империи. Королева прибегла к репрессиям против указанного эдикта и приказала задержать шестьдесят ганзейских кораблей, на которых они вместе с испанцами вели контрабандную торговлю. Сначала однако она имела в виду лишь склонить ганзейцев к миролюбивому соглашению. Но, получив известие, что в Любеке собрано ганзейское собрание для обсуждения мер, которыми могла бы быть стеснена торговля англичан, она приказала эти корабли с их грузом конфисковать; только два их них были освобождены и посланы в Любек с сообщением, что королева питает глубокое презрение к Ганзе, ее договорам и мерам»²⁸.

Так обошлась Елизавета с теми купцами, которые ссужали ее отца и столь многих королей Англии своими кораблями для их сражений, за которыми ухаживали все монархи Европы, которые в течение нескольких веков относились к королям Дании и Швеции, как к своим вассалам, возводя их на трон и низлагая по своему желанию, колонизировали все страны по юго-восточному берегу Балтийского моря, насадили там цивилизацию и освободили все моря от пиратов, которые еще незадолго перед тем с мечом в руках принудили одного из королей Англии признать их привилегии, которым не однажды английские короли отдавали в залог под займы свою корону и которые однажды свое бесчеловечие и дерзость по отношению к Англии довели до того, что умертвили сто английских рыбаков, осмелившихся приблизиться к их рыбным промыслам. Хотя ганзейцы имели достаточно еще сил, чтобы отомстить английской королеве, но прежнее мужество, замечательный дух предприимчивости, сила, воспитанная свободой и общей деятельностью, уже исчезли. Они все более и более слабели, пока наконец их союз не был разрушен формально в 1630 году, после чего они начали выпрашивать при всех дворах Европы привилегий для ввозной торговли, но должны были удалиться отовсюду с позором.

Различные внешние причины, помимо внутренних, о которых мы будем говорить позднее, вызвали их падение. Дания и Швеция, желая отомстить за ту зависимость, в которой так долго держал их Ганзейский союз, создавали всевозможные препятствия торговле ганзейцев. Русские цари предоставили привилегии одной английской компании. Орден рыцарей, их вековых союзников и как бы воспитанников, отпал от них и разорвал связь с ними. Голландцы и англичане вытеснили их со всех рынков и заняли их место при всех дворах. Наконец, и открытие пути через мыс Доброй Надежды в Индию оказало невыгодное влияние на них.

Они, во дни могущества и счастья почти не обращавшие внимания на их связь с немецкой империей, теперь, в бедственное время, обратились к немецкому рейхстагу с предложением такого рода: ежегодный отпуск сукна из Англии достигает 200 тыс. кусков, из которых значительная часть идет в Германию, поэтому единственным средством возвратить им в Англии прежние привилегии является воспрещение ввоза в Германию английского сукна. По уверению Андерсона, решение рейхстага должно было последовать действительно в этом смысле или даже состоялось; но тот же писатель уверяет, что Гильпен, бывший английским посланником при германском рейхстаге, сумел помешать приведению в исполнение этого постановления.

Сто пятьдесят лет спустя после формального распада Ганзейского союза в ганзейских городах исчезла даже самая память об их прежнем величии. Юстус Мозер в одном из своих сочинений уверяет, что, когда он, приезжая в ганзейские города, рассказывал тамошним купцам о могуществе и величии их предков, то ему почти не верили. Гамбург — в былое время гроза пиратов всех морей и славный во всем христианском мире по тем заслугам, которые он оказал при преследовании морских разбойников, — пал так низко, что принужден был ежегодной данью выкупать безопасность для себя и своих кораблей. Ибо, когда морской скипетр перешел в руки голландцев, другая политика была принята по отношению к морскому разбойничеству. Во времена морского господства ганзейцев на пиратов смотрели как на врагов и преследовали их всюду. Голландцы, напротив, видели в берберийских пиратах полезных союзников, благодаря которым, к их выгоде, торговля других стран и во время мира была затруднена. Приводя по одному поводу замечание Де-Витта, касающееся этой политики, Андерсон, со своей стороны, делает следующее лаконичное замечание: «Ffas est et ab holte doceri»²⁹ — совет, который, несмотря на его лаконизм, так хорошо был понят и усвоен его соотечественниками, что англичане, к стыду христианской эпохи, до последнего времени терпели постыднейший промысел морского разбоя на северном африканском берегу, пока французы не оказали услуги цивилизации, истребив его окончательно.

Торговля ганзейских городов не была национальной; она не была основана на равновесии и совершенном развитии внутренних производительных сил и не имела опоры в достаточно развившемся политическом могуществе. Основание, соединявшее отдельных членов конфедерации в одно целое, было слишком слабо, стремление к частным преимуществам и частным выгодам (или, как выразился бы швейцарец или американец, дух кантона, дух отдельного государства) было господствующим и не давало места союзному патриотизму, который один только и мог дать перевес общему интересу конфедерации над частными интересами отдельных городов. Этим объясняется зависть и нередко даже измена; так Кельн пользовался для своих личных выгод враждебным отношением Англии к союзу; так Гамбург старался извлечь выгоды из спора Дании и Любека.

Ганзейские города основывали свою торговлю не на производстве и потреблении, не на земледелии и промышленности той страны, которая была отечеством купцов. Они не заботились поддерживать земледелие в своем отечестве, между тем земледелие чужих стран вследствие их торговли значительно возвысилось; они находили более удобным покупать фабричные произведения в Бельгии, нежели основывать фабрики в своей собственной стране; они оказали влияние на развитие земледелия в Польше, овцеводства в Англии, железного производства в Швеции и фабрик в Бельгии. Они целые века делали то, что теоретики нашего времени советуют делать нациям: они покупали товары там, где их можно было купить дешевле всего. Но когда страны, в которых они покупали, и те, в которых они продавали, закрыли для них свои рынки, оказалось, что их собственное земледелие и собственная фабрично-заводская промышленность не сделали настолько значительных успехов, чтобы их огромные капиталы могли найти здесь применение; эти капиталы перешли в Голландию и Англию и увеличили промышленность, богатство и могущество их врагов. Разительное доказательство того, что частная промышленность, предоставленная самой себе, не всегда обеспечивает стране благосостояние и могущество.

Преследуя исключительно материальные цели, ганзейские города совершенно пренебрегли своими политическими интересами. Во время своего могущества они, казалось, вовсе не имели связи с немецким государством. Этим недальновидным, самолюбивым и надменным гражданам льстило то, что за ними ухаживают князья, короли и императоры и что они разыгрывают роль господ на море. А как легко было бы им во время их морского могущества вместе с нижненемецкими городскими союзами образовать сильную нижнюю палату, создать противовес немецкой аристократии, достигнуть национального объединения при посредстве императорской власти, объединить под одним национальным знаменем все берега от Дюнкиркена до Риги и этим способом добиться и поддержать верховенство германской нации в промышленности, торговле и морском могуществе. Напротив, аристократия делала все, чтобы довести до конца их унижение. Внутренние города мало-помалу подпали совершенно под власть князей, а у городов приморских слабела их взаимная связь.

Всех этих ошибок избежала Англия. Там мореходство и внешняя торговля находили прочную опору в земледелии и промышленности страны; там развивались внутренние сношения в правильном соответствии с внешними и индивидуальная свобода не наносила ущерба национальному единству и национальному могуществу; там в солидарности и в единении счастливо уживались интересы короны, аристократии и народа.

Если принять во внимание эти исторические явления, то неужели возможно будет утверждать, что англичане в состоянии были так широко развить свою фабрично-заводскую промышленность или овладеть безмерно широкой торговлей и приобрести такое преобладание в морском могуществе помимо той политики, которую они преследовали? Нет, убеждение, что англичане достигли современного торгового могущества не посредством своей торговой политики, а помимо ее, кажется нам одним из величайших заблуждений нашего столетия. Если бы англичане весь порядок вещей предоставляли самому себе, последовали бы принципу laissez passez, как рекомендует господствующая школа, купцы Штальгофа до сих пор действовали бы в Лондоне, бельгийцы до сих пор занимались бы производством сукна для Англии; Англия до сих пор была бы пастбищем для ганзейских овец, как Португалия вследствие хитрости лукавого дипломата сделалась английским виноградником и оставалась такой до последнего времени. Более чем вероятно, что Англия без своей торговой политики никогда бы не достигла той степени гражданской свободы, какой она пользуется в настоящее время, так как эта свобода — дочь промышленности и богатства.

После таких исторических соображений нельзя не удивляться, что Адам Смит не дал себе труда проследить промышленную и коммерческую борьбу Ганзы с Англией с начала ее возникновения до конца. Некоторые, однако, места его книги достаточно доказывают, что причины упадка Ганзы и следствия его не были ему известны.

«Купец, — говорит он, — в своих интересах не связан ни с какою страною в отдельности. Для него почти безразлично, откуда ведет он свое торговое предприятие; ничтожной причины к неудовольствию достаточно для того, чтобы он перешел из одной страны в другую и перевел с собою свои капиталы, а вместе с ними и ту отрасль промышленности, которой его капиталы дают жизнь. Никакая часть этих капиталов не может считаться принадлежностью какой-либо отдельной страны до тех пор, пока они не будут, так сказать, приращены к земле в виде сооружений и т. д. От огромных богатств, которыми должны были владеть ганзейские города, не осталось и следов, кроме кое-каких сведений в туманных хрониках XIII и XIV столетий; теперь невозможно даже указать на те места, где некоторые из них находились, или сказать, каким городам принадлежат те латинские имена, которые приписываются им хрониками»³⁰.

Как странно, что Адам Смит при столь ясном освещении второстепенных причин упадка Ганзы не почувствовал необходимости исследовать главные причины его. Ему не было для этого никакой надобности в исследовании того, где находились исчезнувшие ганзейские города и какие ганзейские города разумеются гуманными хрониками под их латинскими названиями. Ему не было никакой нужды даже пересматривать эти хроники. Его собственные соотечественники — Андерсон, Макферсон, Кинг и Гум — могли дать ему по этому предмету совершенно удовлетворительные разъяснения.

Каким образом и почему этот глубокий и пытливый ум мог воздержаться от столь интересного и обильного результатами исследования? Мы не видим другой причины, кроме той, что такое исследование привело бы его к выводам, которые едва ли могли бы подтвердить его принцип абсолютной свободы торговли. Без сомнения, самые факты привели бы его к заключению, что после того, как свобода торговли с ганзейцами извлекла английское земледелие из его варварского состояния, покровительственная торговая политика доставила английской нации промышленное владычество за счет ганзейцев, бельгийцев и голландцев и что отсюда при посредстве протекционной системы для мореходства развилось их торговое владычество.

Этих-то факторов, по-видимому, Адам Смит не желал ни знать, ни замечать. Они принадлежали, конечно, к категории тех назойливых фактов, по поводу которых Ж. Б. Сэй сознается, что «они приводят его к мятежу против собственной системы».

 

ГЛАВА III. НИДЕРЛАНДЦЫ

По духу и нравам, по происхождению и языку жителей, так же как по политической связи и географическому положению, Голландия, Фландрия и Брабант принадлежали к немецкому государству. Частые посещения и близость резиденции Карла Великого могли оказывать на культуру этих стран несравненно большее влияние, нежели на отдаленные страны Германии. Затем, самые естественные условия Фландрии и Брабанта были благоприятны для развития там земледелия и промышленности, точно так же, как в Голландии, они благоприятствовали развитию скотоводства и торговли. Нигде в Германии внутренние сношения не облегчались таким широким развитием морского и речного судоходства, как в этих прибрежных странах. Благодетельное влияние путей сообщения на усовершенствование сельского хозяйства и на расширение городов уже необходимо должно было своевременно вызвать заботы об удалении препятствий для этих путей и о разработке каналов.

Расцвету Фландрии особенно содействовало то, что ее графы лучше всех других князей Германии понимали значение общественной безопасности, дорог, фабрик и цветущих городов. Сама природа страны способствовала тому, что их любимым занятием сделалось искоренение дворянства, занимавшегося грабежом, и истребление диких животных. Оживленные сношения между городами и страной, возникновение скотоводства, в особенности же разведение льна и конопли, были естественным последствием этого. А где оказываются в изобилии сырые материалы и обеспечены собственность и сношения, там скоро находятся руки и способность к их обработке. Между тем графам Фландрии не пришлось долго ждать случая, который привел к ним ткачей шерсти; история сообщает, что они привлекли их из-за границы.

Вследствие торговых сношений ганзейцев с голландцами Фландрия благодаря своим шерстяным фабрикам скоро возвысилась до центрального положения северной всемирной торговли, подобно тому, как Венеция благодаря своей промышленности и мореходству заняла центральное положение во всемирной торговле Юга. Мореходство и взаимные торговые сношения Ганзы и Голландии вместе с фабриками Фландрии образовали одно целое, создали одну национальную промышленность. О таможенных ограничениях однако здесь еще не может быть и речи — тем более что Фландрия не встречала еще никакого соперничества в ее мануфактурном верховенстве. Графы Фландрии, не читая Адама Смита, отлично понимали, что при таких условиях фабрично-заводская промышленность может развиваться лучше всего при свободе торговли. Совершенно в духе современной теории граф Роберт III дал ответ английскому королю, который потребовал удаления шотландцев с фландрского рынка: Фландрия всегда считала свою страну свободным рынком для всех наций, и ее интересы не позволяют ей отступить от этого правила.

После того как Фландрия в течение нескольких столетий была первой мануфактурной страной, а Брюгге — первым рынком Северной Европы, фабрики и торговля перешли в соседний Брабант, так как графы не сумели дать тех концессий, которых первые, достигнув процветания, постоянно требовали. Первым торговым рынком был тогда Антверпен, первым мануфактурным городом в Северной Европе был Левен (Löwen). Вследствие этого переворота и сельское хозяйство в Брабанте достигло цветущего состояния. Успехам последнего содействовала в особенности рано состоявшаяся замена натуральной повинности денежным налогом, а главным образом — ограничение феодальной системы.

Между тем голландцы, выдвигаясь все более и более соединенными силами как соперники Ганзы, закладывали фундамент для своего будущего морского господства. Неблагоприятные и благоприятные естественные условия служили одинаково к благополучию этого народца. Вечная борьба с морем необходимо должна была развить в нем дух предприимчивости, трудолюбие, стремление к экономии, а завоеванная невыразимыми усилиями и требующая ревностной защиты почва должна была казаться ему таким имуществом, для которого не может быть достаточной жертвы. Вследствие естественных условий принужденные ограничиться мореплаванием, рыболовством, производством мясных продуктов, масла и сыра, голландцы должны были заботиться о восполнении недостатка в хлебе, строительных материалах, топливе и материи для одежд посредством ввоза и обмена на отпускаемые ими молочные и мясные продукты.

В этом лежит главная причина того, что впоследствии голландцы мало-помалу взяли верх над ганзейцами в торговле с северо-восточными государствами. Голландцы нуждались в гораздо большем количестве земледельческих и лесных продуктов, нежели ганзейцы, потребности которых в этом отношении удовлетворялись большей частью соседними странами. Не менее затем благоприятна была для них близость бельгийских фабрик и Рейна с его обширным, богатым виноградниками бассейном и с его речным судоходством, достигающим швейцарских гор.

Необходимо принять за общее правило, что торговля и благосостояние приморского края обуславливаются большей или меньшей значительностью их водных бассейнов, с которыми они имеют водное сообщение³¹. Достаточно бросить взгляд на карту Италии, чтобы понять, что естественная причина преимущественного развития торговли Венеции сравнительно с торговлей Генуи и Пизы лежит именно в обширности и плодородии долины реки По. Корни голландской торговли углубляются также в бассейне Рейна и связанных с ним рек; и насколько этот бассейн богаче и плодороднее в сравнении с бассейнами Везера и Эльбы, настолько больше должна была торговля голландцев превзойти торговлю ганзейских городов.

К указанным выгодным условиям нужно еще присоединить одну счастливую случайность, а именно открытие Петром Бекелем способа соления сельдей. Способы ловли сельдей и бекелевание (соление, названное так по имени изобретателя) долго оставались секретом голландцев, которые умели придавать своему продукту такие качества, которых недоставало продуктам других рыболовов, а это повсюду обеспечивало им преимущественный сбыт и лучшие цены³². Андерсон уверяет, что несколько столетий спустя после введения в Голландии этого способа английские и шотландские рыболовы, несмотря на значительные вывозные пошлины и несравненно низшие цены, не могли найти покупателей на заграничных рынках, на которых были голландские сельди. Если принять в соображение, какое значение имело потребление рыбы во всех странах до возникновения реформации, то будет понятно, что в то время, когда ганзейское мореходство начало клониться к упадку, голландцы ежегодно строили до 2000 новых судов.

Со времени соединения бельгийских и батавийских провинций под бургундским владычеством они стали пользоваться благотворными последствиями национального единства — обстоятельство, которое при обсуждении счастливой конкуренции голландцев в морской торговле с северонемецкими городами не должно быть оставлено без внимания. Во время правления Карла V соединенные Нидерланды образовали комплекцию власти и сил, которая их повелителю должна была обеспечить мировое господство на суше и на море лучше, нежели золотые прииски всего света, все благоволения и все буллы папы, если бы только он знал сущность этих сил и сумел ими управлять и пользоваться.

Если бы Карл V отстранил от себя корону, как отбрасывают камень, который грозит увлечь в бездну, насколько судьба Нидерландов и Германии была бы иная! Повелитель соединенных Нидерландов, немецкий император и глава реформации Карл обладал всеми умственными и материальными средствами для создания могущественнейшего промышленного и коммерческого государства, обширнейшего морского и континентального владычества, какое когда-либо существовало, — морского владычества, которое соединило бы все суда от Дюнкиркена до Риги под одним флагом.

Достаточно было тогда одной идеи, одной воли для того, чтобы возвысить Германию на степень богатейшего и важнейшего государства на земле, распространить ее мануфактурное и торговое господство на весь мир и, может быть, обеспечить ей это положение на целые столетия.

Карл V и его мрачный сын направились по другому пути; встав во главе фанатиков, они желали переделать Нидерланды на испанский лад. Последствия известны. Северные провинции, защищавшиеся элементом, которому они рабски преклонялись, лишили их независимости; в южных же провинциях промышленность, искусство и торговля, если только не успевали спасаться бегством, гибли от руки палача. Амстердам занял место Антверпена и сделался центром всемирной торговли. Города Голландии, привлекшие к себе значительное число шерстяных ткачей из Брабанта вследствие происшедших там волнений, не имели теперь достаточно места для помещения всех бельгийских беглецов, большая часть которых поэтому должна была переселиться в Англию и Саксонию. Борьба за свободу в Голландии родила тот дух морского геройства, для которого, казалось, не существовало препятствий и опасностей, между тем как, с другой стороны, фанатизм расслаблял всю нервную систему Испании. Голландия обогащалась в Испании каперством, особенно захватывая в виде добычи ее корабли, нагруженные серебром. При этом она вела огромную контрабандную торговлю с полуостровом и с Бельгией. После соединения Португалии с Испанией она овладела лучшими португальскими колониями в Ост-Индии и завоевала часть Бразилии. До первой половины XVII столетия, как видим, голландцы настолько стоят выше англичан по фабрикам и колониям, по торговле и мореходству, насколько в настоящее время англичане превосходят в этом отношении французов.

Но революция в Англии вызвала сильные перемены. Дух свободы проник в Голландию. Как во всех аристократиях купцов, раз дело шло о спасении жизни и имущества, раз материальные выгоды были перед глазами — здесь способны были на великие дела; соображений государственных не существовало. Того не понимали, что приобретенное владычество может быть прочным лишь в том случае, если оно опирается на широкую идею национальности и поддерживается сильным национальным воодушевлением. С другой стороны, в тех государствах, которые благодаря монархической форме правления развили свое национальное самосознание, но в торговле и промышленности стояли еще на низкой ступени, пробуждалось чувство стыда из-за того, что такой ничтожный уголок земли разыгрывает роль господина в промышленности и торговле, в рыбных промыслах и мореплавании. Рядом с этим чувством выдвигалась в Англии энергия вновь народившейся республики. Навигационный акт был перчаткой, которую бросило грядущее владычество Англии в лицо действительному владычеству Голландии, и когда дело дошло до борьбы, оказалось, что значение Англии как нации далеко выше Голландии. В исходе борьбы сомнений быть не могло.

Пример Англии нашел подражание во Франции. Кольбер рассчитал, что всю транспортную работу на море выполняют приблизительно 20 тыс. судов, из которых на долю одних голландцев приходится 16 тыс., что, без всякого сравнения, для столь незначительной нации было слишком много. Вследствие восшествия Бурбонов на испанский престол Франция распространила свои торговые сношения и на Испанию, к явной невыгоде голландцев. То же самое было и с Левантом. При этом покровительство во Франции внутренним фабрикам, собственному мореходству и рыбным промыслам причинило неисчислимый ущерб торговле и промышленности голландцев.

Благодаря Англии Голландия должна была прекратить большую часть своих сношений с северными государствами, контрабандную торговлю с Испанией и ее колониями, значительную часть своей торговли с Восточной и Западной Индией и лишилась большей части своих рыбных промыслов. Самый чувствительный удар нанесен был ей в 1703 году Метуэнским договором. Вследствие этого последовало окончательное расстройство ее торговли с Португалией и ее колониями и с Восточной Индией.

Когда Голландия начинала упускать из своих рук столь значительную часть внешней торговли, здесь случилось то же самое, что случилось прежде с ганзейскими городами и с Венецией: та часть материальных и умственных капиталов, которые теперь не находили применения в стране, перешла или посредством

эмиграции, или в форме займов в те страны, которые были преемниками голландского владычества.

Если бы Голландия, соединившись с Бельгией, с Рейнским бассейном и Северной Германией, образовала одну национальную территорию, трудно было бы для Англии и Франции нанести посредством войны и торговой политики ее морскому могуществу, ее внешней торговле и внутренней промышленности тот удар, который был ей нанесен. Такая нация могла бы торговой системе тех государств противопоставить свою собственную торговую систему. Если бы вследствие возникновения фабрик в тех государствах немецкая промышленность понесла ущерб, то естественные богатства страны и иноземная колонизация с избытком возместили бы эти убытки. Но Голландия пала, потому что население, обитавшее на узкой приморской полосе земли, заселенной небольшим числом немецких рыболовов, моряков, купцов и пастухов, стремилось из себя самого создать национальное государство, и часть континента, с которым Голландия составляла одно географическое целое, принималась голландцами в соображение как страна чужеземная, с которой они так и обращались.

Таким образом, пример Голландии, так же, как и Бельгии, ганзейских городов и итальянских республик, ясно показывает, что частные промышленники не в состоянии непосредственно поддержать торговлю, промышленность и богатство целых государств и стран в том случае, когда общественные условия не благоприятствуют этому, и что отдельные лица большей частью своих производительных сил обязаны политической организации управления и силе нации. После присоединения к Франции ее фабрично-заводская промышленность снова достигла своего древнего исполинского развития. Голландия сама по себе рядом с великими державами никогда не была бы в состоянии развить и поддержать собственную самостоятельную торговую систему. Но после соединения с Бельгией, когда установился всеобщий мир, как только развились ее естественные средства, увеличилось народонаселение и расширилась территория настолько, что она могла стать в ряд с великими нациями и в самой себе найти огромное количество разнообразных производительных сил, — ив Голландии, как видим, устанавливается протекционная система, под влиянием которой замечается значительный подъем в земледелии, фабрично-заводской промышленности и торговле. Это соединение по причинам, рассмотрение которых не входит в задачу нашего труда, снова распалось, а вместе с тем подорвана была для Голландии и протекционная система, которая до сих пор еще однако же прочно держится в Бельгии.

В настоящее время Голландия живет своими колониями и своей международной торговлей с Германией. Но первая война может лишить Голландию ее владений, и чем более германский таможенный союз будет направляться к обеспечению собственных интересов и к лучшему управлению своими силами, тем более она будет сознавать необходимость присоединить к себе Голландию.

 

ГЛАВА IV. АНГЛИЧАНЕ

При изложении истории ганзейских городов мы видели, как в Англии земледелие и овцеводство развилось благодаря внешней торговле, как позднее вследствие переселения в Англию иностранных фабрикантов, подвергавшихся преследованию на своей родине, и благодаря поощрительным мерам правительства шерстяное фабричное производство страны достигло цветущего состояния, как вследствие этих успехов в промышленности, а также мудрой и энергичной политики королевы Елизаветы внешняя торговля страны, которая до сих пор почти исключительно велась иностранцами, перешла в руки туземных купцов.

Прибавив еще несколько замечаний относительно возникновения английской промышленности, мы продолжим изложение развития английской национальной экономии с того момента, на котором мы остановились во второй главе.

Начала промышленного и коммерческого величия Англии нужно искать преимущественно в овцеводстве и шерстяном производстве. Когда ганзейцы явились в Англию, земледелие и овцеводство здесь не были значительны. Зимнего корма для скота не было; вследствие недостатка в корме приходилось большую часть скота осенью убивать. Поэтому чувствовался недостаток в стадах и в удобрении. Подобно тому, как во всех девственных странах, как прежде в Германии, а теперь в пустынях Америки, главной мясной пищей было свиное мясо — по причинам вполне понятным. Свиньи требуют самого незначительного ухода, сами себе разыскивают корм, находя его в изобилии в лесах и на возделанных полях; кроме того, достаточно сохранить на зиму ничтожное число маток для того, чтобы на будущий год иметь значительные стада.

Но с появлением иностранных купцов свиноводство начало уменьшаться, увеличилось овцеводство и вообще начало быстро улучшаться земледелие и разведение рогатого скота.

Гум в своей «Истории Англии»³³ сообщает очень интересные данные относительно сельского хозяйства в Англии в начале XIV столетия. В 63 имениях лорда Спенсера в 1327 году было 28 тыс. овец, 1000 быков, 1200 коров, 560 лошадей и 2000 свиней, следовательно, на одно имение приходилось приблизительно 450 овец, 35 голов рогатого скота, 9 лошадей и 32 свиньи. Из этого можно видеть, в каком выгодном отношении стояло уже в то время в Англии число овец в сравнении с числом скота других пород. Большие выгоды, которые извлекались аристократией из овцеводства, возбуждали в ней интерес к промышленности и к улучшению сельского хозяйства уже в то время, когда аристократия большей части стран континента не знала лучшего употребления своих имуществ, как на содержание в поместьях огромного количества диких зверей; когда она не знала более славного занятия, как вредить городам и их торговле всякого рода враждебными действиями.

Теперь же, как в последнее время в Венгрии, овцеводство настолько развилось, что в некоторых имениях насчитывалось от 10 тыс. до 24 тыс. овец. При таких обстоятельствах, вследствие принятых королевой Елизаветой мер, шерстяная промышленность, которая сделала уже значительные успехи при ее предшественниках, необходимо должна была быстро достигнуть цветущего состояния³⁴.

В петиции ганзейцев, на которую мы указывали выше и в которой они ходатайствовали перед германским рейхстагом о принятии реторсионных мер, вывоз сукна из Англии определен в 200 тыс. кусков, а во время уже правления Иакова I ценность всего вывозимого из Англии сукна достигла невероятной суммы в 2 млн фунтов стерлингов, между тем как стоимость всего вывезенного из Англии сукна в 1354 году равнялась только 277 тыс. фунтов, стоимость же прочих вывезенных товаров — всего 16 400 фунтам. До царствования только что названного короля большая часть сукна вывозилась в невыделанном виде в Бельгию, где оно получало окончательную выработку и отделку, но благодаря охранительным и поощрительным мерам Иакова I и Карла I английская отделка сукна достигла такого совершенства, что теперь ввоз тонкого сукна почти прекратился и впредь вывозилось лишь сукно обработанное и отделанное.

Чтобы оценить важность этих результатов английской торговой политики, необходимо заметить, что прежде, чем достигло таких огромных размеров развитие льняного, хлопчатобумажного, шелкового и железного производства, наибольшую часть меновых средств доставляло производство сукна как для торговли со всеми европейскими государствами, так и в сношениях с Левантом, с Восточной и Западной Индией. О значении этого производства можно судить по тому, что уже со времени Иакова I шерстяные изделия составляли девять десятых всего отпуска Англии³⁵.

Такая мануфактурная промышленность обеспечила Англии возможность вытеснить ганзейцев с рынков России, Швеции, Норвегии и Дании и привлечь к себе лучшую долю выгод в торговле с Левантом и обеими Индиями. Она поставила на прочное основание развитие каменноугольного производства, что в свою очередь обеспечило широкий каботаж и рыбную ловлю; а то и другое послужило основанием морского могущества и дало возможность обнародовать навигационный акт и положить тем начало английскому морскому господству. От него, как от общего ствола, раскинулись ветви всех других производств, и он, таким образом, является фундаментом, на котором зиждется промышленное, торговое и морское величие Англии.

Между тем и другие отрасли английской промышленности не остались в пренебрежении. Уже при королеве Елизавете был воспрещен ввоз металлических и кожевенных изделий и массы других предметов фабрично-заводской промышленности³⁶, с другой стороны, оказывалось покровительство эмиграции немецких горнопромышленников, железозаводчиков; прежде корабли покупались у ганзейцев или же их заказывали строить в гаванях Балтийского моря; Елизавета посредством охранительных и поощрительных мер создала собственное кораблестроение. Необходимые для этого лесные материалы получались из северо-восточных государств, а это опять чрезвычайно расширило вывоз английских произведений в эти страны. Изучив сельдяной промысел у голландцев, китоловный — у жителей Бискайской бухты, Англия способствовала развитию его посредством премий. Особенно заботился о развитии кораблестроения и рыбных промыслов Иаков I. Хотя настойчивые увещевания есть рыбу, с которыми этот король постоянно обращался к своим подданным, и могут показаться нам смешными, однако необходимо отдать ему справедливость в том, что он совершенно верно понял, на чем должно покоиться будущее величие Англии. Безмерно повысились в Англии промышленная опытность и фабрично-заводской капитал вследствие переселения протестантских фабрикантов, изгнанных Филиппом II и Людовиком XIV из Бельгии и Франции. Им обязана Англия выделкой тонких шерстяных материй, своими успехами в производстве шляп, бумаги, часов, стеклянных, льняных и шелковых изделий, равно как и частью своих заводов для металлургических производств; все эти отрасли промышленности она сумела быстро поднять посредством запрещения ввоза или высоких таможенных пошлин³⁷.

Этот остров заимствовал у всех стран континента их специальные искусства и насаждал их у себя под охраной своей таможенной системы. Венеция должна была уступить ему между другими отраслями производства предметы роскоши и свое искусство в обработке хрусталя и даже Персия — в тканье ковров.

Раз овладев какой-либо отраслью промышленности, Англия в течение столетий окружала ее своим попечением и лелеяла ее, как молодое деревце, которое требует опоры и забот. Тот, кому неизвестно, что при трудолюбии, прилежании и бережливости можно всякую отрасль промышленности сделать выгодной и что в стране, сделавшей уже успехи в земледелии и в культуре вообще, новые фабрики при соответственном покровительстве, как бы несовершенны и дороги ни были в начале их произведения, скоро вследствие навыка и опыта достигают того положения, на котором они могут во всех отношениях сравняться со старыми иностранными фабриками; тот, кто не знает, что успех какой-либо отдельной ветви фабричного производства обуславливается успехом многих других, и кто не знает, до какой степени в состоянии страна развить свои производительные силы, когда она с постоянством заботится о том, чтобы каждое поколение двигало дело промышленности вперед, начиная с того, до чего довело его предыдущее поколение, тот пусть изучает историю английской промышленности прежде, нежели решиться на построение системы и на преподание советов политическим и государственным деятелям, в руках которых находится благосостояние или бедствие народа.

Английским государственным людям времен Георга I, положившим основание величию страны, давно все это было известно. «Несомненно, — говорили этому королю министры при открытии парламента в 1721 году, — несомненно, ничто не содействует так сильно возвышению общественного благосостояния, как отпуск своих мануфактурных изделий и привоз иноземных сырых продуктов»³⁸.

Положение это сделалось руководящим принципом для торговой политики Англии на целые столетия, каковым прежде оно было для Венеции. Таким же этот принцип остается и теперь, как во времена царствования Елизаветы. Плоды такой политики находятся перед взорами всего света.

Позднее доктринеры доходили до утверждения, что Англия не благодаря торговой политике сделалась государством богатым и могущественным, а вопреки ей. Можно было бы с таким же правом утверждать, что деревья возрастают прямо и плодоносно не благодаря, а наперекор подпоркам, поддерживающим их правильный рост в нежном возрасте.

История Англии указывает и на то, в какой тесной связи стоит там общая политика с политической экономией. Очевидно, основание фабрик в Англии и происшедшее отсюда приращение народонаселения вызвало огромный спрос на соленую рыбу и каменный уголь, вследствие чего потребовалось сильное увеличение количества судов, предназначенных для рыбной ловли и каботажа. То и другое находилось в руках голландцев. Поощряемые высокими пошлинами и премиями, англичане теперь сами взялись за рыбные промыслы, а навигационный акт обеспечил за ними перевозку каменного угля и морскую транспортировку вообще. Вызванное этим увеличение числа торговых кораблей Англии дало в результате пропорциональное увеличение ее морских сил, и флот Англии теперь мог уже померяться с голландским. Вскоре после обнародования навигационного акта между Англией и Голландией открылась морская война, вследствие которой торговля Голландии со странами по ту сторону канала была почти совершенно прервана, и ее корабли были почти истреблены английскими каперами. По сведениям Гума, число кораблей, захваченных англичанами у голландцев, простиралось до 1600, а Давенан уверяет, что в течение 28 лет со времени издания навигационного акта английский торговый флот удвоился³⁹.

 

Важнейшими результатами издания навигационного акта следует признать:

1. Расширение английских торговых сношений со всеми северными государствами, с Германией и Бельгией (вывоз фабрично-заводских изделий и привоз сырья), из которых, по свидетельству Андерсона, относящемуся к 1603 году, англичане были почти совершенно вытеснены голландцами.

2. Необыкновенное развитие контрабандной торговли с Испанией и Португалией и их вест-индскими колониями.

3. Сильное развитие сельдяных и китоловных промыслов, которые были почти монополией Голландии.

4. Завоевание важнейших английских колоний в Западной Индии и Ямайке (1665) и приобретение торговли вест-индским сахаром, в особенности же:

5. Заключение с Португалией Метуэнского договора (1703), который заставляет нас коснуться Испании и Португалии. Вследствие этого договора голландцы и немцы были совершенно отстранены от важнейшей торговли с Португалией и ее колониями; Португалия попала в полную политическую зависимость от Англии, и благодаря золоту и серебру, которое давала торговля с Португалией, Англия приобретала средства к расширению своей торговли с Восточной Индией и Китаем, к основанию затем великой Ост-Индской империи и к устранению голландцев с их главных станционных пунктов.

Два последних результата стоят в тесной связи друг с другом. При этом в особенности замечательна та ловкость, с которой англичане сумели сделать обе эти страны, Испанию и Португалию, своими орудиями. Испания и Португалия могли доставлять преимущественно благородные металлы; Восток, кроме сукна, требовал преимущественно только благородных металлов. До сих пор все шло отлично. Но Восток в обмен предлагал преимущественно хлопчатобумажные и шелковые товары. Но это не соответствовало приведенному нами выше правилу английских министров ввозить только сырые продукты и вывозить только фабрикаты. Что же делать теперь? Могли ли они удовлетвориться выгодами, которые им обещала торговля сукном с Португалией и торговля шелковыми и хлопчатобумажными товарами с Восточной Индией? Ни в каком случае. Английские министры видели дальше.

Если бы они разрешили привоз в Англию ост-индских хлопчатобумажных и шелковых изделий, то английская хлопчатобумажная и шелковая промышленность немедленно прекратила бы свое существование. Ост-Индия имела за себя не только большую дешевизну сырых материалов и рабочих рук, но также и исконную привычку, трудолюбие и практику. Результаты этих преимуществ при свободной конкуренции не замедлили бы сказаться. Но Англия не имела желания основывать колонии в Азии с тем, чтобы поставить от них в зависимость свою мануфактурную промышленность. Она стремилась к торговому господству и понимала, что из двух стран при взаимной свободе торговли будет господствовать та, которая продает фабрикаты, и в подчиненном положении окажется та, которая в состоянии предложить лишь сельскохозяйственные продукты. Англия уже относительно своих североамериканских колоний приняла основное правило, чтобы там не выделывалось ни одного гвоздя для подковы, а тем более, чтобы ни один гвоздь, выделанный там, не ввозился в Англию. Возможно ли было поэтому ожидать, чтобы Англия дозволила народу, столь известному своей древней промышленностью, столь многочисленному, столь экономному, каковы индусы, иметь свой собственный мануфактурный рынок — основу их будущего величия?

Англия воспретила привоз к себе товаров даже своих собственных факторий и ост-индских шелковых и хлопчатобумажных тканей⁴⁰! Она запретила их ввоз вполне и строжайшим образом, она не желала потреблять ни одной нитки из Индии; она не хотела воспользоваться ничем из этих превосходных и дешевых изделий; она предпочитала потребление дурных и дорогих тканей собственной фабрикации; она с удовольствием продавала континентальным странам несравненно лучшие ост-индские ткани за более дешевые цены; она им желала предоставить все выгоды этой дешевизны, себе же не желала ничего из всего этого.

Не бессмысленно ли поступала в этом случае Англия? Конечно, если судить с точки зрения теории Адама Смита и Ж. Б. Сэя, с точки зрения теории ценностей. Ибо, по этой теории, все необходимое нужно покупать там, где можно купить лучше всего и дешевле всего; бессмысленно было бы в самом деле устроить более дорогое собственное производство вместо дешевой покупки и дешевые товары, так сказать, дарить континенту.

Совсем иначе выходит по нашей теории, которую мы называем теорией производительных сил и которую, не исследуя ее оснований, признавали английские министры, придерживаясь правила: покупать сырье, продавать фабрикаты. Министры английские заботились не о приобретении очень дешевых, но преходящих мануфактурных изделий, а о создании с пожертвованиями дорогой и постоянной мануфактурной силы.

Они достигли своей цели блистательнейшим образом. Теперь Англия производит на 70 млн фунтов стерлингов хлопчатобумажных и шелковых изделий, снабжает всю Европу, весь свет — саму Ост-Индию — своими фабрикатами. Ее собственная производительность в настоящее время в пятьдесят-сто раз значительнее той торговли, которую она вела в былое время ост-индскими товарами.

Что выиграла Англия, если бы сто лет тому назад начала покупать дешевые ост-индские изделия?

Что выиграли те, которые покупали эти изделия так дешево? Англичане приобрели силу, невероятную силу; другие — то, что противополагается силе.

Каким образом, невзирая на такие исторические, вне сомнения, доказанные результаты, Адам Смит мог высказать такое превратное суждение об английском навигационном акте, как это было им сделано? Это объясняется тем же, чем объясняются и суждения этого знаменитого писателя, полные заблуждений, относительно вообще таможенных ограничений, как это мы увидим в другой главе нашего труда. Эти факты становятся поперек дороги его излюбленной идеи о неограниченной свободе торговли, и он должен для устранения тех возражений, которые могли бы быть сделаны против его принципа на основании тех результатов, к которым привел навигационный акт, выставить положение, что политические и экономические цели различны, и утверждать, что навигационный акт, хотя в политическом отношении и был необходим и полезен, но в экономическом отношении был убыточен и вреден. Как мало такое разделение соответствует сущности вещей и оправдывается опытом, ясно из нашего изложения. Ж. Б. Сэй, несмотря на то что опыт Северной Америки мог бы ему лучше разъяснить дело, в этом случае, как и всюду, где принцип свободы торговли сталкивается с принципом ограничений, идет еще дальше своего предшественника. Сэй вычисляет, сколько стоит Франции матрос, благодаря премиям для рыболовных промыслов, чтобы доказать невыгодность подобных премий. Вообще вопрос об ограничении мореплавания для защитников неограниченной свободы торговли является камнем преткновения, который ими охотно обходится даже молчанием, в особенности если они принадлежат к торговому сословию приморских городов.

Истина одна: относительно ограничения судоходства дело обстоит так же, как относительно всяких торговых сношений. Свобода судоходства и свобода торговли иностранцев кажется всякой стране полезной и желательной в начале ее культурного развития, пока у нее не разовьется собственное земледелие и не возникнут собственные фабрики. За недостатком капиталов и опытных моряков такие страны охотно предоставляют внешнюю торговлю чужеземцам. Позднее, когда они разовьют до известной степени свои производительные силы и мало-помалу приобретут сведения в кораблестроении и мореплавании, у них пробуждается желание расширить свою внешнюю торговлю, вести ее на собственных кораблях и создать собственный флот. Постепенно их собственное мореплавание достигает значительных размеров, и тогда они чувствуют уже себя в силах отказаться в этом отношении от чужой помощи и вести свою расширяющуюся торговлю на собственных кораблях. Тогда наступает время для успешного применения известных ограничений в видах удаления от этих операций богатых, опытных и могущественных чужеземцев. Но на высшей ступени развития их мореплавания и флота снова наступает другой момент, о котором док. Пристлей выразился: нужно быть настолько же благоразумным для отмены навигационных ограничений, насколько и для их применения⁴¹. Тогда они посредством заключения трактатов о мореплавании на равном праве, с одной стороны, приобретают несомненные выгоды в сношениях с нациями, отставшими от них в мореплавании, с другой — предохраняют своих собственных моряков от апатии и принуждают их развивать кораблестроение и мореплавание наравне с другими нациями⁴². Венеция в период своего поступательного движения, без сомнения, много была обязана ограничениям в мореплавании; достигнув же верховенства в торговле, промышленности и мореплавании, она сделала величайшую ошибку, сохранив эти ограничения. Благодаря именно этому обстоятельству она далеко отстала в кораблестроении, равно как и в искусстве мореплавания и в пригодности своих матросов, от тех морских и торговых держав, которые развивались рядом с ней. Так, Англия своей политикой увеличила свой флот и благодаря флоту развила свою фабрично-заводскую и торговую промышленность, а из развития последней должно опять возникнуть новое усиление ее флота и увеличение колониальных владений.

Адам Смит, хотя он и утверждает, что навигационный акт не был полезен для Англии в коммерческом отношении, добавляет тем не менее, что этот акт, во всяком случае, увеличил ее могущество и что могущество⁴³ важнее, нежели богатство.

И это так на самом деле: могущество важнее, нежели богатство. Почему оно важнее? Потому что могущество нации есть сила, способность открывать новые источники средств и потому что производительные силы суть то дерево, на котором возрастают богатства, потому, наконец, что дерево, приносящее плод, несравненно ценнее, чем сам плод. Могущество важнее богатства потому, что могущественная нация не только открывает себе новые производительные источники, но и сохраняет старые и прежде ею приобретенные богатства, и потому, что, напротив, нация, противоположная таковой, — нация слабая; не только то, чем она владеет, но и свои производительные силы, свою культуру, свою свободу, даже свою национальную самостоятельность отдает она в руки тех, которые превосходят ее могуществом, как ясно показывает история итальянских республик, Ганзейского союза, Бельгии, Голландии, Испании и Португалии.

Каким же образом при таком развитии могущества, производительных сил и богатства Адам Смит мог утверждать, что Метуэнский договор и навигационный акт в коммерческом отношении были невыгодны для Англии?

Мы показали, каким образом Англия благодаря своей политике достигла могущества, благодаря могуществу развила свои производительные силы и благодаря последним приобрела богатство; теперь увидим, как у нее благодаря ее политике громоздилось могущество на могущество, производительные силы на новые производительные силы.

Англия захватила ключи ко всем морям и всюду расставила сторожевые посты; для Германии — Гельголанд, для Франции — Гвернезей и Иерзей, для Северной Америки — новую Шотландию и Бермудские острова, для Средней Америки — Ямайку, для всех прибрежных стран Средиземного моря — Гибралтар, Мальту и Ионийские острова; она овладела всеми этапными пунктами по обоим путям в Индию, исключая Суэцкий перешеек, к обложению которых стремится; она заперла Средиземное море Гибралтаром, Красное море — Аденом и Персидский залив — Буширом Карраком. Ей не хватает только Дарданелл, Зунда, перешейков Суэцкого и Панамского для того, чтобы все моря запирать и открывать по своему желанию.

Ее морские силы выше морских сил всех других наций, если не по количеству кораблей, то по опытности моряков.

Ее фабрично-заводская промышленность по своему значению превосходит таковую же всех других наций. Несмотря на то что со времени Иакова I ее суконная мануфактурная промышленность более чем удесятерилась (44,5 млн фунтов стерлингов), другая новая развившаяся в течение последнего столетия отрасль промышленности — хлопчатобумажная — достигла еще больших размеров, а именно 52,5 млн фунтов стерлингов⁴⁴.

Не удовлетворившись этим, она вознамерилась и свою льняную промышленность, в которой она издавна отстала от других наций, поднять на такую же высоту, если еще не более, как обе вышеуказанные отрасли промышленности; теперь производительность ее в этом отношении достигает уже 15,5 млн фунтов стерлингов.

Еще в XIV веке настолько бедная железом, что считала нужным запретить вывоз этого необходимого металла, Англия в XIX столетии вырабатывает железных и стальных изделий больше, нежели все прочие нации всего света, а именно на 31 млн, а производительность каменного угля и других материалов достигает суммы 34 млн фунтов стерлингов. Эти обе суммы (1620 млн франков) в семь раз превосходят стоимость всего золота и серебра, добываемого другими странами земного шара (приблизительно 220 млн франков).

Она в настоящее время выделывает шелковых материй больше, чем все итальянские республики средних веков вместе взятые, именно на 13,5 млн фунтов стерлингов.

Отрасли промышленности, которых название во времена Генриха VIII и Елизаветы едва было известно, достигли теперь огромного развития, например, стеклянное, фарфоровое и фаянсовое производства — 11 млн, медное и латунное — 4,5 млн, бумажное и книжное, красочное и мебельное — 14 млн фунтов. Она производит на 16 млн фунтов Стерлингов кожевенных товаров и на 10 млн непоименованных товаров; ее только пивное и винокуренное производства достигают несравненно большей ценности, нежели производство всей страны времен Иакова I, а именно 47 млн фунтов.

Вся фабрично-заводская промышленность трех соединенных королевств в новейшее время достигает 259,5 млн фунтов стерлингов.

Вследствие главным образом такой невероятной фабрично-заводской промышленности продуктивная сила земледелия достигла такой энергии, что ценность ее продуктов больше чем вдвое превышает только приведенную сумму (539 млн).

Правда, этим развитием могущества и производительных сил Англия обязана не только ограничениям торговли, ее навигационному и торговым договорам, но и тем завоеваниям, которые ею сделаны в области науки и искусств.

От чего зависит то, что в наше время миллион английских фабричных рабочих в состоянии исполнять работу сотен миллионов? Это зависит от огромного спроса на продукты фабрично-заводской промышленности, который был создан разумной и энергичной английской политикой за границей и главным образом в ее колониях; от мудрого и сильного таможенного покровительства, которое оказывалось Англией своей внутренней промышленности; от высоких премий, которые она при помощи своих законов о привилегиях устанавливала за каждое новое изобретение; от чрезвычайного развития ее внутренних путей сообщения вследствие устройства шоссе, каналов и железных дорог.

Англия доказала миру, какое сильное влияние оказывают пути сообщения на развитие производительных сил и вместе с тем на увеличение богатств, народонаселения и политического могущества; она доказала, чего может достигнуть во время войн, в короткое время полустолетия, свободная, трудолюбивая и хорошо управляемая нация. Что такое в сравнении с ней деятельность итальянских республик в этом отношении? — детская игра. Ценность этого великого аппарата национальных производительных сил Англии равняется сумме в 118 млн фунтов⁴⁵.

Но Англия предприняла и закончила это дело только тогда, когда ее фабрично-заводская промышленность начала упрочиваться. С тех пор стало очевидно для всякого, что таких результатов могла достигнуть только такая нация, фабрично-заводская промышленность которой начинает развертываться в широких размерах; что только у такой нации, которая равномерно развивает внутри страны заводско-фабричную промышленность и земледелие, огромные выгоды, отсюда проистекающие, покрывают затраченные на них издержки, что только у такой нации эти драгоценные орудия прогресса как следует выполняют свою работу.

Без сомнения, невероятная сила производительности, колоссальное богатство Англии не есть результат только физической мощи нации и корыстолюбия отдельных личностей; исконное чувство свободы и права, энергия, религиозность и нравственность народа много этому содействовали; внесли сюда свою долю влияния и конституция страны, государственные установления, мудрость и сила правительства и аристократии; имели значение и географическое положение, история страны, даже счастливые случайности.

Трудно сказать, что оказывает более могущественное влияние, материальные ли силы на умственные или умственные на материальные, общественные ли силы на индивидуальные или индивидуальные на общественные. Во всяком случае, несомненно, что и те и другие находятся в сильном взаимодействии, что развитие одних вызывает развитие других и что ослабление одних постоянно влечет за собой ослабление других.

Те, кто ищет основные причины возвышения Англии единственно в смешении англосаксонской крови с нормандской, пусть бросят взгляд на состояние этой страны до Эдуарда III. Где тогда было прилежание и трудолюбие нации? Те, кто отыскивает их в конституционной свободе страны, пусть припомнят, как Генрих VIII и Елизавета обходились со своими парламентами. Где была тогда конституционная свобода? В то время Германия и Италия в их городах пользовались несравненно большей долей индивидуальной свободы, нежели Англия⁴⁶.

Только один драгоценный цветок свободы сохранила англосаксонско-нормандская ветвь среди других народов германского происхождения, цветок этот был зерном, из которого выросло все чувство свободы и права Англии, — это суд присяжных.

Когда в Италии выкопали из земли Пандекты, и этот труп (во всяком случае, великого мертвеца, мудреца при жизни) распространил кровавую заразу на континенте, (Далее, римские пандекты «распространили кровавую (?!) заразу на континенте» вместо: «юридической чумы», как значится в подлиннике (Rechtspest); вероятно, переводчик хотел сказать «правовая зараза». Прим. economics.kiev.ua) английские бароны решили: никаких изменений в английских законах! Какую сумму моральных сил обеспечили они будущим поколениям! Какое действие оказывала позднее эта моральная сила на силы материальной производительности!

Латинский язык был своевременно исключен из общества и литературы, из административных и судебных учреждений. Как отразилась эта мера на развитии нации, на ее законодательстве и судебных установлениях, на ее литературе и промышленности? Какое влияние оказало более продолжительное употребление этого языка в Германии в связи с чужеземным правом? Какое влияние оказывал латинский язык до нашего времени в Венгрии? Как отозвались в Англии на свободе и цивилизации и на промышленности изобретение пороха и книгопечатания, реформация, открытие нового пути в Ост-Индию и открытие Америки? Изучите последствия этих событий на Германию и Францию и сравните. В Германии: смуты в государстве и в провинциях вплоть до городских стен, несчастные раздоры, варварство в литературе, в государственных и судебных учреждениях; междоусобная война, преследования и ссылки, чужеземные нашествия, опустошения и разорения; разорение городов, промышленности, земледелия и торговли, упадок свободы и городского самоуправления; суверенитет высшей аристократии; ослабление императорской власти и национальных особенностей; отпадение лучших частей империи. Во Франции: безусловное подчинение городов и аристократии абсолютизму; союз последнего с клерикализмом против свободы мысли, но при этом национальное единство и могущество; завоевание с его выгодами и проклятиями, в то же время упадок свободы и промышленности. В Англии: развитие городов, земледелия, торговли и промышленности; подчинение аристократии законам; с другой стороны, преимущественное участие ее в законодательстве, в государственных и судебных учреждениях и в выгодах от промышленности; развитие внутреннее и увеличение могущества внешнего; внутренний мир; влияние на все менее цивилизованные страны; ограничение королевской власти, но к выгоде короны, которая выигрывает в доходах, блеске и прочности; одним словом — высокая степень благосостояния, цивилизации и свободы внутри и преобладающее могущество вне страны.

Кто, однако, может сказать, какую долю из этих благотворных результатов следует принять на счет интеллектуального развития нации и ее конституции, или какую на счет ее географического положения и предшествующего состояния, или какую, наконец, на счет простого случая, судьбы или счастья?

Поставьте на место Карла V Генриха VIII, и вследствие возбужденного жалкого бракоразводного процесса, быть может (понятно, почему мы говорим: быть может), из Германии и Нидерландов вышло бы то же, что из Англии, а из Англии — то, что вышло из Испании. Поставьте на место Елизаветы слабую женщину, которая вышла бы замуж за Филиппа II, что сталось бы с могуществом, культурой и свободой Великобритании?

Если бы в этих переворотах дела решал народный гений, не выпала ли бы лучшая часть этих благодетельных результатов на долю той нации, в которой этот гений зародился, — немецкой? Но эта нация от этих успехов получила лишь несчастье и слабость.

Ни в одной стране Европы не встречаемся мы со столь мудрым устройством дворянства, как в Англии. Это устройство обеспечивает здесь аристократии по отношению к короне, так же, как и в буржуазии, индивидуальную независимость, достоинство и прочность, предоставляет ей парламентарное воспитание и положение, чтобы дать ее усилиям направление патриотическое и национальное, равно способы к привлечению в свой состав из избранных членов буржуазии всякого, кто в ней особенно выдается по уму, огромному богатству или блестящим заслугам, на тот конец, чтобы избыток своего потомства снова возвращать буржуазии, и, таким образом, аристократия и буржуазия в последующих поколениях сливаются друг с другом. Таким образом, аристократия получает от буржуазии постоянный приток свежих сил, поддерживающий в ней гражданственность и патриотическую бодрость, просвещение, умственные и материальные богатства; аристократия же сообщает буржуазии известную долю своего, ей присущего образования и независимости мысли, предоставляя своих младших сыновей своим собственным силам и возбуждая в буржуазии стремления на великие подвиги. У английского лорда, как бы много он ни имел детей, за столом сидит лишь один благородный; его остальные дети — участники общего стола, они обеспечивают себя или ученой профессией, или государственной службой, или посвящают себя торговле, промышленности, земледелию. Рассказывают, что несколько времени тому назад один из первых английских герцогов возымел намерение пригласить на праздник всех родственников своего дома, но он должен был отказаться от своего намерения, потому что этих родственников был легион, несмотря на то, что его род восходил лишь за несколько столетий. Нужно написать целую книгу, чтобы показать влияние этого института на развитие духа предприимчивости, колонизации, могущества и свободы, а главное, производительных сил нации.

Географическое положение Англии имело также безмерное влияние на самостоятельное развитие нации. Англия в противоположность Европе всегда была целым миром для самой себя, всегда была свободна от влияния зависти, предрассудков, эгоизма, страстей и несчастий прочих государств и наций. Этой изолированности положения большей частью обязана она свободным и беспримесным развитием своих установлений — спокойным введением реформации и столь плодотворной для ее промышленности секуляризацией церковного имущества; ей обязана она счастьем, что в течение столетий пользовалась, за исключением междоусобных войн, непрерывным миром; эта изолированность сделала ненужным для нее содержание постоянной армии и облегчила ей раннее развитие последовательной таможенной системы.

Вследствие этой изолированности Англия не только была свободна от невыгодного влияния войны, но извлекла еще из континентальных войн огромные выгоды для своего мануфактурного верховенства. Разорение вследствие войн всегда наносит разнообразный вред фабрикам тех стран, в которых они велись: во-первых, косвенно — тем, что они, прерывая и расстраивая сельское хозяйство, лишают земледельцев возможности приобретать фабрикаты и продавать фабрикантам сырые материалы; во-вторых, непосредственно — так как во время войн фабрики часто подвергались разрушению или же прекращался подвоз к ним сырых продуктов и отправка товаров, что затрудняло находить капиталы и занимать рабочих, между тем как те же фабрики должны были платить огромные контрибуции и налоги. Наконец, войны даже и после их окончания продолжали оказывать невыгодное влияние на промышленность, так как капиталы и рабочие руки после войны всегда от фабрик стремятся к земледелию настолько, насколько нанесен был последнему вред опустошениями войны и насколько для капиталов и рабочих рук по заключении мира является выгоднее занятие земледелием сравнительно с фабричной работой. В то время как фабрики и заводы Германии в течение одного столетия два раза должны были пережить подобное состояние, английские фабрики продолжали развиваться беспрерывно. Английские фабрики, в противоположность континентальным, получали двойные и тройные выгоды всякий раз, как Англия принимала участие во внешних войнах или посредством снаряжения флота и армии, или посредством субсидий, или тем и другим способом одновременно.

Мы не принадлежим к числу тех, кто защищает бесполезные расходы, а в особенности расходы, вызываемые войной и необходимостью содержания огромных армий, или к числу тех, кто поддерживает безусловную пользу значительных государственных долгов; но, с другой стороны, мы не думаем также, что господствующая школа совершенно права, когда она считает безусловно вредными все те издержки, которые непосредственно не оказываются производительными, как, например, на войны. Вооружение армий, войны и проистекающие отсюда государственные долги могут, как показывает пример Англии, при известных обстоятельствах вызывать замечательно сильное увеличение производительных сил нации. Материальные капиталы могут все-таки быть употреблены в тесном смысле слова непроизводительно, но это употребление тем не менее может вызвать необычайное напряжение, новые открытия и усовершенствования, как и вообще увеличение производительных сил. Эти производительные силы в таком случае делаются постоянными; они крепнут больше и больше, между тем как расход на войну имеет место только однажды⁴⁷. И, таким образом, при благоприятных условиях, как это было в Англии, может оказаться, что нация вследствие тех расходов, которые теоретиками считаются непроизводительными, выиграет больше, нежели потеряет. Что это в Англии действительно так, можно доказать цифрами. Эта нация за время войны приобрела для одной только хлопчатобумажной промышленности производительную силу, которая дает ежегодно сумму богатства, далеко превышающую те проценты, которые нация уплачивает по своему государственному долгу⁴⁸, не говоря уже о безмерном развитии всех прочих отраслей промышленности и об увеличении ее колониальных богатств.

Особенно очевидны были выгоды, которые извлекала Англия, когда она благодаря своему промышленному преобладанию принимала участие в континентальных войнах или когда поддерживала на континенте армии, или давала субсидии. Все эти издержки производились на месте военных действий в форме английских фабрикатов, и этот сбыт решительно вел к тому, что, во-первых, окончательно подавлял и без того уже находящихся в тягостном положении иностранных фабрикантов, а во-вторых, завоевывал иностранный рынок навсегда для английской промышленности; эти издержки действовали так же, как вывозные премии, — в пользу собственных и к невыгоде иностранных предметов производства.

Таким образом, континентальная промышленность всегда страдала больше от дружбы, нежели от враждебности Англии. Мы припомним здесь только семилетнюю войну, войну против Французской республики и империи.

Как ни были велики вышеуказанные выгоды, их результаты еще усиливались теми выгодами, какие извлекала Англия из эмиграции, обусловленной политическим, религиозным и географическим положением. Уже в XII веке политические отношения принудили фландрских ткачей шерстяных материй переселиться в Валлис. Несколько столетий спустя итальянские изгнанники явились в Лондон, чтобы открыть здесь банкирские конторы. О том, что из Фландрии и Брабанта в разное время переселилась целая масса фабрикантов, было уже сообщено во II главе. Из Испании и Португалии являлись подвергавшиеся преследованию евреи, из ганзейских городов и из клонившейся уже к упадку Венеции — купцы со своими кораблями, своей торговой опытностью и капиталами, со своим духом предприимчивости. Эмиграция капиталов и фабрикантов особенно усилилась вследствие реформации и религиозных преследований в Испании, Португалии, Бельгии, Германии и Франции; а затем — эмиграция купцов и фабрикантов из Голландии вследствие застоя в торговле и промышленности, вызванного навигационным актом и Метуэнским договором. При всяком политическом движении, при всякой войне на континенте Англия привлекала к себе массу капиталов и способностей, так как она пользовалась как бы привилегией свободы и убежища, внутреннего покоя и мира, защиты закона и благосостояния; то же самое произвела, наконец, революция и войны империи; то же самое — политические движения и революционные и реакционные движения и войны в Испании, Мексике и Южной Америке. Долго Англия благодаря своим законам о привилегиях пользовалась монополией на изобретения всех наций. Поэтому справедливо, конечно, что Англия в настоящее время, достигнув наибольшей высоты своего промышленного развития, возвращает континентальным нациям часть производительных сил, которые она у них заимствовала.

 

ГЛАВА V. ИСПАНЦЫ И ПОРТУГАЛЬЦЫ

Вто время как англичане в течение веков старались утвердить на прочном основании здание их национального благосостояния, испанцы и португальцы благодаря своим открытиям быстро достигли благосостояния и в короткое время приобрели огромное богатство. Но это богатство было подобно богатству расточителя, который выиграл его в лотерею, между тем как богатство Англии походило на имущество трудолюбивого и экономного отца семейства. Положение первого благодаря его тратам и роскоши могло казаться некоторое время завидным в сравнении со вторым; но для первого это богатство является лишь средством для мотовства и временного удовольствия, между тем как последний смотрит на богатство главным образом как на средство обеспечения умственного и материального существования своих потомков.

Испанцы так рано владели стадами тонкорунных овец, что уже Генрих I, король Англии (1772), чувствовал необходимость в запрещении ввоза в Англию испанской шерсти, а итальянские шерстяные фабрики уже в X и XI столетиях для своей деятельности большую часть шерсти вывозили из Испании. Уже за два века перед тем жители Бискайской бухты были известны железоделательным производством, мореплаванием и рыбными промыслами.

Они главным образом занимались ловлей китов и еще в 1619 году настолько стояли в этом отношении выше англичан, что последние должны были посылать к ним своих рыбаков для изучения этой отрасли рыбных промыслов⁴⁹.

Уже в X столетии при Абдулрахмане III (912-950) мавры на плодоносных равнинах Валенсии имели плантации хлопка, сахарного тростника и риса и занимались там шелководством. В Кордове, Севилье и Гренаде во время владычества мавров существовали значительные хлопчатобумажные и шелковые фабрики⁵⁰. Геренция, Сеговия, Толедо и много других городов Кастилии известны были своими шерстяными фабриками. Одна Севилья в прежнее время насчитывала 16 тыс. ткацких станков, а на шерстяных фабриках Сеговии еще в 1552 году работало до 13 тыс. человек. В таком же отношении развиты были и прочие отрасли промышленности, каковы оружейные заводы и бумажные фабрики. Еще во времена Кольбера Испания снабжала своим сукном Францию⁵¹. Испанские гавани оживлены были обширной торговлей и большими рыбными промыслами, и до времен Филиппа II государство обладало могущественнейшим флотом. Одним словом, Испания владела всеми элементами величия и благосостояния, когда фанатизм в союзе с деспотизмом начали подавлять великий дух нации. Это движение темной силы открылось изгнанием евреев и закончилось изгнанием мавров, вследствие чего два миллиона трудолюбивейших и богатейших жителей-промышленников были выброшены из Испании вместе с их капиталами. В то время как инквизиция прилагала все старания к изгнанию из страны туземной промышленности, она так же решительно препятствовала водворению в стране иностранных фабрикантов. Открытие Америки и пути через мыс Доброй Надежды лишь по-видимому и притом временно увеличили богатство обеих стран. Их национальной промышленности и могуществу был нанесен смертельный удар. Ибо вместо того, чтобы, как прежде, обменивать продукты Восточной и Западной Индии на произведения своей фабрично-заводской промышленности, они покупали эти товары у других наций на то золото и серебро, которые они вымогали в своих колониях⁵², они своих трудолюбивых и полезных граждан преобразовали в стражей рабов и колониальных деспотов, они давали пищу промышленности, торговле и морским силам голландцев и англичан, возбуждая в них зависть, а те скоро приобрели достаточно силы для того, чтобы разбить их флоты и лишить их источников обогащения. Напрасно короли Испании издавали законы, воспрещавшие вывоз золота и ввоз изделий чужеземного фабричного производства; дух предприимчивости, трудолюбия и торговли пускает корни лишь на почве политической и религиозной свободы; золото и серебро остаются там, где промышленность их умеет привлекать и употреблять в дело.

Португалия все-таки под руководством мудрого и энергичного министра сделала попытку к поднятию своей фабрично-заводской промышленности, результаты которой нас поражают. Эта страна, подобно Испании, также с незапамятных времен владела стадами овец. Уже у Страбона мы находим известие, что Португалия получила своих овец из Азии, причем цена их доходила до таланта за штуку. Когда в 1681 году граф Эрецейра сделался в Португалии министром, он составил особый план устройства в стране суконных фабрик для переработки собственных сырых материалов с целью снабжения метрополии и колоний собственными фабрикатами. Для этого выписали мастеров по сукну из Англии, и суконные фабрики в Португалии благодаря оказанной им поддержке так быстро достигли процветания, что уже через три года (1684) нашли возможным воспретить ввоз иностранного сукна. С этого времени Португалия начала снабжать свою страну и свои колонии собственными фабрикатами, приготовленными из своих же сырых материалов, и находилась, по собственному признанию английских писателей⁵³, в течение девятнадцати лет в отличном положении. Правда, тогда уже англичане выказали ту ловкость, которую они позднее довели до такого совершенства; чтобы обойти ограничения торговли в Португалии, они начали выделывать шерстяные материи, которые имели некоторое отличие от сукна, но в сущности были того же самого достоинства, и провозили их в Португалию под именем саржи или шерстяного драгета. Эта хитрость, однако, скоро была открыта, и вред ее был уничтожен запрещением ввоза этих изделий⁵⁴. Успех этой меры был тем замечательнее, что страна недавно еще лишилась большого количества капиталов вследствие изгнания евреев и страдала вообще от всяких зол фанатизма, дурного управления и от феодальной аристократии, подавлявшей всякое проявление народной свободы и даже развитие земледелия⁵⁵.

Но в 1703 году, после смерти графа Эрецейра, знаменитому английскому министру Метуэну удалось убедить португальское правительство в том, что Португалия приобретет огромные выгоды, если Англия уменьшит на одну треть пошлину на ввозимые из Португалии вина, а Португалия в свою очередь согласится разрешить ввоз английского сукна по той пошлине, какая существовала до 1684 года (23%). Кажется, что главными мотивами для заключения этого договора были со стороны короля надежды на увеличение таможенных доходов, а со стороны аристократии перспектива увеличения ее земельных рент. Вследствие заключения договора король Англии назвал короля Португалии своим старейшим «другом и союзником» совершенно в том же смысле, как Римский сенат, который давал этот титул тем из правителей, которые имели несчастье быть с ними в близких отношениях.

Непосредственно за приведением в действие этого торгового договора Португалия была наводнена английскими мануфактурными изделиями, и первым результатом этого наводнения было внезапное и полное разрушение португальских фабрик — результат, подобный тому, который был следствием позднее заключенного так называемого Эденского трактата с Францией и отмены континентальной системы в Германии.

По свидетельству Андерсона, англичане уже тогда настолько были опытны в умении показать ценность товара далеко ниже его действительной стоимости, что на самом деле платили не более половины назначенной тарифом пошлины⁵⁶.

«Как только запрещение было снято, — говорит British Merchant, — мы увезли от них такую массу серебра, что им осталось лишь самое ничтожное количество для их собственных потребностей (very little for their necessary occasions). Потом мы принялись за вывоз их золота»⁵⁷. Эту операцию они продолжали до самого последнего времени; они вывозили все благородные металлы, которые Португалия получала из своих колоний, и препровождали большую часть их в Ост-Индию и Китай, где, как мы знаем уже из истории Англии, они обменивали их на товары, которые затем продавали на европейском континенте в обмен на сырье. Ежегодный привоз английских произведений в Португалию превышал ее вывоз тамошних продуктов приблизительно на миллион фунтов стерлингов. Этот благоприятный торговый баланс понизил вексельный курс Португалии на 15%. «Мы пользуемся по отношению к Португалии торговым балансом более выгодным, нежели по отношению ко всякой другой стране», — говорит издатель British Merchant в своем посвящении сэру Полю Метуэну, сыну знаменитого министра, «мы вывозим оттуда золота на полтора миллиона стерлингов, между тем как прежде этот вывоз достигал лишь 300 тыс. фунтов»⁵⁸.

С тех пор этот договор в глазах всех купцов, экономистов и всех государственных людей Англии является верхом искусства английской торговой политики. Андерсон, который довольно ясно освещает все, что касается английской торговой политики, и в этом отношении вообще отличается большой откровенностью, называет этот договор «в высшей степени справедливым и выгодным» и при этом не может удержаться от наивного восклицания: «О, если бы он мог существовать всегда и вечно!»⁵⁹ Только Адам Смит не остановился перед выражением взгляда совершенно противоположного общепризнанному и утверждал, что Метуэнский договор ни в каком случае не оказал особенного содействия английской торговле. В самом деле, если что-либо доказывает слепое уважение, с которым общественное мнение относилось к высшей степени парадоксальным иногда воззрениям этого знаменитого лица, так это то обстоятельство, что сейчас приведенное мнение до сих пор оставалось без опровержений.

В четвертой главе VI книги своего сочинения Смит говорит, что португальцы вследствие того, что пошлина на ввозимые ими вина была уменьшена на одну треть сравнительно с пошлиной на вина других стран, получили известную привилегию, между тем как англичане за свое сукно принуждены были платить такую же пошлину, как и другие страны, следовательно, не получали никакой привилегии взамен предоставленной португальцам. Но разве португальцы до этого не получали большую часть необходимых им иностранных товаров из Франции, Голландии, Германии и Бельгии? Разве не захватили, напротив, теперь англичане исключительно в свои руки для своих мануфактурных изделий португальский рынок, из которого они сами получали сырые материалы? Разве не нашли они способа уменьшить португальскую пошлину наполовину? Разве не содействовал потреблению в Англии португальского вина вексельный курс, стоявший ниже на 15%? Разве не прекратился почти совершенно в Англии спрос на французские и немецкие вина? Разве португальское золото и серебро не доставило англичанам средства для вывоза массы товаров из Ост-Индии и для наводнения ими всего континента? Разве не потерпели краха португальские суконные фабрики к выгоде английских? Разве вследствие этого все португальские колонии, в особенности богатая Бразилия, не сделались фактически английскими колониями? Во всяком случае, этот договор доставил португальцам привилегию, но только на словах; англичанам же, напротив, он доставил привилегию на самом деле. Подобная же тенденция лежит в основе и всех других торговых трактатов Англии. На словах они всегда были космополитами и филантропами, по своим же стремлениям — всегда монополистами.

По второму соображению Адама Смита, этот договор не был особенно выгоден для англичан потому, что они были принуждены то золото, которое они получали от португальцев за свое сукно, большей частью снова отправлять в другие страны и там покупать на него товары, между тем как для них было бы несравненно выгоднее, если бы они свое сукно обменивали непосредственно на те предметы, которые им были нужны, и, таким образом, посредством одного обмена достигали бы той же цели, какой они благодаря торговле с Португалией достигали лишь посредством двух обменов. Действительно, несмотря на высокое мнение, которое мы имеем о характере и проницательности этого знаменитого писателя, нам при обсуждении этого соображения приходится усомниться или в его искренности, или в его великом уме. Для спасения и того и другого нам не остается ничего более, как жаловаться на слабость человеческой природы, которой вместе с другими заплатил богатую дань и Адам Смит своими парадоксами и своими доходящими почти до смешного аргументами — очевидно, ослепленный своим в сущности благородным стремлением доказать необходимость абсолютной свободы торговли.

В этом рассуждении не больше здравого смысла и логики, как и в утверждении, что пекарь, который продает своим покупателям хлеб за деньги и на эти деньги затем покупает у мельника муку, ведет невыгодную торговлю, так как если бы он свой хлеб обменивал непосредственно на муку, то он мог бы достигнуть своей цели посредством одного обмена вместо двух. Не нужно большого ума для того, чтобы на такое соображение возразить, что, быть может, мельник не нуждается в потреблении такого количества хлеба, какое может ему предложить пекарь, что, быть может, мельник сам умеет печь хлеб и в самом деле печет его и что, следовательно, торговля пекаря без этих двух обменов могла бы и вовсе не пойти. В таком именно положении находились торговые отношения между Португалией и Англией во время действия трактата. Португалия получала золото и серебро из Южной Америки за мануфактурные изделия, которые она туда доставляла; но слишком ли ленивая или слишком недальновидная для того, чтобы производить эти товары самой, она получала их от англичан в обмен на благородные металлы. Последние препровождали эти благородные металлы, если они не могли их употребить для обращения в собственной стране, в Ост-Индию и Китай и там покупали на них товары, которые они опять продавали на европейском континенте, откуда привозили сельскохозяйственные продукты, сырье или же опять благородные металлы.

Теперь мы во имя здравого смысла спрашиваем: кто бы стал покупать у англичан все то сукно, которое они доставляли в Португалию, в том случае, если бы португальцы предпочли выделывать его сами или покупать в другом месте? В Португалию они сбывать его не стали бы, а другие нации покупали его уже столько, сколько были в состоянии. Следовательно, англичанам пришлось бы сократить производство сукна как раз на столько, сколько они продавали Португалии; им пришлось бы вывозить благородных металлов в Ост-Индию на столько же менее, на сколько уменьшилось бы получение их из Португалии; на столько же меньше они были бы принуждены привозить в Европу ост-индских товаров и продавать на европейском материке, следовательно, на столько же меньше привозить оттуда и сырых материалов.

Не менее ошибочно и третье соображение Адама Смита, когда он думает, что англичане, если бы у них не было притока золота из Португалии, удовлетворили бы свою потребность в нем другими путями. Португалия, как она полагает, отпускала за границу лишь избыток своих благородных металлов, которые так или иначе все равно стали бы притекать в ту же Англию. Но предположим случай, что португальцы сами начали бы выделывать сукно, сами свой избыток в благородных металлах начали бы вывозить в Китай и Ост-Индию, а обратный груз продавать в других странах, и затем позволим себе спросить: много ли португальских денег увидели бы англичане в данном случае? Равным образом мог быть и такой случай, что Португалия заключила бы Метуэнский договор с Голландией или Францией. В обоих этих случаях известное количество денег притекало бы в Англию, но никак не больше того, что Англия в состоянии была бы выручить за свою сырую шерсть. Короче сказать: фабрики, торговля и мореходство Англии без Метуэнского договора никогда не достигли бы того развития, какого они достигли в действительности.

Но как бы ни оценивать результаты Метуэнского договора по отношению к Англии, несомненным представляется одно: по отношению к Португалии результаты эти вовсе не такого рода, чтобы могли побудить другие нации в видах развития вывоза своих сельскохозяйственных продуктов предоставить свой внутренний мануфактурный рынок английской конкуренции. Сельское хозяйство и промышленность, торговля и мореплавание, вместо того чтобы подниматься вследствие сношений с Англией, будут падать все ниже и ниже. Напрасно Помбаль стремился поддержать мануфактурный рынок, английская конкуренция все его старания сводила на нуль. Нельзя, впрочем, не признать и того, что в такой стране, как Португалия, где весь общественный строй стоит поперек дороги развитию земледелия, промышленности и торговли, торговая политика могла достигнуть лишь весьма немногого. Однако и то немногое, чего достиг Помбаль, показывает, как много для блага промышленности может быть достигнуто заботливым правительством, если только будут удалены препятствия, зависящие от общественной организации.

Подобный опыт был сделан в Испании во время правления Филиппа V и его ближайших преемников. Как ни было недостаточно покровительство, оказанное туземной промышленности во время господства Бурбонов, и как ни было мало решимости для применения в полной силе таможенной системы — значительный подъем⁶⁰ во всех отраслях промышленности и во всех провинциях страны вследствие перехода из Франции в Испанию торговой политики Кольбера был очевиден. Если читать Устарица и Уллоа⁶¹, то эти результаты при господствовавших в то время отношениях нужно признать в таком государстве поразительными. Повсюду отвратительные грунтовые дороги, по которым могли проходить только мулы; полное отсутствие порядочных постоялых дворов; нигде ни мостов, ни каналов, ни речного судоходства, каждая провинция отделена от прочей Испании таможенной линией; у ворот каждого города коронные сборы; грабежи и нищенство являются промыслами; контрабандная торговля в полном расцвете; наконец, подавляющая система налогов — все это указанные выше писатели выставляют первоначальными причинами упадка промышленности и земледелия. Но они не осмеливаются указать на главные причины этого плачевного состояния: фанатизм, алчность и порочность духовенства, привилегии аристократии, деспотизм правительства, недостаток просвещения и свободы в народе.

Достойным двойником Метуэнского трактата является Асиентский трактат (Assiento-Vertrag) 1713 года, вследствие которого англичанам было предоставлено право ежегодно доставлять в испанскую Америку известное количество африканских негров и являться ежегодно на одном корабле в гавань Портобелло, что им дало случай ввозить контрабандным путем в эту страну массу фабрикатов.

Таким образом, во всех торговых трактатах Англии мы замечаем постоянную тенденцию завоевывать для своей фабрично-заводской промышленности те страны, с которыми они договариваются, предоставляя кажущиеся выгоды их земледельческим и сырым продуктам. Англия повсюду стремится дешевизной своих изделий и предоставлением кредита разорить туземную фабрично-заводскую промышленность этих стран. Если англичане не могут добиться низких таможенных тарифов, они стараются обмануть таможенный надзор или же организовать в широких размерах контрабандную торговлю. Первое, как мы видели, им удалось в Португалии, последнее — в Испании. В этом случае им сослужило службу введение пошлин с ценности товаров; вследствие того и теперь они употребляют так много стараний, чтобы доказать нецелесообразность пошлин, взимаемых с веса товаров, как это было введено в Пруссии.

 

ГЛАВА VI. ФРАНЦУЗЫ

Франция также унаследовала некоторые остатки римской культуры. Но эти остатки под влиянием германцев, которые любили только охоту и обратили снова в леса и дикие пастбища обрабатывавшиеся до того поля, большей частью исчезли.

Напротив, монастырям, которые впоследствии сделались таким препятствием для развития культуры, обязана Франция, как и все прочие европейские страны, большей частью своих успехов в земледелии в течение средних веков. Между жителями монастырей не было той распри, какая существовала между представителями высшего сословия, они не обременяли своих вассалов военной службой, и их поля и стада менее были подвержены грабежу и расхищению. Духовенство любило довольство жизни, ненавидело раздоры и старалось заслужить уважение помощью нуждающемуся населению. Отсюда и поговорка: «Хорошо живется под епископским посохом».

Крестовые походы, основание Людовиком Святым городских общин и цехов, затем близость Испании и Фландрии рано вызвали во Франции развитие промышленности. Уже в XIV столетии норманны и жители Бретани поставляли шерстяные и полотняные материи для внутреннего потребления и для вывоза в Англию. Около того же времени вывоз вин и соли, преимущественно при посредстве ганзейских торговцев, достиг уже значительных размеров. Благодаря Францу I в Южной Франции водворились шелковые фабрики. Генрих IV поощрял эту отрасль промышленности, так же как и стеклянное, полотняное и шерстяное производства; Ришелье и Мазарини оказывали покровительство фабрикам шелковых, бархатных и шерстяных изделий Руана и Седана, так же как рыболовству и мореходству.

Ни на одну страну открытие Америки не оказало столь благотворного влияния, как на Францию. Из Западной Франции шло много хлеба в Испанию. Масса поселян из области Пиринеев уходила в Северо-Восточную Испанию на заработки. Огромное количество вина и соли вывозилось в испанские Нидерланды, а шелковые и бархатные изделия, как и вообще предметы роскоши французского производства, находили значительный сбыт в Нидерландах, Англии, Испании и Португалии. Вследствие этого рано во Франции начало обращаться большое количество испанского золота и серебра.

Однако блестящий период французской промышленности начался лишь с Кольбера. В год смерти Мазарини не были еще значительны ни фабричное производство, ни торговля, ни мореплавание, ни рыболовство; финансы же были в самом безотрадном положении. Кольбер имел достаточно решимости один предпринять тот труд, который выполнен был англичанами лишь в течение трех столетий напряженного труда и после двух революций. Из всех стран выписывал он самых искусных фабрикантов и рабочих, покупал промышленные секреты, доставал самые лучшие машины и орудия. Посредством общей, хорошо задуманной таможенной системы он обеспечил для туземной промышленности внутренний рынок; при помощи упразднения или наивозможного сокращения провинциальных таможен, проложением дорог и каналов он содействовал развитию внутренней торговли. Эти меры давали земледелию выгод еще больше, чем фабрикам, так как число потребителей продуктов сельского хозяйства удвоилось, утроилось, облегчая и удешевляя сообщение производителей с потребителями.

Кроме того, он оказывал покровительство земледелию уменьшением прямых поземельных налогов, смягчением способа их взимания, которое до него было очень сурово, посредством справедливого распределения податей и, наконец, путем мероприятий, имевших целью уменьшение ссудного процента. Вывоз зернового хлеба он запрещал только в периоды недостатка в нем и дороговизны. Особенные заботы прилагал он к расширению внешней торговли, покровительствовал развитию рыбных промыслов; он снова оживил торговлю с Левантом, расширил торговые сношения с колониями и начал торговлю с севером. Во всех отраслях администрации требовал он строгой экономии и порядка. В год смерти его Франция насчитывала на фабриках до 50 тыс. ткацких станков, шелковых изделий вырабатывалось на 50 млн франков, государственные доходы Франции достигали 28 млн франков, государство владело превосходным рыболовством, обширным торговым и могущественным военным флотами⁶².

Столетие спустя экономисты строго порицали Кольбера и утверждали, что этот государственный человек стремился довести до процветания фабрично-заводскую промышленность за счет земледелия — упрек, который ничего больше не доказывает, как то, что они сами не в состоянии понять существа мануфактурной промышленности⁶³.

Было, конечно, со стороны Кольбера ошибкой периодически препятствовать вывозу сырых произведений; зато, развивая туземную промышленность, он вызвал спрос на сельскохозяйственные продукты и тем вдесятеро вознаграждал земледелие за тот вред, который оно терпело от указанных выше стеснений. Если Кольбер, противно всякой просвещенной политике, вводил новые способы и посредством принудительных законов заставлял фабрикантов следовать им, то нужно припомнить, во-первых, то, что эти способы в его время, во всяком случае, были наилучшими, а во-вторых, то, что он имел дело с народом, который вследствие продолжительного деспотизма впал в апатию и потому противился всяким нововведениям, хотя бы они и были улучшением.

Что касается упрека в том, что покровительственная система Кольбера уничтожила большую часть туземной промышленности Франции, то он может быть сделан Кольберу только той школой, которая совершенно игнорирует отмену Нантского эдикта с ее гибельными последствиями.

Вследствие этой несчастной меры после смерти Кольбера в течение трех лет из Франции было удалено полмиллиона трудолюбивейших, опытнейших и состоятельнейших жителей, которые теперь, к сугубому вреду страны, которую они обогатили, пересадили свою промышленность и перевели свои капиталы в Швейцарию, во все протестантские страны Германии, особенно в Пруссию, затем в Голландию и Англию. Так интриги метрессы-святоши в три года разрушили гениальное создание целой генерации и снова ввергли Францию в ее прежнюю апатию, между тем как Англия, под охраною своего государственного устройства и воодушевленная энергией нации во время государственного переворота, безостановочно и с возрастающим рвением продолжала воздвигать здание, заложенное Елизаветой и ее предшественниками.

Печальное состояние промышленности и финансов, в которое повергло Францию бездарное управление страной, и зрелище высокого благосостояния Англии возбудило незадолго перед французской революцией соревнование французских государственных людей. Проникнутые мечтательными доктринами экономистов, они, вопреки учениям Кольбера, искали спасения в восстановлении свободы торговли. Думали одним росчерком пера восстановить народное благосостояние, предоставить французским винам и водкам более обширный рынок в Англии и разрешить ввоз английским фабрикантам на условиях более выгодных (12%). В восторге от таких предложений, Англия охотно даровала французам второе издание Метуэнского торгового договора, заключавшееся в так называемом Эденском трактате (1786) — этой копии, которая скоро сказалась в не менее гибельных последствиях, нежели ее португальский оригинал.

В Англии, привыкшей к крепким винам полуострова, спрос на французские вина увеличился совсем не так сильно, как того ожидали. Напротив, во Франции с ужасом заметили, что Англия нуждается лишь в предложении предметов роскоши и моды, общая сумма которых не была значительной, между тем как английские фабриканты брали решительный перевес над французскими фабрикантами как дешевизной, так и доброкачественностью своих изделий и предложением долгосрочного кредита, продавая французам предметы первой необходимости, общая стоимость которых достигала огромных размеров. Когда после кратковременной конкуренции французские фабрики оказались на краю гибели, между тем как французское виноделие получило лишь незначительные выгоды, французское правительство попыталось отменой трактата⁶⁴ задержать успехи разорения, но это привело лишь к убеждению, что гораздо легче разорить в течение нескольких лет цветущие фабрики, нежели целому поколению разоренные фабрики снова поднять. Английская конкуренция возбудила во Франции вкус к английским изделиям, что имело последствием развитие на долгое время обширной контрабандной торговли, которую трудно было уничтожить. Англичанам же

не было труда после отмены трактата снова приучить свои вкусы к винам полуострова.

Несмотря на то, что смутное время революции и беспрерывные войны Наполеона не могли особенно выгодно отразиться на благосостоянии французской промышленности, несмотря на то, что французы за это время потеряли большую часть своей морской торговли и лишились всех своих колоний, французские фабрики во времена империи единственно благодаря господству своему на внутреннем рынке и вследствие упразднения феодальной системы достигли большего процветания, нежели во время предшествовавшего образа правления. К тем же результатам привели наблюдения как в Германии, так и во всех других странах, на которые распространялась континентальная система.

Наполеон на своем лапидарном языке выразился: «Государство, которое при современных мировых отношениях следовало бы принципу свободной торговли, было бы обращено в порошок». Здесь относительно торговой политики Франции выражается больше мудрости, нежели во всех сочинениях современных Наполеону экономистов. Нужно изумляться той проницательности, которая дозволила этому великому уму, никогда не изучавшему системы политической экономии, понять сущность и все значение фабрично-заводской промышленности⁶⁵. Благо ему и Франции, что он не изучал ее! «Когда-то, — говорил Наполеон, — известен был лишь один вид собственности — земельная собственность; теперь явился новый вид — промышленность». Наполеон, таким образом, видел и выражал ясно то, чего современные ему экономисты не видели или не могли определить с точностью, а именно того, что нация, соединяющая в себе заводско-фабричную промышленность и земледелие, является более совершенной и богатой, нежели страны чисто земледельческие. Что сделал Наполеон для упрочения и распространения промышленного воспитания Франции, для поднятия кредита страны, для введения новых изобретений и открытий и для их усовершенствования, для улучшения путей сообщения — слишком хорошо известно, для того чтобы все это возобновлять в памяти. Интереснее припомнить то, каким странным и несправедливым обвинениям подвергался этот просвещенный и мощный правитель со стороны современных ему доктринеров.

С падением Наполеона английская конкуренция, до сих пор ограниченная в своих действиях контрабандной торговлей, снова восстановила свое влияние на европейском континенте и в Америке. Тогда в первый раз узнали, что англичане осуждают протекционную систему и прославляют теорию свободной торговли Адама Смита, теорию, которую эти практические островитяне считали до того за утопию. Однако спокойный наблюдатель мог бы легко заметить, что филантропический энтузиазм чужд был этому превращению, так как аргументы космополитического характера приводились только там, где дело шло об облегчении вывоза английских фабрикатов на европейский или

американский материк; раз же вопрос возникал о свободном ввозе хлеба или даже о конкуренции иноземных фабрикатов на английском рынке, направление мыслей получало совсем другой характер⁶⁶. К сожалению, говорили, продолжительное применение противоестественной системы создало в Англии искусственное положение, внезапное изменение которого могло вызвать опасные и вредные последствия; принуждены были действовать с большей осторожностью и предусмотрительностью; Англия в этом случае была достойна сожаления; тем приятнее должно было быть для наций европейского и американского континентов то, что их положение позволяло им без замедления воспользоваться благами свободной торговли.

Во Франции эти аргументы недолго имели некоторое значение, хотя древняя династия Франции и была возведена на трон под флагом Англии или, по крайней мере, при помощи ее золота. Свободная торговля с Англией вызвала такие страшные колебания во французской промышленности, окрепшей во время континентальной системы, что приходилось немедленно искать убежища в запретительной системе, при помощи которой во Франции с 1815-го по 1827 год, по свидетельству Дюпена⁶⁷, фабрично-заводская производительность удвоилась.

 

ГЛАВА VII. НЕМЦЫ

Мы видели при обзоре истории ганзейских городов, что Германия вслед за Италией гораздо прежде всех прочих европейских государств достигла благоденствия благодаря своей обширной торговле; мы теперь продолжим историю промышленности этой страны, но прежде, однако, бросим взгляд на ее первичное промышленное положение и его развитие.

В древней Германии наибольшая часть земли находилась под пастбищами и пустошами. Незначительное и первобытное земледелие находилось в руках рабов и женщин. Люди свободные занимались исключительно войной и охотой. Таково происхождение всего германского дворянства.

Немецкое дворянство не переставало в течение всех средних веков угнетать земледелие, враждебно относиться к мануфактурной промышленности и закрывать глаза перед выгодами, которые оно в качестве владельца поземельной собственности могло извлекать из того и другого.

Так глубоко укоренилось в немецком дворянстве пристрастие к своим любимым занятиям, что оно и теперь, когда уже издавна его обогатили ткацкий челнок и плуг, все еще мечтает в законодательных собраниях об охотничьих парках и о праве свободной охоты, как будто волк и овца, медведь и пчела могут жить в мире друг около друга, как будто земля в одно и то же время может быть употреблена и для садоводства, и для разведения деревьев, и для облагороженного полеводства, и для содержания кабанов, оленей и зайцев.

Хлебопашество немцев долго оставалось в варварском положении, невзирая на несомненное влияние, которое производили на них находившиеся в соседстве города и монастыри.

Города возникали в древних римских колониях, близ резиденций духовных и светских князей и господ, рядом с монастырями и под покровительством императоров, отчасти на собственных владениях последних или вокруг их дворцов, или там, где они вызывались рыбным промыслом, сухопутными и водяными путями сообщения. Они развивались только под влиянием местных потребностей и вследствие посреднической торговли с иноземцами. Зарождение значительной внутренней промышленности с целью вывоза обусловилось лишь развитием овцеводства и успехами в льноводстве. Льноводство предполагает уже высокую степень состояния земледелия, а овцеводство в больших размерах указывает уже на обеспеченность от волков и разбойников. И то и другое не могло бы возникнуть при вечной междоусобной вражде дворян, князей и городов. Пасущийся скот всегда был первым предметом грабежа. С другой стороны, в обширных лесах, охраняемых с большей заботливостью дворянством вследствие его страсти к охоте, нечего было и думать о полном уничтожении диких животных. Ничтожное количество скота, отсутствие законной обеспеченности, недостаток капиталов и свободы у тех, в чьих руках был плуг, и отсутствие интереса к сельскому хозяйству у землевладельцев должно было сильно задерживать земледелие и развитие городов.

Ввиду всего этого будет понятно, почему Фландрия и Брабант при совершенно других обстоятельствах рано уже достигли высокой степени свободы и благосостояния.

Несмотря на эти препятствия, немецкие города на Балтийском и Немецком морях процветали под влиянием рыбных промыслов, мореплавания и транзитной морской торговли; в верхней Германии и у подножия Альп — под влиянием Италии и Греции и транзитной сухопутной торговли; на Рейне, Эльбе и Дунае — вследствие виноделия и торговли вином, особенного плодородия почвы и речного судоходства, которое в течение средних веков вследствие дурного и небезопасного состояния грунтовых дорог имело еще больше значения, нежели в наши дни.

От этого различия в производствах зависела разнохарактерность городских союзов, каковы: Ганзейский, Рейнский, Швабский, Голландский и Швейцарский.

Этим союзам, сильным духом юношеской свободы, которая их одушевляла, недоставало внутренней гарантии прочности — принципа единства, так сказать, цемента. Отделенные друг от друга дворянскими поместьями и сельским крепостным населением, они рано или поздно должны были

распасться вследствие постепенного возрастания земледельческого населения, среди которого принцип единства поддерживался княжеской властью. Города, которые естественным образом вызывали возникновение земледелия, не умея привлечь к своему союзу сельское население и дворянство, работали для собственной погибели. Для этого им недоставало широкого политического взгляда и знаний; их политический взгляд редко проникал дальше их стен.

Только два союза осуществили это объединение, хотя не вследствие политических соображений, а под давлением и вследствие благоприятно сложившихся обстоятельств, а именно: Швейцарский союз и семь соединенных провинций; вследствие этого их союзы существуют и до сих пор. Швейцарский союз есть не что иное, как конгломерат немецких имперских городов, основанный и скрепленный свободным народонаселением лежащих между ними деревень.

Прочие немецкие городские союзы распались вследствие их пренебрежения к сельскому населению, вследствие бессмысленной городской гордости, так как им нравилось держать это население в подчинении, вместо того чтобы поднять его.

Города могли бы достигнуть единства лишь при посредстве наследственной королевской власти. Но эта власть в Германии находилась в руках князей, которые, боясь ограничений собственного произвола и стремясь к подчинению мелкого дворянства, заинтересованы были в том, чтобы не допустить наследственной монархии.

Этим объясняется непоколебимость идеи Римской империи у германских королей. Только во главе войска они являлись могущественными, только при внешней войне могли они соединять под своим знаменем князей и города. Этим объясняется их покровительство в Германии городскому самоуправлению, к которому они относились враждебно и которое подавляли в Италии.

Но римские походы не только мало-помалу ослабляли авторитет королевской власти в Германии, но истребляли те династии, которые могли бы создать в центре Европы сосредоточенные силы нации. С прекращением дома Гогенштауфенов это ядро разбилось на тысячи кусков.

Чувство невозможности сплотить эти обломки нации побудило дом Габсбургов, по своему происхождению слабый и бедный, воспользоваться национальными силами для основания сплоченной наследственной монархии, подчинив ей чужеземные племена, на юго-восточных границах империи. Эта политика нашла себе подражание на северо-востоке в лице маркграфов Бран-денбургских. Таким образом, на юго-востоке и северо-востоке возникли две наследственные монархии, основанные на порабощении чужих племен, между тем как в обоих западных углах образовались две республики, которые все более и более отделялись от Германии, внутри же — в самом сердце нации — раздробление, бессилие и распад все более увеличивались.

Окончательно довершило несчастье немецкой нации изобретение пороха и книгопечатания, преобладание римского права и реформации, наконец, открытие Америки и нового пути в Индию.

Происшедшая вследствие этого умственная, социальная и экономическая революция вызвала раскол и разлад в империи, несогласия между князьями, споры между городами, даже раздоры между гражданами отдельных городов и их соседями из всех сословий. Энергия нации теперь отклонилась от промышленности, земледелия, торговли и мореплавания, от приобретения колоний, от усовершенствования учреждений страны и вообще от всех основательных реформ; спорили о догматах и о наследстве церкви.

В то же самое время начался упадок Ганзы и Венеции, а вместе с тем и немецкой обширной торговли, равно силы и свободы немецких городов на севере и на юге.

Затем следовала тридцатилетняя война, распространяя опустошения во всех деревнях и городах. Голландия отделилась от Швейцарии, и наилучшие части государства были завоеваны Францией. Между тем как прежде отдельные города, каковы Страсбург, Нюренберг, Аугсбург, превосходили своим могуществом целые курфюршества, теперь вследствие возникновения постоянных армий упали до полного ничтожества.

Если бы до этой революции города и королевская власть теснее сплотились, если бы король, исключительно принадлежащий немецкой национальности, стал во главе реформации и направил ее в пользу объединения, могущества и свободы наций, то земледелие, промышленность и торговля получили бы совершенно иное развитие. Ввиду этих соображений какой жалкой и неприменимой к жизни является экономическая теория, которая благосостояние наций выводит из усилий отдельных лиц, не принимая во внимание того, что производительная сила всех индивидуумов большей частью зависит от социального и политического положения страны.

Введение римского права ни на одну нацию не оказало такого ослабляющего влияния, как на немецкую. Невероятное замешательство, внесенное им в частные правовые отношения, еще не было самым худшим из гибельных его результатов. Еще большее зло причинило оно, создав отделенную от народа по духу и языку касту ученых и юристов, которая третировала народ, как не знающую закона и невежественную массу, не признавая в нем обладания здравым смыслом, касту, которая всюду на место гласности устанавливала таинственность и, находясь в тесной зависимости от власти, всюду являлась ее органом и защищала ее интересы, всюду подтачивая корни свободы. Так, еще в начале XVIII века в Германии мы видим: варварство в литературе и языке, варварство в законодательстве, администрации и суде; варварство в земледелии; упадок промышленности и крупной торговли; недостаток в национальном единстве и силе; бессилие и слабость во всем сравнительно с иностранными государствами.

Одно только спасли немцы: их первоначальный характер; их любовь к труду, порядку, бережливости и умеренности, их настойчивость и выдержку в исследованиях и делах; их искреннее стремление к лучшему; великий запас нравственности, умеренности и рассудительности.

Этим характером одинаково отличаются и правительства, и подданные. После почти полного упадка национальности, когда спокойствие водворилось, в некоторых отдельных округах приступили к органическим мерам, к улучшениям; стало заметно движение вперед. Нигде воспитание, нравственность, религиозное чувство, искусство и науки не были предметом такой же заботливости; нигде абсолютная власть не применялась с большей умеренностью и не действовала лучше в интересах народного просвещения, порядка и нравственности ввидах искоренения злоупотреблений и увеличения народного благосостояния. Почин к возрождению немецкой национальности, очевидно, сделали сами правительства, когда они добросовестно употребляли доходы с секуляризованных имений на пользу народного воспитания и просвещения, на поощрение искусств и наук, на развитие нравственности и вообще на общеполезные цели. Этим путем начал проникать свет в администрацию и суды, в школу и литературу, в земледелие, в промышленность и торговлю и вообще в массы. Таким образом, Германия достигла цивилизации совершенно иным путем, нежели прочие нации. Здесь более высокое умственное образование не было, как в других странах, результатом развития материальных производительных сил, напротив, в Германии развитие материальных производительных сил возрастало главным образом на почве предшествующего умственного развития.

Таким образом, вся современная образованность Германии является как бы теоретической. Отсюда также масса непрактичности и неуклюжести, поражающей в наше время в Германии иностранцев. Теперь немцы находятся в положении лица, которое, быв до сих пор лишенным возможности пользоваться своими членами, сначала выучилось теоретически стоять и ходить, есть и пить, смеяться и плакать и потом уже перешло к практическим упражнениям. Этим объясняется пристрастие немцев к философским системам и космополитическим мечтаниям. Ум, который не мог приспособиться к обстоятельствам этого мира, стремился перейти в область умозрительного мышления. Нигде поэтому также учение Адама Смита и его учеников не находило столько последователей, как в Германии; нигде не было дано столько веры космополитическим благодеяниям Каннинга и Гускиссона.

Первыми промышленными успехами Германия обязана отмене Нантского эдикта и многочисленным эмигрантам, которых эта бессмысленная мера привела почти во все страны Германии и которые всюду дали толчок фабрикам шерстяных, шелковых, шляпных изделий, драгоценных вещей, стеклянным, фарфоровым, перчаточным и многим другим отраслям мануфактурной промышленности.

Первые правительственные мероприятия для поддержания фабрик были приняты в Австрии и Пруссии; в Австрии — в правление Карла VI и Марии Терезии и еще больше во времена Иосифа II. Австрия прежде особенно сильно пострадала вследствие изгнания протестантов, своих трудолюбивейших граждан; нужно, однако, сказать, что непосредственно затем она отличалась покровительством просвещению и умственному образованию. Кроме того, вследствие протекционных пошлин, развития овцеводства, улучшения путей сообщения и других поощрительных мер успехи промышленности уже при Марии Терезии двинулись значительно вперед.

Энергичнее было поведено это дело при Иосифе II, и с несравненно большим успехом. Правда, вначале эти успехи не были значительны, так как император по своему обыкновению слишком быстро начал приводить в исполнение как этот, так и все другие проекты реформ, и потому еще, что Австрия далеко отстала от других государств. Здесь подтвердилось то, что не следует и добра оказывать слишком много за раз и что протекционные таможенные пошлины, для того чтобы они отвечали требованию естественных условий и не произвели замешательства в установившемся порядке, не должны быть в самом начале слишком высоки. Но чем продолжительнее действовала эта система, тем больше оправдывалась ее полная целесообразность. Австрия обязана ей своей блестящей в настоящее время промышленностью и цветущим состоянием своего земледелия.

Промышленность Пруссии пострадала от опустошений во время тридцатилетней войны больше, нежели промышленность всех других стран. Ее главная отрасль — суконное производство Бранденбургской марки — была почти уничтожена. Большая часть мастеров сукна эмигрировала в Саксонию, и ввоз английских фабрикатов уже тогда оказывал препятствия к восстановления всякой туземной отрасли фабричной промышленности. К счастью для Пруссии, последовало уничтожение Нантского эдикта и преследование протестантов в Пфальце и Зальцбурге.

Великий курфюрст с первого взгляда увидел то, что так ясно до него видела Елизавета. Вследствие принятых им мер большая часть этих беглецов направилась в Пруссию, и они возвысили земледелие этой страны, восстановили множество отраслей промышленности и возбудили охоту к занятиям, наукам и искусствам. Все его преемники шли по его следам, но никто этого не делал с большим рвением, чем великий король — великий по своим мероприятиям во время мира более, нежели своими успехами во время войны. Здесь не место говорить подробно о бесчисленных мероприятиях, посредством которых Фридрих II привлекал в страну иноземных агрономов, возделывал необработанные поля, поощрял разработку лугов, разведение кормовых и продовольственных растений, введение культуры картофеля и табака, разведение лучших пород овец, рогатого скота и лошадей, применение минерального удобрения и т. д. и доставлял сельским хозяйствам капиталы и кредит.

Если этими непосредственными мерами он поднял земледелие, то он еще более принес ему пользы косвенно, при помощи фабрик, которые — вследствие введения усовершенствованной им таможенной системы, предпринятого им улучшения путей сообщений и учреждения банка — достигли наибольшего развития в Пруссии сравнительно с остальной Германией; однако географическое положение страны и ее раздробление на разные провинции, отделенные друг от друга, были далеки от оказания помощи означенным мероприятиям, а вред от установления таможен, т. е. от гибельных последствий контрабанды, был здесь гораздо ощутимее, нежели в больших государствах, хорошо округленных и ограниченных морями, реками и цепями гор.

Выражая эту похвалу, мы вовсе не намерены защищать ошибок его системы, каково, например, запрещение вывоза сырых произведений; но того, что, несмотря на эти ошибки, благодаря его системе промышленность возвысилась, — не решится отрицать ни один просвещенный и непредубежденный историк. Для всякого ума, чуждого предрассудков и не омраченного ложными доктринерскими соображениями, должно быть ясно, что не столько вследствие своих завоеваний, сколько вследствие своих мудрых мероприятий для поощрения земледелия, промышленности и торговли, вследствие успехов в литературе и науках Пруссия оказалась в состоянии занять место в ряду европейских государств. И все это было делом исключительно одного великого гения!

И при этом корона встречала поддержку не в энергии свободных учреждений, а лишь в хорошо организованной и добросовестной администрации, хотя, конечно, заключенной в мертвый механизм иерархической бюрократии.

Между тем вся остальная Германия в течение нескольких столетий находилась под влиянием свободной торговли, то есть весь свет считал нужным ввозить в Германию свои фабрикаты и продукты, но никто не желал привозить в свои страны немецкие продукты и фабрикаты. Это правило имело свои исключения, но ничтожные.

Напрасно ссылаться на опыт этой страны для доказательства доктрин экономической школы и ее обещаний больших выгод от свободной торговли; здесь все скорее шло назад, нежели вперед. Такие города, как Аугсбург, Нюренберг, Майнц, Кельн и т.д., не насчитывали более трети или четверти прежнего населения и нередко желали войны для того лишь, чтобы освободиться от избытка не имевших ценности продуктов.

Возникли войны вследствие французской революции, а вместе с ними явились английские субсидии и английская конкуренция, но уже в широких размерах; а отсюда новое разорение фабрик при успехах земледелия, но кажущихся и преходящих.

Затем следовала наполеоновская блокада континента, составившая эпоху в германской и французской промышленности, несмотря на то, что Ж. Б. Сэй, знаменитейший ученик Адама Смита, объявил ее бедствием. Что бы ни говорили против этой системы теоретики, и именно английские, всем известно —

и знакомые с немецкой промышленностью могут подтвердить это, и во всех статистических данных того времени можно найти тому доказательство, — что вследствие этой системы немецкие фабрики всякого рода в первый раз начали значительно развиваться⁶⁸, что теперь только получило действительный толчок начавшееся ранее разведение высших пород овец, что только теперь с усердием принялись за улучшение путей сообщения. Правда, что Германия лишилась большей части своей прежней отпускной торговли, в особенности же вывоза льняных изделий. Однако выигрыш был значительно больше, нежели потеря для прусских и австрийских фабрик, которые и прежде уже шли впереди фабрик остальной Германии.

С восстановлением мира английские фабриканты снова вступили с немцами в страшную конкуренцию: ибо во время обоюдной замкнутости фабрики Великобритании вследствие новых изобретений и почти исключительного господства на рынках всего света значительно возвысились сравнительно с фабриками немецкими; вследствие этого, и обладая большими капиталами, английские фабрики были в состоянии назначать более низкие цены за продукты лучшего достоинства, предлагая при этом более долгосрочный кредит, нежели фабрики немецкие, которые принуждены были вначале бороться с препятствиями. Следствием этого было общее разорение и громкие жалобы последних, в особенности на Нижнем Рейне — в тех принадлежавших прежде Франции странах, для которых был закрыт рынок этой страны. Прежде прусский таможенный тариф подвергся значительным изменениям в духе абсолютной свободы торговли и не мог поэтому служить достаточной защитой против английской конкуренции. И однако прусская бюрократия долго оставалась глухой к этому призыву на помощь. Она слишком прониклась в университетах теорией Адама Смита, для того чтобы быть в состоянии понять потребности времени. В то время в Пруссии можно было также найти таких экономистов, которые не останавливались перед смелой мыслью воскресить так давно умершую систему физиократов. Между тем и здесь сущность вещей была сильнее, нежели теория. Не решились долго оставаться глухими к призыву фабрикантов, так как он раздавался в той стране, которая стремилась к восстановлению своей прежней связи с Францией, завоевать симпатии которой было очень важно. В это время более и более начало распространяться мнение, что английское правительство поощряет всеми возможными средствами переполнение континентальных рынков своими мануфактурными товарами, желая тем самым убить европейские фабрики в самом их зародыше. Это мнение представили со смешной стороны; но было довольно естественно, что такое мнение распространилось, во-первых, потому, что переполнение это было действительно такого рода, как будто оно было организовано именно с этой целью, а во-вторых, потому, что знаменитый член парламента Генрих Бругам (в настоящее время лорд Бругам) выразился напрямик в 1815 году: «That it was well worth while to incur a loss on the exportation of english manufactures in order to sfifle in the cradle the foreign manufactures"⁶⁹.

Эта идея столь знаменитого с тех пор лорда как филантропа, космополита и либерала лет десять позднее была повторена почти в тех же самых выражениях не менее знаменитым членом парламента Гумом, он также желал, «чтобы континентальные фабрики были задушены в пеленках».

Наконец, просьба немецких мануфактуристов была исполнена — правда, поздно — этого нельзя отрицать, особенно если принять во внимание, как трудно бороться целые годы со смертью, — и исполнена мастерской рукой. Таможенный тариф 1818 года отвечал всем потребностям промышленности Пруссии того времени, для которого был предназначен, не оказывая излишнего покровительства в каком бы то ни было отношении и не затрудняя развития полезных внешних сношений страны. Он по своим ставкам был несравненно умереннее, нежели английский и французский таможенные тарифы, и должен был быть таким. Ибо здесь вопрос шел не о постепенном переходе от запретительной системы к протекционной, а о переходе от так называемой свободной торговли к протекционной системе. Другое важное преимущество этого тарифа, рассматриваемого в его целом, состояло в том, что большая часть его пошлин была установлена с веса, а не с ценности.

Вследствие этого не только устранялись контрабанда и слишком низкая оценка товаров, но вместе с тем достигалась и та важная цель, что предметы общего потребления, которые каждая страна легче всего может производить сама и собственное производство которых является очень важным — вследствие значительной стоимости их общего количества, облагались особенно высокой пошлиной и что покровительственная таможенная пошлина уменьшалась пропорционально с возрастанием достоинства товаров и их ценности, следовательно, вызывала затруднение в собственном производстве и вместе с тем отнимала желание и возможность организации контрабандной торговли.

Такое назначение пошлин с веса товаров по причинам весьма понятным должно было гораздо сильнее отозваться на сношениях с соседними немецкими странами, нежели на сношениях с другими чужеземными народностями. Эти средние и маленькие немецкие государства, устраненные уже с рынков австрийских, французских и английских, подверглись почти совершенному исключению и с прусского рынка, и это было для них настолько чувствительно, что некоторые из них или совсем, или в значительной части обратились просто в прусские провинции.

Успокоив прусских фабрикантов, меры эти вместе с тем вызывали вопли и жалобы со стороны фабрикантов других немецких стран. Как нарочно незадолго перед тем Австрия затруднила ввоз немецких фабрикатов в Италию, а именно верхнешвабского полотна. Принуждаемые со всех сторон ограничиться отпуском только своих фабрикатов и лишь в маленькие территории и даже между собой разделенные крохотными таможенными линиями, фабриканты этих стран готовы были впасть в отчаяние.

Эти именно крайности и вызвали тот частный союз от пяти до шести тысяч фабрикантов и торговцев, который организовался в 1819 году на весенней ярмарке во Франкфурте-на-Майне и который имел целью, с одной стороны, добиться отмены всех германских внутренних таможен, с другой — установления общей германской торговой и таможенной системы.

Этому союзу дана была формальная организация. Уставы союза были предложены на утверждение германского союзного сейма и всех князей и правительств немецких государств. В каждом германском городе был избран местный корреспондент, в каждом округе — провинциальный корреспондент. Все члены союза обязались содействовать по мере сил достижению цели союза. Центральным пунктом союза был назначен город Нюренберг с полномочием избирать центральный комитет, который должен был заведовать делами союза с помощью агента, для исполнения обязанностей которого был призван автор этого сочинения. В еженедельном органе союза, озаглавленном «Журнал немецкой торговли и фабричной промышленности» (Organ des deutschen Haudels-und Fabricantenstandes), публиковались во всеобщее сведение прения и распоряжения центрального комитета, так же как и мысли, предложения, записки и статистические сведения, соответствующие цели союза. Каждый год во время ярмарки во Франкфурте собиралось общее собрание союза, которому докладывался отчет центрального комитета.

После того как этот союз представил в германский сейм петицию, в которой доказывалась необходимость и полезность предлагаемых им мер, центральный комитет в Нюренберге открыл свои действия. Он немедленно снарядил депутацию ко всем германским дворам и к конгрессу министров в Вене (1820). На этом конгрессе достигли по крайней мере того, что большая часть средних и мелких немецких государств пришла к соглашению о созвании по этому предмету отдельного конгресса в Дармштадте. Происходившие здесь прения привели сначала к соглашению между Виртембергом и Баварией; затем к объединению некоторых немецких государств с Пруссией; далее к объединению средненемецких государств; наконец, и главным образом, благодаря стараниям барона Котты, к общему объединению этих трех таможенных конфедераций, так что теперь, за исключением Австрии, обоих Мекленбургов, Ганновера и ганзейских городов, вся Германия примкнула к одному таможенному союзу, который уничтожил между частями союза внутренние таможни и установил общую на границе линию таможен, поступления с которой делились между всеми государствами пропорционально количеству населения в каждой.

Тариф этого союза, в сущности, был прусским тарифом 1818 года, т. е. умеренным протекционным тарифом.

Под влиянием этого таможенного союза мануфактурная промышленность, торговля и земледелие германских союзных государств сделали уже громадные успехи.

 

ГЛАВА VIII. РУССКИЕ

Россия своими первыми успехами в культуре и промышленности обязана сношениям с Грецией, затем торговле с Ганзой через Новгород, наконец, после покорения этого города царем Иоанном Васильевичем, равно как и вследствие открытия водного пути через Белое море, — торговле с англичанами и голландцами.

Значительное развитие русской промышленности, равно как главным образом смягчение нравов, началось, однако, лишь с царствования Петра Великого. История России, начиная с XVII столетия до сороковых годов XVIII столетия, представляет поразительное доказательство того, какое могущественное влияние оказывает национальное единство и политическое устройство стран на экономическое преуспеяние народа. Царскому авторитету, установившему и упрочившему единство между бесчисленным множеством варварских орд, обязана Россия созданием своей промышленности, своими невероятными успехами в земледелии и ростом населения, развитием внутренней торговли посредством каналов и грунтовых дорог, обширной внешней торговлей и своим коммерческим значением.

Возникновение самостоятельной торговой системы относится к 1821 году. Правда, уже в царствование Екатерины II благодаря льготам, предоставленным иностранным мастеровым и фабрикантам, ремесла и фабрики сделали некоторые успехи, но нация в культурном отношении была еще настолько отсталой, что промышленность не могла подняться выше первоначальных приемов в фабрикации полотен, железа, стекла и т. п., а главным образом, в тех отраслях промышленности, развитию которых особенно благоприятствуют земледельческие и минеральные богатства страны.

Дальнейшие успехи фабричного производства тогда еще не отвечали экономическим интересам страны. Если бы иностранцы принимали в уплату пищевые продукты и сырье, а также грубые фабричные изделия, которые Россия могла поставлять, если бы не было войн и внешних осложнений, то Россия считала бы долго еще для себя более выгодным свободный обмен со странами, ее опередившими, так как ее культура вообще вследствие этих сношений сделала бы гораздо больше успеха, нежели при протекционной системе. Но войны, блокада континента и ограничительные меры других стран принуждали Россию попытать счастья на ином пути, а не в отпуске сырья и привозе иностранных фабричных изделий. Этими мерами нарушались прежние торговые морские связи России. Сухопутная же торговля с Западной Европой не могла вознаградить ей этой потери. Поэтому она видела себя вынужденной взяться за самостоятельную переработку своего сырья.

С водворением всеобщего мира хотели снова возвратиться к старой системе. Правительство и сам император были настроены в пользу свободной торговли. Учения Шторха⁷⁰ пользовались в России не меньшим уважением, чем сочинения Сэя в Германии. Не испугали даже первые удары, которым вследствие английской конкуренции подверглись возникшие во время континентальной системы фабрики.

Если бы только эти первые удары были перенесены, утверждали теоретики, то Россия вкусила бы сладчайшие плоды благодеяния свободной торговли.

В самом деле торговые конъюнктуры были необыкновенно благоприятны для такого перехода. Неурожай в Западной Европе был причиной огромного вывоза за границу земледельческих продуктов, вследствие чего Россия в течение известного времени приобрела богатые средства для уплаты за иностранные мануфактурные изделия, которые привезены были в большом количестве.

Но когда этот необычайный спрос на русские земледельческие продукты прекратился, когда, напротив, Англия в интересах своей аристократии ограничила ввоз хлеба и в интересах Канады — ввоз дерева, тогда разорение фабрик и заводов и чрезмерный ввоз в Россию иностранных изделий дали себя почувствовать вдвойне. До этого времени вместе с Шторхом торговый баланс считали мечтой, вера в существование которого для человека разумного и просвещенного не менее была постыдна и смешна, чем вера в существование колдовства в XVII столетии, но теперь с ужасом увидели, что между независимыми странами должно существовать нечто вроде торгового баланса. Просвещеннейший и проницательнейший государственный муж России, министр иностранных дел граф Несельроде, не поколебался в этом признаться.

В 1821 году он засвидетельствовал в циркуляре к русским представителям при западноевропейских дворах: «Россия видит себя принужденной прибегнуть к системе торговли независимой, так как продукты ее не находят себе более сбыта на заграничных рынках, туземные фабрики сильно угнетены; звонкая монета уходит быстро за границу, опасность грозит самым солидным купеческим домам, а сельское хозяйство и фабричная промышленность не только пришли в расстройство, но близки к банкротству»⁷¹.

Благодетельные последствия восстановления протекционной системы не менее, чем вредные последствия восстановления свободы торговли, способствовали тому, что принципы и уверения теоретиков были окончательно дискредитированы. Иностранные капиталы, умственные и рабочие силы устремились из всех цивилизованных стран, а именно из Англии и Германии, чтобы принять участие в выгодах, предоставленных русской промышленной предприимчивости новым таможенным тарифом. Дворянство брало пример с правительства.

Не находя внешних рынков для своих произведений, дворянство постаралось разрешить обратную задачу, а именно — приблизить к себе рынки; оно устроило фабрики в своих имениях. Вследствие спроса на тонкую шерсть со стороны вновь возникших шерстяных фабрик начало быстро улучшаться овцеводство страны. Заграничная торговля вместо того, чтобы уменьшиться, возросла, в особенности же торговля с Персией, Китаем и другими соседними странами Азии. Торговые кризисы совершенно прекратились, и достаточно лишь посмотреть последние отчеты русского министерства финансов, чтобы убедиться, что Россия благодаря этой системе достигла высокой степени благосостояния и что она гигантскими шагами подвигается по пути национального богатства и могущества.

Нет смысла в том, что в Германии хотят умерить эти успехи и жалуются на те убытки, которые были причинены русской системой северо-восточным провинциям Германии. Всякая нация, как и всякий человек, не имеет более дорогих интересов, как свои собственные. России нечего заботиться о благосостоянии Германии. Пусть Германия занимается Германией, а Россия — Россией. Вместо того чтобы жаловаться, надеяться и ждать Мессию будущей свободы торговли, было бы гораздо лучше бросить космополитические системы в огонь и поучиться на примере России.

Если Англия относится с завистью к торговой политике России, то это совершенно естественно. Россия благодаря этой политике эмансипировалась от Англии. Благодаря этой политике она будет в состоянии явиться соперницей Англии в Азии. Если Англия имеет преимущество дешевизны своих изделий, то эта выгода при торговле в Средней Азии будет уравновешиваться соседством с Азией и политическим влиянием империи. Если сравнительно с Европой Россия является еще мало образованной страной, то по отношению к Азии она страна цивилизованная.

Между тем нельзя не сознаться, что недостаток образования и целесообразность государственных учреждений должны будут задерживать Россию в ее дальнейшем промышленном и коммерческом поступательном движении, если только императорскому правительству не удастся согласовать общее состояние страны с потребностями промышленности посредством создания разумных городских и земских учреждений, посредством постепенных таможенных ограничений и затем отмены крепостного права, посредством создания образованного среднего сословия и свободного крестьянства и при помощи усовершенствованных путей сообщения, что облегчит сношения России с внутренней Азией. Вот те завоевания, которые предстоят России в течение настоящего столетия, и это послужит основанием дальнейших успехов ее в земледелии и промышленности, равно как в торговле, в развитии торговых и военных морских сил. Но чтобы реформы подобного рода стали возможными и могли быть выполнены, необходимо прежде всего, чтобы русское дворянство поняло, что его материальные интересы непосредственно связаны с этими реформами⁷².

 

ГЛАВА IX. СЕВЕРОАМЕРИКАНЦЫ

Осветив исторически торговую политику европейских народов, за исключением тех, у которых было нечему особенно научиться, мы хотим также бросить взгляд по ту сторону Атлантического океана, на народ-колонизатора, который почти на наших глазах из положения полной зависимости от своей метрополии, от положения раздробленности на массу колониальных провинций, не имевших между собой никакой политической связи, возвысился до положения нации объединенной, хорошо организованной, свободной, могущественной, промышленной, богатой и независимой, и, может быть, уже на глазах наших внуков встанет в ряд первых морских и торговых держав всего света. Торговля и промышленная история Северной Америки поучительнее для нашей цели, нежели всякая другая, так как здесь развитие совершается с быстротой, периоды свободы и ограничений и стеснений быстро следуют один за другим, результаты их видны с ясностью и определенностью, и вся система национальной промышленности и государственной администрации открыто развертывается перед глазами наблюдателя.

Североамериканские колонии по отношению к издельной промышленности были в таком рабстве у метрополии, что там не переносили никакого вида фабрично-заводского производства, кроме домашних и обыкновенных промыслов. Еще в 1750 году основанная в городе Массачузете шляпная фабрика обратила на себя внимание и возбудила такую зависть парламента, что он объявил колониальные фабрики всякого рода учреждениями, вредными для общего блага страны (common nuisances), не исключая и железоделательных заводов, несмотря на огромный избыток в стране всех потребных для железного производства материалов. Еще в 1770 году великий Чатам, опечаленный первыми попытками новой Англии в фабричном производстве, объявил, что невозможно допустить в колониях выделки даже одного гвоздя для подков.

Адаму Смиту принадлежит та заслуга, что он первый указал на несправедливость такой политики.

Монополизация всякого рода мануфактурной промышленности со стороны метрополии является одной из главных причин американской революции; такса на чай была лишь поводом к вспышке.

Освободившись от наложенных на них оков, владея всеми материальными и интеллектуальными средствами для мануфактурной промышленности и отделенные от тех наций, от которых они получали фабрикаты и которым продавали свои продукты, таким образом, во всех затруднительных обстоятельствах предоставленные лишь собственным своим силам, фабрики всякого рода в североамериканских свободных штатах во время войны за независимость сделали огромные успехи, которые оказали такое благодетельное влияние также и на земледелие, что ценность земли, равно как и заработная плата, несмотря на тяжесть податей и опустошения в военное время, всюду достигла значительных размеров. Но так как после Парижского мира неудачная конституция свободных штатов не позволила осуществить общую торговую систему, вследствие чего английские фабрикаты снова получили свободный доступ, а вновь возникшие фабрики Северной Америки не были в состоянии выдержать их конкуренции, то благосостояние страны, получившее начало во время войны, исчезло еще быстрее, чем возникло. «Мы покупали, — говорил позднее в конгрессе один оратор, — по совету новых теоретиков там, где мы могли купить дешевле всего, и наши рынки были переполнены иностранными товарами; в наших приморских городах английские товары можно было купить дешевле, чем в Ливерпуле и Лондоне. Наши фабриканты были разорены; наши купцы, даже те, которые думали обогатиться посредством вывоза, обанкротились, а все эти причины, вместе взятые, так невыгодно отражались на нашем земледелии, что стало замечаться общее обесценение земельной собственности, а вследствие этого несостоятельность и среди землевладельцев стала явлением заурядным». Но это положение, во всяком случае, было лишь переходным; оно продолжалось от Парижского мира до установления федеральной конституции и более всех других причин содействовало скреплению политической связи между разными штатами и тому, что конгрессу были предоставлены достаточные полномочия для установления общей системы торговой политики. От всех штатов, не исключая Нью-Йорка и Южной Каледонии, конгресс был осаждаем просьбами о принятии протекционных мер для внутренней промышленности, и Вашингтон в день своего избрания был одет в платье из туземного сукна, чтобы, как сказал один современный нью-йоркский журнал, «просто и выразительно, как было свойственно этому великому человеку, дать своим преемникам и всем будущим законодателям памятный урок того, каким образом развивать благосостояние страны». Несмотря на то что по первому американскому тарифу (1789) значительнейшие мануфактурные произведения были обложены лишь слабой ввозной пошлиной, тариф этот уже в первые годы дал настолько благотворные результаты, что Вашингтон в своем послании 1791 года мог поздравить нацию с цветущим состоянием, которого достигли фабрики, земледелие и торговля.

Скоро, однако, это покровительство оказалось недостаточным, так как английские фабриканты, улучшив способы производства, легко обезоружили влияние этих пошлин. Конгресс возвысил пошлину на важнейшие мануфактурные предметы до 15%, но лишь в 1804 году, когда вследствие незначительности таможенного сбора он вынужден был увеличить государственные доходы. Между тем давно уже туземные фабриканты истощали свои силы, жалуясь на недостаток покровительства, а защитники противоположных интересов изощрялись в доказательствах выгодности свободы торговли, во вред протекционизма.

Контраст с незначительными успехами, которые вообще выпали на долю заводско-фабричной промышленности, представляло развитие торгового флота, которому уже в 1789 году, по предложению Джемса Мадисона, было оказано достаточное покровительство. Вместо 200 тыс. тонн (1789) уже в 1801 году он вмещал более миллиона тонн.

Под защитой тарифа 1804 года мануфактурная промышленность североамериканцев лишь с трудом могла противостоять фабрикам Англии, которые получали поддержку в постоянных улучшениях и умножались в колоссальном размере. Без сомнения, новая промышленность пала бы под давлением этой конкуренции, если бы ей не пришли на помощь эмбарго и объявление войны 1812 года, вследствие чего, как во время войны за независимость, американские фабрики достигли такого необычайного развития, что не только удовлетворяли внутренней потребности, но скоро приступили даже к вывозу произведений своих мануфактур. Только на хлопчатобумажных и шерстяных фабриках, согласно представленным конгрессу отчетам торгового и мануфактурного комитетов, в 1815 году работало 100 тыс. человек, ежегодная производительность которых достигала суммы более чем 60 млн долларов. Теперь, как и во время войны за независимость, как необходимое следствие развития мануфактурной промышленности заметно было быстрое повышение всех цен на жизненные продукты и заработной платы, равно как и цен на недвижимую собственность, а следовательно, и общего благосостояния землевладельцев, рабочих и внутренней торговли.

После Гентского мира конгресс, наученный опытом 1786 года, в первый год удвоил прежние таможенные пошлины, и все-таки в это время благосостояние страны продолжало увеличиваться. Но под давлением перевеса частных интересов, находившихся в противоречии с интересами мануфактур, и под влиянием теоретических аргументов, он решился в 1816 году на значительное уменьшение ввозных пошлин, и это снова возбудило иностранную конкуренцию, которая привела к тем же самым результатам, какие дал уже опыт с 1786-го по 1789 год, а именно: разорение фабрик, обесценение жизненных продуктов, падение ценности недвижимого имущества и общее бедствие в среде сельских хозяев. После того страна во второй раз во время войны испытала блага мира, ей пришлось во второй раз во время мира пережить больше бедствий, чем во время самой опустошительной войны. В первый раз, в 1824 году, после того как влияние английского хлебного билля на американское земледелие развернулось во всей широте его бессмысленной тенденции, и вследствие этого земледельческий интерес средних, северных и западных штатов принудил их присоединиться к интересам фабрикантов, в конгрессе прошел несколько повышенный тариф, который, однако, скоро оказался недостаточным, так как Гускиссон для того, чтобы парализовать им последствие с точки зрения английской конкуренции, немедленно принял меры дополнить его тарифом, установленным после сильной борьбы в 1828 году.

Вновь опубликованные официальные статистические данные⁷³ штата Массачузет дают приблизительное понятие о том развитии, которое получили мануфактуры в Соединенных Штатах, особенно в средних и северных штатах, вследствие протекционной системы, несмотря на позднейшее смягчение тарифа 1828 года. В 1837 году в этом штате было 282 хлопчатобумажные мануфактуры с 565 031 веретенами в действии, и в них состояло рабочих 4997 мужчин и 14 757 женщин; на них переработано 37 275 917 фунтов хлопка и приготовлено 126 млн ярдов (метров) пряжи стоимостью в 13 056 659 долларов, при посредстве капитала в 14 369 719 долларов.

Шерстяное производство имело 192 мануфактуры с 501 машиной, где было занято 3612 мужчин и 3485 женщин; переработано было шерсти 10 858 988 фунтов и приготовлено 11 313 426 ярдов ткани ценностью в 10 399 807 долларов, при посредстве капиталов в 5 770 750 долларов.

Башмаков и сапог было выработано 16 689 877 пар (большое количество башмаков было вывезено в западные штаты) ценностью на 14 642 520 долларов.

Прочие отрасли производства находились в пропорциональном с указанными развитии.

Общее фабрично-заводское производство штатов (не считая постройки кораблей) превышало 86 млн. с капиталом приблизительно в 60 млн. долларов.

Число рабочих достигало 117 352 на общее число жителей штата (1837) в 701 331.

О несчастьях, грубости и пороках не было и помина среди промышленного населения; наоборот, среди многочисленных фабричных рабочих мужского и женского пола господствовала самая строгая нравственность, чистота и изящество в одежде; библиотеки были наполнены полезными и поучительными книгами; работа не превышала сил, пища была обильна и хороша. Большинство девиц скапливали себе приданое⁷⁴.

Последнее является, очевидно, результатом дешевых цен на пищевые продукты, невысоких налогов и равномерного их распределения. Пусть Англия отменит свои ограничения ввоза земледельческих продуктов, уменьшит существующие налоги на предметы потребления наполовину или на две трети, пусть покроет дефицит подоходным налогом, и ее фабричные рабочие окажутся в таком же положении⁷⁵.

Ни одна страна, относительно ее будущего назначения и ее национальной экономии, не была так мало понята и осуждена так несправедливо, как Америка, и со стороны теоретиков, и со стороны практиков. По выражению Адама Смита и Ж. Б. Сэя, Соединенные Штаты «подобно Польше» предназначены для земледелия. Сравнение это не было особенно лестно для конфедерации дюжины республик, полных честолюбивых стремлений и юношеских сил, и открывшаяся им таким образом перспектива их будущего ни в каком случае не была особенно утешительной. Названные теоретики доказывали, что сама природа предназначила североамериканцев для земледелия до тех пор, пока земля самая плодородная будет приобретаться там почти задаром. Они удостоились великой похвалы за то, что так охотно подчинялись требованиям природы и сумели подтвердить теорию столь чудным примером замечательных результатов свободы торговли; но теоретики скоро почувствовали неприятность потерять и это важное доказательство правильности и применимости их теории и дожить до того, что Соединенные Штаты для обеспечения своего благосостояния пошли по направлению диаметрально противоположному неограниченной свободе торговли.

Как прежде эта юная нация была дорога для господствующей экономической школы, как зеница ока, так теперь она является предметом жесточайшего порицания для теоретиков всех европейских наций. Это, говорят они, доказывает, какие ничтожные успехи сделал Новый Свет в политических науках; в то время как европейские нации с искренним увлечением стремились осуществить принцип всеобщей свободы торговли, в то время как, в частности, Англия и Франция готовы были сделать решительные шаги к этой великой филантропической цели, Соединенные Штаты Северной Америки пожелали основать свое национальное благосостояние, возвратившись к меркантильной системе, уже устаревшей и так ясно опровергнутой экономической наукой. Но такая страна, как Америка, в которой лежат еще необработанными столь необъятные пространства плодороднейшей земли, а заработная плата стоит так высоко, не может найти лучшего употребления для своих капиталов и лучшего занятия для своего возрастающего населения, как земледелие; раз последнее достигнет своего полного развития, то заводы и фабрики возникнут естественным образом сами собой, без всяких искусственных вспомогательных средств; вызвав же де искусственно мануфактурную промышленность, Соединенные Штаты нанесли бы вред не только странам Старого Света, но больше всего самим себе.

У американцев, однако, здравый смысл и непосредственное понимание того, что необходимо для страны, было сильнее веры в правила теории. Основательный разбор доказательств теоретиков привел к сильному сомнению в непогрешимости доктрины, которой ее собственные адепты ни разу не желали последовать.

На аргумент относительно огромного количества невозделанных плодородных пространств возражали, что в штатах, отличающихся уже населенностью, значительной культурой и зрелостью к фабричному делу, такие пространства столь же редки, как в Великобритании; что возрастающее население этих штатов должно с большими для себя потерями передвигаться на запад, чтобы обрабатывать подобные пространства, вследствие чего западные штаты не только лишаются огромной суммы материальных и умственных капиталов, но так как вследствие этих переселений потребители превращаются в конкурентов, то их земельная собственность и земледельческие продукты необходимо обесцениваются. Не могло быть особенной выгоды для союза в том, что принадлежащие ему пустыни, вплоть до берегов Тихого океана, были обработаны прежде, чем достаточно развились население, цивилизация и военные силы старых штатов; напротив, западные штаты не прежде оказались в силах извлечь из обработки отдаленных пустынь пользу для своего собственного преуспеяния, как взявшись за фабричное производство с целью иметь возможность обменивать свои фабрикаты на продукты востока. Здесь пошли еще дальше и спрашивали, не находится ли сама Англия в совершенно таком же положении; разве Англия не располагает также в Канаде, в Австралии и в других частях света массою еще необработанных, но плодороднейших пространств, разве не могли бы англичане почти с такой же легкостью переселить избыток своего населения, подобно североамериканцам, с берегов Атлантического океана на берега Миссури; почему же, несмотря на это, Англия не только продолжает покровительствовать туземным фабрикам, но стремится еще расширять их все более и более?

Аргументы экономической школы, заключающиеся в том, что там, где плата рабочим за обработку земли высока, фабрики не могут возникнуть естественным образом, а могут развиваться лишь как тепличные растения, казались основательными только отчасти, а именно лишь по отношению к тем фабричным изделиям и произведениям мануфактур, которые благодаря их небольшому объему и весу сравнительно с ценностью большей частью выполняются ручной работой; но они не верны в том случае, когда цена заработной платы оказывает лишь незначительное влияние или когда невыгодность высокой заработной платы возмещается применением машин или гидравлических двигателей, дешевизной сырых произведений и пищевых продуктов, избытком дешевого топлива и строительных материалов, наконец, незначительностью государственных налогов и энергией рабочих сил.

Затем из долгого опыта американцы убедились, что земледелие только тогда может развиваться вполне и обеспечить благосостояние страны, когда будет гарантирован на все время обмен продуктов земледелия на фабрикаты; но что если земледелец живет в Северной Америке, а фабрикант в Англии, то этот обмен нередко может быть прерван или войной, или торговым кризисом, или ограничительными таможенными мерами других стран, и что, следовательно, для того, чтобы благосостояние нации покоилось на незыблемом основании, мануфактурист, по выражению Джефферсона, должен селиться рядом с земледельцем.

Североамериканцы поняли наконец, что великая нация не может исключительно преследовать ближайшие материальные выгоды, что цивилизация и могущество — блага, наиболее драгоценные и более желательные, чем материальное богатство, как в том признается и сам Адам Смит, — могут быть достигнуты и упрочены лишь при помощи собственной фабрично-заводской промышленности; что нация, которая чувствует себя призванной занять место в ряду образованнейших и могущественнейших наций и удержать его, не должна щадить никаких жертв для того, чтобы овладеть условиями, обеспечивающими эти блага, и что приатлантические штаты вовремя приобрели их.

Европейское население и европейская культура встали твердой ногой на берега Атлантического океана; здесь прежде всего основались населенные, обработанные и богатые штаты; здесь колыбель их морских рыболовных промыслов, их каботажа и морских сил; здесь была добыта их независимость и получила основание их федерация; при посредстве прибрежных штатов возникли их внешняя торговля и сношения с цивилизованным миром, через них получается в Соединенных Штатах Европы* избыток населения, материальных капиталов и умственных сил; на цивилизации, могуществе, богатстве этих прибрежных штатов покоятся будущая цивилизация, могущество, богатство, независимость целой нации и ее влияние на менее образованные страны.

Предположим, что населенность этих прибрежных штатов будет падать, вместо того чтобы расти, их рыбные промыслы, их каботаж, их мореплавание в другие страны, их внешняя торговля будут слабеть или оставаться в одном и том же положении, вместо того чтобы развиваться, — в таком случае нам пришлось бы наблюдать пропорциональное ослабление средств цивилизации целой нации и гарантии ее самостоятельности и ее нынешнего могущества. Можно себе представить даже всю территорию Соединенных Штатов обработанной на всем пространстве от одного моря до другого, состоящей из земледельческих штатов и переполненной населением, и все-таки, несмотря на это, нация может остаться на низкой степени цивилизации, независимости и внешнего могущества. И действительно, есть много наций, которые находятся в таком положении и при огромном населении лишены торгового и военного флотов.

Если бы явилась такая держава, которая бы задалась целью задержать американскую нацию в ее развитии и подчинить ее навсегда себе в промышленном,

*Из текста ясно, что речь идет о Соединенных Штатах Америки.— Прим. сост.

 коммерческом и политическом отношении, то для достижения этой цели ей стоило бы лишь постараться обезлюдить приатлантические штаты и загнать внутрь страны весь избыток населения, капитала и умственных сил. Тогда она не только задержала бы дальнейшее возрастание морских сил, но она смело могла бы рассчитывать подчинить со временем своей власти главнейшие пункты обороны на атлантическом побережье и при устьях рек. Средство для достижения этой цели недалеко, стоит лишь помешать подъему в приатлантических штатах мануфактурной промышленности, стоит лишь заставить Америку водворить у себя принцип абсолютной свободы торговли.

Ибо если бы приатлантические штаты не сделались мануфактурными, то они не только не были бы в состоянии удержаться на той степени культуры, которой они достигли в настоящее время, но они принуждены были бы отставать от других, и притом отставать во всех отношениях. Как стали бы без мануфактур развиваться города вдоль берегов Атлантического океана? Не посредством же, в самом деле, вывоза туземных продуктов в Европу и ввоза английских мануфактурных товаров, так как для выполнения подобной работы было бы достаточно нескольких тысяч человек. Что сталось бы с рыбными промыслами? — большая часть населения, перешедшего внутрь страны, предпочитает соленой рыбе свежее мясо и речную рыбу; оно не нуждается в китовом жире, а если требует его, то лишь в самом незначительном количестве. Каким образом стал бы развиваться каботаж вдоль прибрежья приатлантических штатов? Так как большая часть прибрежных штатов населена земледельцами, которые сами удовлетворяют свои потребности в пищевых продуктах, в строительных материалах и топливе, то вдоль берегов нечего было бы перевозить. Каким образом стала бы расширяться внешняя торговля и мореходство в другие государства? Страна не в состоянии предложить ничего, кроме того, чем в изобилии обладают страны мало цивилизованные, а те страны, которым она сбывает свои произведения, покровительствуют развитию собственного мореплавания. Что сталось бы с военным флотом при упадке в приатлантических штатах рыбных промыслов, каботажа, мореплавания, внешней торговли? Каким образом без военного флота эти штаты будут защищаться против иноземного вторжения? Каким образом может развиваться в этих штатах земледелие, когда продукты более плодородных и гораздо более дешевых земель штатов запада, не нуждающихся ни в каком удобрении, будучи доставлены на восток по каналам, железным дорогам и т. д., могут здесь продаваться дешевле, чем стоит их производство в восточных штатах на давно уже истощенной почве? Как при таких условиях станет развиваться цивилизация в восточных штатах и возрастать их население, когда очевидно, что при свободной торговле с Англией всякий избыток населения и земледельческого капитала будет отливать на запад? Теперешнее положение Виргинии дает лишь слабое понятие о том положении, в каком очутились бы приатлантические штаты с постепенным исчезновением там мануфактуры; ибо Виргиния, как и все южные штаты атлантического побережья, принимала иногда значительное участие в снабжении мануфактурных штатов земледельческими продуктами.

Но дело совершенно изменяется при существовании мануфактурной промышленности в приатлантических штатах. Тогда из всех европейских стран стекается народонаселение, капиталы, технические и умственные силы; тогда с подвозом пищевых продуктов и сырых материалов с запада возвышается спрос на продукты издельной и мануфактурной промышленности приатлантических штатов; тогда их народонаселение, число и обширность их городов возрастают пропорционально развитию культуры западных пустынь; тогда вследствие возрастания народонаселения развивается их собственное земледелие благодаря увеличению спроса на рыбу, масло, сыр, молоко, овощи, продукты маслянистых растений, плоды и т.д.; тогда возвышается спрос на соленую рыбу и рыбий жир, добываемые посредством рыбных промыслов; тогда вдоль берегов при помощи каботажного судоходства перевозится масса пищевых продуктов, строительных материалов, каменного угля и т. д. для удовлетворения нужд промышленного населения; тогда мануфактуры производят многочисленные предметы вывозной торговли для стран всего света, что предоставляет им выгоды обратного фрахта; тогда вследствие существования каботажа, рыбных промыслов и мореходства в другие страны развиваются морские силы, чем обеспечивается самостоятельность нации и ее влияние на другие народы, в особенности же на южноамериканские; тогда искусства и науки, цивилизация и литература двигаются вперед в восточных штатах и отсюда распространяются на запад.

Вот обстоятельства, вынудившие Северо-Американские Соединенные Штаты ограничивать привоз произведений иностранных мануфактур и оказывать покровительство собственным фабрикам. Мы выше показали, каким увенчалось это успехом. Что без этих мер заводско-фабричная промышленность никогда не возникла бы в приатлантических штатах, показывает их собственный опыт и история промышленности других стран.

Так часто являющиеся в Америке торговые кризисы пытались объяснить влиянием указанных ограничений торговли, но без всякого основания. Как прежние, так и новейшие опыты Северной Америки показывают, напротив, что эти кризисы никогда не были столь часты и столь гибельны, как в то время, когда сношения с Англией были наименее ограничены. Торговые кризисы в земледельческих штатах, которые удовлетворяют свои потребности в мануфактурных произведениях извне, зависят от несоразмерности привоза по отношению к вывозу. Промышленные штаты, более богатые капиталами, нежели земледельческие, в постоянных заботах о расширении своего сбыта отпускают свои товары в кредит и поощряют потребление. Это как бы задаток в обеспечение будущей жатвы. Но если урожай настолько слаб, что его ценность далеко не достигает ценности прежнего потребления, или же если урожай будет настолько обилен, что продукты не находят достаточного спроса и падают в цене, если при этом еще рынок переполнен иностранными мануфактурными товарами, то вследствие отсутствия равновесия между платежными средствами и прежним употреблением, так же как по причине отсутствия равновесия между спросом и предложением земледельческих продуктов и фабричных изделий, происходит кризис. Этот кризис увеличивается и усложняется операциями иностранных и туземных банков, но не вызывается ими⁷⁶. В одной из следующих глав мы разберем ближе эти отношения.

 

ГЛАВА X. УРОКИ ИСТОРИИ

Во все времена и повсюду умственное развитие, нравственность и деятельность граждан находились в полном соотношении с благосостоянием нации, и богатство увеличивалось или уменьшалось пропорционально этим качествам; но никогда труд и бережливость, дух изобретательности и предприимчивости отдельных лиц не создавали ничего великого там, где они не находили опоры в гражданской свободе, учреждениях и законах, в государственной администрации и внешней политике, а главным образом, в национальном единстве и могуществе.

История всех стран указывает на решительное взаимодействие социальных и индивидуальных сил. В итальянских и ганзейских городах, в Голландии и Англии, во Франции и Америке мы наблюдаем, как производительные силы, а следовательно, и богатства отдельных лиц возрастают пропорционально со свободой и усовершенствованием политических и общественных учреждений и как, с другой стороны, эти последние в возрастании материальных богатств и производительных сил индивидуумов получают новые силы для своего дальнейшего совершенствования. Самостоятельное развитие английской промышленности и могущества восходит ко времени зарождения английской национальной свободы, а промышленность и могущество венецианцев, ганзейцев, испанцев и португальцев начинают падать вместе с их свободой. Как ни были трудолюбивы, бережливы, изобретательны и развиты умственно отдельные лица, они не были в состоянии восполнить недостаток свободных учреждений. История учит, таким образом, что отдельные лица большую часть своих производительных сил черпают из общественных учреждений и общественного устройства.

Нигде с такой ясностью, как в мореходстве, не обнаруживается влияние свободы, умственного развития и просвещения на могущество, а следовательно, и на производительные силы, и на богатство нации. Среди различных отраслей труда мореходство больше всего способно возбудить энергию, личное мужество, дух предприимчивости и настойчивости — качества, которые, очевидно, могут развиваться лишь в атмосфере свободы. Ни в какой другой отрасли промышленности невежество, суеверия и предрассудки, равнодушие, малодушие, изнеженность и слабость не сопровождаются столь гибельными последствиями, нигде чувство личной самостоятельности не является столь настоятельно необходимым. Поэтому история не указывает ни одного примера, где бы порабощенный народ отличался в мореходстве. Индусы, китайцы и японцы исконно ограничивались лишь плаванием по каналам, рекам и вдоль морских берегов. В Древнем Египте мореходство было в презрении, вероятно, потому, что жрецы и фараоны боялись, таким образом, воспитать дух свободы и независимости. Свободнейшие и просвещеннейшие государства Греции были в то же время и самыми сильными на море; вместе со свободой и морские силы прекращают существование, и как ни много история рассказывает о победах македонских царей на суше, она умалчивает об их морских победах.

Когда римляне были сильны на море и когда прекращаются известия об их флоте? Когда Италия предписывает законы на Средиземном море и когда ее собственный каботаж попадает в руки чужеземцев? Над испанским флотом инквизиция произнесла смертельный приговор прежде, нежели он был приведен в исполнение флотами Англии и Голландии. С образованием купеческой олигархии в ганзейских городах сила и дух предприимчивости исчезают из Ганзы. В древних Нидерландах только мореходцы завоевали себе свободу; те же, кто подчиняется инквизиции, должны были терпеть даже прекращение судоходства на своих реках. Английский флот, победив голландский в Ла-Манше, овладел лишь морским господством, которому Англия давно уже обеспечила дух свободы. Голландия, однако, до наших дней сохранила большую долю своих морских сил, между тем как флоты Испании и Португалии почти уничтожены. Напрасны были стремления отдельных администраторов Франции создать флот при деспотических королях, он всегда исчезал. И наоборот, как в настоящее время усиливается на наших глазах торговый и военный флот Франции! Едва успела зародиться независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и они уже со славою борются с гигантским флотом метрополии. Но что представляет из себя мореходство Средней и Южной Америки? Пока их флаги не развиваются во всех морях, до тех пор действительность их государственного режима может быть еще оспариваема. Взгляните, напротив, на Техас: едва пробудившись к жизни, он стремится уже захватить свою часть в царстве Нептуна.

Мореходство составляет лишь часть промышленной силы нации — часть, которая может развиваться и приобретать большее значение лишь вместе с целым и посредством целого. Всюду, как показывает опыт, и во все времена мореходство, внутренняя и внешняя торговля, даже самое земледелие процветают лишь там, где достигают процветания мануфактуры. Но если свобода главным образом обусловливает развитие мореходства, то насколько же больше должна она обусловливать мощь мануфактурных сил, рост всех производительных сил нации? История не знает ни одного богатого, ни одного торгового и промышленного народа, который бы в то же время не был и народом свободным.

Всюду наряду с развитием мануфактур усовершенствовались пути сообщения, улучшалось речное судоходство, пролагались каналы, усовершенствовались грунтовые дороги, являлись железные дороги и пароходства — необходимые условия для развития земледелия и цивилизации.

История учит, что искусства и промыслы странствуют из города в город, из страны в страну. Преследуемые и угнетаемые на родине, они спасаются в те города и страны, которые им обеспечивают свободу, покровительство и поддержку. Так переходили они из Греции и Азии в Италию, оттуда в Германию, Фландрию и Брабант, и из этих последних — в Голландию и Англию. Всюду безрассудство и деспотизм изгоняли их, а дух свободы привлекал. При отсутствии недомыслия континентальных правительств трудно было бы Англии завоевать себе промышленное верховенство. Но что разумнее, ждать ли нам того, когда другие нации будут настолько безрассудны, что изгонят собственную промышленность, вследствие чего мы заставим их искать у нас убежища, или же, не рассчитывая на подобные случайности, привлечь их к нам, предложив им извлекать отсюда известные выгоды? Правда, опыт учит, что ветер переносит семена из одной местности в другую и что, таким образом, голые степи превратились в густые леса; но было ли бы, однако, разумно со стороны лесохозяина ждать, пока ветер в течение столетий произведет эти культурные улучшения? Было ли бы с его стороны бессмысленно, если бы он, посредством осеменения голых пространств, постарался достичь этой цели в течение нескольких десятилетий? История показывает, что целые народы с успехом поступали так, как должен был бы, очевидно, поступить лесовладелец.

Некоторые свободные города или небольшие республики с ограниченной территорией, с незначительным населением и незначительные в военном отношении, или же союзы таких городов и государств, благодаря энергии их юношеской свободы, их географическому положению и счастливым обстоятельствам гораздо ранее великих монархий достигали процветания в промышленности и торговле. Установив в этими последними монархиями свободные сношения, они доставляли им свои мануфактурные произведения в обмен на сельскохозяйственные продукты, и таким образом достигали высокой степени богатства и могущества. Так было с Венецией, с Ганзой, с Бельгией и Голландией.

Не менее выгодна была сначала свобода торговли для тех великих держав, с которыми они находились в сношениях. При богатстве их естественных источников и грубости их общественного состояния свободный ввоз иностранных мануфактурных товаров и вывоз их земледельческих продуктов были самым верным и самым действенным средством развить их производительные силы, приучить к труду их жителей, склонных к лени и ссорам, заставить землевладельцев и аристократию интересоваться промышленностью, возбудить в их купцах спящий дух предприимчивости и, главным образом, поднять их культуру, промышленность и могущество.

Подобные результаты в особенности выпали на долю Великобритании вследствие торговых и промышленных ее сношений с итальянцами, ганзейцами, бельгийцами и голландцами. Но достигнув при помощи свободных торговых сношений известной степени развития, великие державы поняли, что могущество и богатство приобретаются лишь тогда, когда фабрики и торговля будут в единении с земледелием, они поняли, что новые туземные фабрики не в силах выдерживать конкуренции со старыми, давно существующими заграничными фабриками, что их собственные рыбные промыслы и собственный торговый флот — основа флота военного — никогда не создадутся без особенного покровительства и что дух предприимчивости туземных купцов всегда будет парализовываться действиями иностранных купцов благодаря их огромным капиталам, большей опытности и образованию. Тогда они стремились посредством ограничений, покровительства и поощрений акклиматизировать на собственной почве капиталы, ловкость и дух предприимчивости иностранцев с большим или меньшим успехом, с большей или меньшей быстротой, смотря по тому, насколько целесообразны были избранные ими средства и с какой энергией и настойчивостью преследовалась намеченная цель.

Прежде всех прибегла к этой политике Англия. Но необразованность или страстность правителей, внутренние волнения или внешние войны были причиной того, что эта политика часто прерывалась, и лишь благодаря Эдуарду VI, Елизавете и революциям Англия усвоила прочную и целесообразную систему. Ибо каким образом могли оказывать надлежащее действие меры Эдуарда III, когда только при Генрихе VI в первый раз разрешено было перевозить зерновой хлеб из одного графства в другое или вывозить его за границу? Когда еще во времена Генриха VII и Генриха VIII всякая прибыль, даже торговые проценты или дисконт, равно барыш от разницы денежного курса, считалась ростовщичеством и когда думали, что возможно покровительствовать промышленности посредством низкой таксировки шерстяных товаров и заработной платы, а производство хлеба — посредством уменьшения больших стад овец? И насколько ранее достигла бы Англия высокой степени развития шерстяного производства и мореплавания, если бы Генрих VIII не счел за бедствие повышение цен на хлеб, если бы он, вместо того чтобы изгнать из страны массу иностранных рабочих, постарался, по примеру своих предшественников, увеличить их число посредством эмиграции, и если бы Генрих VII не отверг предложенного ему парламентом навигационного акта?

Во Франции мы видим туземные фабрики, свободу внутренних сношений, внешнюю торговлю, рыбные промыслы, торговый и военный флот, словом, все атрибуты великой, могущественной и богатой нации, и все это, стоившее Англии вековых усилий, было создано одним великим гением в течение нескольких лет, как бы по мановению волшебного жезла, но зато все это еще быстрее было уничтожено железной рукой фанатизма и деспотизма. Безуспешно на наших глазах принцип свободы торговли вступает в борьбу при неблагоприятных условиях с ограничениями, облеченными могуществом; Ганза уничтожается, и Голландия падает под ударами Англии и Франции.

Что торговая политика ограничений только тогда может оказать надлежащее действие, когда она поддерживается успехами культуры и свободными учреждениями страны, доказывают упадок Венеции, Испании и Португалии, ретроградное движение Франции вследствие отмены Нантского эдикта и история Англии, в которой свобода всегда развивалась параллельно с успехами промышленности, торговли и национального обогащения.

Напротив, сильно развитая культура при свободных ли учреждениях или без них, если только она не встречает поддержки в целесообразной торговой политике, является плохим обеспечением экономических успехов страны. Это достаточно ясно доказывается историей Северо-Американских Соединенных Штатов и опытом Германии.

Новейшая Германия при отсутствии энергичной и общей торговой политики, предоставленная на собственном рынке конкуренции иностранной промышленности, превосходящей ее во всех отношениях, напротив, устраненная с иностранных рынков произвольными, часто даже прихотливыми ограничениями, далекая от того, чтобы ее культура делала успехи параллельно с развитием ее промышленности, — эта Германия не в состоянии была ни разу возвыситься до своего прежнего положения и походит теперь на колонию и эксплуатируется той самой страной, которую несколько столетий пред тем таким же образом эксплуатировали немецкие купцы, так что наконец немецкие города решились посредством общей и энергичной торговой политики обеспечить внутренний рынок для своей собственной промышленности.

Свободные штаты Северной Америки, будучи в состоянии более всех других наций до них извлечь пользу из принципа свободы торговли и уже в колыбели своей самостоятельности взлелеянные уроками космополитической школы, больше всех других наций старались провести в жизнь этот принцип. Но, как мы видели, эта нация дважды вынуждена была вследствие войны с Великобританией вырабатывать сама себе те мануфактурные изделия, которые она при свободе торговли приобретала из других стран; после же заключения мира она дважды была доведена свободной заграничной конкуренцией на край погибели, что и привело ее к убеждению, что при настоящих мировых отношениях каждая великая нация должна искать обеспечения своего благосостояния и независимости в самостоятельном и равномерном развитии ее собственных сил.

Таким образом, история учит, что ограничительные меры являются не столько изобретением глубокомысленных умов, сколько результатом развития интересов и стремления наций к независимости и верховенству, следовательно, результатом национального соперничества и войны, и что эти ограничения могут исчезнуть только при согласовании всех национальных интересов, т. е. при общем объединении всех народов под знаменем права. Вопрос: каким образом объединить народы в образе федеративного устройства и каким образом при расширении возникающих между независимыми нациями разногласий поставить власть закона на место военной силы; вопрос этот сливается с другим: каким образом национальные системы торговли могут быть заменены свободой всемирной торговли?

Опыты некоторых стран, применивших у себя эту свободу по отношению к нации, превосходящей их промышленностью, богатством и могуществом или ограничительной торговой системой, как это было сделано в 1703 году Португалией, в 1786-м Францией, в 1786-м и 1816 году Северной Америкой, с 1815-го по 1821 год Россией и в течение целых веков Германией, — подобные опыты показывают нам, что таким образом приносится лишь в жертву благосостояние отдельных стран без всякой пользы для всего человечества и только для выгод той страны, которая господствует в промышленности и торговле. Швейцария, как мы выясним позднее, является исключением и представляет так же много, как и мало доказательств как за, так и против той или другой системы.

Кольбер не является перед нами создателем той системы, которую итальянцы назвали его именем; как мы видели, Она была еще задолго до него развита англичанами. Кольбер только провел в жизнь то, что должна была рано или поздно провести Франция, если она желала выполнить свое назначение. Если и можно поставить что-либо в Вину Кольберу, так лишь то, что он пытался выполнить под покровом деспотического правления то, что могло получить прочность после лишь коренного преобразования им политического строя.

На этот упрек можно, однако, возразить следующее: система Кольбера, если бы благоразумные короли и просвещенные министры ей следовали, удалила бы с пути преобразования те препятствия, которыми задерживалось развитие промышленности, сельского хозяйства, торговли, равно как и общественной свободы, и Франции не пришлось бы переживать революции, но даже гораздо более успев в своем развитии благодаря взаимодействию промышленности и свободы, Франция бы уже целых полтора века счастливо соперничала с Англией в промышленности, развитии внутренних сношений, во внешней торговле и колонизации, равно как в рыбных промыслах, в торговом и военном флотах.

История, наконец, учит нас, каким образом народы, обладающие от природы всеми средствами для достижения высшей степени богатства и могущества, могут и должны, без того, чтобы не стать в противоречие с самими собою, менять свою торговую систему по мере того, как идут вперед. Сначала, действительно, посредством свободы торговли с народами, их опередившими, они выходят из варварства и улучшают свое земледелие; потом посредством ограничений они заставляют цвести их фабрики, флот и внешнюю торговлю; наконец, после достижения высшей степени богатства и могущества, посредством постепенного перехода к принципам свободы торговли и свободной конкуренции иностранцев на их собственных рынках они предохраняют от равнодушия своих земледельцев, фабрикантов и своих купцов и возбуждают в них энергию для поддержания верховенства, которого они достигли. На первой ступени развития находятся Испания, Португалия и Неаполь, на второй — Германия и Северная Америка, недалеко от границы последней ступени находится, по нашему мнению, Франция; достигла последней ступени пока еще только Великобритания.

 

Книга вторая

ТЕОРИЯ

ГЛАВА XI. ПОЛИТИЧЕСКАЯ И КОСМОПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ

До Кенэ и французских экономистов не существовало другой политической экономии, кроме той, которая практиковалась государственным управлением. Администраторы и писатели, которые трактовали о предметах административных, обращали внимание исключительно на земледелие, фабрики, торговлю и мореплавание тех стран, которым они принадлежали, не заботясь об анализе причин богатства и не возвышаясь до интересов целого человечества.

Кенэ, у которого впервые зародилась идея всеобщей свободы торговли, расширил объем своих исследований на все человечество, не имея представления об отдельной нации. Заглавие его сочинения таково — «Physiocratie, ou de gouvernement le plus avantageux au genre humain»; он хотел бы, чтобы «купцы всех народов образовали одну торговую республику». Очевидно, Кенэ имел в виду космополитическую экономию, т. е. ту науку, которая учит, как человеческий род может обеспечить себе благосостояние, в противоположность политической экономии или такой науке, которая ограничивается изучением того, каким образом данный народ при известных мировых отношениях, при помощи земледелия, промышленности и торговли достигает благосостояния, цивилизации и могущества.

Тот же широкий смысл придает и Адам Смит своему учению, так как он поставил себе задачу доказать справедливость космополитической идеи абсолютной свободы всемирной торговли, несмотря на грубые ошибки физиократов против сущности вещей и против логики. Адам Смит так же, как и Кенэ, не думал составлять трактата о предмете политической экономии, т. е. той политики, которой должны следовать отдельные нации, чтобы достигать прогресса в своем экономическом положении. Он дал следующее заглавие своему сочинению — «Природа и причины богатства народов», т. е. всех народов, всего рода человеческого. Он говорит о различных системах политической экономии в особенной части своего труда с единственной и исключительной целью: представить их полное ничтожество и доказать, что политическая или национальная экономия должны уступить место всемирной экономии. Если он говорит также иногда и о войне, то, по-видимому, только мимоходом. Идея вечного мира лежит в основании всех его доказательств. Так, по выразительному замечанию его биографа Дугалд-Стеварта, точкой отправления всех его исследований было убеждение, что «большинство государственных мероприятий для развития общественного благосостояния бесполезно и что для нации, стремящейся перейти из низшего состояния варварства в состояние наивозможно высшего благосостояния, необходимы лишь умеренные налоги, хорошее судопроизводство и мир». Под словом «мир» Адам Смит, очевидно, разумеет вечный мир аббата Saint Pierre.

Ж. Б. Сэй ставит ясный вопрос: не должно ли допустить существование всемирной республики для того, чтобы ясно представить себе идею всеобщей свободы торговли? Этот писатель, который, в сущности, воздвигнул здание своего учения из материалов, преподанных Адамом Смитом, в шестом томе, стр. 288, своей économie politique pratique говорит буквально следующее: «Мы можем рассматривать экономические интересы семьи с отцом дома во главе; принципы и воззрения, касающиеся таких интересов, составляют предмет частной экономии. Те же принципы, которые имеют отношение к интересам целой нации в частности и по отношению ее к другим нациям, образуют государственную экономию (l'Oconomie publique). Политическая экономия, наконец, рассматривает интересы всех наций, все человечество в совокупности».

При этом нужно заметить, во-первых, что Сэй под именем государственной экономии (économie publique) разумеет национальную или политическую экономию и что он нигде в своих сочинениях о ней не говорит; во-вторых, что он учению, очевидно, характера космополитического присваивает название политической экономии, и что он в этом учении всюду трактует лишь о той экономии, которая имеет в виду исключительно интересы всего человеческого рода без всякого отношения к интересам отдельных наций.

Этого смешения наименований не существовало бы, если бы Сэй, предупредив о том, что он называет политической экономией и что на самом деле есть не что иное, как космополитическая, или мировая, экономия, познакомил нас также и с принципами того учения, которое он называет государственной экономией (économie publique), но которое на самом деле есть не что иное, как экономия в отношении к нациям, или политическая экономия. При определении и развитии этого учения он едва ли мог исходить из представления и существа нации и выяснить, какие существенные изменения должна претерпеть экономия человеческого общества, так как человеческое общество разделено на отдельные национальности, которые представляют союз сил и интересов и в своей естественной свободе стоят лицом к лицу с другими обществами подобного рода. Но, придав своей мировой экономии наименование политической экономии, он избавил себя от такого изложения; смешав слова, он произвел смешение понятий и замаскировал массу грубейших теоретических ошибок. Все позднейшие писатели повторили ту же ошибку. Сисмонди также называет свою политическую экономию «1а science qui se charge du bonheur de l'espOce humaine». Так, Адам Смит и его ученики излагали, в сущности, то же учение, которое излагали до них Кенэ и его ученики, потому что в статье «Revue mOthodique», трактующей о школе физиократов, почти теми же словами выражается мысль, что «благосостояние отдельных лиц зависит вообще от благосостояния всего рода человеческого». Первый из североамериканских корифеев свободы торговли в том виде, как ее понимает Адам Смит, — Томас Купер, президент коллегиума в Колумбии, отрицает даже существование национальных особенностей; он называет нацию «грамматическим изобретением, вызванным необходимостью избежания перифразов, не-сущим (a non-entity), которое не имеет никакого реального значения и пригрезилось лишь политикам». Впрочем, Купер при этом совершенно последователен, даже гораздо последовательнее своих предшественников и учителей, ибо очевидно, что, раз признано существование наций с их условиями бытия и их интересами, необходимо допустить и изменение экономии человеческого общества согласно этим частным интересам, и что если признается это изменение ошибкой, то совершенно разумно опровергнуть прежде всего существование наций.

Мы, со своей стороны, далеки от того, чтобы отвергать космополитическую теорию в том виде, как она выработана школой⁷⁷; мы думаем только, что и политическая экономия, или, как ее называет Сэй, Oconomie publique, также должна быть научно разработана, и что, во всяком случае, лучше называть вещи их действительными именами, нежели придавать им названия, противоречащие смыслу слов.

Если желают остаться верными логике и сущности вещи, необходимо противопоставить частную экономию социальной экономии и в этой последней различать: экономию политическую, или национальную, которая, исходя из представления и сущности национализма, учит, каким образом данная нация при современном положении всего света и при наличности особых национальных отношений может сохранять и улучшать свое экономическое положение, и экономию космополитическую, или мировую, которая исходит из гипотезы, что нации всего земного шара образуют собою одно общество, пребывающее в вечном мире.

Предположите, как того желает школа, мировую ассоциацию или федерацию всех наций как гарантию вечного мира, и принцип международной свободы торговли будет совершенно установлен. Чем менее каждый человек ограничен в достижении своей личной цели — благосостояния, тем значительнее число и богатство тех, которые находятся с ним в свободных сношениях, тем шире поле его деятельности, тем легче ему для увеличения своего благосостояния пользоваться данными ему от природы способностями, приобретенными познаниями и талантами, равно находящимися в его распоряжении естественными силами. Что сказано об отдельном лице, применимо и к общинам, и к провинциям, и к государствам. Только глупец может утверждать, что торговое объединение для Соединенных Штатов Северной Америки, для провинций Франции, для немецких союзных государств вреднее провинциальных таможен.

Объединение трех соединенных королевств (Великобритании и Ирландии) представляет миру разительный и решительный пример громадных результатов свободы торговли между объединенными народами. Стоит лишь представить себе подобную ассоциацию между всеми нациями земного шара — и самое живое воображение не в силах будет начертать себе размеры благосостояния и могущества, которых достигло бы человечество.

Бесспорно, идея всемирной федерации всех народов и вечного мира диктуется как разумом, так и религией⁷⁸. Если уже поединок между двумя индивидуумами является бессмыслицей, то насколько же больше должен быть таким поединок между двумя нациями. Доказательства из культурной истории человечества, приводимые социальной экономией в защиту объединения всех наций под знаменем закона, являются, быть может, самыми очевидными для здравого разума. История показывает, что там, где индивидуумы находятся в постоянной борьбе между собой, благосостояние наций находится на самой низкой степени и что оно возвышается вполне пропорционально с развитием человеческих ассоциаций. В первоначальном состоянии человечества мы отмечаем лишь семейный союз, затем следуют города, далее городские федерации, затем союзы целых стран, наконец, объединение многих государств под знаменем закона. Если природа вещей была достаточно могущественна для того, чтобы распространить на сотни миллионов то объединение, которое началось в семье, то необходимо предположить в ней достаточно силы и для осуществления объединения целых наций. Если человеческий ум был способен оценить выгоду этих великих союзов, то нужно считать его достаточно способным постигнуть выгоды и общего объединения всего человечества. Масса признаков указывает на это стремление мирового ума. Припомним лишь успехи в науках, искусствах и изобретениях, в промышленности и в социальной организации. Теперь уже с уверенностью можно предвидеть, что через несколько десятилетий благодаря усовершенствованию путей сообщения цивилизованнейшие народы в своих материальных и умственных отношениях будут связаны так же тесно и даже еще теснее, чем были связаны столетие тому назад разные графства Англии. И теперь уже телеграф дает правительствам континентальных стран такое средство, которое позволяет им вступать в переговоры так, как будто бы все они находились в одном и том же месте. До сих пор совершенно неизвестные могущественные силы подняли промышленность на такую высоту, какой нельзя было и подозревать, и, несомненно, обнаружатся другие силы, еще более могущественные. Но чем более развивается промышленность, тем равномернее она распространяется по земному шару и тем сильнее будет уменьшаться возможность войны. Два одинаково развитых в промышленном отношении народа в состоянии уже в одну неделю нанести друг другу более вреда, чем в состоянии его исправить целое поколение. Прибавьте к этому, что те же самые силы, которые до сих пор созидали производство, не откажутся воздействовать на его разрушение и что они преимущественно пригодны для обороны в особенности континентальных стран, между тем как они угрожают лишить Великобританию тех преимуществ, которые давало положение острова для защиты этой страны. Конгресс великих держав Европы есть уже зародыш будущего конгресса народов. Теперь уже ясно сказывается стремление устранять международные распри преимущественно посредством трактатов, вместо того чтобы разрешать их с оружием в руках на правах сильного. Вследствие более правильных взглядов на сущность богатства и промышленности лучшие умы всех цивилизованных наций пришли к тому убеждению, что цивилизующее влияние на варварские и полуварварские страны или на страны, отставшие в культурном отношении, или на основанные колонии оказывают нации, их опередившие, заботящиеся о развитии их производительных сил, а такое поле деятельности обещает дать несравненно более богатые и прочные результаты, нежели война или враждебные торговые ограничения. По мере того как будет упрочиваться подобное убеждение и развитие путей сообщения откроет образованным народам такие страны, которые лишены цивилизации, эти нации будут все более и более понимать, что цивилизация народов варварских и народов, раздираемых анархией или стоящих под гнетом дурного правительства, является миссией, выполнение которой одинаково выгодно для всех них и одинаково для всех них обязательна, — миссией, выполнение которой и возможно лишь посредством ассоциации.

Что цивилизация всех стран, культура всего земного шара является задачей человечества, ясно показывает тот неизменный закон природы, который с непреодолимой силой заставлял цивилизованные нации направлять свои производительные силы на страны мало культурные. Всюду, как мы видим, под влиянием цивилизации народонаселения умственные силы и материальные богатства поднимаются до той высоты, когда они необходимо должны переливаться в страны менее культивированные. Если почва страны не в состоянии уже более пропитать население и земледельческое население не находит применения для своего труда, то избыток его ищет доступных культуре пространств в отдаленных странах; если таланты и технические знания становятся в стране настолько обильными, что их труд не вознаграждается более, они переселяются в страны, где в них чувствуется недостаток; если вследствие накопления капиталов размер процентов на них падает так низко, что незначительный капиталист не получает достаточных средств для жизни, то он старается обеспечить себя в этом отношении в странах менее богатых.

Итак, школа (классическая политическая экономия) основывается на верной идее, которая должна быть признана и разработана наукой, если последняя хочет выполнить свое назначение служить светочем для практики, — идее, знакомство с которой обязательно для практики, если она не желает сбиться с надлежащего пути. Школа упустила только из вида сущность национальностей, их интересы и их особые условия и не старалась согласить их с идеей всемирной ассоциации вечного мира.

Школа признала положение вещей, которое должно осуществиться только в будущем, как уже реализованное. Она предполагает существование всемирной ассоциации и вечного мира и отсюда выводит великие выгоды от свободы торговли. Она смешивает, таким образом, следствие с причиной. Между объединившимися провинциями и государствами уже существует постоянный мир, и отсюда произошло объединение их торговли. Благодаря установившемуся между ними постоянному миру они пользуются теми выгодами, которые достигаются торговым объединением. Все примеры, которые нам дает история, показывают, что политическое единение предшествует торговому, которое является следствием первого. История не знает ни одного примера, где бы торговое единение предшествовало и обусловливало политическое. Но при настоящих мировых отношениях всеобщая свобода торговли дала бы в результате не всеобщую республику, а всеобщее подчинение отставших наций верховенству наций, являющихся наиболее сильными в промышленности, торговле и мореплавании, — для этого есть очень веские основания и, с нашей точки зрения, неопровержимые.

Мировая республика, как ее понимали Генрих IV и аббат Saint Pierre, т. е. такая ассоциация, в которой все нации признавали бы над собой легальное управление и отказались бы от самосуда, может осуществиться лишь в таком случае, если многие нации достигнут по возможности одинаковой степени промышленности и цивилизации, политического воспитания и могущества. Только путем постепенного расширения такой ассоциации может развиваться и свобода торговли; только вследствие организации такого союза можно обеспечить всем нациям великие выгоды, примером чего могут служить провинции и государства, уже объединившиеся. Протекционная система является единственным средством для поднятия отставших стран до уровня опередивших их наций, которые от природы не получили никакой вечной монополии мануфактурной промышленности, а лишь выиграли во времени перед другими нациями; поэтому протекционная система является, с указанной точки зрения, могущественной силой, влекущей нации к конечной цели — ассоциации народов, а следовательно, к истинной свободе торговли. С этой же точки зрения и национальная (политическая) экономия является такой наукой, которая, признавая существующие интересы и индивидуальные условия наций, учит, каким образом каждая из них может возвыситься до той же степени экономического развития, при которой ее ассоциация с другими нациями равной культуры на основании свободы торговли становится возможной и выгодной.

Школа, однако, оба эти учения перемешала; она впадает в крупную ошибку, применяя к положению различных наций чисто космополитические принципы, в то же время не признавая, по соображениям политическим, космополитических тенденций производительных сил.

Только вследствие непонимания космополитической тенденции производительных сил мог Мальтус впасть в такую ошибку, как желание ограничить прирост населения, или в новейшее время Шальмер и Торренс — выразить странную мысль, что увеличение капиталов и ограниченное производство составляют зло, которому общий интерес должен положить границы, или, наконец, Сисмонди — объявить фабрики явлением вредным для общества. Теория здесь подобна Сатурну, глотающему собственных детей. Эта теория, согласно которой результатом увеличения народонаселения, капиталов и машин является разделение труда, а этим последним объясняется благосостояние общества, начинает в конце концов считать производительные силы чудищем, угрожающим благосостоянию народов, потому что она, устремив внимание на положение отдельных наций, упускает из вида положение всего земного шара и будущие успехи человечества.

Несправедливо то, что население увеличивается в большей пропорции, нежели производство предметов продовольствия; по меньшей мере, не имеет смысла допущение такой непропорциональности или стремление доказать его искусственными выкладками и софистическими аргументами до тех пор, пока на земном шаре лежит мертвым капиталом масса естественных богатств, которые в состоянии будут пропитать в десять раз, а может быть, и во сто раз больше людей, нежели теперь.

Только узкая точка зрения может признавать настоящие размеры производительных сил основой того, сколько людей может питаться на данном пространстве земли. Дикарь, охотник, рыболов, вычисляя по-своему, не нашли бы на земле достаточно места для миллиона людей, пастух — для десяти миллионов, земледелец — для сотни миллионов, и однако, в одной Европе в настоящее время живет двести миллионов. Культура картофеля и кормовых трав и новейшие улучшения в земледелии вообще вдесятеро увеличили производительные силы людей в добывании средств существования. В средние века в Англии выход пшеницы с одного акра земли был сам-четыре, теперь же сам-десять и сам-двадцать, не говоря уже о том, что теперь в пять раз больше обрабатывается земли. Во многих европейских странах, в которых естественное плодородие почвы то же, что и в Англии, выход зерна и в настоящее время не превышает сам-четыре. Кто может указать границы открытий, изобретений и прогресса человечества? Земледельческая химия еще в зародыше; кто решится стоять за то, что завтра новое изобретение или открытие не увеличит производительность почвы в пять или десять раз?

Артезианские колодцы дают уже возможность превращать бесплодные пустыни в плодоносные поля. А сколько сил может быть заключено еще в недрах земли? Предположите лишь случай, что вследствие нового открытия окажется возможность получать теплоту без помощи горючих материалов; какие пространства земли будут вследствие этого обработаны и в каких невероятных размерах возрастет производительная способность известного данного пространства земли? Если теория Мальтуса кажется нам узкою по своей тенденции, то по своим средствам она представляется противоестественной, гибельной для нравственности и энергии, наконец, чудовищной. Она стремится уничтожить побуждение, которое по своей природе является действительнейшим средством, которое возбуждает в людях напряжение тела и духа, будит и вызывает благороднейшие чувства, — побуждение, которому человечество должно быть обязано большей частью своих успехов. Она стремится возвести в закон бессердечнейший эгоизм; она требует, чтобы сердце наше оставалось глухо к страданиям голодного, так как если мы снабдим его пищей и питьем, то, быть может, лет через тридцать другой вместо него будет голодать. Она желает расчет поставить на место сострадания. Эта доктрина в состоянии превратить в камни сердца людей. Но чего можно ожидать от страны, у граждан которой в груди камни вместо сердец? Чего, кроме полного упадка нравственности, а вместе с ней и всех производительных сил, а затем всего богатства и всей цивилизации и могущества наций?

Если в стране численность населения возрастает сильнее, нежели производство пищевых продуктов, если капиталов наконец накопляется столько, что они в стране не находят более помещения, если машины оставляют без дела массу людей и если фабрикаты обнаруживают перепроизводство, то это служит лишь доказательством того, что природа не желает, чтобы промышленность, цивилизация, богатство и могущество были национальным уделом какой-либо одной нации, чтобы огромная часть способной к культуре земли была обитаема лишь зверями и чтобы наибольшая часть человеческого рода оставалась погруженной в грубость, невежество и бедность.

Мы показали, в какие ошибки впала школа вследствие того, что рассматривала производительные силы человечества с политической точки зрения; нам необходимо теперь указать на те ошибки, которые зависят от космополитической точки зрения на частные интересы наций.

Если бы действительно осуществилась такая федерация наций, какую мы встречаем в Соединенных Штатах Северной Америки, то избыток населения, талантов, способностей и материальных капиталов из Англии устремился бы в континентальные государства, как он теперь стремится из восточных штатов Северной Америки в южные, конечно, лишь при условии, что в континентальных странах настолько же будет обеспечена личность и имущество, будет установлена такая же конституция и те же общие законы и что английское правительство будет подчинено общей воле всей мировой федерации. При таком предположении, чтобы поднять все эти страны на ту же степень богатства и цивилизации, на какой находится Англия, нет лучшего средства, как свобода торговли. Это аргумент школы. Но к каким результатам привела бы свобода торговли при существующих всемирных отношениях?

Для англичан как нации независимой и изолированной национальные интересы послужили бы, конечно, руководящей нитью в их политике. Англичанин из пристрастия к своему языку, к своему законодательству и конституции, к своим привычкам, напрягал бы все свои силы и употреблял все капиталы для развития туземной промышленности, в чем ему помогала бы свобода торговли, которая открыла бы для английских мануфактур рынки всех стран; ему бы и на мысль не могло прийти основывать фабрики во Франции или в Германии. Всякий избыток капитала Англия обращала бы на торговлю с другими частями света. Если бы англичанину пришлось эмигрировать и поместить свои капиталы где-нибудь в другом месте, а не в Англии, то он, как и в настоящее время, соседним континентальным странам предпочел бы те отдельные местности, в которых он нашел бы свой язык, свои законы и учреждения. Вся Англия, таким образом, обратилась бы в один необъятный мануфактурный город. Азия, Африка, Австралия были бы ею цивилизованы и усеяны государствами по английскому образцу. Таким образом, создался бы впоследствии под главенством метрополии целый мир английских государств, в котором европейские континентальные нации затерялись бы, как незначительные и бесплодные расы. Франция с Испанией и Португалией несли бы миссию поставлять в этот английский мир превосходные вина, оставляя себе наихудшие; самое большое, если бы Франции удалось сохранить производство некоторых предметов моды. Германия не имела бы другого назначения, как доставлять этому английскому миру детские игрушки, деревянные стенные часы, филологические трактаты и иногда вспомогательные войска для расширения в пустынях Азии или Африки английского мануфактурного и торгового господства, английской литературы и языка. Немного прошло бы столетий, как в этом английском мире стали бы о немцах и французах говорить с таким же уважением, с каким мы говорим теперь об азиатских народах.

Политика, однако, признает такое развитие при помощи свободы торговли вполне неестественным; если бы, рассуждает она, во времена ганзейцев была применена всеобщая свобода торговли, то вместо английской немецкая нация опередила бы в торговле и промышленности все прочие нации. Было бы в высшей степени несправедливо на основании космополитических принципов присудить теперь англичанам все богатства и все могущество земли только потому, что ими прежде всех других была развита торговая система, и потому, что космополитический принцип наименее признавался ими. Для того чтобы действие свободы торговли было естественным, необходимо, чтобы отставшие нации посредством искусственных мероприятий поднялись до той же степени развития, какой достигла искусственным образом Англия. Поэтому из опасения, чтобы вследствие указанной выше космополитической тенденции производительных сил страны других частей света не завоевали себе данного положения прежде континентальных европейских стран, те нации, которые благодаря своему нравственному, умственному, социальному и политическому состоянию чувствуют себя способными к развитию фабрично-заводской промышленности, должны бы были обратиться к протекционной системе как самому действительному средству для достижения этой цели. Результаты этой системы для данной цели были бы двоякие: во-первых, постепенное исключение иностранных мануфактурных изделий с нашего рынка вызвало бы в других странах избыток рабочих сил, промышленных дарований и капиталов, которые будут принуждены искать их применения и помещения за границей, и во-вторых, посредством премий, который предоставляла бы наша система эмигрирующим рабочим, промышленным дарованиям и капиталам, мы привлекали бы к себе такой избыток производительных сил, которые без этого эмигрировали бы в страны более отдаленные или в колонии.

Политика ссылается на историю и говорит: разве Англия в прежнее время не привлекла благодаря именно этому средству массу производительных сил из Германии, Италии, Голландии, Бельгии, Франции, Испании и Португалии? Она спрашивает: почему космополитическая школа, сравнив выгоды и невыгоды протекционной системы, почему она совершенно умалчивает об этих замечательных результатах применения такой системы?

 

ГЛАВА XII. ТЕОРИЯ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ И ТЕОРИЯ ЦЕННОСТЕЙ

Адам Смит озаглавил свое знаменитое сочинение «О природе и причинах богатства народов». Вместе с тем основатель господствующей экономической школы правильно указал двоякую точку зрения, с которой можно рассматривать экономию наций, равно как и экономию частных лиц. Причины богатства суть нечто совершенно другое, нежели само богатство. Если человек может владеть богатством, т. е. меновой ценностью, но если он не обладает способностью производить ценных предметов в большем количестве, чем потребляет, то он будет беднеть. С другой стороны, человек может быть бедным, но если он в силах производить количество ценностей, превышающее его потребление, то он сделается богатым.

Способность создавать богатство бесконечно важнее самого богатства; она не только обеспечивает владение приобретенным и его увеличение, но и вознаграждает потерянное. Это еще более, чем для частных лиц, применимо к целым нациям, которые не могут жить рентой. Германия каждое столетие была опустошаема мором, голодом или внутренними и внешними войнами; но она всегда спасала большую часть своих производительных сил, и, таким образом, снова достигала благосостояния, между тем как богатая и могущественная Испания среди полного внутреннего мира, но подавленная деспотизмом и духовенством, погружалась все глубже в нищету и бедствия. До сих пор то же солнце освещает Испанию, до сих пор у нее та же почва, ее рудники так же богаты, до сих пор в ней живет тот же народ, который населял ее до открытия Америки и введения инквизиции; и однако, этот народ постепенно утрачивал свои производительные силы; поэтому он обеднел и несчастен. Североамериканская война за освобождение стоила нации сотен миллионов, но ее производительные силы благодаря приобретению национальной самостоятельности усилились неимоверно, вследствие чего она в течение немногих лет по заключении мира была в состоянии приобрести несравненно большие богатства, чем владела прежде. Сравните положение Франции в 1809 году и в 1839 году — какая разница! И однако с тех пор Франция утратила свое господство над большей частью европейского материка, подверглась двум опустошительным нашествиям и заплатила миллиарды военных контрибуций и вознаграждений.

Не может быть, чтобы такой проницательный ум, каким владел Адам Смит, совершенно не признавал различия между богатством и его причинами и решительного влияния этих причин на состояние наций. Во введении к своему сочинению он говорит совершенно ясно: «Труд есть тот источник, из которого каждая нация извлекает свои богатства, а увеличение богатств зависит главным образом от производительной силы труда, именно от той степени знания, искусства и целесообразности, с какой труд нации применяется, и от отношения между числом сил, занятых производительным трудом, и числом сил непроизводительных». Мы видим отсюда, как ясно вообще Смит понимал, что положение наций зависит главным образом от суммы их производительных сил.

Кажется, это не в порядке природы, чтобы целая наука выходила из головы одного мыслителя вполне совершенной. Космополитическая идея физиократов, «всеобщая свобода торговли» и открытое им самим «разделение труда» слишком овладели Адамом Смитом, для того чтобы он в состоянии был исследовать и идею «производительных сил». Как ни много должна быть обязана ему наука в ее прочих отделах, но идея о «разделении труда» ему представлялась самой блестящей. Она должна была обеспечить известность его книге, а его имени — славу. Слишком умный, для того чтобы не понять, что тот, кто хочет продать драгоценный камень, не понесет на рынок алмаза в мешке с пшеницей — как бы зерна пшеницы ни были полезны, — но, конечно, выставит его на видном месте; слишком опытный, для того чтобы не знать, что дебютант — а таким он был в политической экономии при обнародовании своего труда, — который в первом акте уже имел счастье вызвать фурор, легко получает снисхождение, если в следующих актах он хотя немного возвышается над посредственностью, — Адам Смит счел нужным начать свой труд учением о разделении труда. Он не ошибся в расчете, первая слава обеспечила его судьбу и послужила основанием для его авторитета.

Мы, со своей стороны, кажется, можем утверждать, что именно это желание представить важнейшее свое открытие — разделение труда — в самом выгодном свете помешало Адаму Смиту исследовать полнее идею «производительной силы», которая была им выражена во введении и затем часто выражалась, хотя и мимоходом, и представить свое учение в гораздо более совершенном виде. Вследствие большого значения, придаваемого им своей идее «разделения труда», он, очевидно, был склонен считать труд основанием (фондом) всяких богатств наций, несмотря на то что он сам отлично видел, и это он даже высказывает, что производительность труда зависит главным образом от степени умения и целесообразности, с которыми труд применяется. Мы спрашиваем: будет ли научным разделением, когда причину известного явления видят в результате множества глубже лежащих причин? Не подлежит сомнению, что всякое богатство создается посредством работы тела и ума (труда); этим, однако, не обозначена еще причина, из которой можно было бы вывести полезные следствия, ибо история показывает, что целые страны, несмотря на усердие и бережливость их граждан, были осуждены на бедность и нищету. Если бы кто пожелал узнать и исследовать, каким образом одна нация, находившаяся в положении бедности и варварства, достигла богатства и цивилизации и каким образом другая нация, владевшая богатством и благоденствием, впала в бедность и нужду, и ответил бы на это, что труд есть причина богатства, а праздность — причина бедности (истина, которую, во всяком случае, царь Соломон высказал гораздо раньше Адама Смита), то все-таки принужден бы был спросить далее: в чем же лежит причина трудолюбия и в чем причина праздности? Еще правильнее можно было бы указать как на причину богатства на члены человеческого тела (голова, руки и ноги), это было бы, по крайней мере, значительно ближе к истине; тогда, по крайней мере, можно было бы поставить ясный вопрос: что влечет эту голову и эти ноги и руки к производству и в чем их усилия плодотворны? Может ли быть что-либо иное, как не дух, оживляющий людей, как не социальное устройство, обеспечивающее плодотворность их деятельности, как не естественные силы, которые находятся в их распоряжении? Чем больше понимает человек, что он должен заботиться о своем будущем, чем более его взгляды и чувства заставляют его обеспечивать будущность и счастье близких ему лиц, чем более он с юношеских лет привык к размышлению и деятельности, чем более воспитывались его благородные чувства и развивалось его тело, чем более он видел в юности хороших примеров, чем более привык он пользоваться своими силами для улучшения собственного положения, чем менее ограничен он в своей законной деятельности, чем плодотворнее его усилия и чем более обеспечены результаты его усилий, чем более он в состоянии благодаря порядку и деятельности обеспечить себе уважение и общественное значение, чем менее замечается в нем предрассудков, суеверий, ложных взглядов и невежества, тем более будет он напрягать свои ум и тело, тем выше будет его производство, тем более он совершит, тем лучше распорядится он плодами своего труда. Во всех этих отношениях главное значение имеет социальное положение, среди которого человеку приходится воспитываться и действовать; тут важно, процветают ли науки и искусства, вызываются ли государственными учреждениями и законодательством религиозные чувства, нравственность и умственное развитие, личная и имущественная обеспеченность, свобода и право, развиваются ли в стране равномерно и гармонически все факторы материального благосостояния — земледелие, промышленность и торговля, достаточно ли могущество нации для того, чтобы из поколения в поколение обеспечивать населению успехи в благосостоянии и образовании и дать им возможность не только пользоваться естественными силами страны во всем их объеме, но посредством внешней торговли и колонизации заставить служить им естественные силы и других стран.

Адам Смит так мало понимал вообще сущность этих сил, что он нигде не признает производительного значения за умственным трудом тех, кто заведует судом и администрацией, в чьих руках образование и религиозное воспитание, кто двигает науку, работает в области искусств и т. д. Его исследования ограничиваются той человеческой деятельностью, результатом которой являются материальные ценности. Относительно этой деятельности он признает даже, что ее производство зависит от ловкости и целесообразности, с которыми она применяется, но в своих исследованиях о причинах этой ловкости и целесообразности он не идет дальше разделения труда и последнее объясняет единственно обменом, увеличением материальных богатств и расширением рынков. Затем его учение все глубже и глубже погружается в материализм, партикуляризм и индивидуализм. Если бы он преследовал идею «производительной силы», не отдавая преимущества идее «ценности и меновой ценности», то он необходимо пришел бы к убеждению, что для выяснения экономических явлений рядом с теорией ценностей необходимо должна стоять самостоятельная теория производительных сил. Он настолько уклонился с истинного пути, что моральные силы начал объяснять из чисто материальных отношений, и в этом лежит причина всех абсурдов и противоречий, которыми, как мы покажем, его школа страдает до сих пор и которым единственно нужно приписать то, что уроки политической экономии менее всего делались достоянием именно лучших умов. Что школа Смита излагает только теорию ценностей, ясно не только из того, что она всюду основывает свою доктрину на представлении о меновой ценности, но также и из определения, которое школа дает своему учению. Это, по мнению Сэя, та наука, которая указывает, каким образом производятся, распределяются и поддерживаются производительные силы и как они подавляются и уничтожаются. Мак-Куллох правильно называет ее наукой о ценности, а новейшие английские писатели называют наукой об обмене.

Различие между теорией производительных сил и теорией ценностей лучше всего может быть выяснено на примере, взятом из частной экономии.

Если из двух отцов семейства — собственников — каждый ежегодно сберегает по 1000 талеров, причем каждый имеет по пять сыновей, но один из них свои сбережения помещает на проценты, принуждая своих сыновей к тяжелой работе, а другой свои сбережения употребляет на то, чтобы из двух сыновей сделать интеллигентных сельских хозяев, а остальным троим дать профессиональное образование соответственно их способностям, то первый из них поступает по теории ценности, второй — по теории производительных сил. В момент их смерти первый будет гораздо богаче второго в меновых ценностях, но что касается производительных сил, то произойдет совершенно обратное. Собственность одного из них будет разделена на две части, и каждая из них благодаря улучшенному хозяйству будет давать чистый доход, равный общему чистому доходу ранее получавшемуся; в то же время три остальные сына приобрели богатый широкий источник для существования в своих профессиональных знаниях. Собственность другого будет разделена на пять частей, и каждое хозяйство будет управляемо так же дурно, как ранее было это во всей собственности в совокупности. В одной семье будет пробуждаться и развиваться масса разнообразных моральных сил и талантов, которые будут увеличиваться из поколения в поколение, и каждое следующее поколение будет обладать большим запасом сил для приобретения материальных богатств, чем поколение предшествующее; между тем как в другой семье тупость и бедность будут возрастать по мере того, как собственность будет все более раздробляться. Таким образом, плантатор при помощи рабов увеличивает сумму своих меновых ценностей, но он разрушает производительные силы будущих поколений. Всякие издержки на воспитание юношества, на правосудие, на оборону страны и т. д. являются тратой ценностей в пользу производительных сил⁷⁹. Наибольшая часть потребления нации идет на воспитание будущих поколений, на возбуждение национальных производительных сил.

Христианство, единоженство, уничтожение рабства и крепостного права, престолонаследие, изобретение книгопечатания, пресса, почта, монетная система, меры веса и длины, календарь и часы, полиция безопасности, введение свободного землевладения и пути сообщения — вот богатые источники производительных сил. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить состояние европейских государств с состоянием государств азиатских. Для того чтобы понять влияние свободы мысли и свободы совести на развитие производительных сил наций, достаточно лишь прочесть историю Англии, а затем историю Испании. Гласность судебных прений, суд присяжных, парламентарное законодательство, общественный контроль государственного управления, самоуправление городское и корпоративное, свобода печати, учреждение обществ для общеполезных целей — все это обеспечивает для граждан конституционных государств и для государственной власти массу энергии и сил, приобретение которых при других средствах затруднительно. Трудно представить себе закон или государственное учреждение, которое не оказывало бы большего или меньшего влияния на увеличение или уменьшение производительных сил⁸⁰.

Если считать только физический труд единственной причиной богатства, то каким образом объяснить то, что новые страны без сравнения богаче, население могущественнее и счастливее стран древности? У древних народов, сравнительно со всей массой населения, было занято гораздо более рабочих рук, работа была тяжелее, каждый человек владел большим количеством земли, и однако, массы питались и одевались гораздо хуже, чем у новых народов. Чтобы объяснить это явление, необходимо обратить внимание на сделанные в течение истекших веков успехи в науках и искусствах, в домашнем и общественном устройстве, в умственном образовании и производительной способности. Современное состояние народов является результатом накопившейся массы всевозможных открытий, изобретений, улучшений, усовершенствований и усилий всех живших до нас поколений; все это образует умственный капитал живущего человечества, и каждая отдельная нация является производительной настолько, насколько она сумела усвоить это наследие от прежних поколений и увеличить его собственными приобретениями, насколько естественные источники, пространство и географическое положение ее территории, количество населения и ее политическое могущество дают ей возможность развивать в высокой степени и гармонично все отрасли труда и распространять свое нравственное, умственное, торговое и политическое влияние на другие отставшие нации и вообще на весь свет.

Школа хочет непременно уверить нас, что политика и могущество не могут иметь никакого отношения к политической экономии. Пока она предметами своих изысканий ставит лишь ценности и обмен их, она может быть права; можно определять понятия ценности и капитала, выгоды заработной платы, доходности земли, разлагать эти понятия на составные части, рассуждать о причинах их увеличения или упадка и т. д., не обращая при этом внимания на политические отношения наций. Но все это, очевидно, одинаково составляет предмет как частной экономии, так и экономии целых наций. Достаточно обратить внимание лишь на историю Венеции, Ганзейского союза, Португалии, Голландии и Англии, чтобы убедиться, в каком взаимодействии находятся материальное богатство и политическое могущество. И всюду, где обнаруживается это взаимодействие, школа впадает в самые странные противоречия. Достаточно припомнить для этого странное суждение Адама Смита о навигационном акте.

Школа, не обращая внимания на существо производительных сил, не обнимая совокупности цивилизации народов, не в состоянии была оценить важности параллельного развития земледелия, промышленности и торговли, политического могущества и национального богатства страны, а более всего вполне самостоятельной мануфактурной промышленности и ее развития во всех отраслях. Она ошибочно причисляет к одной категории заводско-фабричную промышленность и земледелие, говорит вообще о труде, естественных силах, капитале и т. д., не обращая внимания на существующее между ними различие. Она не замечает, что между государствами только земледельческими и государствами земледельческо-мануфактурными существует еще большее различие, нежели между народами пастушескими и земледельческими. В государствах чисто земледельческих господствуют произвол и рабство, суеверия и невежество, недостаток культуры, путей сообщения, бедность и политическое бессилие. В государстве чисто земледельческом возбуждена и развита лишь незначительная часть покоящихся в народе умственных и физических сил, оно пользуется лишь незначительной частью находящихся в его распоряжении естественных сил и богатств, а капиталы или вовсе не создаются, или же создаются лишь незначительные. Сравните Польшу с Англией: обе нации сначала стояли на одной ступени культуры, а теперь — какое различие! Фабрики и заводы — это матери и дети гражданской свободы, просвещения, искусств и наук, внутренней и внешней торговли, мореходства, усовершенствованных путей сообщения, цивилизации, политического могущества. Они служат главным средством для освобождения земледелия от его оков и для поднятия его на степень промышленности, искусства, науки, для увеличения сельскохозяйственной доходности и заработной платы и для возвышения ценности земли. Школа, приписывая эту цивилизующую силу внешней торговле, смешивает посредника с производителем. Иностранные фабрики — вот что снабжает внешнюю торговлю теми товарами, которые она доставляет нам, эти же фабрики и потребляют продукты и сырые произведения, которые мы предоставляем в обмен. Но если сношения с отдаленнейшими фабриками и заводами оказывают такое благодетельное влияние на наше земледелие, то во сколько раз значительнее должно быть влияние тех фабрик и заводов, которые находятся в близкой местной коммерческой и политической связи, которые предъявляют нам не только незначительный, но огромный спрос для удовлетворения своих потребностей в пищевых продуктах и сырых материалах, произведения которых не возвышаются в цене вследствие дальней перевозки, сношения с которыми не могут быть прерваны ни открытием для чужих промышленных наций новых рынков, ни войной, ни запрещениями ввоза.

Очевидно теперь, как странно заблуждалась школа, делая предметом своих исследований лишь материальные богатства или меновые ценности и считая производительной силой лишь физический труд.

По ее мнению, тот, кто воспитывает свиней, — производительный член общества, а кто воспитывает людей — не производительный. Тот, кто изготовляет для продажи балалайки и гармонии, — производитель, а величайшие виртуозы — только потому, что они не могут исполняемого ими вынести на рынок, — не производители. Врач, спасающий жизнь своего пациента, не принадлежит к классу производителей, но принадлежит к нему аптекарский мальчик, хотя изготовляемые им меновые ценности, или пилюли, существуют лишь несколько минут, а затем совершенно уничтожаются. Производительность Ньютона, Уатта, Кеплера уступает производительности осла, лошади, вьючного вола, которые недавно поставлены Мак-Куллохом в ряд производительных членов человеческого общества.

Не думайте, что Сэй своим измышлением нематериальных имуществ или продуктов устранил этот недостаток учения Адама Смита; он только замаскировал бессмыслицу неизбежных выводов из этого учения и не извлек его из материализма, которым проникнута система Адама Смита. Для него умственное или материальное производство является таковым лишь потому, что оно вознаграждается меновыми ценностями и что знание приобретается меновыми же ценностями: а вовсе не потому, что производители сами создают производительные силы⁸¹. Для него это лишь накопленный капитал.

Мак-Куллох идет еще дальше; он говорит, что человек — такой же продукт, как машина, которую он создает, и ему кажется, что при всех экономических исследованиях нужно смотреть на человека с этой точки зрения. Смит, говорит он, верно понял этот принцип, но не сделал лишь из него правильных выводов. Один из таких выводов, который он сам приводит, заключается в том, что есть и пить — занятия производительные. Томас Купер оценивает дельного американского юриста в 3000 долларов, т. е. приблизительно втрое дороже хорошего раба-пахаря.

Указанные ошибки и противоречия школы могут быть легко доказаны с точки зрения теории производительных сил. Те, кто воспитывает свиней или изготавливает балалайки и пилюли, конечно, производительны, но в несравненно большей еще степени производительны воспитатели юношества и учителя взрослых людей, виртуозы, врачи, судьи и администраторы. Первые производят меновые ценности, вторые создают производительные силы; один из этих последних подготавливает следующее поколение к производству, другой развивает нравственность и религиозное чувство современного поколения, третий содействует облагораживанию и возвышению человеческого духа, четвертый спасает производительные силы своих пациентов, пятый обеспечивает правовое положение, шестой — общественный порядок, седьмой, наконец, своим искусством и теми удовольствиями, которые он доставляет, возбуждает производительность меновых ценностей. В учении о ценностях эти производители производительной силы могут быть приняты в рассуждение, во всяком случае, лишь настолько, насколько их услуги могут быть возмещены меновыми ценностями, и такой способ оценки их деятельности мог в некоторых случаях иметь свое практическое значение, как, например, в учении о налогах, насколько они должны выражаться в меновых ценностях. Но там, где дело касается международных отношений или совокупности национальных отношений, такой взгляд оказывается недостаточным и приводит к узким и фальшивым воззрениям.

Благосостояние нации обусловливается не количеством богатств, т. е. меновых ценностей, как думает Сэй, а степенью развития производительных сил. Если законы и государственные учреждения и не производят непосредственно ценностей, то они создают производительные силы; и Сэй ошибается, когда утверждает, что народы обогащаются при всяком образе правления и что законы не могут создавать богатств.

На внешнюю торговлю нельзя смотреть только как на торговлю отдельных коммерсантов, исключительно с точки зрения получаемой в данный момент чистой прибыли от материальных имуществ; нация должна при этом иметь в виду все те условия, от которых зависит ее будущее существование, благосостояние и могущество.

Нация должна жертвовать материальными богатствами и переносить эти лишения для приобретения умственных и социальных сил, она должна жертвовать выгодами в настоящем, чтобы обеспечить себе выгоды в будущем. Итак, если развитая во всех отраслях мануфактурная промышленность является главным условием всего дальнейшего развития цивилизации, материального благосостояния и политического могущества каждой нации, что нами, смеем думать, исторически доказано, если справедливо, как мы можем доказать, что при современных мировых отношениях молодая, не обеспеченная покровительством промышленность не в состоянии развиться при свободной конкуренции с промышленностью, давно уже окрепшей, покровительствуемой на своей собственной территории, то каким образом посредством аргументов, извлеченных из теории ценностей, можно решиться доказывать, что нация с таким же успехом, как отдельный коммерсант, может покупать свои товары там, где их можно приобрести дешевле всего, что бессмысленно производить самой нации то, что она может купить дешевле за границей, что нужно национальную промышленность предоставить на попечение частных лиц, что протекционная система есть монополия, выдаваемая отдельным промышленникам в ущерб нации?

Верно, что ввозные пошлины сначала вызывают удорожание мануфактурных изделий; но также верно и то, как признает и сама школа, что нация, способная к значительному развитию промышленности, с течением времени может вырабатывать эти произведения сама дешевле той цены, по какой они могут ввозиться из-за границы. Если ввозные пошлины требуют жертв в ценности, то эти жертвы уравновешиваются приобретением производительной силы, которая обеспечивает нации на будущее время не только бесконечно большую сумму материального богатства, но, кроме того, и промышленную независимость на случай войны. Промышленная же независимость и проистекающее отсюда благосостояние страны дают нации средства к внешней торговле и расширению мореходства; вследствие этой независимости развивается ее цивилизация, совершенствуются ее учреждения, укрепляется ее внешнее могущество.

Таким образом, нация, которая имеет призвание к развитию мануфактурной промышленности, прибегая к протекционной системе, поступает точно так же, как собственник, который жертвует своими материальными ценностями для того, чтобы обучить своих детей какой-нибудь производительной промышленности.

На какой фальшивый путь попадает школа, оценивая с точки зрения теории ценностей те условия, которые могут быть оценены лишь с точки зрения теории производительных сил, яснейшим образом доказывает приговор Сэя о премиях, которые устанавливают чужие нации для расширения своего вывоза; он утверждает, что «это подарки, которые эти нации делают нашей стране». Предположим, что Франция считает достаточным для своих еще неокрепших фабрик ввозную пошлину в 25%, Англия же устанавливает вывозную премию в 30%; каковы будут результаты подарка, который, таким образом, Англия сделала бы Франции? Французские потребители в течение нескольких лет будут удовлетворять свои нужды в фабрикатах гораздо дешевле, чем прежде, но французские фабрики будут разорены, и миллионы людей будут доведены до нищенства или будут принуждены эмигрировать или же приняться за земледелие. В наилучшем случае прежние потребители-земледельцы превратятся в их конкурентов, производительность земледелия увеличится, а потребление уменьшится. Необходимыми следствиями этого во Франции будут: обесценение продуктов, падение ценности земли, национальное обеднение и национальная дряблость. Английский подарок в ценности нанесет громадный ущерб производительным силам; это походит на подарок султана, когда он посылает своим пашам ценный шелковый шнур.

После того как троянцы получили в подарок от греков деревянного коня, всякой нации подарки других стран должны казаться подозрительными. Англичане делали континенту подарки огромной ценности в виде субсидий, но континентальные страны платили дорого за них, теряя силы. Эти субсидии были теми же вывозными премиями, действовавшими в пользу английских и в убыток французских фабрик. Если бы Англия обязалась доставлять из Германии бесплатно в течение нескольких лет все потребные ей мануфактурные изделия, то мы не могли бы посоветовать соглашаться на такой подарок. Если Англия благодаря новому изобретению будет в состоянии выделывать полотно на 40% дешевле, чем Германия старым способом, и если она применением этого изобретения воспользуется на несколько лет ранее, нежели им воспользуется Германия, то одна из важнейших и древнейших отраслей промышленности без соответственного покровительства будет разорена — это было бы то же самое, как если бы немецкая нация очутилась в положении человека, потерявшего часть своего тела. Но кто может утешиться, потеряв одну руку, тем, что его рубашка стала на 40% дешевле?

Очень часто у англичан бывают случаи для предложения подарков другим нациям; очень различны бывают и формы, в которых это выражается, нередко эти подарки делаются как бы против воли; однако нациям все-таки необходимо подумать о том, возможно ли принять подарок. Вследствие того, что англичане являются монополистами всемирной промышленности и всемирной торговли, их фабрики от времени до времени попадают в такое положение, которое они называют glut (переполнение) и которое происходит от того, что они определяют словами overtrading (перепроизводство, или избыток спекуляции). Тогда каждый сваливает на корабли запасы товаров. Через восемь дней эти товары уже предлагаются с уступкой 50% против стоимости в Гамбурге, Берлине и Франкфурте, через три недели — в Нью-Йорке. Английские фабриканты терпят временный убыток, но они спасены и возмещают свои убытки позднее при лучших ценах. А немецкие и американские фабриканты расплачиваются за промахи английских и, наконец, разоряются. Английская нация видит только огонь, слышит треск взрыва, но обломки летят на другие страны, и если жители этих стран стонут от полученных кровавых ран — посредники международной торговли заявляют, что все зло заключается в конъюнктурах. Если подумать о том, как часто благодаря таким конъюнктурам оказываются в основании поколебленными мануфактурная промышленность в ее целом составе, кредитная система, даже земледелие и вообще все экономическое положение тех стран, которые находятся в свободной конкуренции с Англией, и если подумать о том, что эти страны впоследствии с избытком вознаграждают английских фабрикантов, платя им за те же изделия самые высокие цены, то не позволительно ли усомниться в том, что теория ценностей и космополитические принципы должны служить руководящим началом для международной торговли? Школа не заблагорассудила разъяснить причины и следствия подобных торговых кризисов.

Великие государственные люди всех новейших стран почти без исключения поняли то огромное влияние, которое оказывает фабрично-заводская промышленность на богатство, цивилизацию и могущество нации, а также и необходимость покровительства последним: как Эдуард II, так и Елизавета, как Фридрих Великий, так и Иосиф II, как Вашингтон, так и Наполеон. Не погружаясь в глубину теоретических соображений, их проницательный взор проник в сущность промышленности во всем ее объеме и верно оценил ее. Уделом школы физиократов⁸² вследствие софистических настроений была оценка ее с иной точки зрения. Воздушный замок ее исчез, новая школа сама его разрушила, но последняя не освободилась от основных ошибок своей предшественницы, а еще более сбилась с пути. Так как ей не было известно различие между производительной силой и меновой ценностью и так как она вместо того, чтобы исследовать отдельно каждую из них, и то и другое подчинила теории меновых ценностей, то она не в силах была уяснить себе, как велико различие между земледельческой производительной силой и промышленной производительной силой. Она не замечает, что с возникновением в земледельческом государстве мануфактурной промышленности выступает и получает полезное применение масса сил умственных, физических, естественных и инструментальных (последние школа называет капиталами), которые до сих пор не действовали и без возникновения внутренней мануфактурной промышленности никогда не стали бы действовать; школа воображает, будто при насаждении мануфактурной промышленности эти силы отнимаются от земледелия и переносятся на фабричную промышленность, между тем как большей частью это совершенно новая сила, которая не отнимается от земледелия, а, напротив того, помогает более широкому его развитию.

ГЛАВА XIII. НАЦИОНАЛЬНОЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА И АССОЦИАЦИЯ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ СТРАНЫ

Своему знаменитому основателю обязана школа открытием того естественного закона, который она называет разделением труда, но ни Адам Смит и ни один из его последователей не вникли в сущность этого закона и не проследили его в его важнейших последствиях. Уже самое выражение «разделение труда» неудовлетворительно и должно вызывать неправильное или, по крайней мере, неточное представление.

Разделение труда будет тогда, когда дикарь в один и тот же день идет на охоту и на рыбную ловлю, рубит дрова, поправляет свой шалаш и готовит стрелы, невод и одежду; но будет также разделение труда и в случае, указываемом самим Адамом Смитом, когда десять различных лиц разделяют между собой различную работу при выделке одной и той же иглы. Первое — объективное разделение труда, второе — субъективное; первое вредно отражается на производстве, второе отражается полезно. Существенное различие заключается в том, что в первом случае одно лицо делит свой труд для производства разнообразных предметов, между тем как во втором случае несколько лиц участвуют в производстве одного и того же предмета.

Обе операции, с другой стороны, могут быть с одинаковым правом названы объединением труда: дикарь объединяет различные роды труда в своем лице; при выделке иглы различные лица образуют ассоциацию для общего производства.

Сущность того естественного закона, которым школа объясняет важнейшие явления в социальной экономии, состоит не в простом разделении труда, но в подразделении между несколькими лицами различных операций какой-либо промышленности и в то же время в ассоциации различного рода деятельности, знаний и различных сил для достижения общего производства. Значение производительности таких операций не зависит только от разделения, но также существенно и от ассоциации. Адам Смит сам чувствовал это, так как он говорит: «Предметы жизненной необходимости низших членов общества суть продукты объединенного труда (joint labour) и общей деятельности (cooperation) массы индивидуумов». Как жаль, что он не остановился на исследовании так ясно выраженной им идеи общинного труда!

Если мы остановимся на примере игольной фабрики, который приводится Адамом Смитом для выяснения выгод разделения труда, и исследуем причины того явления, что десять лиц, соединившись на фабрике, в состоянии выделать несравненно большее количество иголок, нежели в том случае, когда каждый из них самостоятельно занялся бы этим производством, то мы заметим, что разделение операций труда без ассоциации производительных сил с одной общей целью лишь в незначительной степени содействует этому производству. Чтобы достичь совершенных результатов, необходимо, чтобы различные индивидуумы были объединены умственно и материально и находились во взаимодействии. Тот, кто делает головки для игл, должен принимать в расчет работу того, кто выделывает острие, если он не желает, чтобы его головки пропали даром. Работа каждого из них должна быть соображена с работой прочих, рабочие должны находиться наивозможно ближе друг к другу, их взаимодействие должно быть обеспечено. Предположим, например, что каждый из этих десяти рабочих живет в другой стране: как часто их взаимодействие будет прерываться войнами, разрушением путей сообщения, торговыми кризисами и т.д.! Как сильно будет возвышаться ценность продукта, а следовательно, и уменьшаться выгода разделения операций труда! Исчезновение или отделение от ассоциации одного из рабочих разве не остановит работы всех прочих?

Школа, указывая на разделение труда как на существенный признак этого естественного закона, допустила ту ошибку, что указала на приложение его лишь к отдельной фабрике или отдельному сельскому хозяйству; она не видела того, что действие того же самого закона распространяется на всю совокупность мануфактурных и земледельческих сил и вообще на все экономическое положение страны.

Подобно тому как игольная фабрика может развиваться лишь благодаря комбинации производительных сил индивидуумов, так и каждая фабрика какого бы то ни было рода⁸³ может развиваться лишь посредством комбинации своих производительных сил с производительными силами всех других фабрик всякого рода. Для обеспечения успеха машинного завода, например, необходимо, чтобы горное производство и металлические заводы доставляли ему необходимые материалы и чтобы другие многочисленные фабрики, работающие при помощи машин, предъявляли спрос на его произведения.

Без машинных заводов нация во время войны подвергается опасности лишиться наибольшей части своей фабричной промышленности.

Точно так же успех промышленности в ее целом зависит от успеха сельского хозяйства вообще, а успех этого последнего — от успеха промышленности; и то и другое тем более развивается, чем теснее они сближаются, чем менее препятствий их взаимодействию. Выгоды их объединения под одной и той же политической властью во время войны, национальных раздоров, торговых кризисов и т. д. не менее очевидны, как и выгоды объединения под одной и той же крышей лиц в игольной фабрике.

Смит утверждает, что разделение труда менее применимо в сельском хозяйстве, чем на фабриках и заводах; но он имел в виду только отдельную фабрику или завод и отдельное только земельное хозяйство. Он упустил из вида расширение своего принципа на целые страны и провинции. Нигде разделение операций труда и ассоциация производительных сил не оказывают столь сильного влияния, как там, где каждая отдельная страна и каждая отдельная провинция чувствуют себя способными посвятить себя исключительно или, по крайней мере, преимущественно той отрасли сельскохозяйственной промышленности, которая обусловливается самими естественными условиями местности. В одной местности может преимущественно развиваться культура хлеба и хмеля, в другой — виноделие и плодоводство, в третьей — лесоводство и скотоводство и т. д. Если каждая местность станет развивать все эти отрасли производства, то, очевидно, ее труд и ее почва не окажутся настолько производительными, как если бы каждая местность посвятила себя преимущественно развитию той отрасли производства, которая более всего вызывается ее естественными условиями, и если бы каждая провинция стала избыток в продуктах, преимущественно ей свойственных, обменивать на избыток тех провинций, которые поставлены в более выгодные естественные условия для производства других пищевых продуктов и сырых произведений. Это разделение операций труда, это ассоциация проявляющихся в сельском хозяйстве производительных сил может иметь место лишь в тех странах, в которых все отрасли фабрично-заводской промышленности достигли наивысшего развития; ибо лишь в такой стране существует большой спрос на различные продукты, и спрос на избыток сельскохозяйственной производительности настолько обеспечен и настолько значителен, что производитель может быть уверен в сбыте в том же или, по крайней мере, в следующем году всего количества избытка в производстве по подходящим ценам; только в такой стране значительные капиталы могут затрачиваться на спекуляции продуктами земли и на устройство складов этих продуктов, могут быть с пользой применены для их перевозки усовершенствованные пути сообщения, каковы каналы и железные дороги, пароходные линии, хорошие шоссейные дороги, и только при такой усовершенствованной транспортной системе в состоянии каждая местность или провинция доставлять избыток ей преимущественно свойственных продуктов в другие, даже самые отдаленные, провинции, обменивая их на избыток продуктов, свойственных этим последним провинциям. Где каждый производит то, что потребляет, там мало случаев для обмена, там не существует потребности в затратах на облегчение перевозочных средств.

Заметьте, как увеличение производительных сил вследствие разделения операций промышленных и комбинации индивидуальных сил начинается с отдельной фабрики и затем распространяется до национальной ассоциации. Фабрика будет работать тем успешнее, чем более в ней подразделены занятия, чем более рабочие связаны между собой и чем более обеспечено содействие целому со стороны каждого отдельного лица. Производительная сила каждой отдельной фабрики тем значительнее, чем более развиты промышленные силы страны во всех ее отраслях и чем теснее эта фабрика связана с другими отраслями промышленности. Производительная сила земледелия тем значительнее, чем теснее сельское хозяйство соединено посредством местных, коммерческих и политических отношений с развитой во всех отраслях фабрично-заводской промышленностью. По мере развития фабричной промышленности в земледелии усиливается разделение операций труда и комбинация производительных сил, поэтому сельское хозяйство достигает высшей степени совершенства. Таким образом, та нация будет обладать наибольшей производительной силой, следовательно, будет самой богатой, которая развила на своей территории до совершенства все отрасли фабричной промышленности и в которой территория и сельскохозяйственная производительность достаточно велики для того, чтобы обеспечить фабричному населению наибольшую часть потребных ему пищевых продуктов и сырья.

Рассмотрим обратную сторону этого аргумента. У нации, которая располагает только земледелием и самыми необходимыми промыслами, недостает первого и важнейшего разделения операций труда между ее жителями и самой видной половины ее производительных сил; так, ей недостает даже полезного разделения операций труда в отдельных отраслях сельского хозяйства. Столь несовершенная нация будет даже не наполовину только менее производительна, чем нация совершенная; при одинаковой и даже при гораздо обширнейшей территории, при одинаковом и даже при гораздо большем количестве населения ее производительная сила будет в состоянии создать едва пятую, может быть, даже едва десятую долю тех материальных богатств, которые в состоянии создать нация совершенная, и это по той же самой причине, по какой на хорошо устроенной фабрике десять человек производят не в десять раз, а, может быть, в тридцать раз больше, чем один человек; по той же самой причине, по которой человек с одной рукой может сработать не вдвое, а несравненно меньше, чем один человек с двумя руками. Эта потеря в производительной силе будет тем значительнее, чем более усиливается фабричная производительность при помощи машин и чем менее применимы машины к земледелию. Часть производительных сил, которые таким образом теряет нация земледельческая, составит выигрыш той нации, которая обменивает свои фабрикаты на земледельческие продукты. Однако потеря этих сил оказывается действительной лишь тогда, когда земледельческая нация достигла уже необходимой для создания фабрично-заводской промышленности степени цивилизации и политического роста. Но если она этой степени еще не достигла, если она находится еще в варварском или полуцивилизованном состоянии, если ее сельскохозяйственная производительная сила не вышла еще из первобытного состояния, если ввоз чужеземных фабрикатов и вывоз сырых продуктов еще может значительно увеличивать из года в год ее благосостояние, возбуждая и развертывая ее умственные и социальные силы вообще, если эти сношения не прерваны иностранным запрещением ввоза сырых продуктов или войной или если территория этой земледельческой страны лежит в жарком поясе — тогда выгоды с обеих сторон будут одинаковы и естественны, так как под влиянием такого обмена туземных продуктов на чужеземные фабрикаты подобная нация достигнет цивилизации и развития ее производительных сил гораздо скорее и вернее, чем если бы она была предоставлена исключительно самой себе. Но если земледельческая нация достигла кульминационного пункта своего сельскохозяйственного развития, того пункта, до которого она могла дойти под влиянием внешней торговли, или же если мануфактурная нация отказывается принимать продукты земледельческой нации в уплату за свои фабрикаты и если при этом вследствие счастливой конкуренции мануфактурной нации на рынках нации земледельческой последней полагаются препятствия к созданию своих фабрик, то производительной силе нации земледельческой грозит опасность быть изуродованной.

Изуродованным земледелием мы называем такое состояние, при котором вследствие недостатка цветущей или постепенно развивающейся фабрично-заводской промышленности весь прирост населения обращается к сельскому хозяйству, потребляя избыток сельскохозяйственных продуктов, а достигая зрелого возраста, или эмигрирует, или разделяет земельные участки с существующими уже земледельцами до тех пор, пока эти участки на каждую семью не уменьшатся до того, что население в состоянии будет производить пищевых продуктов и сырья лишь в мере своей потребности, не производя избытка, который бы оно могло обменивать на потребные ему изделия фабрично-заводской промышленности. При нормальном развитии производительных сил большая часть избытка населения земледельческой нации, раз она достигла известной степени развития, должна переходить на фабрики, а избыток сельскохозяйственных продуктов, с одной стороны, должен служить для удовлетворения потребностей фабричного населения в пищевых продуктах и сырых произведениях, с другой стороны, для потребления земледельческого населения и для увеличения их производительности посредством приобретения на этот избыток необходимых для них фабрикатов, машин и сельскохозяйственных орудий.

Если эти отношения установятся своевременно, то сельскохозяйственные и промышленные производительные силы будут поддерживать одна другую и развиваться бесконечно (in infinitum). Спрос на сельскохозяйственные продукты со стороны промышленного населения будет при этом настолько значителен, что в сельском хозяйстве не будет ощущаться избытка в рабочих силах, и раздробление земельных участков не пойдет дальше того, сколько нужно для производства необходимого избытка продуктов. Население, занятое сельским хозяйством, будет в состоянии предъявлять спрос на продукты фабричного труда соразмерно с этим избытком сельскохозяйственных продуктов.

Дальнейшее увеличение избытка сельскохозяйственных продуктов вызовет дальнейшее увеличение спроса на фабрикаты. Излишек сельскохозяйственного населения, таким образом, постоянно будет находить себе занятия на фабриках, и фабричное население наконец не только сравняется по количеству с сельскохозяйственным, но далеко превысит его. Последнее замечается в Англии, первое — в части Франции и Германии. Англия достигла такого нормального разделения операций труда между обеими основными ветвями промышленности главным образом благодаря овцеводству и шерстяной промышленности, которая возникла у нее в огромных размерах ранее, чем в других странах. В других странах земледелие было изуродовано преимущественно вследствие господства феодализма и кулачного права. Земельная собственность обеспечила почет и могущество лишь настолько, насколько сюзерен мог поддерживать своих вассалов, обязанных принимать участие в его распрях. Чем больше вассалов, тем больше ратников. Кроме того, при грубости эпохи средних веков земледелец должен был тратить свои доходы на содержание огромного числа слуг, которых он мог иметь и удержать при себе только раздачей им земельных участков для обработки под условием личной службы и самых незначительных натуральных повинностей. Таким образом, произошло искусственное чрезмерное раздробление земельных пространств, и если в настоящее время государственная власть пытается изменить это положение искусственными мерами, то она восстанавливает лишь естественный порядок вещей.

Чтобы задержать дальнейшее изуродование земледельческой промышленности нации, обусловленное прежними учреждениями, помимо поощрения эмиграции, нет лучшего средства, как создание внутренней фабрично-заводской промышленности, которая постепенно будет отвлекать прирост населения на фабрики и создавать больший спрос на продукты земледелия, а следовательно, возвысит выгодность эксплуатации поземельной собственности и будет побуждать землевладельца к извлечению из своей земли возможно большего избытка продуктов.

Производительная сила землевладельца и земледельца будет тем больше или меньше, чем больше или меньше будет облегчен обмен сельскохозяйственных продуктов на фабрикаты и продукты различного рода. В этом отношении внешняя торговля оказывается особенно полезной для отставшей нации, как мы это доказали в одной из предшествующих глав на примере Англии. Но нация, сделавшая уже значительные успехи в цивилизации, владеющая капиталами и значительным населением, признает развитие свойственной ей промышленности бесконечно более выгодным для своего земледелия, чем самую цветущую внешнюю торговлю без собственных фабрик и заводов, потому что это обеспечивает ее от всяких потрясений, которые могут быть вызваны войной или иностранными торговыми ограничениями и торговыми кризисами, так как при этом условии она сберегает наибольшую часть перевозочных издержек и торговых прибылей, происходящих вследствие вывоза своих продуктов и привоза фабрикатов; она в таком случае приобретает огромные выгоды из усовершенствованных путей сообщения, которые необходимо вызываются возникающей фабричной промышленностью: ибо этим способом возбуждается масса дремавших до сих пор личных и естественных сил; наконец, вообще взаимодействие фабрично-заводской и земледельческой промышленности тем значительнее, чем ближе друг к другу живут земледелец и фабрикант и чем менее обмен их разнообразных продуктов подвергается остановке от случайностей всякого рода.

В своих письмах в 1828 году к г. Ингерзолль, президенту общества поощрения искусств и промышленности в Филадельфии, я следующим образом старался выяснить выгоды соединения фабрично-заводской промышленности с земледелием в одной и той же стране, под одной и той же политической властью: «Предположите, что вам неизвестно искусство размалывать зерно, что в свое время, наверное, было большим искусством; предположите далее, что вы незнакомы с искусством печения хлеба, подобно тому, как, по свидетельству Андерсона, англичане еще в XVII веке не были знакомы с действительными способами соления сельдей; предположите поэтому, что вы должны посылать свое зерно в Англию для размола в муку и для печения хлеба: сколько этого зерна станут удерживать англичане в вознаграждение за размол и печение? Сколько этого зерна потребят перевозчики, моряки, купцы, которые займутся вывозом зерна и привозом хлеба? Какое количество зерна будет попадать обратно в руки тех, которые сеяли его? Нет слов, внешняя торговля при этом будет очень оживлена, но сомнительно, чтобы такие торговые сношения были особенно выгодны для благосостояния и независимости нации. Вообразите только себе, в каком положении при вспыхнувшей между этой страной (Северная Америка) и Великобританией войне окажутся те производители, которые поставляли зерно на английские мельницы и в английские пекарни, и каково будет положение тех, которые привыкли уже к вкусу английского хлеба. Но как экономическая выгода производителя зерна требует, чтобы мельник жил вблизи его, так и выгода земледельца вообще требует, чтобы близ него жил фабрикант или заводчик; и как выгоды местности, представлявшей равнину, требуют, чтобы в середине ее находился богатый промышленный город, так и выгоды земледелия вообще в стране требуют, чтобы ее собственная фабрично-заводская промышленность достигала наивозможно высшего развития».

Сравним состояние сельского хозяйства вблизи многолюдного города с состоянием его в отдаленной провинции. Сельский хозяин этой последней занимается культурой лишь тех продуктов, которые выносят дальнюю перевозку и которые не могут быть доставлены ближайшими местностями по более дешевым ценам и уступают в качестве его продуктам. Большая часть вырученной им суммы будет поглощаться перевозкой. Ему трудно отыскивать капиталы, которые он мог бы употребить с пользой для своего хозяйства. Вследствие недостатка в хороших примерах и в средствах образования здесь с трудом прививаются новые способы обработки земли, усовершенствованные сельскохозяйственные орудия, новые культуры. Производительная сила самого рабочего вследствие отсутствия хорошего примера и недостатка средств, возбуждающих его энергию и соревнование, развивается слабо, и он делается вялым и ленивым.

Вблизи города, напротив, сельский хозяин имеет возможность пользоваться каждым куском земли для той культуры, которая наиболее отвечает свойствам почвы. Производство самых разнообразных продуктов дает ему доход. Овощи, птица, яйца, молоко, масло, плоды и вообще все те предметы, на которые сельский хозяин отдаленной местности смотрит как на незначительные, побочные продукты, приносят пригородному землевладельцу значительный доход. В то время как первого занимает лишь обыкновенное скотоводство, второй извлекает несравненно большие выгоды из откармливания скота, что побуждает его совершенствовать разведение кормовых трав. Масса предметов, которые для сельского хозяина, живущего в отдаленной местности, не имеют никакой цены или имеют самое малое значение, каковы камни, песок, сила воды и т. д., имеют для последнего огромную ценность. Большинство лучших машин и земледельческих орудий, равно как и средств к образованию, у него под руками. Ему легко находить капиталы, потребные для усовершенствования его сельского хозяйства. Благодаря удовольствиям, которые представляет город в распоряжение землевладельца и рабочего, благодаря соревнованию, которое он в них возбуждает, благодаря легкости, с которой достигаются барыши, в том и в другом постоянно поддерживается стремление прилагать все свои умственные и физические силы к улучшению своего положения. Совершенно такое же различие существует между нацией, которая соединяет на своей территории земледелие и фабрично-заводскую промышленность, и нацией, которая обменивает собственные земледельческие продукты на иностранные мануфактурные изделия.

Вся общественная экономия нации вообще должна быть рассматриваема с точки зрения принципа разделения операций труда и комбинации производительных сил. Национальное благосостояние для громадного общества, называемого нацией, является тем же, чем для игольной фабрики — игла. Высшее разделение труда в стране составляет разделение труда умственного и труда физического. Они находятся в тесном взаимодействии. Чем более умственное производство содействует развитию нравственности, религиозного чувства, просвещению, увеличению знаний, расширению свободы и политическому совершенствованию, развитию личной и имущественной безопасности граждан и внешнему могуществу нации, тем обширнее будет и материальное производство; чем более материальное производство производит богатства, тем более успехов достигает умственное производство.

Наисовершеннейшее разделение труда и наилучшая комбинация производительных сил в материальном производстве оказывается в земледелии и фабрично-заводской промышленности. То и другое, как мы показали, находится во взаимодействии.

Как на игольной фабрике, так и в стране производительная способность каждого человека, каждой отдельной отрасли производства и, наконец, вся совокупность производства зависят от точной пропорциональности в деятельности одних по отношению к другим. Это то, что мы называем равновесием или гармонией производительных сил. В стране может быть слишком много философов, филологов и писателей, но слишком мало техников, купцов и моряков. Это является следствием быстрых успехов в научном образовании, которое не было параллельно поддержано успехами фабрично-заводской промышленности и развитием внутренней и внешней торговли; это то же самое, как если бы на игольной фабрике выделывалось гораздо больше игольных головок, чем самих игл. Излишними игольными головками в такой нации будут: масса бесполезных книг, хитроумные системы и ученые споры, которые скорее затемняют в стране умы, чем просвещают, отвлекают нацию от полезных занятий, а следовательно, задерживают развитие производительных сил подобно тому, как если бы в стране было слишком много священников и слишком мало воспитателей юношества, слишком много солдат и слишком мало государственных людей, слишком много чиновников и слишком мало судей и защитников закона.

Нация, занимающаяся исключительно земледелием, подобна человеку, у которого не хватает одной руки для занятия материальным производством. Торговля представляет только посредника между земледелием и фабрично-заводской промышленностью и их различными отраслями. Нация, обменивающая свои земледельческие продукты на иностранные мануфактурные изделия, представляет собой человека без руки, который опирается на чужую руку. Эта опора полезна для него, но она не заменяет собой недостающей руки — уже потому, что ее деятельность находится в зависимости от чужой воли. Обладая собственной фабрично-заводской промышленностью, нация может производить столько пищевых продуктов и сырья, сколько будут потреблять собственные фабрики и заводы; находясь же в зависимости от иностранных фабрик и заводов, она может производить лишь такой излишек, которого не в состоянии производить другие нации и который они принуждены покупать в других государствах.

Между отдельными странами существуют те же самые разделение труда и ассоциация производительных сил, какие существуют и между отдельными местностями одной и той же страны. Посредником между ними в последнем случае служит внутренняя, или национальная, торговля, в первом же — международная. Международная ассоциация производительных сил представляется наивысшим ее проявлением, так как она соединяет различные народы земного шара, тем не менее для благосостояния наций, сделавших большие успехи в цивилизации, она имеет менее всего значения, и это признано школой и выражается в правиле, что внутренний рынок нации несравненно важнее ее внешнего рынка. Отсюда следует, что интерес каждой великой нации заключается в том, чтобы главным предметом ее стремлений была национальная ассоциация производительных сил и подчинение этой последней ассоциации международной.

Международное, как и национальное, разделение труда большей частью зависит от климата и естественных условий. Не может во всех странах возникнуть производство чая, как в Китае, пряностей, как на острове Ява, хлопка, как в Луизиане, или хлеба, шерсти, овощей, мануфактурных товаров, как в странах умеренного пояса. Было бы бессмысленно, если бы страна вознамерилась посредством национального разделения труда, т. е. при помощи внутреннего производства, получить те продукты, для производства которых в ней не имеется благоприятных естественных условий и которые она лучшего качества и дешевле может получить при посредстве международного разделения труда, т. е. посредством внешней торговли, точно так же, с другой стороны, страна обнаружила бы недостаток национальной культуры или национальной деятельности, если бы она не воспользовалась всеми находящимися в ее распоряжении естественными силами для удовлетворения своих внутренних потребностей и для приобретения избытка производства тех продуктов, в производстве которых на собственной почве ей отказала природа.

Странами с наиболее благоприятными естественными условиями относительно национального и международного разделения труда будут, очевидно, те, которых почва производит продукты первой необходимости наилучшего качества и в наибольшем количестве и которых климат более всего поддерживает умственное и физическое напряжение, т. е. страны умеренного пояса. Ибо в этих преимущественно странах развивается фабрично-заводская промышленность, благодаря которой нация не только может достичь высшей степени интеллектуального и социального развития и политического могущества, но и сделать в некотором роде своими данниками страны жаркого пояса и страны менее культурные. Страны умеренного пояса призваны, следовательно, пред всеми прочими развить до полного совершенства национальное разделение труда и пользоваться международным разделением труда для своего обогащения.

 

ГЛАВА XIV. ЧАСТНАЯ ЭКОНОМИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ

Мы доказали при помощи истории, что единство нации является основным условием прочного национального благосостояния, и показали, что там, где частный интерес подчинен интересу национальному и где целый ряд поколений преследовал одну и ту же цель, нации достигали гармонического развития их производительных сил, и что без общего стремления к одной и той же общей цели одного и того же поколения и поколений последующих частная промышленность развивается слабо. Далее в предшествующей главе мы постарались выяснить, каким образом обнаруживаются благодетельные действия закона ассоциации на одной и той же фабрике и каким образом совершенно с той же энергией закон этот влияет на промышленность целой нации. В настоящей главе мы намерены показать, как школа замаскировала свое непонимание национальных интересов и действия ассоциации национальных сил, смешав принципы частной экономии с принципами национальной экономии.

«То, что оказывается благоразумным в частной экономии, — говорит Адам Смит, — не может быть ни в какой мере бессмыслицею в экономии великих наций. Всякий человек, преследуя исключительно свои частные интересы, необходимо трудится также в интересах общества. Очевидно, что всякий человек, знакомый с местными обстоятельствами и относящийся внимательно к своим делам, может обсудить несравненно лучше всякого государственного человека или законодателя, какое наиболее выгодное употребление может он дать своим капиталам. Государственный человек, который решился бы направить частных лиц в употреблении их капиталов, не только взял бы на себя наиболее бесполезную заботу, но он присвоил бы себе в отношении промышленной предприимчивости такой авторитет, который не мог бы быть с наибольшею опасностью вручен человеку, достаточно самонадеянному, чтобы быть уверенным в своих способностях исполнить такую задачу».

Отсюда Адам Смит заключает, что всякие ограничения международной торговли, устанавливаемые для поощрения внутренней промышленности, нелепы; что каждая нация, точно так же, как отдельный человек, должна покупать предметы там, где она их может приобрести дешевле; что для достижения высшей ступени национального благосостояния необходимо лишь следовать принципу laissez faire, laissez passer. Смит и Сэй уподобляют нацию, желающую поощрить свою промышленность посредством ввозных пошлин, портному, который вздумал бы сам себе шить сапоги, и сапожнику, который вздумал бы увеличить свое производство посредством установления входной платы в свое помещение. Томас Купер в своем сочинении, направленном против американской протекционной системы, доводит до крайности последнюю мысль, как и все другие заблуждения школы⁸⁴: «Политическая экономия, — говорит он, — почти то же самое, что и частная экономия всех индивидуумов; политика не составляет какой-либо существенной особенности политической экономии; нелепо было бы думать, что общество есть нечто совершенно иное, нежели индивидуумы, из которых оно состоит. Каждый человек знает лучше всего, каким образом он должен распоряжаться своим трудом и своими капиталами. Общественное богатство есть не что иное, как накопленное богатство отдельных лиц, и если каждый человек лучше, чем кто-либо, понимает свои собственные интересы, то богатейшим народом должен быть тот, в котором каждый человек предоставлен собственным своим силам».

Американские защитники протекционной системы на этот аргумент, который раньше еще приводился купцами-экспортерами в пользу свободы торговли, возражали, что навигационные постановления дали сильный толчок к развитию торгового мореходства, внешней торговли и рыбных промыслов в Соединенных Штатах и что миллионы тратились ежегодно на флот исключительно в видах поощрения мореплавания, что, по теории, эти постановления и эти издержки точно так же должны подлежать осуждению, как и протекционная система.

«Во всяком случае, — восклицал Купер, — никакая морская торговля не стоит морской войны, пусть купцы сами себе покровительствуют».

Таким образом, школа, чуравшаяся вначале национальных интересов, доходит до полного отрицания даже существования того и другого и предоставляет индивидуумам заботу о защите собственным их силам.

Как! Разве благоразумие в частной экономии составляет также благоразумие в национальной экономии? Разве в природе человека заботиться о потребностях будущих столетий, как это свойственно нации и государству? Представьте себе основание американского города: здесь всякий, предоставленный самому себе, думал бы только о собственных нуждах и, самое большое, о своем ближайшем потомстве; люди же, собранные в общество, заботятся об удобствах и нуждах будущих самых отдаленных поколений, они требуют для этой цели от современного поколения лишений и жертв, каких ни один разумный человек не может ожидать от отдельного человека. Может ли, далее, отдельный человек при ведении своих частных дел иметь в виду защиту страны, общественную безопасность и все те тысячи других целей, которые возможно достигнуть лишь общественными средствами? Не нация ли налагает для достижения таких целей ограничения на свободу людей? Не требует ли она даже, чтобы они приносили ей в жертву часть своих доходов, часть своего умственного и физического труда, даже собственную жизнь! Сначала нужно, согласно с воззрениями Купера, уничтожить самое представление о государстве и нации, чтобы допустить такое правило.

Нет! Что благоразумно в национальной экономии, может оказаться нелепостью в частной экономии, и наоборот, и по причине очень простой: потому что портной — не нация и нация — не портной; потому что семья есть нечто совершенно другое, нежели союз миллиона семей, и дом — нечто совершенно другое, нежели громадная национальная территория.

Точно так же отдельный человек, хотя бы он наилучшим образом знал и понимал свои собственные интересы, не всегда еще своей свободной деятельностью содействует интересам общества. Спросим тех, которые сидят в судах, не приходится ли им часто ссылать на каторгу осужденных ими за избыток изобретательности и промышленной деятельности. Разбойники, воры, контрабандисты и мошенники отлично знакомы с местным положением и личными отношениями и прилагают неусыпное внимание к своему делу; отсюда, однако, вовсе еще не следует, что общество находится в наилучшем положении там, где подобные индивидуумы наименее стеснены в своих частных занятиях этими промыслами.

В тысячах случаев государственная власть видит себя вынужденной ограничивать частную промышленность. Она воспрещает кораблевладельцам брать на борт на южном берегу Африки рабов и переправлять их в Америку. Она издает правила относительно устройства и для установления на море, порядка для того, чтобы пассажиры и матросы не отдавались на жертву алчности и своеволия капитанов. Недавно еще в Англии были предложены правила для кораблестроения, потому что напали на след адского договора между страховыми обществами и кораблевладельцами, вследствие которого тысячи человеческих жизней и миллионы ценностей приносились в жертву корыстолюбию частных лиц.

В Северной Америке содержатели мельниц под страхом штрафа не менее 19 фунтов обязаны запаковывать добротную муку в бочки, и на всех рынках назначены инспектора, несмотря на то что ни в одной стране не ценят так индивидуальную свободу, как там. Всюду власть стремится к обеспечению общества от опасности убытка: так в торговле пищевыми продуктами, лекарствами и т. д.

Но приведенные случаи, возразит нам школа, касаются преступного нарушения права собственности и личной безопасности, а не заслуживающей уважения торговли полезными предметами, не безвредной и полезной деятельности частных лиц; стеснять свободу последних государственная власть не имеет никакого права. Конечно нет, пока эта деятельность безвредна и полезна, но то, что может быть безвредным и полезным во всемирной торговле, может оказаться вредным и опасным в торговле национальной и наоборот. Во время мира, с точки зрения космополитической, каперство есть промысел вредный, однако во время войны правительства ему покровительствуют. Предумышленное убийство человека в мирное время считается преступлением, а во время войны — это обязанность. Торговля порохом, свинцом и оружием в мирное время считается позволительной, в военное же время тот, кто отправляет эти предметы врагу, наказывается как изменник.

По тем же основаниям государственная власть не только имеет право, но и обязана ограничивать и регулировать в интересах наций безвредные сами по себе торговые сношения. Она посредством запрещений и ввозных пошлин не предписывает отдельным лицам, куда они должны употреблять свои производительные силы и капиталы, как то утверждает школа, доказывая софистически свои взгляды; она не говорит одному: «ты должен употребить свой капитал на постройку корабля или на устройство фабрики», а другому: «ты должен быть капитаном, а ты гражданским инженером»; она предоставляет на усмотрение каждого лица то, куда и каким образом желает он употребить свои капиталы или какому призванию желает посвятить себя. Она говорит только: в интересах нашей страны мы сами должны производить такие-то или такие-то мануфактурные товары; но так как при свободной конкуренции с другими странами мы никогда не в состоянии были бы достигнуть этого, то мы ограничили эту конкуренцию настолько, насколько нам необходимо, во-первых, для того, чтобы тем из нас, которые употребляют свои капиталы на эти новые отрасли промышленности и посвящают им свои умственные и физические силы, дать верное ручательство в том, что они не потеряют своих капиталов и не потратят напрасно своего труда, во-вторых, для того, чтобы побудить иностранцев перенести свои производительные силы к нам. Таким образом, власть вовсе не ограничивает частной промышленности; напротив, она предоставляет для личных и естественных сил, равно для капиталов нации, более обширное поле деятельности. Вместе с тем она не делает чего-либо такого, что частные лица понимают и могут сделать лучше, чем она сама; напротив, она делает то, что частные лица не могут сделать для себя, несмотря на их знание.

Утверждение школы, что протекционная система влечет за собой незаконное и антиэкономическое вмешательство государственной власти в употребление капиталов и в промышленную деятельность частных лиц, не представится ни малейшим образом в выгодном свете, если обратить внимание на то, что причина такого вмешательства заключается в противодействии регулированию торговли со стороны иностранцев и вмешательству их в нашу частную промышленность и что только с помощью протекционной системы можно отстранить вредное влияние иностранной торговой политики. Когда англичане исключают немецкие зерновые продукты со своего рынка, что они делают, если не то, что принуждают немецких земледельцев сеять хлеба настолько меньше, сколько они могли бы при свободном ввозе отправить его в Англию?

Если они облагают нашу шерсть, наши вина, наш лес настолько высокими пошлинами, что отправка этих продуктов в Англию совершенно или в большей части прекращается, — не будет ли это пропорциональным ограничением со стороны английской государственной власти наших отраслей промышленности? В подобных случаях, очевидно, иностранным законодательством дается нашим капиталам и нашим производительным силам такое направление, какого без этого они сами по себе не приняли бы. Из этого следует, что если мы посредством собственного законодательства откажемся дать нашей национальной промышленности направление, соответствующее нашим национальным интересам, то мы не в состоянии будем помешать чужим нациям направлять нашу национальную промышленность соответственно их собственным действительным или предполагаемым интересам или, во всяком случае, так, что это окажет вредное влияние на развитие наших производительных сил. Но что благоразумнее и выгоднее для наших граждан: предоставить направлять нашу промышленность иностранному законодательству соответственно иностранным национальным интересам или же направлять ее при посредстве нашего законодательства соответственно нашим собственным интересам? Если немецкий или американский сельский хозяин ежегодно будет принужден знакомиться с английскими парламентскими актами, для того чтобы знать, должен ли он расширить или сократить производство хлеба или шерсти, то будет ли он в этом случае чувствовать себя менее стесненным, чем тогда, когда собственное законодательство ограничит его относительно иностранных мануфактурных изделий, но зато обеспечит ему для всех его продуктов рынок, который никогда не может быть у него отнят иностранным законодательством?

Когда школа утверждает, что покровительственные пошлины предоставляют туземным фабрикантам и заводчикам монополию в ущерб потребителям, то занимается дурным ябедничеством. Ибо всякий человек в стране может эксплуатировать туземные рынки, обеспеченные для внутренней промышленности, следовательно, не может быть и речи о частной монополии; покровительственные пошлины устанавливают ту же привилегию для наших соотечественников сравнительно с иностранцами, которая тем законнее, что эти последние пользуются у себя дома подобными же привилегиями, и наши соотечественники в данном случае при помощи покровительственных пошлин уравниваются с иностранцами. Этим не устанавливается абсолютная привилегия ни в пользу производителей, ни в ущерб потребителей; если же производители вначале назначают преувеличенные цены, то это объясняется значительным риском и тем, что им приходится возмещать потери и жертвы, которые всегда имеют место при организации всякого производства. Против же несоответствующего преувеличения барышей и против опасности, что высокие цены укрепятся на продолжительное время, потребителей обеспечивает возникающая затем внутренняя конкуренция, вызывающая всегда понижение цен даже ниже того уровня, который имел место только при заграничной конкуренции. Но если земледельцы, являющиеся главными потребителями фабрично-заводских изделий и продуктов, принуждены будут платить за них более высокие цены, то этот ущерб их будет вознаграждаться с избытком увеличением спроса на продукты земледелия и возвышением их стоимости.

Школа выдвигает другой софизм, которым замаскировывает смешение понятий о теории ценностей и о теории производительных сил, когда выставляет положение, что национальное богатство есть лишь сумма богатств всего населения или всех граждан, что частный интерес каждого из них могущественнее, нежели все государственные меры по отношению к производству и к умножению богатств. Из этого положения школа выводит заключение, что национальная промышленность будет находиться в лучших условиях для своего развития, если каждому частному лицу предоставлена будет полная возможность спокойно заниматься своим делом. Это положение может быть принято и без тех выводов, которые желает сделать из него школа. Ибо дело не в том, как мы показали в одной из предшествующих глав, чтобы посредством торговых ограничений непосредственно вызвать увеличение суммы меновых ценностей нации, а в том, чтобы вызвать увеличение суммы ее производительных сил. Но сумма производительных сил нации не равняется сумме производительных сил всего населения, взятого по отношению к каждому жителю отдельно; она зависит главным образом от политического и социального положения нации, и в частности от степени развития в ней разделения труда и ассоциации этих сил. Мы это достаточно установили в предшествующей главе.

Господствующая школа всюду видит лишь отдельных лиц, пользующихся полной свободой, не стесненных в своих взаимных сношениях и удовлетворяющихся тем, что каждому из них дается полная возможность преследовать свои частные интересы согласно его природным склонностям. Это, очевидно, не есть система экономии наций, а система частной экономии таких человеческих обществ, какими их можно было бы представить в том случае, если бы не было вмешательства государственной власти, войн, враждебных чужеземных мероприятий в области торговли. Она нигде не разъясняет, какими средствами одни современные нации достигли цветущего благосостояния и той степени могущества, которыми они в настоящее время пользуются, и вследствие каких причин другие из них лишились той степени благосостояния и могущества, которыми они пользовались прежде. Школа учит только, каким образом в частной промышленности естественные силы, труд и капиталы соединяются для доставления на рынок ценных предметов и каким образом они распределяются среди народов и ими потребляются. Но какие средства необходимы для того, чтобы целая нация могла воспользоваться всеми находящимися в ее распоряжении естественными силами, как бедные и слабые нации могут достигнуть благосостояния и могущества — школа не предусматривает вследствие того, что, устраняя совершенно политику, не хочет знать частного положения того или другого народа и озабочена лишь преуспеянием всего человеческого рода. Когда вопрос касается международной торговли, всегда туземный житель противополагается отдельному иностранцу, приводятся примеры лишь из частных отношений купцов между собой, о товарах говорится лишь вообще (безразлично, состоят ли они из продуктов земледелия или фабрикатов) — для того, чтобы показать, что для нации совершенно безразлично, в чем заключается предмет вывоза или ввоза — в золоте, сырье или фабрикатах, находится ли количество их в равновесии или нет. Если мы, испуганные, например, торговыми кризисами, которые в Северной Америке царят как местная повальная болезнь, обратимся к теории за советом, какими средствами отвратить или уменьшить причиняемые ими опустошения, то школа оставляет нас без всякого утешения и указания; мы даже не в состоянии объяснить это явление научным образом, потому что мы, под страхом прослыть обскурантами или невежами, не смеем даже произносить слова «торговый баланс», хотя это слово раздается постоянно во всех законодательных собраниях, во всех правительственных учреждениях, на всех биржах. Для блага человечества мы обязаны верить, что отпуск и привоз постоянно уравновешиваются сами собой, несмотря на то что в официальных отчетах мы постоянно читаем о том, что английский национальный банк приходит на помощь естественному порядку вещей, несмотря на существование хлебного билля, который с трудом дозволяет сельским хозяевам торгующих с Англией стран оплачивать продуктами земледелия фабрикаты, потребляемые ими.

Школа не знает различия между нациями, достигшими значительной степени экономического развития, и теми, которые находятся в этом отношении на низшей ступени. Всюду желает она устранить вмешательство государственной власти, всюду каждый частный человек должен тем более иметь возможности производить, чем менее занимается им государственная власть. В самом деле, согласно этой доктрине, дикие народы должны быть самыми производительными и самыми богатыми народами земного шара, ибо нигде отдельно взятый человек не предоставлен более самому себе и нигде не чувствуется так мало вмешательства государственной власти, как в данном состоянии.

Статистика и история показывают, напротив, что необходимость вмешательства законодательной власти и администрации сказывалась всегда тем больше, чем далее развивалось экономическое положение нации. Как индивидуальная свобода вообще является благом лишь до тех пор, пока она не становится в противоречие с социальными целями, так и частная промышленность может разумно требовать неограниченной деятельности лишь до тех пор, пока она соответствует преуспеянию нации. Но там, где деятельность отдельных лиц не удовлетворяет этой цели или где она может оказаться вредной для нации, там она по справедливости требует поддержки коллективной силы нации, там она в ее собственных интересах должна подчиняться законным ограничениям.

Признавая свободную конкуренцию в промышленности вернейшим средством для обеспечения преуспеяния всего человечества, школа, с точки зрения, на которую она себя поставила, совершенно права. Раз признана гипотеза о существовании всемирной ассоциации, всякое ограничение частных торговых сношений между различными странами является неблагоразумным и вредным. Но пока другие нации подчиняют коллективные интересы всего человечества своим национальным интересам, нет смысла говорить о свободе конкуренции между людьми, принадлежащими к различным нациям. Доказательства школы в пользу свободной конкуренции, таким образом, приложимы пока к торговым сношениям между лицами, принадлежащими к одной и той же нации. Каждая большая нация должна поэтому стремиться образовать из себя одно целое, которое с другими нациями, составляющими такое же целое, входит в сношение лишь настолько, насколько это отвечает ее собственным социальным интересам. Но эти социальные интересы в высшей степени отличаются от частных интересов всех отдельных лиц нации, если рассматривать каждого из них, как нечто совершенно изолированное, а не как членов национальной ассоциации; если, по примеру Смита и Сэя, видеть в отдельных лицах только производителей и потребителей, а не граждан государства или лиц, принадлежащих к известной нации. В таком качестве эти лица не имеют никакой надобности заботиться об интересах будущих поколений; они считают нелепым, как нам это действительно и доказал Купер, трудиться для принесения в настоящее время известной жертвы на предмет приобретения каких-то неизвестных еще благ отдаленного будущего, как бы они, впрочем, ни были дороги; обеспечение национальной устойчивости в будущем для них имеет мало цены; корабли своих купцов они предоставляют на жертву каждого смелого пирата; они мало беспокоятся о могуществе, чести и славе страны; самое большее, если они найдут для себя возможным сделать материальные пожертвования для воспитания своих детей и отдать их для обучения ремеслу, лишь бы только молодые люди через несколько лет оказались способными сами себе зарабатывать хлеб на свое пропитание.

Действительно, для господствующей теории национальная экономия и частная экономия настолько имеют одинаковое значение, что Ж. Б. Сэй, когда дозволяет государству в виде исключения покровительствовать внутренней промышленности, то ставит следующее условие: покровительство это может иметь место лишь в таком случае, если можно предполагать, что через несколько лет эта промышленность достигнет самостоятельности, подобно тому, как мальчика отдают в обучение сапожному ремеслу на несколько лет для того, чтобы он настолько усовершенствовался в своем ремесле, что мог бы обходиться без поддержки своих родителей.

 

ГЛАВА XV. НАЦИОНАЛЬНОСТЬ И ЭКОНОМИЯ НАЦИЙ

Система школы, как мы показали в предшествующих главах, представляет следующие существенные недостатки: во-первых, беспочвенный космополитизм, который не признает сущности национализма и не принимает в расчет национальных интересов; во-вторых, бездушный материализм, который всюду преимущественно замечает только меновые ценности и упускает из вида нравственные и политические интересы настоящего и будущего, а также производительные силы нации; в-третьих, разрушительные партикуляризм и индивидуализм, которые, не понимая природы социального труда и действия ассоциации производительных сил в ее наивысших проявлениях, рассматривают, в сущности, лишь частную промышленность в том виде, в каком она развивалась бы при свободе отношений в обществе, т. е. во всем человечестве, если бы оно не было расчленено на отдельные нации.

Но между отдельным человеком и человечеством стоит нация с ее особенным языком и литературой, с ее собственным происхождением и историей, с ее особенными нравами и обычаями, законами и учреждениями, с ее правами на существование, на независимость, прогресс, вечную устойчивость и с ее обособленной территорией; образовавшись в ассоциацию посредством солидарности умственных и материальных интересов, составляя одно самостоятельное целое, которое признает над собой авторитет закона, но в то же время, как целое, владея еще естественной свободой по отношению к другим подобного рода ассоциациям, нация при существующем мировом порядке не может обеспечить свою самостоятельность и независимость иначе, как собственными силами и своими частными средствами. Подобно тому как отдельный человек только благодаря нации и в недрах нации достигает умственного образования, производительной силы, безопасности и благосостояния, так и цивилизация человечества немыслима и невозможна иначе, как при посредстве цивилизации и развития нации.

В настоящее время между нациями существует, однако, бесконечное разнообразие; мы видим между ними великанов и карликов, существ нормальных и калек, нации цивилизованные, полуцивилизованные и варварские. Но тем не менее все нации, как и отдельные люди, обладают от природы инстинктом самосохранения и стремлением к прогрессу. Задача политики — цивилизовать варварские нации, сделать малые — великими и слабые — сильными, но прежде всего обеспечить их существование и устойчивость. Задача политической (национальной) экономии заключается в экономическом воспитании наций и в подготовке их к вступлению во всемирное общество будущего.

Нация в нормальном состоянии обладает собственным языком и литературой, обширной и хорошо округленной территорией, снабженной разнообразными естественными материальными источниками богатств и значительным населением. Земледелие, фабрично-заводская промышленность, торговля и мореходство развиты в ней равномерно; искусства и науки, просвещение и народное образование находятся у нее на одинаковой высоте с развитием материального производства. Государственное устройство, законы и учреждения обеспечивают ее гражданам высокую степень безопасности и свободы, поддерживают в ней религиозность, нравственность и благосостояние, одним словом, их цель—преуспеяние граждан. Она обладает достаточными морскими и сухопутными силами для обеспечения своей самостоятельности и независимости и для поддержания своей внешней торговли. Ей присуща сила влиять на развитие отставших от нее наций и посредством избытка своего населения и своих умственных и материальных капиталов основывать колонии и порождать новые нации.

Значительная населенность и обширная, снабженная естественными богатствами территория — вот необходимые признаки нормальной национальности; они составляют основное условие умственного развития, равно как материального преуспеяния и политического могущества. Нация с ограниченным количеством населения и незначительной территорией, в особенности если она говорит своим собственным языком, может владеть лишь изуродованной литературой, лишь ничтожными учреждениями для развития искусств и наук. Незначительное государство никогда не будет в силах развить на своей территории до совершенства различных отраслей труда. Всякое покровительство будет вызывать у нее частную монополию. Только посредством союзов с более могущественными нациями, жертвуя частью национальных выгод и чрезмерным напряжением сил, может она еще кое-как обеспечить свою самостоятельность.

Страна, которая не соприкасается с морями, которая не имеет ни торгового, ни военного флота или у которой устья рек не находятся в ее власти, в своей внешней торговле стоит в зависимости от других наций; она не может ни основать колоний, ни положить начало новым нациям; весь избыток населения, умственных и материальных средств, отливая в страны еще некультивированные, теряется совершенно для ее литературы, цивилизации и промышленности в пользу других наций.

Нация, не округленная морями и горными цепями, предоставлена вторжениям чужеземцев и может лишь с огромными пожертвованиями установить свою собственную таможенную систему, и то лишь очень несовершенную.

Территориальные недостатки могут быть устранены или посредством наследований, как было в Англии и Шотландии, или покупкой, как было во Флориде и Луизиане, или завоеваниями, как это было в Великобритании и Ирландии.

В новейшее время начали прибегать к четвертому способу, который приводит к той же цели и более соответствует праву и благосостоянию народов и государств, чем завоевания, и не стоит в такой зависимости от случайностей, как наследование, а именно — к объединению интересов различных государств посредством торговых договоров, свободно заключенных. Еще недавно германская нация посредством таможенного союза обеспечила себе обладание важнейшими атрибутами национальности. Однако это мероприятие не может считаться совершенным, пока оно не распространится по всему побережью Немецкого моря — от устьев Рейна до границ Польши с включением Голландии и Дании. Естественным следствием такого союза должно быть вступление обеих этих стран в Германский союз, следовательно, присоединение к германской национальности, чем они приобретут то, чего им недостает в настоящее время, а именно рыбные ловли и морские силы, морскую торговлю и колонии. Тем более что оба эти народа принадлежат и по своему происхождению, и по существу своему к немецкой национальности. Долги, которые лежат бременем на этих странах, — суть необходимое следствие их неестественного стремления к поддержанию своей самостоятельности, и вполне естественно, что это зло достигнет таких размеров, когда оно сделается невыносимым и когда включение в лоно более обширной национальности им самим будет казаться желательным и необходимым.

Бельгия только путем федеративного объединения с нацией более обширной может устранить неудобства, проистекающие из ограниченности ее территории и численности населения. В Северной Америке и Канаде тем более будет возрастать население, чем более будет развиваться протекционная система Соединенных Штатов, тем более они будут чувствовать потребность в сближении друг с другом и тем менее Англия будет в состоянии воспрепятствовать устройству между ними конфедерации.

В экономическом отношении нации должны пройти через следующие стадии развития: состояние первоначальной дикости, пастушеское, земледельческое, земледельческо-мануфактурное и, наконец, земледельческо-мануфактурно-коммерческое.

История промышленности нации, и главным образом в Англии, показывает, что переход из дикого состояния в пастушеское, из пастушеского в земледельческое и из земледельческого к первым попыткам мануфактурной, или фабрично-заводской, промышленности и мореплавания совершается быстрее и выгоднее всего при посредстве свободы торговли с ушедшими вперед в развитии городами и странами; но что полного развития фабрично-заводской промышленности, значительного мореходства и обширной внешней торговли возможно достигнуть лишь при вмешательстве государственной власти.

Чем менее развито земледелие и чем более внешняя торговля дает случаев к обмену земледельческих продуктов и сырья на иностранные мануфактурные изделия, чем более при этом нация погружена еще в варварство и нуждается в абсолютной монархической форме правления и законодательства, тем более будет содействовать ее благосостоянию и цивилизации свободная внешняя торговля, т. е. вывоз земледельческих продуктов и ввоз мануфактурных изделий.

Чем более, напротив, развиты земледелие нации, ее промышленность и вообще ее социальное и политическое состояние и гражданственность, тем менее будет она в состоянии извлекать пользы для улучшения своего общественного положения из обмена туземных земледельческих продуктов и сырых произведений на иностранные мануфактурные изделия, тем более будет наносить ей ущерба счастливая конкуренция иностранной, опередившей ее мануфактурной промышленности.

Только у наций последнего рода, именно у таких, которые владеют всеми умственными и материальными качествами и средствами, необходимыми для создания своей собственной фабрично-заводской промышленности и для достижения высшей ступени цивилизации и развития материального благосостояния и политического могущества, но которые встречают препятствия для своих успехов в конкуренции опередившей их иностранной промышленности, — у таких только наций получают свое оправдание торговые ограничения в целях насаждения и покровительства собственной фабрично-заводской промышленности, и торговые ограничения у таких наций должны иметь место лишь до тех пор, пока эта промышленность не окрепнет настолько, что для нее не будет страшна иностранная конкуренция, и поэтому в таком лишь размере, насколько это необходимо для покровительства этой промышленности при ее возникновении.

Протекционная система станет в противоречие не только с принципами космополитической экономии, но и с правильно понятыми интересами, если она пожелает сразу совершенно устранить иностранную конкуренцию и изолировать покровительствуемую нацию от других наций. Когда фабрично-заводская промышленность, которой оказывается покровительство, находится еще в первом периоде своего развития, ввозные пошлины должны быть очень умеренны, они должны возвышаться постепенно вместе с увеличением умственных и материальных капиталов, технической опытности и духа предприимчивости нации. С другой стороны, ни в каком случае не требуется, чтобы всем отраслям промышленности оказывалось одинаковое покровительство. Особенного покровительства заслуживают только важнейшие отрасли, те, для которых потребны большие основные и оборотные капиталы, большое количество машин, равно как и масса технических знаний, ловкости и опытности, и большое количество рабочих сил, которых продукты являются предметами первой жизненной необходимости, которые, следовательно, будут важнейшими по отношению к их общей ценности, равно как и с точки зрения независимости данной страны; таковы, например, шерстяные, хлопчатобумажные, полотняные фабрики и т. д. Если эти важнейшие ветви при достаточном покровительстве получат развитие, то около них станут развиваться и другие, менее значительные, даже и при более слабом покровительстве. У тех наций, у которых заработная плата высока и население которых невелико еще сравнительно с протяжением их территории, как, например, в Соединенных Штатах Северной Америки, их собственные интересы требуют, чтобы оказывалось менее покровительства тем отраслям промышленности, которым не может дать особенной помощи применение машин, нежели тем, в которых машины выполняют главную работу, конечно, при том условии, если нации, доставляющие им предметы первой промышленной потребности, не откажутся свободно допускать к себе их земледельческие продукты.

Школа обнаруживает полное незнакомство с сущностью национально-экономических отношений, если она признает, что такие нации посредством обмена земледельческих продуктов на мануфактурные изделия точно так же могут обеспечить им успехи гражданственности, благосостояния и вообще социального преуспеяния, как и посредством насаждения собственной фабрично-заводской промышленности. Никогда нация исключительно земледельческая не в состоянии будет значительно развить свою внутреннюю и внешнюю торговлю, свои пути сообщения и торговое мореходство, равно увеличить свое население в соответствии с ее благосостоянием или достигнуть значительных успехов в нравственном, умственном, социальном и политическом развитии; она никогда не достигнет высокого политического могущества и не будет в состоянии оказывать влияние на цивилизацию и прогресс отсталых наций и основывать собственные колонии.

Страна чисто земледельческая является бесконечно менее совершенной, чем страна земледельческая и вместе с тем мануфактурная. Первая всегда находится в большей или меньшей экономической и политической зависимости от тех наций, которые получают у нее земледельческие продукты в обмен на свои фабрично-заводские изделия. Она не может сама определять объем своего производства; она должна ожидать спроса со стороны покупателей из других стран. Эти другие страны, в одно и то же время земледельческие и фабрично-заводские, сами производят огромную массу сырья и пищевых продуктов, а потому и требуют от земледельческих наций только такое количество, которое необходимо для покрытия их дефицита. Следовательно, чисто земледельческие нации стоят относительно сбыта предметов их производства в зависимости от случайностей большего или меньшего урожая в странах одновременно земледельческих и фабрично-заводских; кроме того, они имеют конкурентов в прочих земледельческих странах: таким образом, их неопределенный сам по себе сбыт становится вследствие этой конкуренции еще неопределеннее.

Наконец, они подвержены опасности полного перерыва их торговых сношений с фабрично-заводскими странами вследствие войны или торговых мероприятий, и тогда они принуждены терпеть двойной ущерб: невозможность найти покупателей для своего избытка в земледельческих продуктах и приобрести потребные им фабрично-заводские изделия. Чисто земледельческая нация, как мы уже сказали прежде, является подобной человеку с одной рукой, принужденному опираться на чужую руку, помощь которой, однако, не во всех случаях может быть надежной; нация земледельческая и вместе с тем мануфактурная, напротив, является подобной человеку, располагающему обеими своими собственными руками.

Школа допускает принципиальную ошибку, утверждая, что протекционная система есть дикая выдумка глубокомысленных политиков. Ссылаемся на историю, которая свидетельствует, что покровительственные мероприятия вызывались или естественным стремлением нации к благосостоянию, независимости и могуществу, или являлись результатом войны и враждебных торговых мероприятий со стороны наций, достигших промышленного и торгового господства.

Идея независимости и могущества возникает вместе с представлением о нации. Школа не обратила на это внимания, так как она избрала предметом своих исследований не экономию различных наций, а экономию общества вообще, иначе говоря, целого человечества. Стоит только представить себе, что все нации сольются во всемирной федерации, и взгляд на независимость и могущество исчезнет совершенно. Гарантия самостоятельности каждой нации будет зависеть в таком случае от конституции всемирного союза, подобно тому, как, например, гарантия штатов Rhode-Island и Delaware зависит от союза всех объединенных свободных американских штатов. Со времени возникновения этого союза этим незначительным штатам не приходит и мысли о том, чтобы увеличить свое политическое могущество или считать свою независимость менее обеспеченной, чем независимость самых больших штатов союза.

Как бы ни была разумна такая всемирная федерация, но было бы нелепостью со стороны известной нации, в ожидании великих выгод такого всемирного союза и вечного мира, если бы она вздумала регулировать свою национальную политику так, как если бы эта всемирная федерация уже существовала. Мы спрашиваем: не заподозрит ли всякий разумный человек в безумстве то правительство, которое, признавая выгоды и разумность вечного мира, вздумало бы распустить свои войска, уничтожить военный флот и срыть крепости? В этом случае правительство поступило бы совершенно так, как рекомендует народам школа, когда она, указывая на выгоды вечного мира, советует им отказаться от выгод протекционной системы.

Война оказывает разрушительное действие на международные торговые сношения. Вследствие войны земледелец, живущий в одной стране, силою отделяется от фабриканта или заводчика, живущего в другой стране. Но в то время, как фабрикант или заводчик — раз он принадлежит к нации могущественной и со значительным флотом, ведущей обширную торговлю, — легко находит необходимые ему продукты земледелия у сельских хозяев своей страны или тех стран, которые для него остаются доступными, житель страны чисто земледельческой вследствие этого перерыва международных торговых сношений страдает вдвойне. Он лишается в таком случае рынков сбыта для своих земледельческих продуктов, а следовательно, и возможности рассчитаться за те мануфактурные изделия, которые ему необходимы вследствие прежних торговых сношений; он одновременно ощущает стеснение как в производстве, так и в потреблении.

Когда стесненная войною в производстве и потреблении земледельческая нация сделала уже большие успехи в цивилизации и земледельческой культуре и владеет уже значительным населением, то перерыв торговых сношений вследствие войны вызывает в ней возникновение фабрик и заводов. Война в таком случае действует так же, как запретительная система. Это заставляет нацию понять огромную выгоду собственной фабрично-заводской промышленности, она на деле убеждается, что с перерывом торговых сношений вследствие войны она больше выиграла, чем потеряла. В ней берет перевес убеждение, что для нее настало время из состояния государства исключительно земледельческого перейти в состояние государства земледельческо-мануфактурного и достичь, таким образом, высшей степени благосостояния, цивилизации и могущества. Но когда, после того как такая нация сделала уже значительные успехи в открытой ей войной промышленной карьере, снова наступает мир и когда обе нации желают снова возобновить существующие торговые отношения, они невольно чувствуют, что за время войны возникли новые интересы, которые могут быть совершенно уничтожены возобновлением прежних торговых сношений. Бывшая земледельческая нация чувствует, что, открывая прежний сбыт своим земледельческим продуктам за границу, она должна принести в жертву интересы своих возникших за это время фабрик и заводов; мануфактурная нация чувствует, что часть возникшего за время войны земледельческого производства снова уничтожилась бы при свободе ввоза. Та и другая стремятся поэтому к ограждению этих новых интересов установлением ввозных таможенных пошлин. Вот история торговой политики за истекшие пятьдесят лет.

Войной вызваны новые протекционные системы, и мы не боимся выразить убеждение, что в интересах мануфактурных держав второго и третьего разряда следовало бы их удержать и довершить, даже в том случае, если бы Англия по восстановлении мира не сделала непростительной ошибки, ограничив ввоз пищевых продуктов и сырья, следовательно, оставив в силе мотивы протекционной системы, имевшие значение до заключения мира. Как нация, находящаяся в первобытном и варварско-земледельческом состоянии, может идти вперед лишь при помощи торговли с цивилизованными мануфактурными нациями, так же точно, возвысившись до известной степени культуры, она лишь при помощи своей фабрично-заводской промышленности в состоянии достигнуть высшей ступени благосостояния, цивилизации и могущества. Война, облегчающая стране переход ее из состояния земледельческого в состояние земледельческо-мануфактурное, является, таким образом, благодеянием для нации, подобно тому как война Северо-Американских Соединенных Штатов, несмотря на громадные жертвы, которых она требовала, стала для будущих поколений поистине благодеянием. Мир же, который снова возвращает в земледельческое состояние нацию, призванную к развитию собственной фабрично-заводской промышленности, станет для нее проклятием и будет несравненно вреднее для нее самой войны.

К счастью мануфактурных стран второго и третьего разряда Англия, после восстановления всеобщего мира, ограничив ввоз пищевых продуктов и сырья, сама положила границы своему основному стремлению монополизировать мануфактурный рынок земного шара. Во всяком случае, если бы английские сельские хозяева, которые в течение войны имели в исключительно своем обладании внутренние рынки, были вначале поставлены в тяжелое положение заграничной конкуренцией, то позднее, как мы обстоятельно покажем в другом месте, эти их потери были широко возмещены тем, что Англия достигла всемирной мануфактурной монополии.

Было бы нелепостью со стороны мануфактурных наций второго и третьего порядка, в которых фабрично-заводская промышленность была вызвана к жизни вследствие двадцатипятилетней войны и настолько упрочилась вследствие удаления их земледельческих продуктов с английского рынка, что им достаточно было бы, может быть, еще десяти или пятнадцати лет энергического поощрения для того, чтобы вступить в свободную конкуренцию с английской фабричной промышленностью, — было бы нелепостью, говорим мы, чтобы теперь, после невероятных жертв целого полустолетия, эти нации вздумали отказаться от неизмеримо громадных выгод, вытекающих из их собственной фабрично-заводской промышленности, и перейти с свойственной земледельческо-мануфактурным странам высшей ступени культуры, благосостояния и независимости на низшую ступень зависимых земледельческих наций, и все это потому только, что Англии угодно было заметить свою ошибку и усмотреть предстоящее возвышение конкурирующих с ней стран.

Предположим, что промышленные интересы Англии приобретут достаточно влияния для того, чтобы принудить верхнюю палату, всю состоящую из крупных землевладельцев, и нижнюю палату, состоящую большей частью из мелкопоместных дворян (country cquires), согласиться на уступки относительно ввоза земледельческих продуктов, — кто поручится за то, что по истечении нескольких лет новое торийское министерство, при других обстоятельствах, снова не издаст нового хлебного билля?⁸⁵ Кто может поручиться за то, что новая морская война, новая континентальная система не отделит сельских хозяев континента от мануфактуристов Великобритании и континентальные европейские нации не поставлены будут в необходимость снова начинать свою карьеру на поприще фабрично-заводского дела и снова обратить свои лучшие силы на борьбу с первоначальными затруднениями — для того, чтобы потом все это снова принести в жертву миру?

Таким образом, школа должна была бы осудить континентальные нации вечно ворочать камень Сизифа — вечно во время войны создавать фабрики и заводы для того, чтобы в мирное время привести их к разорению.

Школа в состоянии была дойти до таких абсурдов только потому, что она, несмотря на название, которое дала своей науке, совершенно исключила из последней политику, совершенно игнорирует сущность национальности и не отдает себе отчета во влиянии, какое оказывает война на торговлю между различными нациями.

Совершенно другими представляются отношения земледельцев, с одной стороны, и фабрикантов и заводчиков — с другой, если те и другие живут в одной и той же стране, следовательно, находятся в вечном мире между собой. Всякое расширение или улучшение существующей уже фабрики или завода вызывает увеличение спроса на земледельческие продукты. Этот спрос не является неопределенным, не зависит ни от иностранных торговых мероприятий или торговых колебаний, ни от чужеземных политических волнений или войн, ни от иностранных изобретений или улучшений, ни от урожаев в других странах; туземный сельский хозяин не делится с другими нациями; ежегодный спрос для него определен. Каков бы ни был урожай в других странах, какие бы недоразумения ни возникали в политическом мире, он может рассчитывать на сбыт своих продуктов и на удовлетворение своих нужд в заводско-фабричных изделиях по ценам подходящим и постоянным. С другой стороны, каждое улучшение земледелия, введение каждой новой культуры возбуждает фабрично-заводскую промышленность, потому что всякое увеличение земледельческого производства вызывает соответствующее увеличение фабрично-заводской промышленности. Таким взаимодействием обеих главных ветвей промышленности обеспечиваются навсегда успехи нации.

Политическое могущество ручается нации не только за увеличение ее благосостояния посредством внешней торговли и внешних колоний, но оно обеспечивает ей также внутреннее благосостояние и ее национальное существование, что бесконечно важнее, нежели материальное богатство. Благодаря своему навигационному акту Англия достигла политического могущества, а благодаря политическому могуществу была в состоянии расширить свое мануфактурное преобладание по отношению ко всем народам. Но Польша была вычеркнута из ряда наций, потому что у нее не было сильного среднего сословия, которое может быть вызвано к жизни лишь насаждением внутренней фабрично-заводской промышленности.

Школа не может отрицать, что внутренняя торговля нации в десять раз больше внешней даже в том случае, когда последняя достигла высшей степени своего развития; но она отсюда не признала нужным вывести следующее простое заключение: что в десять раз полезнее эксплуатировать внутренние рынки, сохранив их за собою, нежели искать богатства вне, и что достигнуть большего значения может внешняя торговля той нации, которая довела фабрично-заводскую промышленность до степени высшего развития.

Школа оценивает значение рынка только в космополитическом, но не в политическом отношении. Большая часть приморских стран европейского материка находится в естественном районе снабжения изделиями мануфактурной промышленности Лондона, Ливерпуля или Манчестера, и очень немногие фабриканты и заводчики других стран в состоянии при свободе торговли выдерживать в своих приморских городах их конкуренцию. Более значительные капиталы, огромный собственный внутренний рынок, который дает английским мануфактуристам средства для более обширного, а следовательно, и для более дешевого производства, лучшие приемы в самом производстве и, наконец, более дешевый фрахт при транспортировках морем — все это обеспечивает в настоящее время английским фабрикантам и заводчикам преимущества в сравнении с таковыми же стран континентальных, которые только благодаря продолжительному и настойчивому применению протекционной системы и усовершенствованию внутренних путей сообщения постепенно будут в состоянии обеспечить за собой туземную промышленность. Но рынок приморских стран для каждой нации имеет огромное значение как по отношению к привозной, так и к отпускной торговле, и нация, приморский рынок которой принадлежит более иностранной торговле, чем ей самой, является разделенной как в экономическом, так и в политическом отношении. Да, невозможно представить себе более вредного для нации экономического и политического положения, как то, когда ее приморские города относятся более сочувственно к иностранным державам, нежели к собственной стране.

Наука не имеет права не признавать природу национальных отношений, или не обращать на нее внимания, или извращать ее в видах споспешествования космополитической цели. Достигнуть этой цели возможно, лишь следуя природе этих отношений и стараясь согласно ее законам довести отдельные нации до высшей цели. Обратите внимание на то, как мало дало результатов применение учения школы на практике. Это не столько вина практиков, которыми довольно верно была понята природа национальных отношений, а вина теории, которая уклонялась от всякого опыта, перед которым практика должна была прийти в недоумение.

Помешала ли эта теория нациям, какова, например, южноамериканская, наперекор их естественным потребностям применить у себя протекционную систему? Помешала ли она распространять ее и на производство пищевых продуктов и сырья, которые не нуждаются в покровительстве, так как оно при всяких обстоятельствах должно оказывать обоюдно вредное влияние, как на нацию, в интересах которой применяют это покровительство, так и на ту, против которой оно вводится? Помешала ли эта теория признавать предметами, заслуживающими покровительства, мануфактурные изделия изощренного вкуса, каковы предметы роскоши, хотя совершенно ясно, что таковые могут быть предоставлены свободной конкуренции без малейшей опасности для благосостояния нации? Нет! Теория не вызвала до сих пор ни одной плодотворной реформы и не вызовет до тех пор, пока она будет находиться в противоречии с сущностью вещей. Она может и должна вызвать великие реформы, но лишь тогда, когда она будет опираться на сущность вещей.

Прежде всего она принесет огромную пользу всем нациям, окажет содействие благосостоянию и успехам всего человечества, если докажет, что препятствия, поставляемые торговле естественными продуктами и сырыми материалами, чрезвычайно вредны для тех самых наций, которые прибегают к этим препятствиям, и что протекционная система имеет законное право на существование настолько, насколько она имеет целью промышленное воспитание наций. Затем, базируя свою фабрично-заводскую промышленность на здравых принципах протекционной системы, она побудит те государства, в которых существует еще запретительная таможенная система, как, например, Францию, постепенно отменить ее. Фабриканты и заводчики не будут противиться этим нововведениям, раз они убедятся, что теоретики, далекие от желания разорить их, принимают за основу всякой разумной торговой политики поддержание существующих фабрик и заводов и их дальнейшее развитие.

Если теория покажет немцам, что они могут поощрять свою фабрично-заводскую промышленность лучше всего посредством ввозных пошлин, которые должны последовательно возвышаться и затем так же последовательно понижаться, и что в известных размерах, хотя и очень ограниченная, иностранная конкуренция при всяких обстоятельствах полезна для развития их фабрик и заводов, то в конце концов они окажут гораздо более услуг свободе торговли, чем в том случае, если бы немецкая промышленность была разорена.

Теория не должна требовать от Соединенных Штатов Северной Америки, чтобы они предоставили свободной иностранной конкуренции те отрасли фабрично-заводской деятельности, которые получают поддержку в дешевом сырье и пищевых продуктах, а также в силе машин. Но она не встанет также в противоречие с самой собой, если будет утверждать, что Соединенные Штаты, до тех пор пока заработная плата стоит у них несравненно выше, нежели в странах со старой культурой, будут действительно заботиться о развитии своих производительных сил, цивилизации и политического могущества, предоставив наилегчайший доступ в свои пределы тем иностранным изделиям, в фабрикации которых ручной труд составляет главное основание их стоимости, при непременном условии, что другие страны будут доставлять свои земледельческие продукты и сырые материалы.

Теория свободы торговли получит тогда доступ в Испанию, Португалию и Неаполь, в Турцию и Египет и во все варварские и полуцивилизованные и жаркие страны. В этих странах не придет никому в голову нелепой мысли стремиться, при настоящей степени их культурного развития, к созданию собственной фабрично-заводской промышленности посредством протекционной системы.

Англия откажется тогда от убеждения, что она призвана монополизировать фабрично-заводскую промышленность всего земного шара. Она не будет требовать, чтобы Франция, Германия и Северная Америка пожертвовали своими фабриками и заводами для того, чтобы иметь право поставлять в Англию земледельческие продукты и сырые материалы. Она будет признавать законность в этих странах протекционной системы и расширять в то же время у себя более и более свободу торговли, ввиду указаний теории, что нация, достигнувшая мануфактурного верховенства, не может предохранить своих фабрикантов и негоциантов от попятного движения и беспечности, иначе как посредством свободного ввоза пищевых продуктов и сырья и конкуренции иностранных мануфактурных изделий.

Англия будет тогда на практике следовать торговой политике, совершенно противоположной той, которой она следовала до сих пор. Вместо того чтобы, как было до сих пор, убеждать другие нации признать принцип свободы торговли, а у себя применять строжайшую запретительную систему, она откроет им свой собственный рынок, нисколько не озабочиваясь действующей протекционной системой в других странах. Она отложит свою надежду на восстановление свободы торговли до того времени, когда другие нации не будут опасаться разорения их фабрик и заводов, проистекающего от свободы конкуренции.

А пока не наступит такой момент, тот вред, который будет наносить Англии протекционная система других государств по вывозу мануфактурных изделий всеобщего потребления, она будет возмещать посредством значительного вывоза мануфактурных изделий высшей обработки и при помощи открытия, создания и развития новых рынков для сбыта предметов своей издельной промышленности.

Она постарается умиротворить Испанию, Восток и государства Средней и Южной Америки и распространить свое влияние на все варварские и полуцивилизованные страны Средней и Южной Америки, Азии и Африки настолько, чтобы у них возникали сильные и просвещенные правительства, чтобы явилась личная и имущественная безопасность, чтобы были проложены дороги и каналы, развились образование и просвещение, нравственность и промышленность и исчезли фанатизм, суеверие и апатия. Если, кроме того, Англия немедленно, вместе с подобными стремлениями, отменит ограничения ввоза пищевых продуктов и сырья, то она невероятно расширит свой отпуск мануфактурных изделий и с гораздо лучшими результатами, чем если она вечно будет спекулировать на разорении континентальных фабрик.

Но для того, чтобы это цивилизующее влияние Англии на варварские и полуцивилизованные народы не осталось без последствий, действия Англии не должны носить исключительного характера; она не должна, как это было сделано ею, например, в Бразилии, стремиться монополизировать эти рынки посредством особенных торговых привилегий и устранять с него другие нации⁸⁶.

Такая политика будет всегда вызывать зависть со стороны других наций и противодействие их стремлениям Англии. Этой, очевидно, эгоистической политикой и объясняется то, почему до сих пор было столь незначительно влияние цивилизованных держав на цивилизацию подобных стран. Англия должна поэтому стараться проводить в народное право этих стран принцип равенства в заключаемых ими торговых трактатах с другими мануфактурными нациями. Тогда Англия не только обеспечила бы своими цивилизаторскими стремлениями поддержку всех цивилизованных стран, но она могла бы без ущерба своим торговым интересам предоставить и другим мануфактурным нациям стремиться к подобного рода деятельности. Превосходство во всех отраслях промышленности и торговли давало бы ей всюду возможность воспользоваться наилучшей долей снабжения этих рынков иностранными изделиями.

Притязания англичан и их беспрестанные интриги против фабрично-заводской промышленности других наций могли бы еще иметь оправдание, если бы всемирная промышленная монополия была необходима для благосостояния Англии, если бы не было доказано до очевидности, что нации, стремящиеся рядом с Англией к развитию обширной фабрично-заводской промышленности, отлично могут достигнуть своей цели и без унижения Англии, что Англия не сделалась бы беднее потому, что другие стали бы богаче, и что природа предлагает достаточно средств для того, чтобы и без вреда благосостоянию Англии могла развиться в Германии, Франции и Северной Америке фабрично-заводская промышленность, равная английской.

Относительно этого прежде всего нужно заметить, что каждая нация, завоевавшая свой внутренний мануфактурный рынок, с течением времени гораздо больше выигрывает в производстве и потреблении фабрично-заводских изделий, нежели теряет та нация, вследствие устранения ее с рынка, которая до тех пор снабжала первую фабрикатами, ибо нация, принявшаяся за обрабатывающую промышленность, восполняя свое экономическое развитие, становится несравненно богаче и населеннее, следовательно, может уже потреблять несравненно большее количество фабрикатов, чем она могла их привозить при прежней чужеземной зависимости относительно мануфактурных изделий.

Что же касается, однако, вывоза фабрично-заводских изделий, то в этом отношении страны умеренного пояса, которые самой природой предназначены преимущественно к развитию фабрично-заводского дела, должны находить сбыт своим изделиям главным образом в стране жаркого пояса, которая снабжает их колониальными товарами взамен мануфактурных. Но потребление мануфактурных изделий в странах жаркого пояса обусловливается, с одной стороны, их способностью производить в избытке те продукты, которые свойственны их климату, с другой стороны, тем спросом, который предъявляется странами умеренного пояса на их продукты.

Если очевидно, что с течением времени страны жаркого пояса в состоянии будут производить в пять-десять раз больше сахару, рису, кофе, хлопка и т. д., чем до сих пор, и что потребление стран умеренного пояса может увеличиться в такой же пропорции, то это уже доказывает, что страны умеренного пояса в состоянии будут увеличить сумму ценности вывоза мануфактурных изделий в страны жаркого пояса также в пять-десять раз.

Возможность для континентальных наций увеличить потребление в указанной выше пропорции доказывается увеличением потребления в Англии колониальных продуктов за последние пятьдесят лет, причем нужно еще иметь в виду то, что увеличение этого потребления было бы еще значительнее при отсутствии высоких ввозных пошлин.

За последние пять лет Голландия на Суматре и Яве, Англия в Ост-Индии представили неопровержимые доказательства относительно способности увеличить производство жаркого пояса. Англия с 1835-го по 1839 год свой ввоз сахара из Ост-Индии увеличила в четыре раза; ввоз кофе увеличился еще в большей пропорции, равно привоз оттуда хлопка также сильно возрастает. Словом, последние английские газеты (от февраля 1840 года) с торжеством заявляют, что производительная способность Ост-Индии относительно этих продуктов неистощима и что недалеко то время, когда Англия по привозу этих продуктов сделается независимой от Америки и Вест-Индии. Голландия, с другой стороны, начинает уже тяготиться наплывом к себе колониальных товаров и старается отыскать для их сбыта новые рынки; при этом нужно обратить внимание на то, что Северная Америка продолжает расширять свое хлопчатобумажное производство, что в Техасе создается государство, которое, несомненно, должно покорить всю Мексику⁸⁷ и сделать из этой плодородной страны то же, что теперь представляют южные штаты североамериканского союза. Пусть примут во внимание, что порядок и законы, трудолюбие и умственное развитие распространятся мало-помалу в южноамериканских государствах от Панамы до мыса Горна, затем на всю Африку и Азию, и повсюду увеличат производство и избыток продуктов, и тогда нетрудно будет понять, что здесь открывается поле для сбыта мануфактурных изделий не для одной нации.

Если вычислить площадь тех стран, которые до сих пор доставляли колониальные произведения, и сравнить ее со всей площадью, которую природа одарила способностью для такого производства, то окажется, что до настоящего времени эксплуатировалась едва лишь пятнадцатая часть стран, способных к такому производству.

Каким же образом могла бы Англия присвоить исключительно себе снабжение мануфактурными изделиями всех стран, доставляющих колониальные товары, когда привоз их из одной только Ост-Индии может вполне удовлетворить ее потребности в продуктах жаркого пояса? Как может она надеяться на сбыт мануфактурных изделий в те страны, от которых она не в состоянии получить в обмен их колониальных продуктов? Каким образом далее может возродиться огромный спрос на колониальные продукты на европейском материке, если материк этот по своему фабрично-заводскому производству не в состоянии оплачивать и потреблять эти продукты?

Итак, ясно, что стеснение фабричного производства на континенте может, конечно, задержать промышленный подъем континентальных стран, но никаким образом не может содействовать благосостоянию Англии.

Ясно далее, что как в настоящее время, так и долго еще страны жаркого пояса будут доставлять достаточные основы для обмена продуктов, потребных для стран, призванных к фабрично-заводской промышленности.

Ясно, наконец, что всемирная мануфактурная монополия в том виде, в каком она выразилась бы в настоящее время вследствие свободного допущения английских мануфактурных изделий на рынки европейского материка и Северной Америки, ни в каком случае не будет полезнее для благосостояния человечества, чем протекционная система, которая стремится к развитию фабрично-заводских сил всего умеренного пояса в пользу развития земледелия во всем жарком поясе.

То обстоятельство, что Англия опередила прочие страны в мануфактурах, мореплавании и торговле, не должно страшить другие нации, призванные условиями своей территории, своим национальным могуществом и способностями к развитию фабрично-заводской промышленности, и отклонять от вступления в соперничество со страною, которая приобрела мануфактурное верховенство. Фабрики и заводы, торговля и мореплавание имеют будущность, которая превзойдет настоящее настолько, насколько настоящее превосходит прошедшее. Нужно лишь иметь достаточно мужества, чтобы верить в великую национальную будущность и с этой надеждой идти вперед. Но прежде всего нужно обладать настолько национальным разумом, чтобы теперь же посадить и оградить защитою дерево, которое будет приносить богатые плоды будущим поколениям. И прежде всего нации нужно завоевать для себя свои отечественные рынки, по крайней мере для предметов всеобщего потребления, и постараться получать продукты жаркого пояса непосредственно из тех стран в обмен на наши фабрично-заводские изделия. Такова задача, которую обязан разрешить германский торговый союз, если германская нация не желает остаться далеко позади не только Франции и Северной Америки, но даже и России.

 

ГЛАВА XVI. НАРОДНАЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ЭКОНОМИЯ, ПОЛИТИЧЕСКАЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЯ

Все, что имеет отношение к понятию о материальных средствах правительства, о потреблении этих средств и управлении ими, или государственная финансовая экономия, ни в каком случае не должно быть смешиваемо с установлениями, регламентами, законами и обстоятельствами, которыми обусловливается и распределяется экономия граждан, т. е. народная экономия⁸⁸.

Необходимость этого различения приложима одинаково ко всем государственным ассоциациям, будут ли они целой нацией или только составной частью нации, будут ли малы они или велики.

В государстве федеративном, помимо того, государственная финансовая экономия распадается на финансовую экономию каждого отдельного государства и на финансовую экономию союза.

Народная экономия становится национальной экономией в том случае, когда государство или федерация обнимает целую нацию, которая по количеству населения, территории, политическим учреждениям, цивилизации, богатству и могуществу призвана к самостоятельности и представляет нацию, способную приобрести устойчивость и политическое значение.

В данном случае народная экономия и национальная экономия будут равнозначащи. Вместе с государственной финансовой экономией они образуют политическую экономию нации.

Напротив, в государствах, которых население и территория представляют собой составную часть нации или национальной территории, не образующей одного целого с другими частями ни вследствие непосредственной с ними связи, ни по причине федеративного с ними слияния, речь может быть о народной экономии только в противоположность частной или государственно-финансовой экономии. В этой незаконченной организации цели и потребности великой национальности не могут быть приняты в соображение; в особенности же народная экономия не может быть регулирована с целью образования совершенной в себе самой нации, равно ввидах обеспечения ее самостоятельности, могущества и продолжительности ее существования.

Здесь, следовательно, политика должна быть исключена из экономии; здесь нужно принимать в расчет лишь естественные законы социальной экономии вообще, как она выразилась бы, если бы нигде не существовало ни могущественной и компактной национальности, ни национальной экономии.

С этой точки зрения развивалась в Германии та наука, которую называли прежде государственным хозяйством (Staatswirtschaft), потом национальной экономией (National-Oekonomie), потом политической экономией (Роlitsche-Oekonomie), наконец, народным хозяйством (Volkswirtschaft), причем здесь не была выяснена основная ошибка этой системы.

Понятие и сущность национальной экономии не могли быть уяснены, так как не существует экономической объединенной нации и так как частному и определенному понятию нации приписывается общее и неопределенное понятие общества — понятие, которое одинаково приложимо ко всему человечеству, или к небольшой стране, или к отдельному городу, как и к нации.

 

ГЛАВА XVII. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ЛИЧНЫЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ

При первобытном земледелии господствуют упадок духа, физическая неповоротливость, упорство в устаревших воззрениях, привычках, обычаях и пристрастии к старым методам, недостаток образования, благосостояния и свободы. Стремление к постоянному увеличению умственных и материальных благ, соревнование и любовь к свободе характеризуют, напротив, страны промышленные и коммерческие.

Это различие объясняется часто несходством образа жизни и воспитания того и другого населения, часто существенным различием их занятий и потребных для того вспомогательных средств. Земледельцы живут, рассеянные по всему пространству страны, и, будучи отдалены друг от друга, поддерживают между собой незначительные умственные и материальные сношения.

Один делает почти то же самое, что делает и другой; один производит обыкновенно то же, что производит и другой. Избыток продуктов и потребности у всех почти совершенно одинаковы, каждый сам и лучший потребитель собственных продуктов; здесь, таким образом, мало поводов к умственным сношениям и материальным коммерческим оборотам. Сельский хозяин имеет дело более с неодушевленной природой, чем с человеком. Вследствие привычки собирать по истечении долгого времени жатву там, где он посеял, и предоставлять результаты своих усилий на волю Провидения у него умеренность, терпение и смирение, равно беспечность и лень, становятся второй натурой. Деятельность его в области земледелия, удаляя его от общения с людьми, сама по себе не требует обыкновенно от него значительного напряжения ни умственного, ни физического. Он учится, например, в кругу той семьи, в которой он родился, и ему почти не приходит в голову, что можно иначе и лучше работать. С колыбели до могилы вращается он в одном и том же ограниченном кругу людей и отношений. Ему редко удается видеть примеры выдающегося благосостояния, достигнутого чрезвычайными умственными и физическими успехами. Обладание собственностью и нищета при первобытном земледелии переходят из поколения в поколение, и почти все вызываемые соревнованием силы спят мертвым сном.

Жизнь в сферах фабрично-заводской деятельности существенно отличается от земледельческой. Она, посредством общения труда, привлекает людей друг к другу, и здесь они живут только в обществе и благодаря обществу, только при постоянных сношениях друг с другом и благодаря этим сношениям. Все потребности в пищевых продуктах и сырье приобретаются покупкой, и лишь самая незначительная часть их произведений служит им для собственного потребления. Благосостояние сельского хозяина стоит в зависимости от природы, тогда как благосостояние и само существование мануфактуриста зависит главным образом от коммерческих сношений. В то время как земледелец не знает даже своих потребителей и мало заботится относительно сбыта своих продуктов, само существование фабриканта или заводчика зависит от его клиентов. Цены на сырье, на пищевые продукты, на ручной труд, на изделия, равно курс денег, изменяются беспрерывно; фабрикант и заводчик никогда не могут знать с точностью, какой будет размер его доходов. Благоприятные естественные условия и обыкновенный труд не обеспечивают еще ему, подобно сельскому хозяину, существования и благосостояния, и то и другое обусловливается его предусмотрительностью и деятельностью. Он должен стремиться к приобретению избытка для того, чтобы быть обеспеченным в самом необходимом, должен стремиться к обогащению себя, чтобы не впасть в бедность. Если он идет вперед несколько быстрее, чем другие, успех его обеспечен, если он идет медленнее, он разорится наверное. Ему необходимо постоянно покупать и продавать, обменивать и торговать. Всюду он должен сталкиваться с разными людьми, с изменяющимися отношениями, с законами и распоряжениями местных властей; он, сравнительно с земледельцем, имеет в сто раз больше случаев развивать свои умственные способности. Чтобы вести свое дело, он должен иметь знакомство с иностранцами и с чужими странами. Чтобы поставить на ноги свое дело, он должен употребить чрезвычайные усилия. В то время как земледелец имеет дело лишь со своими соседями, сношения фабриканта или заводчика распространяются на целые страны и части света. Желание приобрести и поддержать к себе доверие своих сограждан и бесконечная конкуренция, которая грозит его существованию и благосостоянию, постоянно побуждают его к неустанной деятельности и обеспечивают непрерывный успех. Тысячи примеров доказывают ему, что при необычайном напряжении и усилиях можно из самого ничтожного состояния возвыситься до первых слоев общества и что, напротив, вследствие рутины и беспечности можно упасть с высшей социальной ступени на самую низшую. Этот порядок вещей порождает у заводчика и фабриканта энергию, которой никогда не замечается в земледельческом классе.

Если рассматривать совокупность фабрично-заводской деятельности, то прежде всего остановит на себе внимание то обстоятельство, что она развивает и требует несравненно более разнообразных и высших способностей и талантов, чем деятельность земледельческая.

Адам Смит, действительно, и здесь высказал одно из тех парадоксальных положений, которые он, по замечанию его биографа Dudald Stewart, так любил, а именно, он утверждал, что земледелие требует больше искусства, нежели промышленность. Не останавливаясь на исследовании того, что требует более искусства, часовых дел мастерство или ведение сельского хозяйства, мы ограничимся лишь замечанием, что все занятия в сельском хозяйстве одного и того же рода, между тем как фабрично-заводская промышленность представляет бесконечное разнообразие. Не следует забывать, что при указанном сравнении следует принимать во внимание земледелие в его первобытном состоянии, а не то высшее его состояние, в каком оно является под влиянием фабрично-заводской промышленности. Хотя положение английских сельских хозяев и представляется Адаму Смиту гораздо более благородным, чем положение английских фабрикантов, но он в данном случае упустил из вида, что это положение английских сельских хозяев обусловлено влиянием фабрично-заводской промышленности и торговли.

Очевидно, для земледелия необходимы личные способности одного и того же рода, и именно такие, в которых склонность к порядку соединяется с физической силой и настойчивостью в исполнении тяжелых работ, между тем как фабрично-заводская деятельность требует бесконечного разнообразия умственных способностей, талантов и опытности. Запрос на это разнообразие способностей в мануфактурных государствах дает возможность каждому легко находить занятие, соответствующее его дарованию, призванию, между тем как в земледельческих государствах выбор самый ограниченный. В первых государствах умственные дарования ценятся несравненно более, чем во вторых, где обыкновенно способности человека измеряются его физической силой. В государствах мануфактурных труд людей слабых физически, даже уродов, нередко имеет несравненно более цены, чем в государствах земледельческих труд самого сильного человека. Всякая, даже самая незначительная сила, какова сила детей и женщин, калек и стариков, находит в стране мануфактурной занятие и применение.

Фабрично-заводская промышленность — чадо науки и искусства, и она же поддерживает и питает их. Обратите внимание на то, как мало нуждается первобытное земледелие в науках и искусствах, как мало чувствует оно потребности в них при устройстве грубых земледельческих орудий, при помощи которых обрабатывается земля. Правда, первое, что дает возможность человеку посвятить себя наукам и искусствам, — это земледелие, благодаря земельной ренте, которая обеспечивает человека, но при отсутствии фабрично-заводской промышленности науки и искусства остаются уделом каст, и их благодетельное влияние на массы едва заметно. В мануфактурных государствах промышленность масс освещается наукой, а науки в свою очередь, так же, как и искусства, вкушают плоды от промышленности масс. Немного найдется фабрично-заводских предприятий, которые бы не соприкасались с физикой, механикой, химией, математикой или с искусством рисования и т. д. Нет прогресса, нет открытий и изобретений в области этих наук, которые не улучшали бы или не изменяли бы сотен производств и способов производства. Поэтому в мануфактурном государстве искусства и науки необходимо становятся популярными. Необходимость просвещения и распространения знаний посредством книг и публичных лекций в массах, призванных применять результаты научных исследований, побуждает и специалистов посвящать себя преподаванию и писательской деятельности. Конкуренция таких специалистов, при значительном спросе на их произведения, вызывает разделение и комбинацию научной деятельности, что оказывает благодетельное влияние не только на развитие наук, но и на усовершенствование изящных искусств и промышленной техники. Результаты такого усовершенствования скоро начинают распространяться и на земледелие. Нигде вы не найдете более совершенных сельскохозяйственных машин и орудий, нигде земледелие не ведется с таким пониманием дела, как в странах с цветущей фабрично-заводской промышленностью. Под ее влиянием земледелие возвышается на степень промысла, искусства, науки.

Науки в связи с искусством в промышленности вызвали к жизни ту великую физическую силу, которая для современных нам обществ заменяет вдесятеро работу рабов древности и которая призвана оказывать неизмеримо огромное влияние на положение масс, на цивилизацию варварских стран, на колонизацию стран незаселенных и на могущество наций старой культуры, — это силу машин.

Для мануфактурной нации представляется в сто раз больше случаев воспользоваться силою машин, чем для нации земледельческой. Калека, управляя паровой машиной, может во сто раз больше выполнить работы, нежели самый сильный человек только своими руками.

Сила машин в соединении с усовершенствованными путями сообщения новейшего времени дает мануфактурному государству неизмеримое превосходство над государством исключительно земледельческим. Вполне очевидно, что каналы, железные дороги и пароходство бывают обязаны своим существованием мануфактурной силе и что только благодаря последней они могут распространиться по всему пространству территории. В государстве исключительно земледельческом, где каждый производит большую часть тех предметов, в которых он сам нуждается, и сам потребляет большую часть своих продуктов, где существуют лишь самые незначительные личные сношения и взаимные обмены материальных богатств, не может появиться настолько значительного передвижения людей и товаров, чтобы могли окупаться издержки на устройство и содержание подобных машин.

Новые изобретения и усовершенствования мало ценятся в государствах исключительно земледельческих. Те, которые посвящают себя этому делу, становятся обыкновенно жертвой своих исследований и стремлений; между тем как в государстве мануфактурном никакой путь не ведет столь быстро к обогащению и к известности, как путь изобретений и открытий. Так, в мануфактурном государстве гений ценится выше и больше вознаграждается, чем талант, талант — выше, нежели физическая сила. В государстве земледельческом, напротив, за исключением государственной службы, обратное отношение является почти правилом.

Но фабрично-заводская промышленность, содействуя развитию умственных сил нации, оказывает не менее сильное влияние и на развитие физической рабочей силы, так как она привлекает рабочих полезностью их труда и поощрением, возбуждая в них стремление работать всеми их силами и пользоваться каждым случаем для проявления этих сил. Неоспорим тот факт, что в цветущих мануфактурных государствах рабочий, независимо от той помощи, какую оказывают ему машины и усовершенствованные орудия, в состоянии за день выполнить несравненно больше работы, нежели в странах исключительно земледельческих.

Уже то обстоятельство, что в мануфактурных государствах время ценится несравненно дороже, чем в земледельческих, свидетельствует, что труд получает более высокое значение именно в государствах мануфактурных. Степень цивилизации народа и ценность рабочей силы самым лучшим образом определяется тем, как ценится там время. Дикарь лениво целый день лежит в своей хижине. Как может придавать цену времени пастух, когда оно служит для него бременем, которое возможно нести потому лишь, что есть свирель и сон. С какой стати будет беречь время раб, крепостной крестьянин, слуга, когда для них работа — наказание, а праздность — их барыш? К признанию цены времени приводит народы прежде всего мануфактурная промышленность. Тогда выигрыш во времени становится выигрышем в прибыли, потеря времени — потерей прибыли. Стремление фабриканта или заводчика возвысить, насколько возможно, цену времени сообщается и земледельцу. Вследствие увеличения под влиянием фабрик и заводов спроса на сельскохозяйственные продукты возвышается доходность имений и ценность земли; в сельскохозяйственное дело затрачиваются капиталы более значительные, потребление увеличивается; приходится извлекать из земли больше продуктов, чтобы оправдать возвысившуюся доходность земли и проценты на затраченный капитал и прийти на встречу возрастающему спросу на сельскохозяйственные произведения. Является возможность возвысить заработную плату, но зато требуется от рабочих больше труда. Рабочий начинает чувствовать, что в своей физической силе и умении применить ее на деле он владеет средством для улучшения своего положения. Он начинает понимать, почему англичанин говорит: время — деньги.

При той изолированности, в какой живет земледелец, и при ограниченности своего умственного развития он мало способен оказывать содействие общей цивилизации или признать важность политических установлений и еще менее — принимать деятельное участие в общественном управлении и в суде или защищать свою свободу и свое право. Вследствие этого он большей частью находится в зависимости от землевладельца. Всюду нации чисто земледельческие находились или в рабстве, или под гнетом деспотов, феодалов или теократии. Уже одно только обладание землей дает помещику или духовенству над массой сельского населения власть, от которой последнее никак не может избавиться само по себе.

Повсюду, под влиянием сильной привычки, иго, наложенное властью или суеверием, или господством духовенства, проникает в плоть и кровь народов чисто земледельческих, так что впоследствии оно отражается на них так сильно, что они начинают представлять его своей составной частью и необходимым условием их существования.

Напротив, закон разделения операций труда и ассоциации производительных сил с непреодолимой силой влечет фабрикантов и заводчиков друг к другу. Столкновение мнений воспламеняет ум, как трение в мире физическом вызывает искру. Умственное трение (обмен мыслей) происходит там, где есть общежитие, где возникают учащенные деловые, ученые, социальные, гражданские и политические отношения, где происходит значительный обмен материальных благ и идей. Но чем более людей живут в одном и том же месте, чем более каждый из них в своих промыслах нуждается в содействии всех, чем более промышленность каждого требует знаний, осмотрительности, образования, тем менее с деятельностью всех их и с их стремлением к благосостоянию мирится своеволие, беззаконие, притеснение и взяточничество, тем совершеннее гражданские установления, тем выше степень свободы, тем более представляется случаев образовать самого себя или содействовать образованию других. Поэтому везде и во все времена источником свободы и цивилизации были города: в древности — в Греции и Италии, в средние века — в Италии, Германии, Бельгии и Голландии, позднее — в Англии, в новейшее время — в Северной Америке и во Франции. Но города бывают двух родов, из которых одни мы называем производящими, другие — потребляющими. Есть города, которые перерабатывают сырые материалы в мануфактурные изделия, оплачивая ими за потребные им пищевые продукты, доставляемые из деревень. Это мануфактурные города, производящие. Чем более они преуспевают, тем более развивается земледелие страны, и чем более земледелие приобретает сил, тем больше разрастаются мануфактурные города. Но есть также города, в которых живут те, кто потребляет земельную ренту. Во всех более или менее цивилизованных странах большая часть национальных доходов потребляется в городах в виде получаемой земельной ренты. Но было бы несправедливо вообще утверждать, что такое потребление вредит производству или что оно ему не полезно. Возможность обеспечить себе посредством земельной ренты независимое существование служит лучшим побуждением к бережливости, к обращению сбережений на обработку земли и на улучшение земледелия. Далее, рантье, побуждаемый желанием выделиться между своими согражданами, благодаря своему воспитанию и независимости положения содействует цивилизации, деятельности общественных учреждений, государственной администрации, наукам и искусствам. С другой стороны, степень того влияния, которое оказывает таким образом земельная рента на промышленность, благосостояние и цивилизацию нации, всегда находится в зависимости от достигнутой ею степени свободы. Это стремление быть полезным обществу свободной деятельностью и выделиться в среде своих сограждан развивается лишь в тех странах, где такая деятельность вызывает общественную признательность, общее уважение и дает почетное положение, но никак не в тех странах, где всякое стремление занять выдающееся и независимое положение вызывает подозрительность со стороны власти. В таких странах землевладелец сначала будет предаваться роскоши или праздности и, таким образом, отнесется с презрением к полезной деятельности, будет наносить вред нравственности и скомпрометирует самый принцип производительных сил страны. Если такой землевладелец, в качестве до известной степени потребителя изделий мануфактурной промышленности в городах, поощряет фабрики и заводы, то все-таки такой рост их нельзя считать нормальным, этот рост даст лишь пустоцвет и нездоровые плоды; такие фабрики и заводы мало окажут содействия цивилизации, благосостоянию и свободе нации. Здоровая мануфактурная промышленность вообще обусловливает свободу и цивилизацию, и можно также сказать, что благодаря ей земельная рента из фонда праздности, роскоши и безнравственности становится фондом умственной производительности, что, следовательно, благодаря ей города исключительно потребляющие делаются городами производительными. Другой питательной ветвью потребляющих городов является служилый люд и вообще государственная администрация. Это потребление также может придать городу вид благосостояния, но будет ли такое потребление полезным или вредным для производительной силы нации, для ее благосостояния и ее учреждений зависит исключительно от того, хорошее или дурное влияние служебная деятельность этих потребителей производит на эти силы.

Этим объясняется то, почему в государствах исключительно земледельческих могут быть большие города, которые, несмотря на то что в них живут богатые люди, и невзирая на разнообразие сосредоточенных в них богатых промыслов, оказывают лишь очень незначительное влияние на цивилизацию, свободу и производительность нации. Там промышленные классы необходимо должны разделять взгляды своих клиентов; они являются как бы прислугой земельных собственников и служилого класса. Рядом с огромной роскошью таких городов среди сельского населения бросаются в глаза бедность, нужда, ограниченность ума и раболепство. Благодетельное влияние фабрично-заводской промышленности на цивилизацию, улучшение общественных установлений и на свободу нации вообще проявляется лишь в том случае, когда в стране возникает такая промышленность, которая, будучи независима от землевладельцев и служилого сословия, работает для массы сельского населения или для отпуска своих изделий за границу, предъявляя спрос на большое количество земледельческих продуктов этого населения для переработки их или для собственного потребления. Чем более укрепляется такая здоровая фабрично-заводская промышленность, тем более она будет привлекать на свою сторону те производства, которые были вызваны вышеуказанными потребителями, наравне с рантье и служилыми классами; и тем более будут совершенствоваться в интересах общественных государственные учреждения.

Представьте себе большой город, в котором масса независимых друзей свободы, образованных и богатых, в котором купцы имеют те же интересы и тоже положение, в котором рантье чувствуют себя принужденными заручиться уважением общества, в котором государственные чиновники подчинены контролю общественного мнения, где ученые и художники работают для высшего общества и этим приобретают себе средства к существованию; представьте себе всю эту массу умственных и материальных средств, соединенных на столь тесном пространстве; заметьте, как тесно связана эта масса сил законом разделения операций труда и ассоциацией производительных сил; подумайте о том, с какой быстротой должны давать себя чувствовать каждое улучшение, каждый успех в общественных учреждениях и в экономическом и социальном положении, так же как и всякий шаг назад и всякое посягательство на общественные интересы; подумайте, как легко эта масса, живущая в одном и том же месте, может соединиться для общей цели и мероприятий и каким множеством средств сейчас же может она воспользоваться для этой цели; обратите внимание, какая тесная связь существует между таким могущественным, просвещенным и привязанным к свободе обществом и между другими подобного рода обществами той же страны; взвесьте все это, и вы легко поймете, что в сравнении с городами, вся сила которых, как мы это показали, зиждется на благосостоянии фабрик и заводов и связанной с ними торговли, деятельность сельского населения, разбросанного по всей территории страны, может оказывать лишь слабое воздействие на сохранение и улучшение общественного строя.

Преобладающее влияние городов на политический и гражданский строй народа, далеко не вредящее сельскому населению, доставляет последнему неисчислимые выгоды.

Собственный интерес городов заставляет их сделать земледельческое население участниками в их свободе, развитии и благосостоянии, так как, чем больше сумма этих интеллектуальных благ в среде сельского населения, тем больше сумма пищевых продуктов и сырья, которыми оно снабжает города, тем более сумма фабрикатов, которые оно покупает в городах, а следовательно, тем более и благосостояние городов.

Сельское население заимствует у городов энергию, просвещение, свободу и местные учреждения; города же обеспечивают себе обладание свободой и городскими учреждениями, делая сельское население участником этих приобретений. Земледелие, которое прежде питало лишь господ и рабов, теперь дает обществу самых независимых и энергичных поборников его свободы. При таких условиях и в сельском хозяйстве может проявиться всякая сила. Работник может возвыситься до положения арендатора, а этот последний до положения земельного собственника. Капиталы и пути сообщения, вызываемые и устанавливаемые фабрично-заводской промышленностью, оказывают благотворное влияние на сельскую культуру. Исчезают крепостное право, феодальный порядок, равно как и все узаконения, стесняющие труд и свободу. Землевладелец извлекает тогда в сто раз более доходов из своего леса, чем из своей охоты. Те, которые прежде вследствие незначительности дохода от барщины едва были в состоянии вести грубую деревенскую жизнь, единственное удовольствие которых заключалось в обладании лошадьми и собаками и в охоте, которые поэтому стремились преследовать всякое стеснение подобной жизни как посягательство на их помещичье величие, в настоящее время вследствие увеличения их доходов и выгод свободного труда получили возможность проживать часть года в городах. Здесь зрелища и музыка, искусство и чтение смягчают нравы. Здесь, в общении с художниками и учеными, они научаются почитать ум и талант, из Немвродов делаются образованными людьми.

Взгляд на трудолюбивое общество, в котором каждый стремится к улучшению собственного положения, возбуждает в них также стремление к совершенствованию. Они пускаются в погоню за образованием и идеями, вместо того чтобы гонять оленей и зайцев. Возвращаясь в поместье и служа хорошим примером для средних и мелких сельских хозяев, они приобретают уважение вместо прежнего проклятия.

Чем более процветают фабрично-заводская промышленность и земледелие, тем свободнее становится человеческий ум, тем более места для духа терпимости и тем скорее истинная нравственность и религиозность сменяют ограничение свободы совести. Везде промышленность являлась защитницей терпимости, всюду сделала священника учителем народа и ученым; всюду национальный язык и литература, изящные искусства и гражданские учреждения развивались и совершенствовались рядом с развитием фабрик, заводов и торговли.

С развитием фабрично-заводской промышленности нация становится способной завязать торговлю с менее развитыми нациями, увеличить торговое мореходство, основать морское могущество и обратить избыток населения, через основание колоний, на дальнейшее увеличение национального благосостояния и могущества.

Сравнительная статистика нас учит, что страна, владеющая достаточной и плодородной территорией, на которой полно и равномерно развиваются фабрично-заводская промышленность и сельское хозяйство, может прокормить в два и три раза большее население и обеспечить ему несравненно большее благосостояние, чем страна исключительно земледельческая. Отсюда следует, что все умственные силы нации, государственные доходы, материальные и моральные средства защиты и гарантия национальной независимости увеличиваются в одинаковой пропорции благодаря процветанию фабрично-заводской промышленности.

В то время, когда техника и механика оказывают такое огромное влияние на ведение войны, когда все военные операции находятся в такой зависимости от состояния государственного казначейства, когда защита страны более или менее обеспечена, смотря по тому, богата или бедна масса населения, развита она или ограниченна, энергична или погружена в апатию, смотря по тому, склоняются ли ее симпатии исключительно к отечеству или частью к чужбине, смотря по тому, какое количество военных сил она может выставить, — в такое время более чем когда-либо значение фабрично-заводской промышленности должно оцениваться с политической точки зрения.

 

ГЛАВА XVIII. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ЕСТЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ НАЦИИ

Чем более совершенствуется отдельный человек или общество, тем более они получают возможности пользоваться для своих целей находящимися в их распоряжении естественными силами, тем более расширяется сфера их деятельности.

Зверолов не пользуется и тысячной долей, пастух — и сотой долей тех средств, какие находятся в окружающей его природе. Моря и чужеземные климаты и страны не предоставляют в его распоряжение ни продуктов потребления, ни орудий производства, ни возбуждающих средств к деятельности, или, по меньшей мере, он пользуется всем этим лишь в очень незначительной степени.

При первобытном земледельческом состоянии огромное количество естественных сил лежит непроизводительно; человек в своих отношениях ограничен лишь ближайшим соседством. Вода и ветер как двигательные силы не эксплуатируются; минералы и различные виды почвы, которым фабрично-заводская промышленность умеет придать такую ценность, лежат мертвым капиталом; топливо расхищается или, как например торфяные болота, считается препятствием для культуры; камень, песок, известь как материалы строительные находят лишь ничтожное применение; реки, вместо того чтобы служить путями сообщения и оплодотворять соседние поля, опустошают страну; жаркий пояс и море доставляют земледельческой стране лишь незначительное количество своих продуктов.

Даже важнейшая из производительных естественных сил, производительная способность почвы, и та, не встречая поддержки в фабрично-заводской промышленности, может проявляться лишь в ничтожной степени.

В государстве чисто земледельческом каждая область принуждена производить все для удовлетворения своих потребностей, так как она не в состоянии ни сбывать в большом количестве своего избытка в другие области, ни покупать избытка других областей для пополнения своего недостатка. Как бы страна ни была плодородна, как бы ни была она способна к культуре масличных и красильных растений или кормовых трав, она должна заботиться о насаждении лесов, так как подвоз топлива из далеких горных местностей по неустроенным дорогам обходится слишком дорого. В стране, которая при культуре винограда и огородных растений могла бы втрое или вчетверо повысить свою доходность, обращаются к возделыванию хлеба и кормовых трав. Тот, кто мог бы с особенной выгодой посвятить себя исключительно скотоводству, должен также и откармливать скот, и кто с особенной выгодой мог бы заняться откармливанием скота, принужден заниматься также и скотоводством. Как бы ни было выгодно применять минеральное удобрение (гипс, известь, мергель) или употреблять как горючий материал торф, каменный уголь и т. д. вместо дерева и заняться расчисткой лесов, отсутствие путей сообщения будет преградой для вывоза этих материалов из узкого района их потребления. Как бы велики могли быть выгоды от лугов в долинах, если бы к ним была применена обширная ирригационная система, — а тут разливы рек отрывают и уносят плодородную почву.

С возникновением в стране фабрично-заводской промышленности пролагаются грунтовые дороги и шоссе, строятся железные дороги, роются каналы, на реках возникает судоходство, организуются пароходные линии. Теперь не только те продукты, которые были излишними для страны земледельческой, начинают быть источником доходов, не только необходимая для них рабочая сила призывается к деятельности, и сельское население получает возможность извлекать больше прежнего выгод из находящихся в его распоряжении естественных богатств, но и все минералы, все металлы, которые лежали до сих пор непроизводительно в земле, находят применение и получают ценность. Предметы, которые раньше перевозились лишь за несколько миль, как то: соль, каменный уголь, камень, мрамор, сланец, гипс, известь, лесные материалы и т. д., могут теперь распределяться по всему пространству государства. Подобные предметы, не представлявшие прежде никакой ценности, могут приобрести по отношению к национальному производству такое значение, которое далеко превзойдет значение всей прежней доходности от земледелия. Теперь всякий падающий кубический дюйм воды исполняет свою работу, дерево и горючие материалы, для которых раньше не умели найти никакого применения, теперь в промышленной стране получают цену даже в отдаленнейших местностях.

Возникновение фабрично-заводской промышленности создает спрос на массу пищевых продуктов и всякого сырья, для добывания которых могут быть возделаны поля известных местностей с несравненно большей выгодой, чем для производства хлебного зерна, обыкновенно главного предмета производства страны чисто земледельческой. Возникающий спрос на молоко, масло и мясо требует более производительного пользования теми пространствами, которые прежде были простыми пастбищами, вызывает уничтожение залежей и устройство ирригационных сооружений. Спрос на плоды и овощи превращает поля в огороды и плодовые сады.

Потеря, которую несет государство исключительно земледельческое, не пользуясь этими естественными производительными силами, будет тем значительнее, чем более в нем благоприятных условий для фабрично-заводской промышленности и чем более его территория изобилует теми сырыми материалами, которые потребны главным образом для фабрикантов и заводчиков; эта потеря особенно значительна поэтому для стран гористых и холмистых, в которых не может развиться в обширном размере земледелие, но которые изобилуют силой воды, минералами, деревом, камнем — материалами, столь необходимыми для фабрично-заводской промышленности, материалами, которые дают землевладельцу возможность посредством доставки этих предметов идти навстречу потребности в них для фабрик и заводов.

Страны умеренного пояса почти исключительно одарены благоприятными условиями для развития фабрично-заводской промышленности. Умеренная температура воздуха несравненно более жары содействует развитию и напряжению сил. Суровость зимы, которая поверхностному наблюдателю кажется неблагосклонностью природы, как нельзя более содействует напряженной деятельности и приучает к предусмотрительности, порядку и бережливости. Человек, которому земля в течение шести месяцев не дает никаких плодов и которому, однако, нужны значительные запасы продовольствия для себя и для скота во время зимнего времени, равно теплая одежда для защиты от холода, не может не быть трудолюбивее и бережливее того, которому нужна защита только от дождя и у которого плоды зреют под боком в течение целого года. Нужда вызывает трудолюбие, бережливость, любовь к порядку и предусмотрительность, и вследствие привычки и воспитания все это становится для человека второй натурой. Труд и бережливость идут рука об руку с нравственностью, как с апатией и расточительностью — безнравственность, а то и другое становится источником либо силы, либо слабости.

Но нация чисто земледельческая, живущая в умеренном поясе, оставляет вследствие того без употребления огромную часть своих естественных источников богатства.

Школа, которая при исследовании влияния климата на производство богатств не различает земледелие от фабрично-заводской промышленности по отношению к выгодам или к неудобствам протекционной системы, впадает в тяжкие заблуждения, раскрыть которые мы считаем здесь необходимым, хотя это и было уже сделано нами в общих чертах прежде.

Чтобы доказать, что стремление к производству всех продуктов в одной и той же стране не имеет смысла, господствующая школа ставит вопрос: было ли бы благоразумно, если бы Англия и Шотландия вздумали заняться виноделием в теплицах? Вино, конечно, было бы получено, но оно было бы более дурного качества и стоило бы несравненно дороже того, которое Англия и Шотландия приобретают в обмен на свои фабричные изделия. Для тех, кто не желает или не может глубже вникнуть в сущность вещей, такой аргумент неотразим, и ему-то школа обязана той популярностью, которой она пользуется, по крайней мере, в среде значительной части французских виноделов и фабрикантов шелка и в среде североамериканских владельцев хлопчатобумажных плантаций и коммерсантов, ведущих торговлю хлопком. Но при ближайшем рассмотрении аргумент этот оказывается фальшивым в самом корне, так как ограничения торговых сношений оказывают на земледелие совершенно не то влияние, как на фабрично-заводскую промышленность.

Посмотрим сначала, какое влияние оказывают они на земледелие.

Если Франция запретит ввоз к себе скота и хлеба из Германии, то каков будет результат этой меры? Прежде всего в таком случае Германия будет лишена возможности покупать французские вина. Франция, таким образом, настолько меньше будет извлекать выгод из своих земельных участков, пригодных к возделыванию винограда, насколько она своими запретительными мерами стеснит вывоз своего вина. Точно так же спрос на местные сельские продукты, необходимые для потребностей лиц, специально занятых обработкой виноградников, уменьшится вследствие уменьшения их числа. Все, что было сказано по поводу производства вина, вполне приложимо и к выделке масла. Значит, Франция потеряет гораздо более во всех других отраслях сельской промышленности, чем выиграет в одной, поощряя запретительными мерами развитие скотоводства, т. е. такие отрасли сельской промышленности, которые, не развиваясь в стране непосредственно сами по себе, тем самым обнаруживают свою искусственную культуру и невыгодность в данной местности.

Итак, вот что выйдет, если рассматривать Францию и Германию как две страны исключительно земледельческие и если предположить, что Германия, в свою очередь, не обратится к запретительным мерам. Но такая политика окажется еще вреднее, если принять в соображение, что Германия, повинуясь непреодолимой силе ее собственных интересов, тоже обратится к подобным мерам, если предположить, что Франция есть страна не только земледельческая, но и мануфактурная. Тогда Германия обложит высокими пошлинами не только вина, но и все те земледельческие продукты Франции, которые она или сама может производить, или без которых может более или менее обойтись, или же, наконец, которые она может получить из других стран; кроме того, она строго ограничит ввоз тех изделий фабрично-заводской промышленности, которые в настоящее время она не в состоянии производить сама с выгодой для себя, но может получить их из какой-либо другой страны, кроме Франции. Таким образом, ущерб, который навлекла на себя Франция, обратясь к репрессивным мерам, будет в два или три раза значительнее тех выгод, которые они ей принесли.

Очевидно, что культурой винограда, оливкового дерева и фабрично-заводской промышленностью может заниматься во Франции лишь то число людей, которым для прокорма и работы будет достаточно пищевых продуктов и сырья, произведенных самой Францией или же ввезенных ею из-за границы.

Таким образом, мы видели, что ограничительные таможенные меры не усиливают земледелия, а только переносят его из одной части страны в другую.

Если бы предоставили свободное движение торговле продуктами, соперничающими между собой, то ввоз этих продуктов, а следовательно, вывоз вина, масла и изделий мануфактурной промышленности, постоянно бы увеличивался, и в то же время население постоянно было бы занято возделыванием вина, масла и производством предметов мануфактурной промышленности благодаря, с одной стороны, тому, что оно получало бы в постоянно возрастающей пропорции пищевые продукты и сырье, а с другой — потому, что увеличивался бы спрос на его произведения. Прирост населения вызвал бы более значительный спрос на пищевые продукты и сырье, которые не привозятся из-за границы, так как это невыгодно, а производятся земледельческим населением страны, составляя как бы естественную монополию. Следовательно, земледельческая страна реализовала бы гораздо больше барышей. Спрос на земледельческие продукты, для добывания которых почва Франции особенно пригодна, превысил бы, под знаменем свободы, спрос, искусственно созданный запретительными мерами.

Один земледелец не потерял бы того, что другой выиграл, земледелие страны в его целом было бы в выигрыше, а еще более фабрично-заводская промышленность.

Таким образом, меры ограничения не только не увеличили земледельческое могущество страны, но, напротив, уменьшили его, и она, кроме того, уничтожила то фабрично-заводское могущество, которое развивалось вследствие одновременного увеличения земледелия в стране и ввоза пищевых продуктов и сырья из-за границы. Этими мерами достигли только возвышения цен в пользу земледельцев данной местности, но во вред другим, и в особенности во вред совокупным производительным силам обеих стран.

Непригодность этих мер в торговле земледельческими продуктами еще яснее в Англии, чем во Франции.

Правда, что хлебные законы вызвали усиленную обработку неплодородной земли на обширном пространстве, но это еще вопрос — остались ли бы эти земли необработанными без помощи хлебных законов.

Чем более Англия ввозила бы шерсти, строевого леса, скота и хлеба и чем более она высылала бы на рынок предметов фабричного производства, тем более увеличилось бы благосостояние ее рабочих классов. И очень может быть, что Англия удвоила бы, таким образом, число своих рабочих. Каждый из них, в частности, пользовался бы лучшим помещением, скорее мог бы разбить себе садик для собственного отдыха и нужд хозяйства и мог бы кормить себя и свою семью гораздо лучше и сытнее. Очевидно, что такой сильный прирост рабочего населения, увеличение его благосостояния и продуктов первой необходимости вызвали бы громадный спрос на те предметы первой необходимости, производство которых является природной монополией данной страны; и более чем вероятно, что при такой системе действий неплодородных земель обрабатывалось бы вдвое, втрое больше, чем это делалось бы при противоестественных мерах ограничений. Легко убедиться в этом, обратив внимание на земельное хозяйство в окрестностях каждого большого города. Как бы велико ни было количество выписываемых этим городом продуктов издалека, вы на расстоянии больше чем мили не найдете хотя бы куска необрабатываемой земли, как бы он ни был неплодороден. Пусть будет там воспрещен ввоз зерновых хлебов из отдаленных местностей и этой мерой достигнут только уменьшения народонаселения, его промышленности и благосостояния и заставят окрестных землевладельцев приняться за менее выгодные занятия.

Отсюда ясно, что мы совершенно согласны с господствующей теорией. Школа совершенно права, поддерживая положение, что самая широкая свобода торговли земледельческими произведениями, во всяком случае, приносит выгоды как отдельным личностям, так и государству вообще. Правда, производство страны может быть усилено запретительными мерами, но проистекающие отсюда выгоды только кажущиеся — не больше. Таким способом, говорит школа, дают лишь менее выгодное направление труду и капиталу. Но фабрично-заводская промышленность подчиняется другим законам, чего школа, к несчастью, не заметила.

Если, с одной стороны, система ограничений, приложенная к ввозу земледельческих произведений, вредит, как мы это видели, употреблению богатств и естественных сил страны, то, с другой стороны, приложенная к ввозу предметов фабрично-заводской промышленности в страну населенную, достаточно образованную и уже окрепшую, она призывает к жизни и деятельности массу естественных сил, которые в стране чисто земледельческой остаются всегда в бездействии. Если система ограничений по ввозу земледельческих продуктов останавливает развитие производительных сил страны не только в фабрично-заводской промышленности, но еще и в земледелии, то фабрично-заводская промышленность, созданная в стране с помощью ограничения ввоза фабрично-заводских изделий, оживляет сельскую промышленность совсем иначе, чем самая деятельная внешняя торговля. Если ввоз земледельческих продуктов ставит иностранца в зависимость от нас и отнимает у него средство самому заниматься этим производством, то мы сами благодаря ввозу продуктов фабрично-заводской промышленности становимся в такую же зависимость от него и, таким образом, лишаем себя средств сделаться фабрикантами.

Если ввоз пищевых продуктов и сырья лишает иностранца занятия и возможности прокормиться, то ввоз фабрикатов в нашу страну останавливает в одинаковой степени прирост населения и лишает его работы. Если ввоз пищевых продуктов и сырья распространяет влияние нашей страны на целый свет и дает нам возможность войти в торговые отношения со всеми народами, то ввоз фабрикатов ставит нас в зависимость от более развитой в фабрично-заводском отношении страны, которая может тогда обходиться с нами, как пожелает, точно так же, как это делает Англия с Португалией.

Одним словом, история и статистика подтверждают справедливость правила, формулированного министрами Георга I: что народы тем богаче и могущественнее, чем более вывозят продуктов фабрично-заводской промышленности и ввозят пищевых продуктов и сырья. Можно установить, как правило, что целые народы погибли из-за того только, что вывозили пищевые продукты и сырье, а ввозили исключительно продукты фабрично-заводской промышленности.

Монтескье, который лучше чем кто-либо до и после него понимал уроки, которые история человечества дает законодателям и государственным людям, прекрасно сознавал эту истину, невзирая на то, что в его время политическая экономия далеко не подвинулась так впредь, чтобы ясно выразить основы этой истины.

В противность химерической системе физиократов он доказывал, что Польша была бы гораздо счастливее, если бы совершенно отказалась от внешней торговли, т. е. если бы создала у себя фабрично-заводскую промышленность, обрабатывала бы свое сырье и потребляла свои пищевые продукты.

Польша только благодаря развитию фабрично-заводской промышленности, при посредстве свободных городов могла бы достичь сильной внутренней организации, иметь национальную промышленность, свободу и богатство, могла бы сохранить свою независимость и поддерживать свой политический перевес над соседними менее развитыми народами. Вместо того чтобы ввозить изделия фабрично-заводской промышленности, она (как Англия в то время, когда она находилась в аналогичном положении) должна была бы ввозить из-за границы капиталы и фабрикантов. Но дворянство ее предпочитало отпускать за границу бедные плоды труда своих крепостных и одеваться в более дешевые и красивые заграничные одежды. Теперь его потомство могло бы ответить на вопрос: нужно ли советовать нации покупать иностранные фабрикаты в то время, когда ее собственные фабрики еще не достаточно окрепли для того, чтобы соперничать с другими государствами в цене и качестве произведений. Пусть дворянство других наций вспомнит свое прошлое каждый раз, когда ему придет в голову возвратиться к прежнему феодальному порядку; пусть оно в таком случае обратит внимание на английское дворянство, чтобы понять, какую цену для крупного земледелия представляют окрепшая фабрично-заводская промышленность, гражданская свобода и богатство городов.

Не углубляясь в исследование вопроса о том, были ли в состоянии выборные короли Польши ввести торговую систему, подобную той, какую исподволь установили наследственные короли Англии, позволим себе предположить, что они это выполнили; не ясно ли, что такая система принесла бы польской национальности богатые плоды? Благодаря большим и промышленным городам королевство стало бы наследственным, дворянству удобнее было бы принять участие в законодательстве в верхней палате и освободить своих крепостных; земледелие развилось бы так же, как в Англии, польское дворянство было бы теперь богато и почетно, и Польша была бы достаточно могущественна, хотя, может быть, и не в такой степени, как Англия, для того чтобы распространить свое влияние на отсталые народы Востока. Лишенная фабрично-заводской промышленности, она распалась на части. Сама собой она не стала промышленной страной и не могла бы стать такой, потому что ее силы были бы постоянно парализуемы опередившими ее в развитии нациями. Без протекционной системы и под влиянием свободной торговли с более культурными народами, предположив, что она сохранила бы свою самостоятельность до наших дней, она могла бы дойти лишь до захиревшего земледелия, не стала бы богатой и могущественной и не приобрела бы никакого политического влияния.

Тот факт, что фабрично-заводская промышленность превращает в производительные капиталы массу естественных сил и богатств, в значительной степени объясняет, почему протекционные меры влияют так могущественно на увеличение народного богатства. Проистекающее отсюда благосостояние — вовсе не химера, каковой являются последствия ограничительных мер, примененных к земледелию, — а чистая действительность. И по преимуществу земледельческий народ с того времени, когда он обращается к промышленности, вызывает к жизни до тех пор мертвые силы и придает ценность тем естественным богатствам, которые были совершенно обесценены.

***

Давно известно из наблюдений, что человек, и даже животное, совершенствуется физически и умственно посредством скрещивания рас и мало-помалу вырождается благодаря постоянному совершению браков в тесном кругу семейств, точно так же, как вырождается зерно, которым засевают один и тот же участок земли.

Этот же закон объясняет нам, почему во многих, но малочисленных диких или полудиких племенах Азии и Африки мужчины выбирают себе жен из чужого племени. Точно так же прекрасным подтверждением этого закона, мне кажется, служит опыт олигархов в маленьких муниципальных республиках, где, совершая браки всегда между собой, они почти на глазах вымирают или вырождаются.

Нельзя отрицать, что от соединения двух различных рас, почти без исключения, потомство выходит крепким и красивым; это замечание равно относится к скрещиванию белой и черной рас в третьем или четвертом поколении. Мне кажется, что по той же причине народы, происшедшие от частого, так сказать, освежения всей нации подобными скрещиваниями, превосходят другие нации силой ума и характера, крепостью и красотой тела⁸⁹.

Отсюда, кажется, мы вправе заключить, что люди вовсе не должны быть неизбежно так тяжелы на подъем, мешковаты и умственно ленивы, как те, которые живут под режимом тяжелого хлебопашества в маленьких селах, где ограниченное число семей в течение целых веков заключало браки только между собой, где в течение целых веков не появлялось ни одного новатора, где никому не приходило в голову изменить свои одежды, ввести новое орудие обработки или воспитать в себе новые идеи; где верх искусства заключается не в развитии своих умственных и физических сил для достижения возможно больших благ, а в способности вынести как можно больше лишений.

Этот порядок изменился в пользу улучшения человеческого рода в целой стране благодаря развитию фабрично-заводской промышленности. Громадная часть прироста земледельческого населения обращается к этой промышленности, и земледельцы различных местностей соединяются брачными узами между собой и с фабричным людом; таким образом, моральная, интеллектуальная и физическая апатия населения останавливается в своем развитии. Устанавливаемые фабрично-заводской промышленностью и проистекающие из нее торговые сношения между различными странами и местностями вливают новую кровь в целую нацию, в каждую общину и семью.

Фабрично-заводская промышленность оказывает не меньшее влияние на улучшение породы домашних животных. Везде, где процветали фабрики шерстяных материй, порода овец быстро и значительно улучшалась. Также землевладелец позаботится об улучшении породы рогатого скота там, где масса лиц, занятых фабричным производством, требует большого количества хорошего мяса. Настоятельный спрос на чистокровных лошадей непременно вызовет заботы об улучшении конской породы.

Выродившиеся в селах благодаря недостатку скрещивания породы домашних животных, бывшие совсем под стать своим глупым хозяевам, при таких условиях исчезают бесследно.

Производительные силы народов уже многим обязаны ввозу иностранных животных, связанному с улучшением местных пород, но еще больше следует потратить трудов на это дело. Известно, что шелковичные черви и все шелковое производство в Европе произошли из нескольких яичек, привезенных в Константинополь в царствование Константина греческими монахами из Китая, где вывоз шелковичных червей был строго воспрещен. Блистательной шерстяной мануфактурой Франция обязана ввозу тибетских коз. Приходится лишь пожалеть о том, что при ввозе животных из разных стран и при улучшении местных пород имелось в виду главным образом удовлетворение потребностям роскоши, а не развитие благосостояния массы. Путешественники уверяют, что в некоторых местностях Азии есть особая порода рогатого скота, у которой необыкновенная сила соединяется с быстротой бега, так что она с успехом могла бы заменить лошадь для езды и работы. Какую бы громадную пользу имели мелкие землевладельцы, если бы это животное было ввезено в Европу! Во сколько раз увеличились бы масса продовольствия, производительные силы и вообще благосостояние рабочего класса!

Улучшение и натурализация растительного царства в стране увеличивают гораздо более производительные силы народа, чем улучшение и натурализация животных. Разница при сравнении примитивных растений в том виде, как они являются на лоне природы, с теми их видами, которые прошли культуру, бросается в глаза. Как мало хлебные зерна, плоды, овощи и маслянистые растения первоначального вида походят как по внешности, так и по качеству на виды их, облагороженные культурой! Сколько они доставляли источников для питания, сколько удобств, сколько случаев полезному применению производства их! Картофель, репа, искусственные луга, обработанные с помощью удобрения и земледельческих орудий, удесятерили результаты хлебопашества сравнительно с теми, которые получают еще теперь азиатские народы.

Наука уже много поработала над изысканием новых растений и над улучшением их, но в интересах экономии правительства посвятили до сих пор этому делу далеко не столько внимания, сколько оно заслуживает. Еще не так давно, говорят, открыли в Северной Америке особый сорт травы, которая может дать на наихудшей почве гораздо больший доход, чем лучшие до сих пор известные кормовые травы на самой хорошей. Очень может быть, что в Америке, Африке, Азии и Австралии существует масса не известных еще науке трав, которые, переложенные и улучшенные на европейской почве, могли бы принести громадную пользу благосостоянию жителей умеренного пояса.

Очевидно, что все старания улучшить и натурализовать различные виды растительного царства и царства животных, все открытия в этом направлении, а также все другие успехи и изобретения клонятся главным образом к пользе государств умеренного климата вообще и промышленных стран в частности.

 

ГЛАВА XIX. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ИНСТРУМЕНТАЛЬНЫЕ СИЛЫ, ИЛИ МАТЕРИАЛЬНЫЕ КАПИТАЛЫ, СТРАНЫ

Нация черпает свою производительную энергию из умственных и физических сил отдельных лиц, или из социального положения и учреждений гражданских и политических, или из находящихся в их распоряжении естественных богатств, или, наконец, из тех орудий, которыми они располагают и которые являются сами по себе вещественными результатами предыдущих умственных и физических усилий, т. е. материальным капиталом земледельческим, мануфактурным и коммерческим.

В двух предыдущих главах мы трактовали о влиянии фабрично-заводской промышленности на три первых источника производительных сил страны; настоящая же глава и следующая посвящены влиянию этих источников на производительные силы.

То, что мы разумеем под термином «инструментальная сила», школа называет капиталом.

Совершенно безразлично, каким словом обозначается известный предмет, но при научном изложении необходимо, чтобы избранный термин означал всегда одно и то же понятие, ни больше ни меньше.

Всякий раз, когда заходит речь о разных видах одного и того же предмета, различение является необходимым. Так, школа под словом «капитал» разумеет не только материальные, но умственные и социальные средства производства. Таким образом, очевидно, что везде, где речь идет о капитале, необходимо нужно присовокуплять, о каком капитале говорится; о материальном капитале, материальных орудиях производства или об умственном капитале, нравственных и физических силах, будут ли они личными или будут черпаться отдельными лицами из социального, гражданского или политического положения. Пренебрежение этим различием в тех случаях, где оно должно иметь место, необходимо приведет или к ложному выводу, или послужит прикрытию неправильной системы доказательств. Впрочем, так как мы задались целью не столько выработать новую терминологию, сколько указать на те ошибки, которые произошли от ее неудовлетворительности, то и мы сохраним термин «капитал», но строго будем различать понятия капиталов: умственного и материального, материального земледельческого, промышленного и коммерческого, частного и национального.

Адам Смит с помощью неопределенного термина «капитал» приводит против протекционной системы следующее доказательство, которое до сих пор удерживается всеми его учениками:

«Страна действительно может при помощи таких (таможенных) мероприятий развить ту или другую отрасль мануфактурной промышленности скорее, нежели без этих мероприятий, и через некоторый промежуток времени эта отрасль будет производиться в стране так же дешево и даже дешевле, чем за границею. Но если национальная промышленность благодаря этим мероприятиям и могла бы раньше вступить на тот путь, на который она без их помощи вступила бы позднее, то отсюда вовсе еще не следует, чтобы промышленность во всем ее объеме или доходы общества могли увеличиваться благодаря таким мероприятиям. Промышленность общества может увеличиваться лишь по мере увеличения его капитала, а этот капитал может увеличиваться только по мере постепенных сбережений доходов общества. Но так как непосредственно результатом протекционной системы является уменьшение общественных сбережений, то несомненно, что то, что уменьшает сбережения общества, без сомнения, не может увеличить его капиталы быстрее того, как бы он увеличился сам по себе, если бы оставили капитал и промышленность искать их естественное назначение»⁹⁰.

В подтверждение этого соображения основатель школы приводит уже знакомый нам из предыдущей главы пример: насколько было бы бессмысленно, если бы Шотландия вздумала заниматься виноделием.

В той же главе он говорит, что ежегодный доход общества есть не что иное, как меновая ценность того, что в течение года производит национальная промышленность.

Этот аргумент является главным доказательством школы против протекционной системы. К этому школа присовокупляет, что благодаря протекционным мерам фабрики и заводы могут достичь цветущего положения и могут по дешевизне производства сравняться с заграничными и даже превзойти их; но она утверждает, что непосредственным результатом этих мероприятий является уменьшение доходов общества (меновой ценности тех предметов, которые ежегодно производит национальная промышленность). Таким образом, общество будто бы ослабляет свою способность к приобретению капиталов, так как капитал образуют сбережения, которые нация делает из своих ежегодных доходов; но развитие национальной промышленности обусловливается будто бы количеством капиталов и может увеличиваться соразмерно с последними. Итак, общество благодаря этим мерам ослабляет свои промышленные силы, развивая промышленность, которая возникла бы естественным путем, если бы она была предоставлена собственным своим силам.

Прежде всего против таких рассуждений нужно заметить, что Адам Смит принимает здесь слово «капитал» в том же значении, в каком его обыкновенно принимают рантье и купцы при ведении своих книг и подведении балансов, т. е. в значении общей суммы из меновых ценностей в противоположность получающимся с этих ценностей доходам. Он забыл, что он сам в своем определении капитала разумеет под этим термином умственные и физические способности производителей.

Он ошибочно утверждает, что доходы нации обусловливаются исключительно суммой ее материальных капиталов; однако в его собственном сочинении имеется масса доказательств того, что эти доходы обусловливаются главным образом ее умственными и физическими силами и ее социальным и политическим прогрессом (в особенности же полным разделением труда и ассоциацией национальных производительных сил) и что если протекционные меры вызывают временную потерю материальных богатств, то эта потеря во сто крат вознаграждается производительными силами и способностью к приобретению меновых ценностей; следовательно, эта потеря является лишь воспроизводительной затратой нации.

Он забывает, что способность целой нации к извлечению материальных капиталов заключается главным образом в искусстве превращать остающиеся непроизводительными естественные силы в материальные капиталы и в ценные и производительные орудия и что у нации чисто земледельческой покоится непроизводительно и в бездействии масса естественных сил, которым может сообщить жизнь лишь фабрично-заводская промышленность. Он не обращает внимания на влияние фабрично-заводской промышленности на внешнюю и внутреннюю торговлю, на цивилизацию и могущество нации и на поддержание ее независимости, а равно как и на вытекающую отсюда способность к приобретению материальных богатств.

Не принимает он также во внимание, например, то, какую массу капиталов англичане получили благодаря своим колониям. (Мартин исчисляет всю сумму свыше 2 ¹/₂ млрд фунтов стерлингов.) Он, который в одном месте с такой ясностью доказывает, что капиталы, употребленные на международную торговлю, не должны быть рассматриваемы как собственность нации, в частности до тех пор, пока они не будут, так сказать, вложены в родную землю, совершенно упускает из виду, что такое помещение капиталов может иметь место только при помощи покровительства, оказываемого туземным фабрикам и заводам. Он не принимает в соображение того, что находящаяся на высокой степени развития при помощи покровительства фабрично-заводская промышленность является приманкой, привлекающей в эту страну иноземные капиталы, как умственные, так и материальные.

Он ошибочно утверждает, что фабрично-заводская промышленность поднялась бы сама собой, естественным путем, тогда как правительство каждой страны проявляет здесь свое вмешательство, искусственно изменяя направление этого естественного пути в частных интересах этой промышленности.

Этот аргумент, покоящийся на двусмысленности и потому совершенно ложный в основании, он подкрепляет не менее ложным примером, говоря, что желание создать промышленность искусственным путем было бы так же бессмысленно, как желание таким же образом производить вино в Шотландии.

Процесс образования капиталов в нации он приписывает операциям рантье, доходы которого стоят в зависимости от ценности его материальных капиталов и который не может увеличить последние иначе, как прибавить к ним свои сбережения.

Говоря это, он не соображает, что теория сбережений, годная для какой-нибудь купеческой конторы, примененная в стране, привела бы нацию к бедности, варварству, немощи и распадению.

Там, где всякий ради сбережений лишает себя всего, насколько это возможно, там не может быть стимула к производству. Там, где всякий стремится к накоплению меновых ценностей, необходимая для производства умственная сила исчезает. Состоящая из таких сумасшедших скупцов нация отказалась бы от защиты отечества, чтобы только избежать издержек войны; и когда все ее состояние сделалось бы добычей неприятеля, тогда только она поняла бы, что национальные богатства приобретаются совсем иным путем, чем богатства рантье.

Сам рантье, как глава семьи, должен следовать совсем иной теории, чем конторская теория материальных меновых ценностей, которую я только что изложил. Он должен — и это самое меньшее — истратить на образование своих наследников то количество меновых ценностей, какое необходимо для подготовки их к управлению оставляемой им собственности.

Образование национальных капиталов происходит вовсе не посредством только сбережений, как это бывает у рантье, а посредством вообще взаимодействия производительных сил между умственным и материальным национальным капиталом и между капиталами земледельческим, мануфактурным и коммерческим.

Увеличение материальных капиталов нации зависит от увеличения ее умственного капитала и обратно.

Создание материальных земледельческих капиталов стоит в зависимости от создания материальных капиталов фабрично-заводской промышленности и обратно.

Материальные коммерческие капиталы являются везде, так сказать, посредниками между этими двумя капиталами или в качестве их помощников.

В примитивном состоянии человека, в его охотничьей и пастушеской жизни, природа снабжает его почти всем необходимым, и капитал не играет почти никакой роли. Внешняя торговля увеличивает капитал, но, вызывая употребление огнестрельного оружия, пороха и свинца, она совершенно уничтожает производительность природы. Теория сбережений не была бы годна для охотника; при этой теории ему пришлось бы или погибнуть, или быть пастухом.

В пастушеской жизни материальный капитал вырастает быстро, но пропорционально количеству корма для скота, который может дать природа. Но увеличение населения следует непосредственно за увеличением скота и средств продовольствия. С одной стороны, скот и пажити распределяются на все более мелкие части, а с другой — внешняя торговля усиливает потребление. Проповедовать теорию сбережений народу, занимающемуся скотоводством, было бы совершенно бесполезно; он должен был бы или жить в нищете, или перейти к земледелию.

Земледельческому народу благодаря употреблению в дело массы мертвых сил природы открывается широкое, хотя, конечно, ограниченное поле деятельности.

Земледелец может получить пищевые продукты для собственного потребления и сверх того может улучшать производительность своих полей и увеличивать стада. Но везде увеличение пищевых продуктов сопровождается непременным приростом населения. Материальные капиталы, особенно земля и скот, по мере увеличения плодородности первого и численности второго распределяются между большим количеством населения. Но так как земельная площадь не может быть увеличена трудом и данный участок земли не может обрабатываться так, как того требует его особенность, благодаря недостатку путей сообщения, которые, как мы это видели в одной из предыдущих глав, за отсутствием торговых сношений всегда в дурном состоянии; и так как народ чисто земледельческий в большинстве случаев нуждается в тех орудиях производства, в тех знаниях, стимулах, энергии и социальном развитии, которыми награждают общество фабрично-заводская промышленность и проистекающая из нее торговля, — то народ чисто земледельческий скоро доходит до того положения, когда увеличение материально-земледельческого капитала уже не в состоянии идти наравне с приростом населения и, следовательно, когда бедность населения растет день от дня, хотя коллективный национальный капитал не перестает увеличиваться. При таком порядке вещей самая продуктивная сила нации — человек, будучи не в состоянии вести в стране мало-мальски сносное существование, переселяется за границу. И стране вовсе неутешительно то, что школа рассматривает человека как коллективный капитал, так как выселение жителей за границу повлечет за собой не приток, а непроизводительную убыль вещественных ценностей в виде движимости, денег и т. п.

Понятно, что при том порядке вещей, когда разделение национального труда недостаточно развито, ни труд, ни сбережения не могут увеличить материального капитала или материально обогатить население.

Нет сомнения, что земледельческая страна редко не ведет внешней торговли, а внешняя торговля в отношении увеличения капитала до известной степени заменяет туземную фабрично-заводскую промышленность, завязывая отношения между чужеземными мануфактуристами и туземными земледельцами. Но эти сношения далеко не достаточны, во-первых, потому, что относятся только до специальных продуктов и не простираются далее морского берега и судоходных рек; во-вторых, потому, что они, во всяком случае, неправильны и часто прекращаются и войной, и колебаниями торговли, и таможенными пошлинами, и наконец, обильными урожаями или значительным ввозом из другой страны.

Материальный капитал земледельца увеличивается быстро, правильно и бесконечно только тогда, когда в земледельческой стране возникает во всеоружии фабрично-заводская промышленность.

Самая большая часть материального капитала нации вложена в землю. В каждой стране ценность земельной собственности, сельской и городской недвижимости, мастерских, фабрик, водяных сооружений, копей и т. д. составляет от двух третей и до девяти десятых всех национальных богатств; значит, в принципе надо предположить, что все то, что увеличивает или уменьшает ценность земельной собственности, также увеличивает или уменьшает силу материальных капиталов нации. Таким образом, мы видим, что ценность различных земельных участков одинаково плодородных несравненно больше в соседстве города, чем в отдаленной местности, вблизи большого города, чем маленького, и в стране с развитой фабрично-заводской промышленностью, чем в стране земледельческой.

С другой стороны, мы замечаем, что ценность жилых зданий или фабрик, а также пустопорожних мест в городе, годных под постройки, падает или поднимается вообще в зависимости от расширения или сокращения сношений города с деревней или от материального благосостояния или бедности земледельческого населения. Следовательно, увеличение земледельческого капитала зависит от увеличения мануфактурного и обратно.

Но при переходе от состояния чисто земледельческого к состоянию фабрично-заводской промышленности это обоюдное влияние оказывается гораздо сильнее со стороны фабрично-заводской промышленности, чем со стороны земледелия; ибо так же, как при переходе от охотничьего промысла к скотоводству рост капитала происходит главным образом от быстрого увеличения стад скота и при переходе от скотоводства к земледелию зависит главным образом от быстрого приобретения новых плодородных земель и излишка пищевых продуктов; точно так же при переходе от чистого земледельческого хозяйства к фабрично-заводской промышленности материальный капитал увеличивается благодаря употребленным в дело ценностям и силам, так как значительное количество естественных и умственных сил, до тех пор бывших бесполезными, обращено, таким образом, в материальные и интеллектуальные капиталы. Созданная в стране фабрично-заводская промышленность, вовсе не мешающая материальным сбережениям, дает возможность нации выгодно помещать сбережения от земледелия и является даже стимулом к таким сбережениям. В законодательных собраниях Северной Америки часто было говорено о том, что хлеб благодаря отсутствию сбыта гниет на корню, так как не стоит издержек, сопряженных с жатвой. Говорят, что Венгрию, так сказать, преследуют обильные урожаи, между тем как продукты фабрично-заводской промышленности стоят там в три или четыре раза дороже, чем в Англии. Сама Германия в своем прошлом может отыскать подобный пример. Значит, излишек сельских произведений в странах чисто земледельческих еще не составляет материального капитала; и только с помощью фабрично-заводской промышленности, собранный в магазинах, он становится коммерческим капиталом, а с помощью продажи фабрично-заводскому населению становится капиталом мануфактурным.

То, что в руках земледельцев было бы бесполезным запасом, становится производительным капиталом в руках фабрикантов и заводчиков и наоборот.

Производство рождает потребление, а потребление возбуждает производство.

Страна чисто земледельческая в отношении потребления зависит от положения других стран, и если это положение ей неблагоприятно, то вызванное потреблением производство уничтожается. Но у нации, обладающей на своей территории и фабрично-заводской промышленностью и земледелием, взаимодействие между производством и потреблением не перестает существовать, и, таким образом, возрастание производства происходит с обеих сторон, как и увеличение капиталов.

В нации земледельческой и одновременно мануфактурной, гораздо более богатой по вышеизложенным причинам вещественными капиталами, чем нация чисто земледельческая, бросается в глаза то, что проценты за пользование капиталом невелики, предприниматели могут иметь в своем распоряжении более значительные капиталы и на более выгодных условиях. Отсюда — преимущество в борьбе с новыми фабриками земледельческой нации, отсюда — постоянный наплыв изделий из мануфактурной страны в земледельческую, отсюда — постоянная задолженность земледельческой нации мануфактурным и постоянное колебание на ее рынках цен на пищевые продукты, фабрикаты и денежной валюты, которое останавливает накопление вещественных капиталов и вместе с тем приносит вред ее нравственному развитию и внутренней экономии.

Школа различает капитал основной от оборотного и, как это ни странно, разумеет под первым множество предметов, находящихся в обращении, не делая из этого различия никакого практического применения. Она умалчивает о единственном случае, где это различие могло бы быть полезным. Так, вещественный капитал, как и умственный, в большей части связан с земледелием, или с фабрично-заводской промышленностью, или с торговлей, или с какой-либо отраслью одной из этих трех промышленностей, часто же он прикреплен просто к известным местностям.

Без сомнения, срубленные фруктовые деревья имеют совсем иную ценность для фабриканта, выделывающего из них деревянные изделия, чем для земледельца, который собирает с них плоды. Масса убитых овец, как это часто встречается в Германии и Северной Америке, уже не имеют той ценности, какой обладают овцы как источники добычи шерсти. Виноградники имеют свою цену, но если их превратить в пашни, то они ее потеряют. Деревянные суда как средство перевозки имеют гораздо большую ценность, чем как лесной строительный или горючий материал. К чему служили бы фабрики, водяная сила, машины, если бы ниточное производство погибло? Точно так же люди обыкновенно бывают в потере от перемещений большей части их производительных сил, насколько последние состоят из приобретенных опыта, привычек и талантов. Школа всем этим предметам и качествам дает общее название капитала и в силу этой терминологии переносит их, по своему усмотрению, из одной отрасли труда в другую. Так, Сэй советует англичанам посвятить земледелию капитал, вложенный в фабрично-заводскую промышленность. Он не объяснил, каким образом могло бы совершиться подобное чудо, но и до сих пор эта тайна была не известна государственным людям Англии.

Очевидно, Сэй смешал здесь понятия частного и национального капиталов. Один фабрикант или торговец может изъять свои капиталы из фабрично-заводского дела или торговли, продавши фабрики или корабли и купив за вырученную отсюда сумму земельную собственность; но целый народ не может совершить подобной операции, не потеряв значительной части своих вещественных и интеллектуальных капиталов. Причина, по которой школа затемнила то, что было так ясно, очень проста. Стоит назвать вещи их настоящими именами, и тогда будет совершенно понятно, что перемещение производительных сил из одной отрасли труда в другую вызывает затруднения, которые, далеко не поддерживая свободы торговли, часто дают основания в пользу протекционной системы.

 

ГЛАВА XX. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИЕ ИНТЕРЕСЫ

Если бы мероприятия в духе протекционизма для поддержания туземной фабрично-заводской промышленности клонились к ущербу потребителей мануфактурных изделий и единственно к обогащению фабрикантов и заводчиков, то этот ущерб отразился бы преимущественно на интересах землевладельцев и земледельцев — многочисленного класса потребителей этих изделий. Но можно доказать, что возникновение фабрично-заводской промышленности является для этого самого класса более выгодным, нежели для самих фабрикантов и заводчиков, так как фабрики и заводы создают спрос на более разнообразные сельские продукты и на большее количество их, увеличивая их меновую ценность и позволяя сельским хозяевам извлекать больше пользы из их земли и труда земледельца. Результатом этого является повышение земельной ренты, доходности и заработной платы, а увеличение ренты и капиталов вызывает увеличение меновой ценности земли и труда. Меновая ценность земельной собственности есть не что иное, как капитализация земельной ренты; она обусловливается, с одной стороны, количеством и ценностью ренты, с другой же — вообще количеством умственных и материальных капиталов, которыми располагает нация.

Каждое индивидуальное и социальное усовершенствование, всякое развитие производительных сил страны вообще, но особенно возникновение фабрично-заводской промышленности, увеличивают ренту в количественном отношении, между тем как она в долевом отношении уменьшается. В земледельческой стране, малообразованной и малонаселенной, например в Польше, рента достигает половины или третьей части валового дохода; в стране же образованной, населенной и богатой, как, например, в Англии, она достигает только четвертой или пятой части. При всем том итог самой малой части бесконечно значительнее, чем итог указанной большей части, в особенности в деньгах и еще более в фабрично-заводских изделиях, потому что пятая часть 25 четвериков образует в Англии средний валовой доход с пшеницы, составляющий 5 четвериков, а третья часть 9 четвериков образует средний валовой доход пшеницы в Польше и составляет только 3 четверика; потому даже эти 5 четвериков в Англии стоят в среднем 25-30 шиллингов⁹¹, а указанные 3 четверика в Польше самое большее стоят 8-9 шиллингов; потому, наконец, что фабрично-заводские изделия в Англии самое меньшее вдвое дешевле, чем в Польше, а следовательно, английский землевладелец может на свои 30 шиллингов земельной ренты купить 10 аршин сукна, между тем как польский на свои 10 шиллингов земельной ренты может купить только 2 аршина, а отсюда следует, что английский землевладелец при ¹/₅ части валового дохода втрое лучше поставлен в качестве собственника, пользующегося рентой, и в пять раз лучше как потребитель фабрично-заводских изделий, чем польский землевладелец при ¹/₃ части валового дохода. Что касается фермеров и рабочих-землевладельцев, то их положение гораздо лучше в Англии, чем в Польше, даже как потребителей фабрично-заводских изделий. Действительно, при сборе в 25 четвериков в Англии остается 20 четвериков на семена, обработку, заработную плату и чистый доход; следовательно, если взять на эти два последние элемента половину, или 10 четвериков, то средняя стоимость этой половины будет равняться 60 шиллингам, или 20 аршинам сукна (по 3 шиллинга аршин); между тем в Польше при сборе в 9 четвериков только 6 четвериков идет на семена, обработку, заработную плату и чистый доход, и если взять на чистый доход и заработную плату также половину, или 3 четверика, то средняя стоимость этой части будет равняться 10-12 шиллингам, или 2 ¹/₂ аршина сукна.

Рента является главным средством для помещения вещественных капиталов. Ее ценность регулируется, следовательно, массой находящихся в стране капиталов и отношением предложения к спросу. Избыток капиталов, которые соединяет внешняя и внутренняя торговля в стране мануфактурной, низкий процент на свободный капитал и то обстоятельство, что в нации мануфактурной и коммерческой большое число лиц обогащается, отыскивая постоянно способы помещения своего избытка от вещественного капитала в сельское хозяйство, поднимают в такой стране цену того же количества земельной ренты несравненно выше, чем в стране исключительно земледельческой. В Польше земельная рента ценится в десять-двадцать раз, в Англии — в тридцать-сорок раз выше ее суммы.

Насколько денежная ценность земельной ренты в мануфактурной и коммерческой стране выше, чем в земледельческой, настолько и денежная ценность земель выше в первой, чем во второй. В Англии при одинаковой естественной плодородности ценность земель в десять-двадцать раз выше, чем в Польше.

Уже Адам Смит в конце 9-й главы своей книги указывает на влияние фабрично-заводской промышленности на ренту, а следовательно, на меновую ценность земли, но лишь вскользь и недостаточно освещая громадное значение фабрично-заводской промышленности в этом отношении. Он различает там те причины, которые оказывают прямое влияние на увеличение ренты, каково, например, улучшение земельных участков, увеличение скота как по количеству, так и по меновой ценности, — от тех, которые оказывают на эту ренту косвенное влияние, куда он относит фабрично-заводскую промышленность. Таким образом, фабрично-заводская промышленность, которая является основной причиной увеличения ренты, так же как и земельной ценности, поставлена им на задний план, так что она едва заметна, между тем как улучшение земельных участков и увеличение скота, которые в большинстве случаев вызываются фабрично-заводской промышленностью и возникающей отсюда торговлей, им предпочитаются или, по крайней мере, им противопоставляются как главные причины. Адам Смит и его ученики далеко не поняли ближайшим образом значения фабрично-заводской промышленности в этом отношении.

Мы уже заметили, что под влиянием фабрично-заводской промышленности и связанной с ней торговли при одинаковой естественной плодородности ценность английских земель в десять или двадцать раз выше ценности польских. Если мы теперь сравним общий итог фабрично-заводского производства и капитала Англии с общим итогом ее производства и капитала, то найдем, что наибольшая часть богатства нации заключается главным образом в ценности ее земельной собственности.

Мак-Кэн рисует следующую картину национального богатства и доходов Англии:*

I. НАЦИОНАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ

Фунт, стерл.

1) Капитал, вложенный в земледелие, земельные

пространства, рудники и рыбные промыслы....................2 604 ООО ООО

Оборотный капитал в скотоводстве, орудиях

производства, в запасах продуктов и деньгах.....................655 ООО ООО

Движимость земледельцев......................................52 ООО ООО

Итого......................................................3 311 ООО ООО

2) Капитал в фабриках или заводах и в торговле, мануфактуры и внутренняя торговля

мануфактурными изделиями................................... 178 500 ООО

Торговля колониальными товарами..............................11 ООО ООО

Внешняя торговля мануфактурными изделиями.................... 16 500 000

Итого.......................................................206 000 000

Прирост с 1835 года, в котором был

произведен этот расчет......................................... 12 000 000

Всего........................................................218 000 000

Затем в городских зданиях всякого рода

и в фабричных зданиях........................................605 000 000

В кораблях.................................................... 33 500 000

В мостах, каналах и железных дорогах........................... 118 000 000

В лошадях, не находящихся

в земледельческой работе.......................................20 000 000

Итого.......................................................776 500 000

Общая сумма национального капитала,

за исключением капиталов в колониях, внешних

займах и государственных долгах.............................4 305 500 000

II. ВАЛОВОЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОХОД

Фунт, стерл.

1) Сельское хозяйство, рудники и рыбные промыслы.............. 589 000 000

2) Фабрично-заводская промышленность........................259 500 000

Итого.......................................................898 500 000

*Приводимые в таблице и далее по тексту Листом численные данные не стыкуются между собой. Однако поправить их в настоящее время не представляется возможным. Прим. сост.

Из этого обзора видно:

1) что ценность всех земель, находящихся под земледельческой обработкой, составляет ²⁶/₄₅ всего английского национального капитала и приблизительно в двенадцать раз больше ценности общей суммы капиталов, находящихся в фабрично-заводской промышленности и торговле;

2) что общая сумма находящихся в земледелии капиталов составляет более ³/₄ английского национального капитала;

3) что ценность общей суммы недвижимой собственности Англии, а именно:

земельные участки и т. д.......................2 604 ООО ООО фунт. стерл.

строения городские

и фабрично-заводские здания ...................605 ООО ООО фунт. стерл.

каналы и железные дороги......................118 ООО ООО фунт. стерл.

Итого ....................................3 327 ООО ООО фунт. стерл.

составляют более ³/₄ того же капитала;

4) что фабрично-заводской и торговый капиталы, с включением кораблей, не превышают в целом 241 млн. 500 тыс., следовательно, составляют приблизительно только ¹/₁₈ английского национального богатства;

5) что общая сумма английского земледельческого капитала, составляющего 3 311 ООО ООО, дает валовой доход в 539 ООО ООО, что приблизительно составляет 16%, между тем как фабрично-заводской и торговый капитал, равный 218 млн., дает ежегодный валовой доход в 259 млн. 500 тыс., т. е. приносит 120%.

Нужно прежде всего обратить внимание на то, что фабрично-заводской капитал в 218 млн., с ежегодным доходом в 259 ¹/₂ млн., является главной причиной того, что английский земледельческий капитал мог достигнуть невероятной цифры в 3311 млн. с ежегодным доходом в сумме 539 млн. Далее, большая часть земледельческого капитала выражается в ценности земельных пространств и скота.

Фабрично-заводская промышленность, удвоивши и утроивши население страны, доставила средства для огромной внешней торговли, для приобретения и эксплуатации массы колоний и для огромного торгового флота, увеличила в той же пропорции спрос на пищевые продукты и сырье, обеспечила за земледельцами охоту и средства к удовлетворению увеличившегося спроса, возвысила меновую ценность их продуктов и оказала также влияние на пропорциональное увеличение количества и меновой ценности земельной ренты, а следовательно, и на ценность земли. Уничтожьте эти 218 млн. фабрично-заводского и торгового капитала, и вы увидите исчезнувшими не только 259 ¹/₂ млн. получаемого отсюда дохода, но и наибольшую часть 3311 млн. земледельческого капитала, а следовательно, и 539 млн., которые даст этот последний капитал.

Английская национальная мануфактурная промышленность не только уменьшится на 259 ¹/₂ млн. (сумма ее фабрично-заводского производства), но меновая ценность земли дойдет до той ступени, на какой она находится в Польше, т. е. опустится до ¹/₁₀ или ¹/₂₀ части ее теперешней стоимости.

Отсюда следует, что весь капитал, помещенный земледельческой нацией в фабрично-заводскую промышленность, в десять раз возвышает ценность земли. Опыт и статистика всюду подтверждают это заключение. Мы видели, что с возникновением фабрично-заводской промышленности всюду быстро возвышается ценность земель и скота. Сравните эту ценность во Франции (1789-й и 1840 год), в Северной Америке (1820-й и 1830 год) или в Германии (1830-й и 1840 год), т. е. ценность земли и скота при слабом и высоком развитии фабрично-заводской промышленности, и вы всюду найдете подтверждение нашего вывода.

Причина этого явления лежит в увеличении национальных производительных сил, которое само зависит от рационального разделения труда и от более энергической ассоциации национальных сил, а также от лучшего употребления умственных и естественных сил, которыми располагает страна, и наконец, от внешней торговли.

Здесь имеют место те же самые причины и следствия, какие были нами отмечены при улучшении путей сообщения, которые не только сами по себе дают доход и, таким образом, дают возможность погашать затраченные на них капиталы, но, кроме того, в высшей степени содействуют преуспеянию фабрично-заводской промышленности и земледелия и тем самым с течением времени возвышают ценность соседней земельной собственности вдесятеро сравнительно с теми вещественными капиталами, которые на них затрачены. Земледелец в сравнении с предпринимателем, затрачивающим капитал на подобные предприятия, имеет то преимущество, что удесятеренный доход на его капитал, во всяком случае, обеспечен и что он реализует этот доход без всякой со своей стороны жертвы, между тем как предприниматель рискует всем своим капиталом. В таком же точно выгодном положении находится земледелец и сравнительно с предпринимателями, затрачивающими капиталы на устройство новых фабрик.

Но если так значительно это влияние фабрично-заводской промышленности на земледельческое производство, земельную ренту и ценность земельной собственности, если это влияние оказывается столь выгодным для всех заинтересованных в земледелии, то как же можно утверждать, что протекционные ввозные пошлины оказывают покровительство фабрично-заводской промышленности за счет земледельцев?

Материальное благосостояние земледельцев, как и всех частных лиц, обусловливается главным образом избытком их производства сравнительно с потреблением. Таким образом, для него имеют менее значения дешевые цены на фабрично-заводские изделия, нежели существование большого спроса на разнообразные продукты земледелия и их высокая меновая ценность. Итак, если результатом протекционных ввозных пошлин является то, что земледелец выигрывает от расширения рынков сбыта гораздо более, нежели теряет от повышения цен на необходимые для него мануфактурные изделия, то не может быть и речи о жертве с его стороны в пользу фабрикантов. Этот результат получается у всех наций, призванных к развитию собственной фабрично-заводской промышленности, и с особенной ясностью проявляется у них уже в первом периоде возникновения промышленности, так как в это время большинство капиталов, вложенных в новые промышленные предприятия, употребляется на постройку жилых помещений, фабричных зданий, водных сооружений и т. д. — затраты, которые по большей части выгодны для земледельцев. Но если уже с самого начала выгоды, проистекающие от увеличения сбыта и возвышения цен на продукты, широко возмещают ущербы от возвышения цен на фабричные изделия, то такой порядок вещей, уже сам по себе благоприятный для сельских хозяев, все более и более должен развиваться в их пользу, так как с течением времени процветание фабричного производства все более и более влияет на возвышение цен сельскохозяйственных продуктов и на понижение фабрично-заводских изделий.

Затем, благосостояние земледельца, и в частности землевладельца, зависит от того, чтобы ценность находящегося в его распоряжении средства, а именно его земельной собственности, по меньшей мере оставалась в одном и том же положении. И это является главнейшим условием не только его благосостояния, но часто и всего его экономического существования. Так, нередко случается, что годовое производство земледельца превышает его потребление, и тем не менее он разоряется. Это бывает в том случае, если его земельная собственность обременена долгами, а кредит пошатнулся, если, с одной стороны, спрос денег превышает предложение, а с другой — предложение земель на продажу превышает спрос на них. В таких случаях является общее востребование уплат по денежным ссудам и общее предложение земель на продажу, что влечет за собой обесценение земельной собственности, и громадное число самых предприимчивых, способных и бережливых сельских хозяев разоряется — не потому, что их потребление превышало их производство, но потому, что и орудие производства, т. е. земельная собственность, по не зависящим от их воли обстоятельствам потеряла в их руках значительную часть своей ценности; потому, затем, что их кредит пошатнулся, и потому, наконец, что сумма лежащих на их земельной собственности долгов не находится более в соответствии с денежной ценностью их имущества, которая упала вследствие общего обесценения земельной собственности. Подобные кризисы в Германии и Северной Америке случались не один раз в течение последнего пятидесятилетия, и, таким образом, большая часть немецкого дворянства теряла свое имущество и свои имения, не сознавая того, что этим разорением оно обязано политике своих английских собратьев — этим задавшимся прекрасными целями ториям.

Совершенно иное положение земледельца или землевладельца в стране, где развивается свободно фабрично-заводская промышленность. В такой стране, в то время как плодородие земли возрастает вместе с увеличением ценности ее продуктов, он пользуется выгодой не только от излишка ценности его производства, превышающего его потребление как собственника, но и от того, что капитал его возрастает пропорционально росту земельной ренты. Его имущество удваивается и утраивается в меновых ценностях, и этим он обязан не тому, что он более трудится, улучшает производительность полей и становится более бережливым, а возникновению фабрично-заводской промышленности. При этих условиях у него являются и средства и желание удвоить усилия, улучшить производительность своих полей, умножить разведение скота, быть более бережливым, потребляя между тем гораздо более, чем прежде. Раз ценность его имения возрастает, то увеличивается его кредит, а вместе с ним и способность приобретения вещественных капиталов, необходимых для сельскохозяйственных улучшений.

Смит обходит молчанием это влияние, которое испытывает меновая ценность земли. Что касается Сэя, то он полагает, что вопрос о меновой ценности земель не важен, так как на их производительность не влияет повышение или падение их цены. Печально слышать, когда писатель, которого немецкие переводчики называют учителем народа, высказывает столь ошибочное в основании своем мнение в вопросе столь глубоко интересном для народного благосостояния. Мы, напротив, настаиваем на том, что лучшим и наиважнейшим мерилом национального благосостояния является именно повышение или понижение меновой ценности земли и что всякие колебания и кризисы в этом вопросе должны быть причислены к самым печальным язвам, которые только могут обременять страну⁹².

Школа благодаря своей привязанности к теории свободы торговли — свободы в том смысле, в каком ей хотелось это понимать, была введена в этом вопросе в заблуждение, потому что нигде колебания меновой ценности земли и кризисы не бывают сильнее, чем у народов земледельческих, которые ведут свободную торговлю с богатыми и могущественными мануфактурными нациями.

Внешняя торговля также, правда, влияет на увеличение ренты и ценности земли, но это влияние бесконечно слабее, менее однообразно и менее постоянно, чем влияние, которое имеют на увеличение ренты и ценности земли фабрично-заводская промышленность страны, постоянное увеличение ее производства и мена ее изделий на продукты туземного земледелия.

Внешняя торговля могущественно влияет на возвышение ренты, а также и на ценность земли, пока нация обладает еще на обширных пространствах необработанными или слабо обработанными землями, пока она производит необходимые предметы оптового торга, которые мануфактурными нациями, более ее богатыми, принимаются в обмен за мануфактурные изделия, если только эти предметы не представляют затруднения при перевозке, пока сушествует на эти предметы продолжительный спрос, пока этот спрос способен увеличиваться пропорционально возрастанию производительных сил земледельческой нации и пока он не прерывается ни войной, ни иностранными торговыми ограничительными мерами. Но раз недостает одного из этих условий или какое-либо из них прекращается, указанное влияние внешней торговли или приостанавливается, или даже часто вызывает значительное и продолжительное ретроградное движение.

Особенно вредно отзывается в этом отношении колебание заграничного спроса в том случае, когда вследствие войны, неурожая, недостатка в заграничном привозе или вследствие других подобных обстоятельств у мануфактурной нации является потребность в большом количестве пищевых продуктов и сырья вообще или в иных предметах оптового торга в частности и когда, затем, вследствие заключения мира, хорошего урожая, увеличившегося ввоза из других стран или вследствие законодательных мер этот спрос в значительной степени снова прекращается. Если это влияние продолжается только короткое время, то земледельческая страна может извлечь из этого некоторую пользу; но если оно продолжается в течение нескольких лет или в течение целого ряда лет, то оно начинает регулировать все отношения земледельческой нации и ведение частных хозяйств. Производитель привыкает к потреблению, и те удовольствия, которые при других обстоятельствах он оттолкнул бы как роскошь, становятся для него настоятельной потребностью. Увеличение дохода и ценности его земельной собственности позволяют ему приступить к улучшению обработки земель, предпринимать постройки и делать приобретения, чего он без этого никогда бы не сделал. Покупки и продажи, арендные договоры и займы заключаются им пропорционально увеличению земельной ренты и ценности земли. И само государство не остановится перед увеличением в расходах пропорционально увеличению благосостояния частных лиц. Но если такой спрос внезапно прекращается, то это нарушает равновесие между производством и потреблением, между упавшей в цене недвижимой собственностью и долговыми обязательствами, залогом которых она является и сумма которых не уменьшается, между денежной арендной платой и денежной доходностью земли, между государственными доходами и расходами, а результатами всего этого являются банкротства, затруднения, упадок энергии, и нация начинает отставать в экономическом, равно как в нравственном и политическом развитии. Таким образом, земледельческое благосостояние, как организм под влиянием опиума и крепких напитков, возбуждается лишь на один момент и ослабляется на целую жизнь — это Франклинова молния, блестяще освещающая предметы на мгновение с тем, чтобы потом погрузить их в непроглядную тьму ночи.

Преходящее благосостояние земледелия — зло гораздо худшее, чем неизменная и постоянная бедность. Для того чтобы благосостояние стало действительным счастьем для отдельных лиц и наций, оно должно быть продолжительным. Но оно будет продолжительным только тогда, когда создается шаг за шагом и когда в самой стране заключается гарантия этого роста и этой продолжительности. Низкая меновая ценность несравненно лучше, чем ее колебания; и только прогрессивное и постоянное повышение этой ценности обеспечивает стране продолжительность благосостояния, а гарантия прочного и постоянного роста для наций развитых заключается в создании собственной фабрично-заводской промышленности.

Как мало еще распространены истинные воззрения на влияние туземной фабрично-заводской промышленности на ренту и на ценность земли сравнительно с влиянием на то и другое внешней торговли, с особенной ясностью можно видеть из того, что собственники виноградников во Франции все еще считают себя обиженными протекционной системой и в надежде на повышение своей ренты требуют возможно большей свободы торговли с Англией.

Отчет доктора Беринга о торговых сношениях Англии и Франции, имеющий предметом разъяснение выгод, которые могла бы извлечь Франция от увеличения ввоза английских фабричных изделий и возникающего отсюда увеличения вывоза французских вин, заключает в себе самые убедительные данные против аргументации автора.

Чтобы показать, насколько может увеличиться отпуск французских вин в Англию при свободе торговли, д-р Беринг сравнивает ввоз французских вин в Нидерланды (2 515 193 галлона в 1829 году) с ежегодным ввозом из Англии (431 509 галлонов).

Но предположим, хотя это более чем невероятно, что отпуск французских вин не встречает в Англии препятствий в укоренившемся там пристрастии к спиртным напиткам, портеру и крепким и дешевым винам Португалии, Испании, Сицилии, Тенерифа, Мадеры и мыса Доброй Надежды; предположим, что Англия увеличит потребление французских вин в том же размере, как и Нидерланды, — в таком случае, конечно, потребление французских вин, соответственно населению, могло бы достигнуть 5 или 6 млн. галлонов, т. е. могло бы превысить обычное потребление в десять-пятнадцать раз, и на поверхностный взгляд это принесло бы Франции и французским виноделам огромные выгоды.

Но если взглянуть на дело глубже, то результат будет совсем другой. При возможнейшей свободе торговли — не говорим при полной, хотя принцип и аргументация доктора Беринга это и допускает, — едва ли возможно сомневаться в том, что англичане завоевали бы большую часть французского мануфактурного рынка в пользу своих фабричных изделий (в особенности что касается шерстяного, хлопчатобумажного, льняного, железного и фарфорового производств). По самому умеренному расчету можно допустить, что при сокращении французской фабрично-заводской промышленности население городов уменьшилось бы на миллион и что на миллион меньше людей занято было бы в деревнях для поставки в города пищевых продуктов и сырья. Доктор Беринг в настоящее время сам высчитывает потребление сельского населения в 16 ¹/₂ галлона на душу, а для городских жителей вдвое — по 33 галлона на душу. Поэтому вызванное свободой торговли уменьшение фабрично-заводской промышленности в стране имело бы результатом сокращение внутреннего потребления вина на 50 млн. галлонов, между тем как вывоз увеличился бы лишь на 5-6 млн. Тяжело отозвалась бы на французских виноделах операция, благодаря которой потеря на спросе страны была бы вдесятеро чувствительнее, чем проблематичный выигрыш на спросе заграничном.

Одним словом, что в данном случае испытывается на вине, то же самое будет и с мясом, хлебом и вообще пищевыми продуктами и с сырьем; в большой стране, призванной к развитию собственной фабрично-заводской промышленности, фабричное производство создает в десять-двадцать раз больший спрос на земледельческие продукты умеренного пояса и, следовательно, в десять-двадцать раз сильнее влияет на повышение ренты и меновую ценность земельных участков, нежели самый цветущий вывоз этих самых продуктов. Убедительнейшим доказательством в этом случае является высота ренты и меновой ценности земельных участков вблизи больших городов в сравнении с положением того и другого в отдаленных провинциях, хотя бы последние и были связаны со столицей путями сообщения и торговыми сношениями.

Теория ренты может быть рассматриваема или с точки зрения ценностей, или с точки зрения производительных сил; затем ее можно рассматривать и со стороны частных интересов, например, со стороны отношений между землевладельцами, арендаторами и рабочими или, главным образом, со стороны отношений общественных и национальных. Школа подходила к этой теории большей частью только с точки зрения частной экономии. Насколько нам известно, она, например, нигде не выясняет, каким образом тем с большей выгодой расходуется земельная рента, чем ближе она к месту производства, каким же, однако, образом в разных государствах рента обыкновенно расходуется там, где живет глава государства, например в абсолютных монархиях в столицах, удаленных от того места, откуда она получается, а следовательно, с наименьшей выгодой для земледелия, для общеполезных промыслов и для развития умственных сил страны. Там, где дворянство, владеющее поземельной собственностью, не пользуется никакими правами, ни политическим влиянием, кроме права служить при дворе и занимать какую-либо должность, и где все общественные силы сконцентрированы в столице, там в среде земельных собственников сказывается стремление к этому центру, так как нигде иначе они не в состоянии удовлетворить своему самолюбию и с удовольствием прожить доходы со своих земель; а чем большее число их привыкло жить в столице, тем менее замечается общественности в провинциальной жизни и тем менее она дает прихотливых удовольствий для души и тела, а чем более провинция отталкивает дворянство, тем более его влечет столица. Таким образом, провинция теряет почти все те средства прогресса, которые доставляет ей расходование земельной ренты, в частности — те фабрики и умственные силы, которые поддерживаются рентой, отнимаются столицей. Эта последняя достигает, без сомнения, блеска, так как она соединяет в себе все таланты и большую часть производства для удовлетворения требований роскоши. Провинция же лишается тех умственных сил, материальных средств и, в частности, тех промыслов, которые наталкивают землевладельца на сельскохозяйственные улучшения и дают возможность осуществить их. Этим большей частью объясняется, почему во Франции, главным образом при неограниченной монархии, рядом со столицей, которая превосходила и умственными силами, и блеском все города европейского континента, земледелие делало лишь слабые успехи и в провинции сказывался недостаток в умственном развитии и в общеполезных отраслях промышленности. Но по мере того как дворянство, владеющее земельной собственностью, приобретает независимость по отношению ко двору и влияние на законодательство и администрацию, по мере того как представительная система и административная организация распространяют на города и провинцию право самоуправления и участия в законодательстве и в администрации страны, по мере того, как, таким образом, является возможность заслужить уважение и получить влияние в провинции и благодаря провинции; тем с большим удовольствием дворянство и образованный зажиточный средний класс остаются на тех местах, откуда они извлекают доходы, и расходование земельной ренты оказывает влияние на развитие умственных сил и социальный строй, на успехи сельского хозяйства и на развитие в провинции отраслей промышленности, полезных для большинства.

Подтверждением этого взгляда может служить экономическое положение Англии. Английский землевладелец живет большую часть года в своих имениях, различным образом способствует развитию сельского хозяйства: непосредственно тем, что, живя в имении, уделяет известную часть своего дохода или на улучшение культуры своих собственных земель, или на улучшение культуры земельных участков своих арендаторов; посредственно тем, что своим потреблением он поддерживает фабрики, находящиеся в его соседстве, и местную умственную работу. Этим далее можно отчасти объяснить, почему в Германии и Швейцарии, несмотря на недостаток больших городов, широко развитых путей сообщения и национальных установлений, сельское хозяйство и вообще культура находятся на лучшей степени развития, чем во Франции.

Однако Адам Смит и его школа в этом вопросе впали в самую крупную ошибку, на которую мы уже указывали, но которую здесь необходимо разъяснить подробнее. А именно, Адам Смит недостаточно ясно понял и недостаточно разъяснил влияние фабрично-заводской промышленности на увеличение ренты, меновой ценности земли и сельскохозяйственного капитала и не выяснил его в полном объеме, он, напротив, поставил значение земледелия выше фабрично-заводской промышленности, так что выходит, как будто земледелие несравненно важнее для страны, как будто проистекающее отсюда благосостояние гораздо устойчивее, чем фабрично-заводская промышленность и благосостояние, зависящее от последней. В этом случае Смит является лишь продолжателем физиократов, хотя и с некоторым изменением их ошибочных воззрений. Очевидно, он был введен в заблуждение — как мы показали на основании статистических данных относительно Англии — тем обстоятельством, что в стране, богатой фабриками и заводами, вещественный земледельческий капитал в десять-двадцать раз значительнее фабрично-заводского, и тем, что ежегодное земледельческое производство по ценности значительно превосходит общий капитал фабрично-заводской промышленности. Очень может быть, что тот же самый факт привел и школу физиократов к увеличению значения земледелия сравнительно с фабрично-заводской промышленностью. Поверхностное изучение действительно дает повод думать, что земледелие создает в десять раз более богатств, а потому в десять раз более заслуживает внимания и вдесятеро важнее, чем фабрично-заводская промышленность. Но это только так кажется. Если мы будем доискиваться причин земледельческого благосостояния, то найдем, что важнейшая из них обусловливается фабрично-заводской промышленностью. Это те 218 млн. фунтов стерлингов фабрично-заводского капитала, который большей частью создал земледельческий капитал в 3311 млн. В данном случае он действовал совершенно так же, как пути сообщения: так же, как издержки по проведению канала, которые повышают ценность расположенных в его районе земель. Положим, что канал перестает служить средством сообщения, а воду его будут употреблять на орошение лугов, то есть на кажущееся увеличение земледельческого капитала, земельной ренты и т. д., положим даже, что вследствие этого ценность лугов возрастет на несколько миллионов, все-таки это полезное, по-видимому, для земледелия изменение вдесятеро уменьшит общую ценность лежащих в районе канала земель.

С этой точки зрения то обстоятельство, что фабрично-заводской капитал страны сравнительно гораздо меньше земледельческого, приводит к совсем иным заключениям, чем те, которые сделала господствующая и предшествующая ей школа. Выходит, что поддержание и увеличение фабрично-заводской промышленности для самих земледельцев тем важнее, что сравнительно с земледелием эта промышленность требует гораздо меньшего основного и оборотного капиталов. Поэтому для земледельцев, и в особенности для пользующихся земельной рентой и для помещиков, должно быть ясно, что они в собственных своих интересах должны создавать и поддерживать в стране фабрично-заводскую промышленность, хотя бы, ассигновав на это дело необходимый капитал, они и не получили никакой прямой выгоды, точно так же в их собственных интересах они должны заботиться о проведении каналов, о постройке железных и шоссейных дорог, хотя бы опять-таки и от этих сооружений они не получали прямого дохода. Справедливость нашего воззрения будет вне всякого сомнения, если мы обратим внимание на особенно необходимые и полезные для земледелия производства, каково, например, мукомольное. Сравните ценность земельной собственности и ренты в местности, где земледельцы не имеют поблизости мельниц, с ценностью земли в таких местностях, где имеется мукомольное производство, и вы должны будете признать, что уже одно это производство оказывает сильное влияние на то и другое, что там при одинаковой естественной плодородности общая стоимость земельной собственности не только вдвое, но даже в десять-двадцать раз более выигрывает в цене сравнительно с затратами на устройство мельниц, и что землевладельцы получили бы выгоды от устройства мельницы даже в таком случае, если бы, построивши ее на общие средства, они подарили ее мельнику. Это действительно сплошь и рядом бывает в Северной Америке: там, когда у отдельного лица не хватает необходимого капитала для окончания на свои средства таких работ, ближайший землевладелец охотно приходит на помощь, доставляя рабочие руки, лошадей, строевой лес и т. д. То же самое наблюдалось и в странах древней культуры, хотя и в несколько иной форме; в этом, без сомнения, нужно искать причину происхождения многих привилегий на помещичьи мельницы.

Все, что сказано о мукомольном производстве, вполне приложимо и к лесопильным заводам, маслобойням, кирпичным заводам, так же как и к кузнечному производству: всюду легко доказать, что рента и ценность земли постоянно повышаются пропорционально близости земель к этим заводам и пропорционально тому, насколько находятся эти заводы в близком или отдаленном взаимодействии с земледелием.

Почему же не могло быть того же самого с мануфактурными производствами — шерстяным, льняным, пеньковым, бумажным и хлопчатобумажным, почему не могло бы быть того же самого и вообще со всеми фабрично-заводскими производствами? Не видим ли мы, что рента и ценность земли везде увеличиваются пропорционально близости земельной собственности к городу, пропорционально населенности последнего и развитию в нем фабрично-заводской промышленности. Если мы в этих незначительных округах вычислили, с одной стороны, стоимость земельной собственности и вложенного в нее капитала, с другой — ценность капитала, вложенного на устройство фабрик и заводов, то, сравнив то и другое, найдем, что везде первый капитал по меньшей мере в десять раз значительнее второго. Безрассудно было бы заключать из этого, что для нации гораздо выгоднее помещать свои материальные капиталы в земледелие, чем в фабрично-заводскую промышленность, и что земледелие само по себе гораздо более благоприятно и для увеличения капиталов, чем фабрично-заводская промышленность. Рост материального земледельческого капитала обусловливается ростом материального фабрично-заводского капитала, и нации, не признающие этой истины, как бы ни были у них благоприятны естественные условия для развития земледелия, не только не будут идти вперед, но отстанут в приобретении богатств, в увеличении населения, в развитии цивилизации и могущества.

Между тем нередко, как мы видим, землевладельцы считают мероприятия, клонящиеся к развитию фабрично-заводской промышленности в стране, за привилегии, которые служат к обогащению только фабрикантов и бремя которых приходится выносить исключительно им. Они, которые на первых ступенях развития так хорошо понимают значительные выгоды, которые они получат от возникновения поблизости производства — мукомольного, лесопильного и кузнечного, что не останавливаются перед большими жертвами для их создания, при дальнейшем развитии культуры перестают понимать, какие громадные выгоды все земледелие страны извлекает из туземной и вполне развитой фабрично-заводской промышленности и насколько выгодно для них самих решиться на известные жертвы, без которых эта цель не может быть достигнута. Это происходит от того, что только в немногих и очень развитых странах землевладельцы бывают способны к широкой оценке своего положения, большей же частью они способны понимать лишь ближайшие свои выгоды.

Не нужно только забывать, что господствующая теория, со своей стороны, в значительной степени способствовала развитию в среде землевладельцев неправильного взгляда на этот вопрос. Смит и Сэй позаботились, с одной стороны, представить эгоистичным стремление фабрикантов к установлению протекционных мер, с другой стороны — превознести благородство и бескорыстие землевладельцев, которые далеки были от того, чтобы требовать таких же мер в свою пользу. Подумаешь, что внимание землевладельцев было, таким образом, направлено к этой добродетели бескорыстия, которое ставили им в такую заслугу, и что они были побуждены отказаться от этого бескорыстия.

Так, в большинстве значительнейших мануфактурных стран они не менее фабрикантов в последнее время просили и достигали применения протекционных мер, хотя (как мы это уже указывали прежде) и с огромным для себя вредом. Прежде, когда землевладельцы приносили жертвы для насаждения в стране фабрично-заводской промышленности, они поступали так же, как поступает земледелец в пустынной местности, жертвуя своими средствами для устройства поблизости мельницы или кузницы. Если тем не менее ныне землевладельцы требуют покровительства для земледелия, то это похоже на то, как если бы земледелец, о котором мы сейчас упоминали, помогавший построить мельницу, стал просить мельника помочь ему в обработке его поля. Бесспорно, такая просьба не имела бы смысла. Земледелие может процветать, рента и ценность земли увеличиваться лишь пропорционально преуспеянию фабрично-заводской промышленности и торговли, а мануфактуры не могут процветать там, где затруднен привоз сырья и пищевых продуктов. Это везде прекрасно понимали фабриканты и заводчики. Если, однако, землевладельцы в большинстве значительных государств достигли осуществления протекционных мер, то это зависело от двух причин. В государствах с представительным образом правления, где влияние землевладельцев на законодательство является преобладающим, фабриканты не решались противиться их безумным требованиям из опасения, что землевладельцы встанут на сторону принципа свободы торговли; и поэтому они предпочли войти с земледельцами в компромисс.

Затем, школа внушает землевладельцам, что так же бессмысленно было бы искусственно насаждать фабрично-заводскую промышленность, как было бы бессмысленно в холодном климате заниматься виноделием в теплицах; что фабрично-заводская промышленность возникает сама по себе естественным путем, что земледелие дает гораздо более возможности, чем фабрично-заводская промышленность, увеличить капитал; что национальный капитал не может быть увеличен искусственными мерами, что законодательство и государственные мероприятия могут дать фабрично-заводской промышленности только такое направление, которое будет менее благоприятно для увеличения богатства. Наконец, так как нельзя было обойти молчанием влияние фабрично-заводской промышленности на земледелие, то школа пыталась представить это влияние насколько возможно незначительным и неопределенным.

Нет сомнения, замечала школа, что фабрично-заводская промышленность влияет на земледелие, и все, что вредно ей, вредно также и земледелию; следовательно, она влияет на увеличение земельной ренты, но лишь косвенно. Непосредственно на ренту оказывают влияние: увеличение населения и количества скота, сельскохозяйственные улучшения, усовершенствование путей сообщения и т. д. Это различие между прямым и косвенным влиянием напоминает собой другие случаи, где школа делает подобное же различие, как, например, по поводу умственной производительности, и здесь уместно будет привести сравнение, которым мы уже пользовались; здесь дело обстоит так же, как и с древесным плодом, который, по мнению школы, не является непосредственным произведением, раз он растет на стебле, который является плодом ветви, ветвь — плодом ствола, а ствол — плодом корня, который и будет уже непосредственным плодом почвы. Разве не было бы софизмом признать, что население, скотоводство, пути сообщения и т. д. являются прямыми причинами повышения ренты, а фабрично-заводскую промышленность — косвенной причиной, когда достаточно взглянуть на промышленную страну, чтобы убедиться, что сама фабрично-заводская промышленность является главнейшей причиной увеличения населения, количества скота, путей сообщения и т. д.? Логично ли и последовательно ли приравнивать следствия к их причинам, т. е. к фабрично-заводской промышленности, даже выставлять первое главной причиной, а фабрично-заводскую промышленность причиной косвенной и подчиненной, как бы нечто добавочное? Что же могло привести такой проницательный ум, каким был Адам Смит, к таким превратным суждениям, идущим вразрез с сущностью вещей, как не желание оставить в тени фабрично-заводскую промышленность и ее влияние на благосостояние и могущество нации вообще и на увеличение ренты и земельной ценности в частности? И для чего иначе было бы нужно все это, если не для того, чтобы избежать объяснений, которые громко говорили бы в пользу протекционной системы?

Вообще, школа со времени Адама Смита была несчастлива в своих изысканиях по вопросу о сущности ренты. Рикардо, а после него Милль, Мак-Куллох и другие держатся того мнения, что рента служит выражением естественной плодородности земельных участков. Первый на этой идее построил целую систему. Если бы он побывал в Канаде, то он в каждой долине, на каждом холме мог бы произвести наблюдения, которые убедили бы его, что его теория построена на песке. Но так как он имел перед глазами только Англию, то и впал в ошибку, думая, что английские поля и луга, дающие в настоящее время такую прекрасную арендную плату вследствие, по-видимому, естественной плодородности, были во все времена теми же самыми полями и лугами. Первоначальное естественное плодородие земельных пространств на самом деле настолько незначительно и дает пользующемуся ими так мало избытка в продуктах, что земельная рента едва ли даже заслуживает названия таковой. В своем первобытном состоянии целая Канада, населенная исключительно звероловами, с трудом могла бы обеспечить от продажи мяса и кож доход, достаточный для уплаты жалованья одного лишь профессора политической экономии в Оксфорде. Естественная производительная способность почвы на острове Мальте заключается в камнях, которые едва ли могли бы обеспечить ренту. Если проследить движение целой нации по пути цивилизации и ее переход из охотничьего состояния в пастушеское, из этого последнего — в земледельческое и т. д., то легко, напротив, можно будет убедиться, что везде рента первоначально не имела никакого значения и что она возрастала всюду вместе с успехами культуры, увеличением населения и развитием умственных и материальных капиталов. Если сравнить чисто земледельческую нацию с нацией земледельческо-мануфактурно-коммерческой, то окажется, что в последней живет арендной платой в двадцать раз больше людей, чем в первой. По статистике Великобритании Маршаля, в Англии и Шотландии, например, в 1831 году было населения 16 537 398 человек, из которых 1 116 398 жили рентой. В Польше на таком же точно пространстве земли едва ли можно найти двадцатую часть этого числа. Переходя к частностям и исследуя причины, которыми обусловливается рента каждого отдельного земельного участка, мы заметим, что она является результатом способности к производству, которая обусловливается не естественными причинами, а создана трудом и умственными и материальными капиталами, прямо или косвенно затраченными на нее, и вообще социальным прогрессом общества. Правда, мы видим, что и те земли, которых не касалась рука человеческая, дают ренту, таковы, например, каменоломни, песчаники, пастбища; но эта рента не более как следствие усиления окружающей их культуры, капитала и населения. С другой стороны, мы видим, что самую большую ренту дают те земли, естественная производительность которых сведена к нулю и вся польза которых заключается лишь в том, что люди на них едят, пьют, сидят, спят или ходят, работают или веселятся, учат или учатся, словом, земли, находящиеся под постройками.

Принцип ренты — это польза, которую земля обеспечивает тем, в исключительном распоряжении которых она находится, размер же этой пользы определяется суммой умственных и материальных капиталов, которыми обладает общество вообще, а также теми средствами, которые находятся в распоряжении частных лиц, специальными качествами почвы и затраченными на нее прежде капиталами, — все это дает возможность и законное право всякому извлекать отсюда материальные ценности или удовлетворять свои умственные и материальные потребности или вкусы.

Рента — это процент с капитала, определяемого фондом натуральным, или капитализованный натуральный фонд. Территория той нации, которая пришла к капитализации натурального, служащего для земледелия, фонда, и то лишь несовершенным способом, который дозволяет степень ее цивилизации, приносит, без сравнения, менее ренты, чем территория нации, которая соединяет у себя земледельческую и фабрично-заводскую промышленность. Собственники первого рода ренты живут большей частью в той стране, которая доставляет им произведения фабрично-заводской промышленности. Но когда нация, земледелие и народонаселение которой получили значительное развитие, основывает у себя фабрики и заводы, тогда она совершает капитализацию, как это мы уже показали в одной из предшествующих глав, не только естественных сил, в частности, полезных для фабрично-заводской промышленности и остававшихся до сих пор в бездействии, но также и большей части мануфактурных сил, служащих подспорьем для земледелия. Таким образом, увеличение этих рент в стране бесконечно превосходит проценты с материальных капиталов, необходимых для создания фабрично-заводской промышленности.

 

ГЛАВА XXI. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ

До сих пор мы говорили только об отношениях между земледелием и фабрично-заводской промышленностью, потому что эти отношения являются существеннейшими элементами национального производства и потому, что, не имея предварительно ясного представления об их взаимодействии, трудно было бы как следует понять особенные функции и роль торговли. Нет сомнения, что торговля также производительна, как утверждает школа, но проявление ее совсем иное, чем в земледелии и в фабрично-заводской промышленности. Эти последние снабжают рынки товарами; торговля же является лишь посредником в обмене товаров между земледельцами и мануфактуристами, между производителями и потребителями.

Отсюда следует, что торговля должна регулироваться соответственно интересам и нуждам земледелия и фабрично-заводской промышленности, но не земледелие и мануфактурная промышленность должны следить за интересами и нуждами торговли.

Но школа поняла это последнее положение как раз в обратном смысле, приняв девизом выражение старого Гурнэ: laissez farie, laissez passer — выражение, которое столько же на руку грабителям, плутам и бездельникам, как и купцам, и уже по одному этому достаточно подозрительно. Это извращение понятия, жертвующее интересами фабрично-заводской промышленности и земледелия, при абсолютной свободе действий в пользу притязаний торговли, является естественным последствием той теории, которая обращает внимание только на ценность и никогда на производительные силы и которая смотрит на весь свет как на одну и нераздельную республику купцов. Школа не замечает, что купец может достигать своих целей, заключающихся в приобретении ценностей, путем обмена, даже в ущерб земледельцев и мануфактуристов, наперекор производительным силам и не щадя независимости и самостоятельности нации. Ему безразлично, да и характер его операций и его стремлений не позволяет ему заботиться о том, какое влияние оказывают ввозимые или вывозимые им товары на нравственность, благосостояние и могущество страны. Он ввозит как яды, так и лекарства. Он доводит до изнурения целые нации, ввозя опиум и водку. Доставляет ли он, посредством законного ввоза или контрабанды, сотням, тысячам людей занятия и средства к жизни, доводит ли он их до нищеты, ему совершенно безразлично, лишь бы только ему реализовать барыш. Попытаются ли его голодные соотечественники эмигрировать, убегая от нищеты, которую терпят в своем отечестве, он и из этого извлечет меновые ценности, перевозя их в далекие страны. Во время войны он снабжает неприятеля оружием и провиантом. Если бы было возможно, он продал бы за границу все, до пахотных полей и лугов включительно, и получив деньги за последний кусок земли, он сам сел бы на свой корабль и экспортировал бы самого себя.

Таким образом, ясно, что интерес коммерсантов и интересы торговли целой нации — вещи настолько различные, как небо и земля. В этом смысле еще Монтескье сказал: «То, что стесняет купца, то не стесняет вследствие того торговли, и нигде законы так мало мешают ей, как в государствах порабощенных»⁹³.

Торговля возникает из фабрично-заводской промышленности и земледелия, и ни одна нация в наши дни не может развить во внушительных размерах торговли внутренней и внешней, если она не двинула у себя до высокой степени совершенства эти главные отрасли производства. В прежнее время были, во всяком случае, отдельные города или союзы городов, которые были в состоянии вести обширную посредническую торговлю с помощью иностранных фабрикантов и земледельцев; но с возникновением великих земледельческих мануфактурных и коммерческих государств исчезла возможность даже думать об осуществлении посреднической торговли в том виде, в каком ее вела Ганза. Во всяком случае, эта торговля настолько ненадежна по своей сущности, что едва заслуживает даже рассмотрения наряду с той, которая зиждется на собственном производстве страны.

Самыми важными предметами внутренней торговли являются следующие: пищевые продукты, соль, топливо, строительные материалы, ткани, сельскохозяйственные и фабричные орудия и инструменты и сырые продукты земледелия и горного дела, которые составляют предметы первой потребности для фабрик и заводов. Эта внутренняя торговля в стране с развитой в высшей степени фабрично-заводской промышленностью несравненно значительнее, чем в стране чисто земледельческой. В последней земледелец большей частью принужден ограничивать свое потребление лишь собственным производством. За недостатком большого спроса на разнообразные продукты и за недостатком в путях сообщения он вынужден производить все предметы потребности, какова бы ни была производительная сила, присущая его земле; за недостатком средств обмена он принужден сам производить фабричные изделия, ему необходимые.

Топливо, строительные материалы, пищевые продукты и горные произведения при недостатке удобных путей сообщения располагают самым ограниченным рынком и не могут быть потому перевозимы на далекие расстояния. При ограниченности рынка и спроса на пищевые продукты нет побуждения к сбережениям и накоплению капиталов. Поэтому у наций чисто земледельческих капитал, посвященный внутренней торговле, сводится почти к нулю; поэтому все предметы производства, особенно чувствительные к переменам погоды, испытывают сильное колебание в цене; поэтому, чем исключительнее нация отдается земледелию, тем более ей грозит опасность дороговизны и голода.

Вследствие и по мере развития внутренней фабрично-заводской промышленности, а также вызванных ею улучшений путей сообщения и увеличения населения возникает внутренняя торговля. При этих условиях она делается настолько значительной, что превосходит внутреннюю торговлю наций чисто земледельческих в десять-двадцать раз и самую цветущую внешнюю торговлю в пять-десять раз.

Достаточно сравнить внутреннюю торговлю Англии с такой же в Польше или Испании, чтобы найти подтверждение этого наблюдения.

Внешняя торговля земледельческих стран умеренного пояса, раз она ограничивается пищевыми продуктами и сырьем, не может развиться до значительных размеров по следующим причинам:

Во-первых, потому, что земледельческая нация имеет сбыт только в ограниченном количестве в мануфактурные страны, которые сами занимаются земледелием, которые благодаря собственным фабрикам и заводам и обширной торговле занимаются им с большим искусством, чем нации чисто земледельческие: поэтому такой сбыт никогда не может быть ни верным, ни постоянным. Торговля продуктами земледелия постоянно является предметом особенно сильной спекуляции, выгоды от которой большей частью приходятся на долю купцов-спекулянтов, но не на долю земледельцев и производительных сил земледельческой нации.

Во-вторых, потому, что обмен продуктами земледелия на мануфактурные заграничные изделия часто прерывается заграничными мероприятиями в виде торговых ограничений и войной.

В-третьих, потому, что этой торговлей заинтересованы только приморские и приречные местности, а не внутренние области страны, т. е. не самая большая часть национальной территории.

В-четвертых, наконец, потому, что нация мануфактурная может получать, сообразно со своими интересами, пищевые продукты и сырье из других стран и из вновь основанных колоний.

Так, отпуск немецкой шерсти в Англию ограничен привозом шерсти из Австралии; отпуск в Англию французских и немецких вин — привозом из Испании, Португалии, Сицилии, с испанских и португальских островов и с мыса Доброй Надежды; отпуск леса из Пруссии — привозом его из Канады.

Даже составились уже компании для снабжения Англии в большей части ост-индским хлопком. Если Англии удастся восстановить древний торговый путь, если окрепнет новый штат Техас, если цивилизация сделает успехи в Сирии и Египте, в Мексике и южноамериканских государствах, то и североамериканские владельцы хлопчатобумажных плантаций поймут, что внутренним рынком обеспечивается самый верный, постоянный и продолжительный сбыт.

В умеренном климате наибольшая часть внешней торговли возрастает из внутренней фабрично-заводской промышленности и только посредством фабрично-заводской промышленности укрепляется и развивается.

Только та нация, которая производит все предметы фабрично-заводской промышленности по самым низким ценам, может завязать торговые сношения с народами всех поясов и всех ступеней культуры; только она одна может удовлетворить всем их потребностям, а за недостатком последних вызвать новые, принимая в обмен сырье и пищевые продукты всякого рода.

Только такая нация может нагрузить корабли массой таких различных изделий, в которых нуждается страна, отдаленная и лишенная своей собственной фабрично-заводской промышленности. Только когда издержки перевозки оплачены транспортом, можно брать обратный груз предметов меньшей ценности.

Ввоз в страны умеренного пояса состоит главным образом из произведений жаркого пояса, каковы, например: сахар, кофе, хлопок, табак, чай, красильные вещества, какао, пряности — словом, из предметов, известных под общим названием колониальных товаров. Громадная масса этих продуктов обменивается на предметы фабрично-заводской промышленности.

Особенный прогресс фабрично-заводской промышленности в странах умеренного пояса и успешные шаги по пути цивилизации жаркого пояса объясняются именно этим обменом. При помощи этого обмена распространяются в самых широких размерах разделение труда и ассоциация производительных сил так, что и в Древнем мире не было ничего подобного этому порядку вещей, созданному англичанами и голландцами.

До открытия морского пути через мыс Доброй Надежды Восток был далеко впереди Европы в выработке изделий фабрично-заводской промышленности. Кроме драгоценных металлов, незначительного количества сукна, полотна, оружия, мелочных железных и медных изделий и некоторых предметов роскоши европейские товары не находили сбыта на Востоке. Благодаря сухопутному транспорту обратный караван был так же дорог, как и груз отправления. Что же касается отпуска продуктов земледелия и изделий фабрично-заводской промышленности, даже если они производятся в избытке в Европе, то об этом отпуске в обмен на изделия Востока, как то: шелковая и бумажная материя, сахар и пряности, не могло быть и речи. Что бы поэтому ни писали о важности торговли с Востоком в то время, все же ее нужно понимать лишь относительно. Она была важна лишь для своего времени, но незначительна в сравнении с тем, что она представляет собой ныне.

Значительнее стала торговля продуктами жаркого пояса с тех пор, как Европа получила из Америки громадное количество благородных металлов, и с тех пор, как она открыла прямое сообщение с Востоком через мыс Доброй Надежды. Тем не менее она не могла развиться до больших размеров до тех пор, пока предложение мануфактурных изделий с Востока превышало их спрос.

Своим современным значением эта торговля обязана европейской колонизации Восточной и Западной Индии, Северной и Южной Америки, разведению сахарного тростника, кофейного дерева, растений, из которых добывается хлопок, рис, индиго и т. п., порабощению и переселению негров в Америку и Западную Индию, счастливой конкуренции европейцев с ост-индскими фабрикантами и главным образом расширению голландского и английского господства в разных частях света, так как эти нации, в противоположность испанцам и португальцам, в обмене мануфактурных товаров на колониальные искали и нашли больше выгод, чем в вымогательстве.

В настоящее время этой торговлей занята значительнейшая часть огромного торгового флота Европы и торгового фабричного капитала, посвященного внешним торговым сношениям; и все сотни миллионов, которые в виде колониальных товаров направляются из стран жаркого пояса в страны пояса умеренного, обмениваются, за немногими исключениями, на мануфактурные изделия.

Обмен колониальных произведений на мануфактурные изделия в высшей степени содействует развитию производительных сил в странах умеренного пояса.

Эти колониальные товары, как, например, сахар, кофе, чай, табак, служат, с одной стороны, средствами возбуждающими для земледелия и для фабрично-заводской промышленности, с другой же — являются средствами питания; производство мануфактурных изделий, необходимых для обмена на колониальные товары, дает занятие гораздо большему числу рабочих рук; фабричные и заводские предприятия могут развиться еще до гораздо больших размеров и, следовательно, будут приносить еще больше выгод; эта торговля дает работу массе кораблей, моряков и купцов; благодаря же приросту населения, вызываемому этим разнообразием причин, спрос на туземные сельские продукты увеличивается до громадных размеров.

Вследствие взаимодействия между фабрично-заводской промышленностью умеренного пояса и производством жаркого пояса англичане потребляют в среднем в два-три раза более, чем французы, в три-четыре раза более, чем немцы, в пять-десять раз более, чем поляки.

Насколько способно еще развиться колониальное производство, можно судить по приблизительному расчету площади, находящейся в настоящее время под культурой колониальных продуктов, составляющих предмет современной торговли.

Признав, что современное потребление хлопка достигает 10 млн. центнеров и средний сбор с акра (40 тыс. кв. футов) равняется 8 центнерам, найдем, что для этого производства нужна площадь не более 1250 тыс. акров земли.

Если мы примем количество обращающегося на рынке сахара в 14 млн. центнеров, а сбор с одного акра в 10 центнеров, то все это производство потребует не более 1500 тыс. акров земли.

Если мы примем для культуры прочих продуктов (кофе, рис, индиго, пряности и т. д.) такое пространство, какое мы приняли для двух главнейших продуктов, то культура всего количества колониальных произведений, вращающихся в настоящее время на рынке, потребует площади не более 7-8 млн. акров — то есть такого пространства, которое, вероятно, не составляет и пятнадцатой части площади, находящейся в настоящее время под обработкой.

Прекрасное доказательство того, что это производство может быть развито до невероятных размеров, дали нам англичане в Восточной Индии, французы — на Антильских островах и голландцы — на Яве и Суматре.

Так, Англия учетверила ввоз хлопка из Восточной Индии, и английские газеты смело утверждают, что если Англии удастся овладеть старым торговым путем в Восточную Индию, то по истечении нескольких лет эта последняя будет в состоянии удовлетворять всем необходимым потребностям Англии в колониальных товарах. Если принять в соображение громадную площадь англоост-индской территории, ее плодородие и дешевизну рабочих рук в этой стране, то эти надежды не будут казаться преувеличенными.

В то время как Англия будет эксплуатировать Восточную Индию, развитие голландской культуры на островах пойдет своим чередом, распадение Турецкой империи даст возможность культуре развиться в большей части Африки, а также в Западной и Центральной Азии, жители Техаса распространят североамериканскую культуру на всю Мексику, в Южной Америке разовьются благоустроенные государства и будут способствовать эксплуатации земли, плодородие которой не имеет границ.

Производя, таким образом, гораздо большее количество колониальных товаров, чем до сих пор, страны жаркого пояса будут в состоянии покупать у стран умеренного пояса гораздо более мануфактурных изделий, и это увеличение сбыта мануфактурных изделий даст последним странам возможность потреблять несравненно большее количество колониальных товаров.

Вследствие развития производства и увеличения средств обмена меновая торговля между земледельцами жаркого пояса и фабрикантами пояса умеренного, иначе — огромная мировая торговля, будет увеличиваться в будущем несравненно быстрее, чем в течение прошедшего столетия.

Такое развитие в настоящее время обширной мировой торговли, которое может еще более увеличиться в будущем, зависит частью от замечательных успехов фабрично-заводской промышленности, частью от усовершенствования водных и сухопутных путей сообщения, частью, наконец, от великих событий в области всемирной политики.

Благодаря машинам и новым изобретениям несовершенное производство Востока было почти уничтожено к выгоде европейской мануфактурной промышленности, и эта последняя получила возможность доставлять в страны жаркого пояса массу своих изделий по низким ценам, давая им возможность развить свои производительные силы.

Вследствие усовершенствования путей сообщения страны жаркого пояса встали в несравненно более близкие отношения со странами пояса умеренного, их торговые отношения бесконечно выиграли от уменьшения опасности, от сокращения времени и понижения фрахтов, а также и от большей правильности; но они выиграют еще больше, когда повсюду разовьется пароходство и когда железнодорожная сеть покроет внутреннюю Азию, Африку и Южную Америку.

Вследствие отпадения Южной Америки от Испании и Португалии и вследствие распада Турецкой империи масса земель окажется пригодной для общего пользования. Эти плодороднейшие в мире земли ждут с нетерпением, когда образованные народы в мирном согласии направят их по пути безопасности и порядка, цивилизации и благосостояния, они ничего не требуют больше, как ввоза к себе мануфактурных изделий в обмен на произведения своего климата.

Как видите, здесь для всех стран Европы и Северной Америки, призванных к развитию фабрично-заводской промышленности, достаточно земель, чтобы довести эту промышленность до цветущего состояния, увеличить потребление продуктов жаркого пояса и в той же пропорции расширить прямые отношения со странами этого пояса.

 

ГЛАВА XXII. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ, ТОРГОВОЕ МОРЕХОДСТВО, МОРСКИЕ СИЛЫ И КОЛОНИЗАЦИЯ

Фабрично-заводская промышленность, базированная на обширной внутренней и внешней торговле, является вместе с тем существенным условием для развития значительного мореходства. Так как обширная внутренняя торговля служит для снабжения фабрикантов топливом и строительными материалами, сырьем и пищевыми продуктами, то каботаж и речное судоходство в стране чисто земледельческой не может преуспевать. Каботаж же является школой и рассадником матросов, капитанов и школой кораблестроения; поэтому в странах земледельческих недостает главнейшего элемента, обусловливающего обширное мореходство.

Международная торговля, как мы это показали в предыдущей главе, выражается главным образом обменом мануфактурных изделий на сырье и естественные произведения, а в частности, на произведения жаркого пояса. Земледельческие страны умеренного пояса могут предлагать странам жаркого пояса только то, что эти последние производят сами, или то, в чем они не нуждаются, каковы: сырье и пищевые продукты; поэтому не может быть и речи о прямых торговых отношениях, а следовательно, и о мореходстве между странами земледельческими и странами жаркого пояса. Потребление колониальных продуктов земледельческих стран должно ограничиваться тем количеством, какое они могут приобрести у стран мануфактурных и торговых в обмен на свои продукты земледелия и сырье; следовательно, они принуждены получать эти предметы из вторых рук.

В отношениях между земледельческой нацией и нацией мануфактурной и торговой на долю последней всегда выпадает наибольшая часть стоимости морского транспорта, если бы последняя даже и не захватила львиной доли при посредстве законов мореходства.

Помимо внутренней и международной торговли значительное число кораблей бывает занято морскими рыбными промыслами; однако вообще для земледельческой страны почти или совсем чужда эта отрасль промышленности по той причине, что в ней не может явиться большого спроса на произведения моря и что мануфактурные страны в интересах развития собственных морских сил имеют обыкновение сохранять свои рынки для собственных рыбопромышленников.

Флот вербует своих штурманов и матросов с частных торговых судов, и опыт показал, что нельзя создать хороших матросов таким же путем, как солдат для армии, и что, напротив, их воспитывают каботажная практика, международное мореходство и большие рыбные промыслы. Морские силы нации всюду поэтому развиваются пропорционально указанным морским промыслам, а следовательно, они ничтожны в стране исключительно земледельческой.

Венцом развития фабрично-заводской промышленности, возникающей отсюда внутренней и внешней торговли, значительного каботажа, значительного дальнего мореплавания и рыбных промыслов, словом, вообще морского могущества, являются колонии.

Метрополия снабжает колонии изделиями фабрично-заводской промышленности, взамен которых получает от них излишек продуктов земледелия и сырья; эта торговля оживляет фабрично-заводскую промышленность метрополии, увеличивает ее население и спрос на продукты собственного земледелия и содействует развитию торгового мореходства и морских сил. Ощущающийся в метрополии избыток в населении, капиталах и духе предприимчивости находит благодетельный для страны отлив; эти потери широко возмещаются ей, так как значительная часть лиц, составивших себе состояние в колонии, приносит с собой обратно в метрополию свои капиталы или, по крайней мере, проживает в ней свои доходы.

Земледельческие нации, не располагая средствами к основанию колоний, не имеют также достаточно сил ни эксплуатировать их, ни удержать за собой. Того, в чем колонии ощущают недостаток, они не могут им предложить, а тем, что они в состоянии им сбывать, колонии обладают сами.

Обмен изделий фабрично-заводской промышленности на продукты земли является главным условием современной колониальной торговли. Поэтому Северо-Американские Штаты отложились от Англии, лишь только почувствовали потребность и силы создать собственную фабрично-заводскую промышленность и заняться мореходством и торговлей с тропическими странами; также отложится и Канада, как скоро она достигнет той же степени развития; со временем поэтому и в австралийских странах умеренного пояса возникнут независимые земледельческо-мануфактурно-коммерческие государства.

Но этот обмен между странами умеренного и жаркого поясов никогда не прекратится, так как он обусловливается естественным порядком вещей. Поэтому и Ост-Индия благодаря Англии была лишена собственной фабрично-заводской промышленности и своей независимости, поэтому же и все жаркие страны Азии и Африки мало-помалу подпадут под власть мануфактурных и коммерческих наций умеренного пояса, по той же причине и острова, лежащие в жарком поясе, с трудом освободятся от колониальной зависимости, в которой они теперь находятся, поэтому, наконец, и южноамериканские государства всегда будут в некоторой зависимости от мануфактурных и коммерческих наций.

Своими обширными колониями Англия обязана единственно мануфактурному преобладанию. Если и другие европейские нации желают принять участие в выгодном деле просвещения диких стран и цивилизации народов варварских или возвратившихся к варварству наций старой культуры, то они должны начать с развития собственной фабрично-заводской промышленности, торгового мореходства и морских сил. И если они в своем стремлении встретят препятствие со стороны нации, приобретшей верховенство в мануфактурной промышленности, в торговле и мореплавании, то единственные средства для устранения этих незаконных препятствий они найдут в соединении между собой их производительных сил.

 

ГЛАВА XXIII. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ОРУДИЯ ДЕНЕЖНОГО ОБРАЩЕНИЯ

Если опыт истекшего двадцатипятилетия отчасти доказал справедливость принципов господствующей теории, выставленных ею против положений так называемой меркантильной системы относительно циркуляции благородных металлов и торгового баланса, то, с другой стороны, он осветил и слабые стороны этой теории по данному вопросу.

Опыт не раз, и в особенности в России и Северной Америке, доказал, что у земледельческих народов, мануфактурный рынок которых предоставлен свободной конкуренции наций, достигших высшей степени мануфактурного развития, ценность ввозимых изделий мануфактурной промышленности часто превышает невероятным образом ценность вывозимого сырья и что иногда вследствие этого происходит внезапно необыкновенный отлив благородных металлов, что влечет за собой экономическое потрясение, в особенности тогда, когда внутренние хозяйственные отношения основываются преимущественно на бумажных орудиях денежного обращения, вызывающих большие кризисы.

Теория утверждает, что драгоценные металлы приобретаются так же, как и всякие другие товары, что, в сущности, безразлично, много или мало находится этих металлов в обращении, так как с уменьшением или увеличением их количества равномерно удешевляются или дорожают все предметы и продукты, что разница вексельного курса оказывает такое же действие, как и премия на большой вывоз товаров из той страны, в пользу которых эта разница время от времени устанавливается: и что, следовательно, денежное обращение и равновесие между ввозом и вывозом, равно как и все другие экономические отношения страны, наилучшим и вернейшим образом регулируются естественным путем.

Эти соображения совершенно справедливы по отношению к внутренней торговле; они также приложимы к сношениям между двумя городами, между городом и деревней, между двумя провинциями (одного и того же государства), равно как между двумя государствами одной конфедерации. Жалок был бы тот экономист, который полагал бы, что равновесие взаимного ввоза и вывоза между различными штатами американской федерации или государствами германского союза, или между Англией, Шотландией и Ирландией может быть регулируемо правительственными мерами и законами лучше, чем естественным путем. Предположите, что такой союз существует между всеми государствами земли, и эти соображения теории окажутся вполне согласными с природой вещей. Но мы станем в прямое противоречие с опытом, если предположим, что при современных мировых отношениях существует такой порядок вещей в международной торговле.

Ввоз и вывоз независимых стран в настоящее время обусловливается не тем, что теория разумеет под естественным путем, а большей частью коммерческой политикой нации и ее могуществом, ее влиянием на международные отношения, на другие страны и народы, колониальными владениями, внутренними кредитными учреждениями и, наконец, войной и миром. Здесь, следовательно, наблюдаются отношения совсем иного рода, нежели между обществами, соединенными между собой политическими, законодательными и административными связями и потому находящимися в вечном мире и полном единении интересов.

Остановимся, например, на отношениях между Англией и Северной Америкой: если Англия от времени до времени наводняет североамериканский рынок мануфактурными изделиями, если английский банк, посредством повышения или понижения своего дисконта, облегчает или стесняет степень чрезвычайного развития экспорта из Северной Америки, равно и кредит в этой стране; если американский рынок вследствие того оказывается переполненным настолько мануфактурными изделиями, что английские товары в Северной Америке продаются дешевле, чем в Англии, и иногда даже ниже стоимости производства; если, таким образом, Северная Америка находится в беспрерывной задолженности относительно Англии и имеет вексельный курс против себя, то очевидно, что такое прискорбное положение легко улучшится само собой при неограниченной свободе торговли. Северная Америка производит табак, строевой лес, хлеб и пищевые продукты всякого рода несравненно дешевле, чем Англия. Чем больше направляется в Северную Америку английских мануфактурных изделий, тем более средств и побудительных причин является у американского плантатора для производства подобных ценностей; тем более у него побудительных причин к приобретению средств для выполнения принятых на себя обязательств; чем более вексельный курс на Англию не выгоден для Америки, тем более поощряется вывоз американских земледельческих продуктов, тем успешнее конкуренция американского земледельца с английским на английском хлебном рынке.

Вследствие такого вывоза вексельный курс быстро повысится до своего уровня; он уже ни разу не подвергнется значительному колебанию, так как предусмотрительность и уверенность американцев в том, что долг, накопившийся в течение года за значительный ввоз мануфактурных изделий, будет покрыт в будущем году при помощи увеличения производства и усиленного вывоза, приведет к полюбовной сделке.

В таком положении были бы дела в том случае, если бы торговые сношения английских мануфактуристов и американских сельских хозяев встречали не более препятствий, чем существует между английскими мануфактуристами и ирландскими землевладельцами. Но дело обстоит не так и не может так обстоять, когда Англия облагает американский табак ввозной пошлиной от пятисот до тысячи процентов с его цены, когда она своим тарифом делает невозможным ввоз американского строевого леса и допускает ввоз пищевых продуктов из Америки только во время дороговизны. При таком порядке вещей землевладельческое производство Америки не может быть в равновесии с потреблением английских мануфактурных изделий: долг, накопившийся за эти мануфактурные изделия, не может быть покрыт земледельческими продуктами; американский вывоз в Англию стеснен узкими рамками, между тем как английский вывоз в Северную Америку не ограничен; поэтому вексельный курс между обеими странами не может восстановиться на своем уровне и американский долг Англии не может быть погашен иначе, как драгоценными металлами.

Но эти уплаты металлическими деньгами, подкапывая в корне американскую бумажно-денежную систему, вызывают падение кредита американских банков, а следовательно, и общую революцию в ценах на земельную собственность и на товары, находящиеся в торговом обороте, одним словом, те общие пертурбации в ценах и кредиты, которыми потрясается национальная экономия и которые, как мы видели, ложились бременем на Соединенные Штаты Северной Америки каждый раз, как только они не прибегали к государственным мерам на предмет восстановления равновесия между ввозом и вывозом.

Нельзя считать особенно утешительным для североамериканцев то, что вследствие банкротств и уменьшения потребления взаимный ввоз и вывоз обеих наций впоследствии оказался в сносном положении. Ибо расстройство и потрясения в торговле и кредите, а также уменьшение потребления наносят производительным силам, благосостоянию отдельных лиц и общественному порядку такие удары, от которых не скоро оправляются, и если они часто повторяются, то влекут за собой гибельные последствия, которые не могут не быть продолжительными.

Еще менее может успокоить североамериканцев теория, утверждающая, что безразлично, большое или малое количество драгоценных металлов находится в обращении, что продукты обмениваются только на продукты; что для отдельного лица безразлично, при помощи большого или малого количества металлических денег совершается этот обмен. Несомненно, что для производителя или собственника безразлично, стоит ли предмет его производства или имущественная собственность 100 сантимов или 100 франков при том условии, если он на 100 сантимов может удовлетворить своим потребностям и доставить себе столько же удовольствия, как и на 100 франков. Но низкие или высокие цены безразличны только в том случае, когда они долго остаются в одном и том же положении.

Но если колебания цен часты и сильны, то вызывается расстройство в частной и общественной экономии. Кто купил сырье при существовании высоких цен, тот не может, продавая по низким ценам фабрикаты, реализовать ту сумму звонкой монетой, которую он заплатил за сырье. Кто купил землю по высокой цене и остался должником в части покупной суммы, тот делается несостоятельным и даже утрачивает свою собственность, так как вследствие падения цен стоимость имения, быть может, не достигает размера полученной ссуды. Кто при высоких ценах заключил арендный договор, тот вследствие падения цен разоряется или, по крайней мере, теряет способность к выполнению принятых на себя обязательств. Чем больше повышение и понижение цен, чем чаще колебания, тем гибельнее их влияние на экономическое положение страны и, в частности, на кредит. Но нигде невыгодные последствия необыкновенного прилива или отлива благородных металлов не сказываются с такой ясностью, как в странах, которые по своим потребностям в фабрично-заводских изделиях и по сбыту своих земледельческих продуктов находятся в полной зависимости от чужеземцев и торговля которых основана большей частью на бумажных деньгах.

Известно, что количество орудий денежного обращения или банковых билетов, которые страна может выпустить или сохранить в обращении, регулируется количеством имеющихся в стране звонких денег. Каждый банк будет стремиться к увеличению или уменьшению количества выпуска бумажных орудий денежного обращения и к расширению или сокращению своих операций в соответствии с количеством имеющегося у него в кассах количества благородных металлов. Если банк обильно снабжен звонкой монетой, ему принадлежащей или поступившей к нему посредством вкладов, то он откроет более широкий кредит и, таким образом, даст возможность своим должникам расширить и их операции по ссудам; отсюда является увеличение потребления и повышение цен, а в частности, и увеличение ценности земельной собственности. Если же, напротив, из банка замечается отлив благородных металлов в чувствительных размерах, то он ограничивает кредит и принуждает тем к сжатию кредита и потребления своих должников и должников этих последних и т. д. до тех, которые обыкновенно покупают ввозимые мануфактурные изделия в кредит. Поэтому в таких странах вследствие необыкновенного отлива звонкой монеты порождается потрясение всей системы кредита, является пертурбация в торговле фабрично-заводскими изделиями и продуктами земледелия, и в особенности в ценности на звонкие деньги всей земельной собственности.

Причину последнего и прежних торговых кризисов в Америке хотели видеть в банковской организации и в бумажно-денежном обращении. Верно то, что банки этому содействовали указанным выше способом, но главная причина этих кризисов лежит в том, что со времени принятия компромисс-билля, или договорного акта на мировую сделку, ценность ввезенных из Англии мануфактурных изделий далеко превысила ценность вывезенных из Америки земледельческих продуктов и что вследствие этого Соединенные Штаты сделались должниками Англии на несколько сот миллионов, которые Штаты не могли покрыть ввозом своих продуктов. Что кризисы зависят от несоразмерного ввоза, доказывается тем, что они возникали всякий раз, как только с восстановлением мира или вследствие уменьшения таможенных пошлин необыкновенно увеличивался ввоз в Америку мануфактурных изделий, и тем, что эти кризисы никогда не имели места, пока таможенным тарифом поддерживалось равновесие между ввозом мануфактурных изделий и вывозом земледельческих продуктов.

Причину этих кризисов думали объяснить затратами крупных капиталов, большей частью занятых в Англии, на проведение каналов и постройку железных дорог. На самом же деле эти займы только затягивали кризисы на несколько лет и делали их более тягостными, но сами по себе они были вызваны отсутствием равновесия между ввозом и вывозом; без этого обстоятельства эти займы не были бы и не могли бы быть заключены.

Так как Северная Америка вследствие большого ввоза мануфактурных изделий задолжала Англии крупную сумму, которая могла быть уплачена не земледельческими продуктами, а только драгоценными металлами, то англичанам легко было (ввиду выгодной для них неустойчивости вексельного курса и размера процентов) заставить заплатить эту сумму акциями американских железных дорог, каналов и банков или облигациями американских государственных займов.

Чем более ввоз мануфактурных изделий превышал вывоз земледельческих продуктов, тем более возрастал в Англии спрос на эти процентные бумаги, тем более в Соединенных Штатах усиливалось стремление к общественным предприятиям. С другой стороны, по мере того как в Северной Америке помещали более капиталов в подобные предприятия, увеличивался и спрос на английские мануфактурные изделия, а вместе с ним возрастало и несоответствие между ввозом и вывозом.

Если, с одной стороны, ввозу английских мануфактурных изделий содействовал кредит, оказываемый американскими банками, то, с другой — английский банк играл им на руку как собственным кредитом, так и минимальной нормой своего дисконта. Из официальных отчетов комитета торговли и мануфактур в Англии видно, что вследствие этих дисконтов английский банк уменьшил свою металлическую наличность с 8 на 2 млн. фунтов стерлингов. Таким образом, он ослаблял к выгоде английских фабрикантов действие американской протекционной системы, а с другой стороны, облегчал и поощрял помещение американских акций и облигаций государственных займов в Англии. Ибо, пока в Англии можно было найти деньги за три процента, американские предприниматели и посредники по заключению займов, предлагавшие шесть процентов, не могли не найти в Англии недостатка в лицах, желающих купить эти акции и облигации.

Такое положение дел, приведшее американские фабрики к последовательному упадку, обнаружило, однако же, что большое благосостояние было лишь кажущимся, ибо американские земледельцы находили в рабочих, занятых общественными работами и оплачиваемых английскими капиталами, источник сбыта большей части избытка сельских продуктов, которую при свободе торговли они отправили бы в Англию, а при системе покровительства туземным фабрикам продали бы фабричному населению. Однако при разъединении национальных интересов такое противоестественное положение не могло продолжаться, и перелом должен был тем гибельнее отразиться на Северной Америке, чем далее он отсрочивался. Это положение сходно с положением должника, которого кредитор с помощью возобновляемых кредитов может долго поддерживать, но несостоятельность которого тем значительнее, чем дольше он был в состоянии продолжать свои разорительные операции благодаря поддержке кредитора.

Крах американских банков был вызван необыкновенным отливом из Англии за границу благородных металлов, который в свою очередь обусловливался недостаточностью урожаев и континентальной протекционной системой. Мы говорим: континентальной протекционной системой потому, что если бы англичанам были открыты европейские рынки, то они покрыли бы большую часть чрезвычайных закупок хлеба чрезвычайным отпуском мануфактурных изделий, и их звонкая монета — в том случае, если бы она отвлечена была на континент, — очень скоро вследствие огромного вывоза английских мануфактурных изделий снова вернулась бы в Англию. В таком случае, без сомнения, континентальные фабрики пали бы жертвой англо-американских торговых операций.

Но при таком положении дела английский банк мог выйти из затруднений не иначе, как ограничив свой кредит и возвысив дисконт. Вследствие этой меры в Англии не только сократился спрос на акции и государственные облигации Соединенных Штатов, но даже последовал наплыв на рынок и тех бумаг, которые были в обращении. Этим у Соединенных Штатов не только отнималось средство для покрытия их текущего дефицита новым выпуском бумажных денег, но и весь долг, накопившийся вследствие продажи в Англию в течение многих лет акций и облигаций американских государственных займов, был, на самом деле, потребован обратно. Тогда оказалось, что обращавшаяся в Америке звонкая монета была в действительности собственностью Англии. Более того, оказалось, что англичане могли по своему желанию располагать той наличностью, обладание которой составляло основу банковской и кредитной системы Соединенных Штатов. И если бы они пожелали, то вся эта система рухнула бы, как карточный домик, а с ней рассыпался бы и фундамент, на котором покоилась ценность земельной собственности, а следовательно, и экономическое существование громадного числа частных лиц.

Американские банки пытались отвратить крах, прекратить размен билетов на звонкую монету, и это было единственным средством несколько его ослабить; с одной стороны, банки пытались выиграть время, чтобы уменьшать долг Соединенных Штатов новыми урожаями хлопка и, таким образом, мало-помалу погашать его; с другой — прекращением кредита они надеялись уменьшить ввоз мануфактурных изделий из Англии и сравнять его на будущее время с собственным вывозом.

Очень сомнительно, однако, чтобы вывоз хлопка мог достичь тех размеров, каких достиг ввоз мануфактурных изделий. Действительно, уже более двадцати лет, как производство этого продукта постоянно превышает потребление, так что цена на этот продукт более и более падает. Присоедините к этому, что хлопчатобумажное производство, с одной стороны, встретило сильную конкуренцию со стороны льняного производства, доведенного в наши дни с помощью машин до высокой степени совершенства, с другой стороны, оно должно было конкурировать с хлопчатобумажным же производством в Техасе, Египте, Бразилии и Ост-Индии. Во всяком случае, нужно обратить внимание на то, что вывоз хлопка из Северной Америки не представляет выгод для тех штатов, которые более всего потребляют английские мануфактурные изделия.

Этим штатам, и именно тем, которые получают средства для приобретения мануфактурных изделий благодаря земледелию и скотоводству, грозит в настоящее время кризис совсем иного рода. Американское фабричное производство было подавлено ввозом английских мануфактурных изделий. Весь прирост населения и капитала устремился вследствие этого на новые места на Востоке. Всякое новое поселение увеличивает сначала спрос на земледельческие продукты, но по истечении нескольких лет оно само дает значительный избыток. В настоящее время эти поселения достигли уже указанного положения.

Западные штаты в ближайшем будущем будут отправлять по вновь устроенным каналам и железнодорожным путям невероятный избыток продуктов земледелия в восточные штаты, между тем как в этих последних вследствие упадка фабричной промышленности под влиянием иностранной конкуренции число потребителей уменьшилось и должно постоянно уменьшаться. Это необходимо должно вызвать обесценение земледельческих продуктов и земельной собственности, и если союз не поспешит принять меры⁹⁴ для устранения тех источников, откуда берут свое начало указанные выше денежные кризисы, то общее банкротство земледельцев в земледельческих штатах станет неизбежным.

 

Из выясненных здесь коммерческих отношений между Англией и Северной Америкой можно вывести следующие заключения:

1) страна, стоящая гораздо ниже Англии по количеству капиталов и по развитию фабрично-заводской промышленности, не может предоставить широкий ввоз к себе английских фабричных изделий, не рискуя сделаться постоянным дебитором, поставить себя в зависимость от ее кредитных учреждений и впасть в круговорот земледельческих, мануфактурных и коммерческих кризисов;

2) английский банк своими операциями был в состоянии понижать цены английских мануфактурных изделий на подчиненном его влиянию американском рынке в пользу английских и в ущерб американских фабрик;

3) английский национальный банк своими операциями достиг того, что американцы в течение целого ряда лет потребляли ценности в форме ввозных товаров в размере большем, чем могли заплатить своими земледельческими продуктами и что в течение нескольких лет американцы покрывали свой дефицит выпуском в Англию акций и облигаций американских государственных займов;

4) при таких обстоятельствах американцы пользовались для внутренней торговли и банковских операций звонкой монетой, большую часть которой английский банк мог потребовать, когда ему было угодно;

5) рыночные колебания денег при всяких обстоятельствах производят самое пагубное влияние на экономическую жизнь наций, в особенности там, где бумажно-денежное обращение обеспечивается ограниченным количеством драгоценных металлов;

6) эти колебания на денежном рынке и происходящие отсюда кризисы не могут быть предупреждены, и потому солидная кредитная система может быть прочной только при условии равновесия между ввозом и вывозом;

7) это равновесие устанавливается тем труднее, чем свободнее допускается конкуренция иностранных мануфактур с туземными и чем более стеснен вывоз земледельческих произведений страны иностранными таможенными мероприятиями; наконец, это равновесие будет тем устойчивее, чем менее страна будет в зависимости от других наций в удовлетворении своих потребностей в мануфактурных изделиях и в сбыте своих земледельческих продуктов.

Эти уроки подтверждаются и опытом России.

Все помнят, каким судорожным колебаниям подвергался государственный кредит в Русской империи, пока русский рынок был открыт для обильного притока английских мануфактурных изделий, со времени же введения таможенного тарифа 1821 года в России не встречалось ничего подобного.

Очевидно, господствующая теория впала в крайность, противоположную ошибкам так называемой меркантильной системы. Во всяком случае, ошибочно было думать, что богатство народов заключается только в благородных металлах; что нация может обогащаться только в том случае, если она вывозит товаров больше, чем ввозит, так что равновесия в торговом балансе можно было достигнуть лишь ввозом благородных металлов. Но несправедливо также, когда господствующая теория при современных мировых отношениях утверждает, что дело не в том, много или мало обращается в стране благородных металлов, что скорее следовало бы поощрять их вывоз, чем ввоз, и т. д. Это рассуждение было бы справедливо лишь в том случае, если бы все нации и страны были объединены в одном федеративном союзе; если бы не устанавливалось никаких таможенных ограничений для вывоза наших земледельческих продуктов в те страны, мануфактурные изделия которых мы можем оплачивать только этими продуктами; если бы непостоянство войны и мира и т. д. не причиняло никаких колебаний в производстве и потреблении, в ценах и в денежном обращении; если бы обширные кредитные учреждения не пытались распространять свое влияние на другие страны в интересах той нации, которой они принадлежат. Но пока существует разобщенность национальных интересов, государственная осторожность каждой великой нации требует предупреждения, посредством таможенных пошлин, тех колебаний в монетной системе и пертурбаций в ценах, которые разрушают всю ее внутреннюю экономическую жизнь, а этой цели можно достигнуть не иначе как установлением прочного равновесия между фабрично-заводским и земледельческим производствами страны, между ввозом и вывозом.

Господствующая теория, очевидно, в области международной торговли не сделала должного различия между обладанием благородными металлами и способностью обладать таковыми. Уже в частных сношениях необходимость этого различия сказывается с полной очевидностью. Никто не хочет хранить деньги, всякий старается отделаться от них, но всякий стремится к тому, чтобы иметь возможность обладать во всякое время необходимой для него суммой.

Равнодушие к обладанию деньгами всюду пропорционально богатству. Чем богаче человек, тем менее стремится он к хранению денег, он обеспечивает себя только тем, чтобы во всякое время иметь возможность пользоваться деньгами, находящимися в чужих кассах; напротив, чем человек беднее, чем он обладает меньшей возможностью доставать деньги, находящиеся в чужих руках, тем старательнее должен он заботиться о том, чтобы иметь в непосредственном обладании денежные резервы. То же самое имеет место и с нациями богатыми и бедными промышленностью. Если Англия вообще мало беспокоится о количестве слитков золота и серебра, которые уходят за границу, то она отлично знает, что усиленный отлив благородных металлов имеет последствием, с одной стороны, повышение у нее цен этих металлов и дисконта, с другой стороны, понижение цен на мануфактурные изделия; вследствие такого понижения этих цен усиливаются вывоз предметов сказанных изделий или реализация иностранных акций и облигаций государственных займов, и золото и серебро быстро снова в нужном для нее количестве к ней вернутся. Англия — это богатый банкир, который, не имея медного гроша в кармане, может получить какую угодно сумму от своих близких или отдаленных должников. Но если необыкновенный отлив звонкой монеты является у наций исключительно земледельческих, то их положение далеко не так благоприятно, потому что их средства для приобретения необходимой для них денежной металлической наличности ограничены не только вследствие незначительной меновой ценности их земледельческих продуктов, но также и по причине препятствий, которые создаются иностранными законодательствами относительно ввоза их продуктов в эти страны. Они походят на бедного человека, который в случае нужды не может достать необходимого ему количества денег, т. е. он не может своего должника — богатого человека — заставить произвести ему уплату, так как последний имеет право востребования с него долга; а когда богатый окажется в затруднительном положении, то он взыщет свой долг с бедного, следовательно, бедный не может считать своей собственностью то, что действительно находится в его руках.

Способность обладать необходимой во всякое время суммой звонких денег для внутренней торговли нация приобретает главным образом посредством обладания или производства товаров и ценностей, меновая сила которых наиболее приближается к благородным металлам.

При обсуждении вопросов международной торговли школа также мало обращает внимания на степень различия меновой силы разных предметов, равно и на способность обладать драгоценными металлами.

Если мы будем наблюдать в этом отношении различные ценности, обращающиеся в торговле, то заметим, что многие из них настолько прикреплены, что они могут быть реализованы лишь в данном месте, причем и самая продажа их сопряжена с большими издержками и трудностями. Они составляют более трех четвертей народного богатства — это недвижимая собственность и связанные с ней орудия производства. Как бы ни была велика земельная собственность отдельного лица, он не может послать в город своих полей и лугов для приобретения денег или товаров. Конечно, он может заложить их, но для этого ему нужно найти заимодавца, и чем более он удаляется от своей недвижимой собственности, тем менее вероятности для удовлетворения его потребности.

После ценностей, связанных с местом, самой незначительной меновой силой в международной торговле обладают земледельческие продукты, за исключением колониальных товаров и небольшого количества ценных предметов. Наибольшая часть этих ценностей, каковы: строительные материалы и топливо, зерновые хлеба, плоды и скот, находят сбыт лишь в ближайших местностях, и когда они в большом избытке, то для них требуются склады и магазины, чтобы иметь возможность их реализовать. При отправлении подобных продуктов за границу их сбыт опять ограничивается лишь несколькими промышленными и торговыми нациями, да и у этих наций он сплошь и рядом обусловливается ввозными пошлинами и результатами собственных урожаев. Внутренние штаты Северной Америки хотя бы и были переполнены скотом и земледельческими продуктами, тем не менее не были бы в состоянии посредством вывоза избытка получить значительные суммы благородных металлов из Южной Америки, Англии или европейского континента. Без всякого сравнения, большей меновой силой обладают ценные мануфактурные изделия общего потребления.

Они находят обыкновенно сбыт на все открытые рынки мира, а во время сильных кризисов, когда падают цены, даже на те рынки, где покровительственные пошлины были рассчитаны лишь на обычный порядок вещей. Меновая сила этих ценностей, очевидно, наиболее приближается к меновой силе благородных металлов, и опыт Англии показывает, что при монетных кризисах, вызываемых неурожаями, усиленный вывоз мануфактурных изделий, а также акций и облигаций государственных займов быстро снова восстанавливает равновесие. Последние, т. е. иностранные акции и облигации государственных займов, обладание которыми является, очевидно, результатом благоприятного торгового баланса, вызванного вывозом мануфактурных изделий, служат в руках промышленной нации векселями, приносящими земледельческой нации проценты, — векселями, которые при необыкновенной нужде этой нации в благородных металлах могут быть проданы, хотя и с потерей для отдельных лиц (подобно продаже фабричных изделий во время монетного кризиса), но с громадной выгодной для поддержания национально-экономического состояния промышленной страны.

Хотя школа относилась с пренебрежением к доктрине о торговом балансе, но изложенные нами выше наблюдения позволяют нам высказать здесь мнение, что между великими и независимыми нациями существует нечто вроде торгового баланса; что для великих наций было бы опасно долгое время испытывать невыгоды этого баланса и что значительный и продолжительный отлив драгоценных металлов всегда должен сопровождаться значительным расстройством кредитной системы и колебанием цен внутри страны. Мы далеки от того, чтобы защищать доктрину о торговом балансе в том виде, как его понимала так называемая меркантильная система, и не разделяем убеждения, что нация должна всеми способами предупреждать отлив благородных металлов, или что ей необходимо строго считаться с каждой нацией в отдельности, или что в торговых сношениях между великими нациями нужно останавливаться на разнице в несколько миллионов между вывозом и ввозом. Что мы отрицаем, так это только то, что великая и независимая нация, как это утверждает Адам Смит в конце главы, посвященной этому вопросу, может «ежегодно ввозить значительно большее количество ценностей в виде земледельческих продуктов и мануфактурных изделий, чем вывозить их, равно допустить, как имеющееся в ее распоряжении количество благородных металлов может уменьшаться с года на год, и что она может заменить металлическое денежное обращение во внутренних оборотах бумажным, наконец, что такая нация может увеличивать постоянно свои займы у другой нации и, рядом с возрастанием государственного долга, в то же время с года на год увеличивать свое благосостояние».

Это именно положение, выраженное Адамом Смитом и поддержанное его школой, мы объявляем сто раз опровергнутым опытом, противоречащим здравому пониманию природы вещей, наконец, абсурдным — позволим себе возвратить Адаму Смиту это его энергичное выражение.

Само собой разумеется, что здесь речь идет не о странах, которые сами с выгодой добывают благородные металлы и где, следовательно, вывоз этих металлов носит такой же характер, как вывоз мануфактурных изделий. Точно так же мы не говорим о разнице в торговом балансе, которая необходимо должна существовать, когда нация таксирует как ввозимые, так и вывозимые предметы по тем ценам, какие существуют в ее собственных приморских городах. Ясно и неоспоримо, что в таком случае у каждой нации сумма ввоза должна превышать вывоз на всю сумму ее торговой прибыли, а это обстоятельство говорит всегда в ее пользу. Еще менее склонны мы оспаривать те исключительные случаи, когда превышения вывоза оказываются скорее убыточными, чем прибыльными, как, например, при потере ценностей вследствие кораблекрушений. Школа ловко воспользовалась призрачной верностью конторского исчисления и сравнения ценности вывоза и ввоза, чтобы отвести нам глаза от той убыточности, происходящей от действительного, постоянного и громадного несоответствия между ввозом и вывозом великой и независимой нации, которая выражается в невероятных цифрах, как, например, во Франции в 1786-1789 годах, в России в 1820-1821 годах и в Северной Америке после билля о компромиссе.

Наконец — и это главным образом необходимо заметить, — мы не желаем говорить ни о колониях, ни о странах, которые не имеют самостоятельности, ни о незначительных изолированных государствах, ни об отдельных свободных городах, но лишь о целых великих и независимых нациях, которые имеют свою независимую торговую систему, национальную земледельческо-мануфактурную систему, национальную систему денежного обращения и банкового кредита.

Очевидно, от природы самих колоний зависит то, что их вывоз может значительно и постоянно превышать ввоз, хотя это и не дает еще права заключать об увеличении или уменьшении их благосостояния. Благосостояние колонии всегда увеличивается в соответствии с общей суммой с года на год развивающегося ввоза и вывоза. Если вывоз из них колониальных товаров значителен и постоянно превышает ввоз мануфактурных изделий, то главная причина этого лежит в том, что земельные собственники колоний живут в метрополии и получают свою ренту или в виде колониальных товаров, или в деньгах, вырученных от их продажи. Если, напротив, вывоз фабрикатов в колонию превышает ввоз колониальных товаров, то это может обусловливаться тем, что ежегодный приток в колонию громадной массы капиталов вызывается эмиграцией и займами. Такой порядок вещей в высшей степени благоприятен для колоний. Он может длиться в течение целых столетий, и при таком порядке торговые кризисы или редки, или невозможны, потому что колониям не угрожают ни война, ни враждебные торговые мероприятия, ни операции национального банка метрополии, потому что у них нет собственной и независимой торговой, кредитной и промышленной системы, а между тем они пользуются постоянным покровительством и поддержкой кредитных учреждений и законов метрополии.

Подобные отношения существовали с пользой целые века между Северной Америкой и Англией, существуют и в наше время между Англией и Канадой и, вероятно, просуществуют еще столетия между Англией и Австралией.

Но эти отношения изменяются в корне с того момента, когда колония вступает на путь независимой нации со всеми притязаниями на атрибуты великой и самостоятельной национальности и стремится создать собственное могущество и собственную политику, собственную торговую и кредитную систему. Теперь бывшая колония издает законы в видах особенного покровительства своему торговому мореходству и военному флоту, она устанавливает таможенную систему в пользу внутренней промышленности, учреждает национальный банк и т. д., из чего следует, что она чувствует уже себя призванной перейти от колониальной зависимости к самостоятельности благодаря своим умственным, физическим и экономическим вспомогательным средствам и стать мануфактурной и коммерческой нацией. Метрополия же, напротив, со своей стороны препятствует развитию мореходства, торговли и земледелия своей бывшей колонии и посредством своих кредитных учреждений стремится к поддержанию исключительно своих национально-экономических интересов.

Этим именно примером североамериканских колоний до их войны за независимость Адам Смит хотел доказать указанный выше свой в высшей степени парадоксальный тезис, что страна может пользоваться постоянно возрастающим благосостоянием, увеличивая свой вывоз золота и серебра, ограничивая металлическое денежное обращение, расширяя бумажное денежное обращение и увеличивая свой долг другой нации. Адам Смит поостерегся указать на пример двух давно уже независимо стоящих друг от друга наций, соперничающих между собой в мореходстве, торговле, мануфактурной промышленности и земледелии; для доказательства своего положения он указывает нам лишь на отношения колонии к ее метрополии. Если бы он дожил до наших дней и теперь писал свою книгу, то, конечно, не решился бы сослаться на пример Соединенных Штатов, так как теперь этот пример доказал бы совершенно противоположное тому, что Адам Смит хотел доказать.

При такого рода обстоятельствах — можно ли возражать против этого? — для Соединенных Штатов было бы несравненно выгоднее стать снова в колониальные отношения к Англии. На это мы ответим: да! если только Северная Америка не умеет воспользоваться своей национальной независимостью для создания национальной промышленности, самостоятельной и независимой от внешних влияний системы торговли и кредита. Разве не ясно, что если бы эти колонии не отделились от метрополии, то не был бы проведен английский хлебный билль, Англия никогда не обложила бы чрезмерной пошлиной американский табак, массы строевого леса беспрепятственно направлялись бы из Соединенных Штатов в Англию, Англия, будучи далека от мысли поощрять возделывание хлопка в других странах, постаралась бы создать и сохранить монополию этого производства за североамериканцами; вместе с тем и торговые кризисы, которые с начала нынешнего столетия угнетали Северную Америку, не имели бы места. Да! если Соединенные Штаты не хотят или не могут заниматься фабричным производством, выработать устойчивую систему кредита, достичь морского могущества, тогда жители Бостона напрасно выбросили чай в море, тогда бесполезны все их декларации в пользу независимости и будущего национального величия, в таком случае самое лучшее, что они могли сделать, — это вернуться как можно скорее в колониальную зависимость от Англии. Тогда Англия будет им покровительствовать, вместо того чтобы стеснять, она разорит конкурентов Северной Америки по культуре хлопка и зерновых хлебов, вместо того чтобы создавать со всей энергией для нее новых конкурентов. Английский национальный банк откроет в Северной Америке филиальное отделение, английское правительство будет поощрять эмиграцию и отлив капиталов в Северную Америку и, совершенно уничтожая американское фабричное производство и поощряя вывоз американского сырья и земледельческих продуктов в Англию, с отеческой заботливостью будет предупреждать возврат торговых кризисов и поддерживать постоянное равновесие между ввозом и вывозом колонии. Одним словом, американские рабовладельцы и плантаторы хлопка дождутся тогда осуществления своих лучших грез.

И действительно, подобные отношения больше удовлетворяют патриотизму, интересам и нуждам плантаторов, чем национальная самостоятельность и величие Соединенных Штатов. Только при первых порывах к свободе и независимости мечтали они о промышленной самостоятельности. Но скоро они остыли, и уже целую четверть века страшит их промышленное благосостояние центральных и западных штатов, они пытаются доказать в конгрессе, что благосостояние Америки обусловливается промышленным господством Англии над Соединенными Штатами. Что же это значит, как не то, что Северная Америка сделалась бы богаче и счастливее, ставши снова английской колонией?

Вообще нам кажется, что защитники свободной торговли в том, что касается денежных кризисов и торгового баланса, а также фабрично-заводской промышленности, поступили бы гораздо последовательнее, если бы совершенно откровенно посоветовали всем нациям стать в подчиненные отношения к Англии и, таким образом, воспользоваться всеми выгодами английских колоний. Это подчиненное положение было бы, очевидно, несравненно благоприятнее для их экономического положения, чем двусмысленность положения тех наций, которые, не создав собственной системы мануфактурной промышленности, торговли и кредита, домогаются тем не менее независимости по отношению к Англии. Разве не очевидно, сколько выиграла бы Португалия, если бы со времени заключения Метуэнского трактата она управлялась английским вице-королем, если бы Англия пересадила свое законодательство на национальный дух в Португалию и если бы приняла эту страну под свое покровительство, как это она сделала с Ост-Индией? Разве не очевидно, как выгоден был бы подобный режим для Германии — даже для всего европейского континента?

Ост-Индия, правда, разорила в пользу Англии свою фабрично-заводскую промышленность, но разве она не выиграла бесконечно в своем земледелии и вывозе земледельческих продуктов? Разве не прекратились войны между ее магараджами? разве не чувствуют себя счастливыми ост-индские князья и короли? разве они не сохранили своих огромных частных доходов? разве они не вполне освободились от тяжелых забот управления страной?

Впрочем, достойно примечания, хотя бы в том роде, в каком имеет силу у Адама Смита подтверждение положений парадоксами, что этот знаменитый писатель, несмотря на все свои аргументы против существования торгового баланса, тем не менее признает нечто, что он называет балансом между потреблением и производством наций, но что при ближайшем рассмотрении оказывается не чем иным, как нашим действительным торговым балансом. Нация, вывоз и ввоз которой находятся в достаточном равновесии, может быть уверена, что она (что касается ее национальной торговли) не будет потреблять ценностей значительно больше, чем производит; между тем как нация, которая в течение целого ряда лет, как, например, в последнее время Северная Америка, ввозит иностранных мануфактурных изделий гораздо больше, чем вывозит ценностей собственного земледельческого производства, может быть уверена, что по отношению к международной торговле она потребляет значительно большее количество иностранных ценностей, чем производит туземных. На что же другое, как не на это, указывали кризисы во Франции (в 1788-1789 годах), в России (в 1820-1821 годах) и Северной Америке (в 1833 году)?

В заключение этой главы мы позволим себе предложить несколько вопросов тем, которые относят все учение о торговом балансе к области устаревших сказок:

Почему это постоянно неблагоприятный баланс в тех странах, к невыгоде которых он клонится (за исключением колоний), всегда и без исключения сопровождался торговыми кризисами, колебаниями цен, финансовыми затруднениями и общей несостоятельностью как кредитных учреждений, так и отдельных коммерсантов, фабрикантов и заводчиков, а равно и земледельцев?

Почему это в тех странах, которым баланс решительно благоприятствовал, постоянно наблюдались явления противоположного характера и почему торговые кризисы в странах, с которыми эти нации находились в коммерческой связи, оказывали на них лишь быстро проходящее невыгодное влияние?

Почему это с тех пор, как Россия сама удовлетворяет большую часть своих потребностей в предметах фабрично-заводского производства, торговый баланс решительно и настойчиво клонится в ее пользу? Почему с тех пор не слышно об экономических потрясениях в России и почему благосостояние этой империи увеличивается с года на год?⁹⁵

Почему это в Северо-Американских Штатах подобными причинами были вызваны подобные же следствия?

Почему в Северо-Американских Соединенных Штатах при огромном ввозе фабричных изделий, последовавшем за проведением компромисс-билля, торговый баланс в течение целого ряда лет был так замечательно для них неблагоприятен и почему это явление сопровождалось такими громадными продолжительными потрясениями внутренней национальной экономической жизни? Почему в настоящее время, как мы видим, Соединенные Штаты до того переполнены сырьем всякого рода (каковы хлопок, табак, скот, зерновые хлеба и т. д.), что цены на него всюду упали до половины, и почему, однако, эти Соединенные Штаты не находят возможности восстановить равновесие между ввозом и вывозом, покрыть свой долг Англии и восстановить на прочных основаниях свою систему кредита?

Если не существует торгового баланса, если не придают значения тому, благоприятен он или не благоприятен для нас, если безразлично, велик или незначителен отлив драгоценных металлов за границу, то почему Англия при неурожаях (единственный случай, когда баланс ей не благоприятствует) начинает с беспокойством и содроганием сравнивать вывоз с ввозом? Почему тогда Англия считает каждый унц ввозимого или вывозимого золота или серебра и почему ее национальный банк с таким беспокойством старается воспрепятствовать вывозу благородных металлов и содействовать ввозу? Почему, спрашиваем мы, если торговый баланс является только exploded fallacy (позорная ложь), зачем в такое время нельзя указать ни одной английской газеты, которая не говорила бы об этом, как о самом важном для страны предмете?

Почему в Северной Америке те самые люди, которые до проведения компромисс-билля считали торговый баланс за exploded fallacy, со времени проведения этого билля не перестают говорить об этом exploded fallacy, как о предмете самом важном для страны?

Если сама природа вещей постоянно доставляет каждой стране потребное ей количество благородных металлов, то почему английский банк пытается склонить эту природу вещей в свою пользу ограничением кредита и повышением дисконта и почему американские банки от времени до времени видят себя вынужденными прекратить платежи звонкой монетой до тех пор, пока ввоз и вывоз не достигнут известного равновесия?

 

ГЛАВА XXTV. ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ПРИНЦИП САМОСОХРАНЕНИЯ И ПРОГРЕССА

Если мы будем исследовать прогресс отдельных отраслей промышленности с начала их возникновения, то найдем, что они мало-помалу овладевали улучшенными способами обработки, машинами, зданиями, выгодами производства, опытом, ловкостью и всеми теми знаниями и отношениями, которые обеспечивают им наивыгоднейшую доставку сырья и наивыгоднейшие условия сбыта их продуктов.

Мы убеждены, что обыкновенно несравненно легче усовершенствовать уже начатое предприятие и его расширить, чем создать новое. Мы всюду видим, что старые предприятия, над которыми работают несколько поколений, дают больше выгод, чем новые. Мы замечаем, что тем труднее пустить в ход новое предприятие, чем менее имеется в стране подобных отраслей производства, потому что здесь предприниматель, мастер, рабочий должны учиться вести новое дело или быть выписываемы из-за границы; при этом не имеется еще достаточного понятия о тех результатах, которых может достигнуть предприятие, чтобы капиталисты могли быть уверены в его успехе. Если мы сравним положение отдельных отраслей промышленности в одной и той же стране в различные периоды, то найдем повсюду, что они, если только не было особенных причин, влиявших на них разрушительно, достигали от поколения к поколению значительного прогресса не только относительно дешевых цен, но и относительно качества и количества продуктов. С другой стороны, мы замечаем, что под влиянием внешних разрушительных причин, каковы война, разорение страны и т. д., или под давлением деспотических и фанатических государственных или финансовых мер, какова, например, отмена Нантского эдикта, целые нации отодвигались назад на целые столетия в их промышленности вообще или в частности в отдельных ее отраслях и были опережаемы другими нациями, которые раньше были далеко позади их.

Одним словом, бросается в глаза то, что в промышленности, как и во всех других человеческих делах, основой обширной деятельности является тот естественный закон, который имеет много общего с естественным законом разделения операций труда и ассоциации производительных сил — законом, сущность которого состоит в том, что несколько следующих одно за другим поколений подобным же образом комбинируют, так сказать, свои силы для достижения одной и той же цели и некоторым образом разделяют между собой усилия, которые для этого требуются. В силу этого самого принципа наследственная монархия была несравненно благоприятнее для поддержания и укрепления национальности, чем избирательная монархия с ее неустойчивостью царствующих династий.

Отчасти этот естественный закон гарантирует громадные успехи в промышленности, торговле и мореплавании тем народам, которые с давних пор живут под режимом правильно понятой конституционной формы правления. Только этим естественным законом объясняется отчасти влияние письменности и книгопечатания на успехи человечества. Только письменность создала более совершенные, чем устное предание, способы для передачи человеческих знаний и опыта от одного поколения к другому. Без сомнения, сознанию этого естественного закона нужно приписать отчасти возникновение у народов древности кастового устройства и установление в Египте закона, по которому сын должен был продолжать промысел отца; до изобретения и всеобщего распространения письма такие институты могли казаться необходимыми для поддержания и дальнейшего развития искусства и промыслов.

Цеховое устройство, или корпорации, получило начало также отчасти под влиянием такого воззрения.

Сохранением и дальнейшим усовершенствованием искусств и наук и передачей их от одного поколения другому мы обязаны в значительной степени древним кастам жрецов, монастырям и университетам.

Какого могущества, какого влияния достигли духовные и рыцарские ордена и папский престол вследствие того, что в течение целых веков преследовалась одна и та же цель, что последующее поколение постоянно продолжало развивать дело, унаследованное им от предыдущего поколения!

Еще очевиднее будет такая важность этого принципа, если обратить внимание на вещественные сооружения.

Отдельные города, монастыри и корпорации воздвигали сооружения, стоимость которых, может быть, превосходила стоимость всей их нынешней собственности. Средства для этого они могли собрать только благодаря тому, что целый ряд поколений жертвовал своими сбережениями для одной и той же великой цели.

Обратите внимание на систему каналов и шлюзов Голландии: она является результатом сбережений и усилий многих поколений. Только целому ряду поколений под силу создание общей национальной системы путей сообщения, общей системы укреплений и защиты.

Государственная кредитная система является одним из прекраснейших созданий новейшей администрации и благословением для наций, поскольку она дает возможность современному поколению распределять на многие поколения издержки тех сооружений и предприятий, в которых заинтересовано все будущее нации и которые обеспечивают ее существование, развитие, величие, могущество и приумножение производительных сил; но эта же система является проклятием, когда к ней прибегают для бесполезного национального потребления и этим не только не содействуют успехам будущих поколений, но отнимают у них средства для разных национальных предприятий, или когда тяжесть уплаты процентов по национальному долгу падает на предметы потребления рабочего класса, вместо того чтобы ложиться тяжестью на доходы имущих классов.

Государственные долги — это вексель современного поколения, выданный для уплаты будущим. Эти займы могут быть заключены исключительно в интересах современного поколения, или в интересах будущих поколений, или в общих интересах тех и других. И только в первом случае они должны быть признаны средством предосудительным. Но во всех других случаях, когда имеется в виду поддержание и развитие национальности, они принадлежат к последней категории, постольку потребные для этого средства превышают силы современного поколения.

Никакие издержки современных поколений не направляются столь решительно и несомненно к значительной выгоде будущих поколений, как издержки на усовершенствование путей сообщения, так как вообще подобные сооружения не только увеличивают в размерах необычайных и в постоянно возрастающей прогрессии производительные силы будущих поколений, но с течением времени погашают капитал, на них затраченный, и даже приносят дивиденды.

Современное поколение не только имеет такое же право возлагать на будущие поколения погашение затраченного на подобные предприятия капитала вместе с процентами, пока они дают на этот предмет доход, но оно отнеслось бы несправедливо к самому себе и действовало бы вопреки истинным законам национальной экономии, если бы приняло на себя всю тяжесть или значительную часть этого бремени.

Возвращаясь к нашим исследованиям о крупных отраслях промышленности, о которых мы здесь говорим, заметим, что даже в земледелии беспрерывность работы имеет большое значение, хотя эта работа и несравненно менее подвержена перерывам, чем в фабрично-заводской промышленности, и что в земледелии эти перерывы несравненно менее гибельны, и их невыгодные последствия гораздо скорее и легче устраняются, чем в фабрично-заводской промышленности.

Какие бы тяжелые потрясения ни испытывало земледелие, собственные потребности и собственное потребление земледельцев, общее распространение необходимых для земледелия знаний и способностей, наконец, простота приемов и сельскохозяйственных орудий не дозволят земледелию прийти в совершенный упадок.

Даже после опустошений войны оно быстро восстанавливается. Ни неприятель, ни иностранная конкуренция не в состоянии отнять у земледелия его главного орудия — почвы, и нужны усилия целого ряда поколений, чтобы обратить плодоносные поля в пустыни или отнять у жителей средства к занятию земледелием.

Наоборот, что касается фабрично-заводской промышленности, то самые легкие и краткие перерывы парализуют ее, а продолжительные убивают. Чем более данная фабрикация требует искусства и ловкости, чем значительнее сумма необходимых для нее капиталов и чем теснее затраченные капиталы связаны с отдельной отраслью промышленности, тем гибельнее перерыв. Машины и орудия превращаются в негодное железо и в дрова, здания — в развалины, а рабочие и техники эмигрируют или обращаются для заработков к земледелию.

Таким образом, в короткое время исчезает весь комплект сил и предметов, который мог образоваться только вследствие усилий и стараний нескольких поколений.

Как при возрастании и преуспеянии фабрично-заводской промышленности одна отрасль вызывает другую, поддерживает ее, двигает вперед и доводит до процветания, так при упадке мануфактурной промышленности падение одной отрасли всегда является предвозвестником падения нескольких других и в конце концов главных элементов мануфактурной силы.

Убеждение в могущественном значении беспрерывности работы и в непоправимости ущерба, происходящего от перерыва, и создало идею таможенного покровительства фабрично-заводской промышленности, а вовсе не страх и не эгоистические требования привилегий со стороны фабрикантов.

В тех случаях, когда таможенное покровительство не в состоянии помочь — например, когда фабрики страдают от недостатка сбыта за границу, когда правительство не в состоянии предупредить остановки в производстве, — мы видим часто, что фабриканты продолжают работать в чистый убыток себе. В ожидании лучшего времени они хотят избежать непоправимого вреда от прекращения работы.

При свободной конкуренции для того, чтобы заставить соперников прекратить работы, нередко фабриканты и заводчики продают свои изделия по пониженным ценам и чаще всего в убыток себе. Они хотят не только предохранить себя от перерыва работы, но и принудить к этому других в надежде вознаградить себя в будущем повышенными ценами за понесенные убытки.

Во всяком случае, стремление к монополии лежит в природе фабрично-заводской промышленности; но это обстоятельство, однако, говорит не против, а за протекционную систему, так как в границах внутреннего рынка это стремление содействует понижению цен и успехам промышленности и национального благосостояния, между тем как, если оно с особенной силой действует на внутреннюю промышленность извне, результатом его является перерыв в работах и упадок фабрик и заводов.

То обстоятельство, что фабрично-заводское производство, особенно с тех пор, как оно получило такую необыкновенную поддержку в машинах, не знает границ, кроме тех, которые ставят ему капитал и сбыт, позволяет нации, которая заняла первое место, благодаря непрерывности работать в течение нескольких столетий, благодаря накоплению громадных капиталов, обширной торговле, господству на денежном рынке при посредстве обширных кредитных установлений (которые обладают силой понижать цены фабричных изделий и побуждать фабрикантов к их вывозу), — это обстоятельство позволяет нации, повторяем мы, объявить всем другим странам войну на жизнь и смерть.

При таких обстоятельствах совершенно невозможно, чтобы у других наций благодаря успехам земледелия вследствие «естественного порядка вещей», как выражается Адам Смит, возникло разнообразное фабрично-заводское производство или чтоб могли удержаться те отрасли производства, которые возникли под влиянием вызванных войной торговых перерывов «естественным путем».

Такие нации находятся в таком же положении, в каком находится ребенок или юноша, который, вступив в борьбу с взрослым, с трудом может выдерживать борьбу и даже оказывать сопротивление.

Фабрики нации, достигшей торгового и промышленного верховенства (Англия), имеют тысячи преимуществ перед только что зарождающимися или недоразвитыми фабриками других наций.

К этим преимуществам принадлежат, например: массы опытных и знающих рабочих, и притом за дешевую цену, лучшие техники, самые совершенные и дешевые машины, огромные выгоды при покупке и продаже, в особенности же дешевизна доставки сырых материалов и отправки фабрикатов, обширный кредит фабрикантов в банковских учреждениях за ничтожный процент; опыт, орудия, здания, складские места, сношения, все то, что может быть собрано и организовано усилиями нескольких поколений; обширный внутренний рынок и, что то же самое, столь же обширный колониальный рынок, следовательно, уверенность при различных обстоятельствах вывезти с громадной выгодой от себя массу фабрично-заводских изделий; наконец, гарантия устойчивости и достаточности средств на целые годы для обеспечения будущего на случай, если понадобится покорить иностранный рынок.

Рассматривая одно за другим эти преимущества, нельзя не признать, что при таком могуществе безрассудно было бы возлагать надежды на естественный порядок вещей при свободной конкуренции, когда приходится воспитывать рабочих и техников, когда машинное производство и пути сообщения только в зародыше, когда для фабриканта не обеспечен внутренний рынок, не говоря уже о невозможности большого сбыта за границу, когда фабрикант в лучшем случае считает себя счастливым найти кредит в пределах насущной потребности, когда ни одного дня нельзя быть уверенным в том, что вследствие торговых кризисов и банковских операций Англии внутренний рынок не будет наводнен массой иностранных фабричных изделий по таким ценам, которые едва в состоянии оплатить стоимость сырья и которые, таким образом, могут остановить развитие фабрично-заводского дела на несколько лет.

Напрасно такие нации обрекли бы себя на вечное подчинение английскому мануфактурному верховенству и удовлетворились скромной ролью поставщиков Англии тех предметов, которые она сама не может производить или которые не может получить из другого места. И в этом принижении себя они не нашли бы спасения.

К чему послужило, например, североамериканцам то, что они пожертвовали для снабжения хлопком Англии благосостоянием прекраснейших и образованнейших штатов, штатами свободного труда и даже, быть может, их будущим национальным величием. Препятствовали ли они таким образом Англии получать этот материал из других стран света? Напрасно немцы задались бы целью выписывать для своего потребления взамен высоких сортов своей шерсти английские полуфабрикаты, едва ли бы они этим воспрепятствовали Австралии наводнить всю Европу высшими сортами шерсти.

Это подчиненное положение покажется еще более печальным, если принять во внимание, что эти нации вследствие войны лишаются сбыта земледельческих продуктов, а вместе с тем и средств для покупки заграничных фабричных изделий.

Тогда всякие соображения и экономические системы теряют смысл и на сцену выступает принцип самосохранения, самозащиты, который заставляет нации обратиться к собственной переработке земледельческих продуктов и обходиться без иностранных фабричных изделий. При таком положении дела нечего рассуждать, с какими издержками связана запретительная система, вызванная войной.

Как бы ни были велики усилия и жертвы, понесенные земледельческой нацией для создания в течение войны фабрик и заводов, возобновляющаяся с заключением мира конкуренция со стороны первой мануфактурной силы сотрет с лица земли это здание, созданное нуждой. Одним словом, эта постоянная борьба созидания и разрушения, благосостояния и бедствия — участь тех наций, которые не стремятся обеспечить себе выгоды непрерывности работы из поколения в поколение посредством осуществления национального разделения операций труда и ассоциации производительных сил.

 

ГЛАВА XXV. МАНУФАКТУРНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И СРЕДСТВА, ВОЗБУЖДАЮЩИЕ ПРОИЗВОДСТВО И ПОТРЕБЛЕНИЕ

Вобществе «производить» называют не только то, что производит продукты в собственном смысле или вызывает деятельность производительной силы, но и то, что возбуждает производство и потребление или создает производительные силы.

Художник своими творениями действует облагораживающим образом на человеческую душу и на производительные силы общества, но так как наслаждение искусством предполагает обладание теми материальными предметами, которыми это наслаждение оплачивается, то, следовательно, художник возбуждает материальную производительность и побуждает к бережливости.

Книги и журналы, распространяя просвещение, влияют на умственное и материальное производство, но их приобретение стоит денег, а потому и удовольствие, которое они доставляют, является стимулом материального производства.

Воспитание юного поколения облагораживает общество; но как много усилий приходится делать родителям для приобретения средств, необходимых для того, чтобы дать детям хорошее воспитание!

Какая масса моральных и физических усилий требуется в расчете быть принятым в среду лучшего общества!

Можно жить в хижине так же хорошо, как и в городе, можно на ничтожную сумму денег защитить себя от холода и дождя так же хорошо, как и самыми красивыми и элегантными одеждами. Золотые и серебряные украшения и домашняя утварь нисколько не удобнее стальных и оловянных. Но порядочность, связанная с обладанием этими предметами, вызывает умственные и физические усилия и возбуждает стремление к порядку и сбережениям, и этому возбуждающему средству общество обязано значительной частью своей производительной способности.

Даже рантье, все занятия которого ограничиваются получением, сохранением и истреблением своих доходов, оказывает разнообразное влияние на моральное и физическое производство. Во-первых, тем, что своим потреблением поддерживает искусства, науки и изящную промышленность, далее тем, что он, так сказать, исполняет функции сохранения и увеличения материального и общественного капитала, наконец, тем, что роскошью своей жизни возбуждает соревнование в прочих классах общества. Как целая школа выдачей наград возбуждает усилия учеников, хотя эти награды выпадают на долю лишь немногих, так и богатство с сопровождающей его пышностью возбуждает все общество в целом его составе. Естественно, что такое влияние исчезает там, где избыток материальных средств является плодом узурпации, вымогательства или обмана, равно как и там, где невозможно его приобрести и пользоваться его плодами на глазах общества.

Фабрично-заводская промышленность снабжает нас или орудиями производства, или средствами для удовлетворения наших потребностей, или предметами роскоши. Обыкновенно эти два последних свойства смешиваются.

Везде различные классы общества различаются как по жилищу, обстановке, одежде, так и по роскоши и качеству экипажей, числу и выправке их прислуги. На низших ступенях развития фабрично-заводской промышленности это различие слабо, другими словами, — в это время все одинаково дурно живут, одинаково дурно одеты и дух соревнования совсем не существует. Соревнование рождается и возрастает по мере развития промыслов. В странах, где процветают фабрики, всякий и живет и одевается хорошо, как бы ни различались по качеству потребляемые мануфактурные изделия. Никто, если только он чувствует еще в себе силы для работы, не захочет казаться нуждающимся. Мануфактурные изделия содействуют, следовательно, социальной производительности общества теми возбуждающими средствами, каких не может доставить земледелие со всем его домашним грубым производством, сырьем и пищевыми продуктами.

Правда, существует значительное различие между пищевыми продуктами, и это является побудительным средством для каждого иметь хороший стол. Но публично не едят, и потому совершенно справедливо говорит немецкая поговорка: man sieht mir auf den Kragen, nicht auf den Magen⁹⁶. Кто привык с детства к грубой пище, у того редко является желание иметь лучшую. Где потребление ограничивается скудным соседним производством, там потребление пищевых продуктов имеет тесные границы. Эти границы расширяются в странах умеренного пояса только привозом продуктов жаркого пояса. Но в одной из предыдущих глав мы видели, что нельзя получить массы этих продуктов, достаточной для населения целой страны, иначе как посредством внешней торговли мануфактурными изделиями.

Очевидно, колониальные продукты, если только они не являются сырьем для обрабатывающей промышленности, служат скорее возбуждающими средствами, чем предметами питания. Никто не станет оспаривать, что ячменный кофе без сахара так же питателен, как и мокко с сахаром.

Предположим, что эти продукты обладают некоторой питательностью, то и в этом отношении они так мало имеют значения, что они могут служить самое большее суррогатами туземных предметов питания. Что касается пряностей и табака, то эти продукты являются исключительно средствами возбуждающими, т. е. их действие полезно для общества лишь настолько, насколько они увеличивают удовольствие массы населения и возбуждают в ней умственную и физическую работу.

В некоторых странах между теми, которые живут жалованьем и рентой, господствуют очень ошибочные представления о том, что они называют роскошью низших классов: удивляются тому, что рабочие пьют кофе с сахаром, и превозносят то время, когда они довольствовались одной овсянкой; сожалеют, что крестьянин сменил свою бедную и однообразную серпянку на сукно; боятся того, что вскоре нельзя будет отличить барыни от горничной; прославляют строгое различие одежд прежних времен. Но если сравнить труды рабочего в тех местностях, где он питается и одет, как богатый, и в тех местностях, где он довольствуется грубой пищей и одеждой, то окажется, что в первом случае увеличение удовольствий рабочего произошло без ущерба общему благосостоянию и только увеличило производительные силы общества. В первом случае ежедневная потребность рабочего вдвое и втрое больше, чем в последнем. Строгое различие одежд по классам и ограничение роскоши уничтожили соревнование большей части общества и содействовали только развитию личности и рутины.

Нужно создать, без сомнения, продукты прежде, чем потреблять, так что по общему правилу производство должно необходимо предшествовать потреблению. В народном и национальном хозяйстве, напротив, потребление часто предшествует производству. Мануфактурные нации, поддерживаемые большими капиталами и менее ограниченные в производстве, чем нации чисто земледельческие, открывают этим последним кредит под залог будущих урожаев; эти-то последние и потребляют прежде, чем производят, — они медленны в производстве, потому что спешили потреблять. То же явление происходит в гораздо больших размерах между городом и деревней: чем ближе фабрикант к земледельцу, тем более у него средств возбудить и удовлетворить потребление земледельца, тем более последний возбуждается к производству.

К числу самых важных побудительных средств относятся те, которые встречаются в гражданской и политической организации: когда невозможно трудом и богатством возвыситься из низшего класса общества в высший; когда собственник должен бояться показывать свое богатство или публично им пользоваться из опасения, что его права собственности будут нарушены или что он будет обвинен в надменности и неприличии; когда низшему классу отказывают в общественном уважении, в участии в управлении, законодательстве и суде; когда замечательные труды по земледелию, мануфактурной промышленности и торговле не дают права на общественное уважение и социальное отличие, — тогда не существует самых важных стимулов как потребления, так и производства.

Всякий закон, всякий общественный институт влияют на усиление или ослабление производства или потребления, равно как и производительных свойств.

Учреждение патентов на привилегии является побуждением для соискания награды духу изобретения. Надежда на награду возбуждает силы духа и направляет их на промышленные усовершенствования. Они ставят изобретения в обществе на почетное место и разрушают свойственное необразованным народам вредное пристрастие к старым привычкам и методам. Они доставляют тому, кто одарен только духом изобретения, также и необходимые для этого материальные средства, в то время как желание получить долю ожидаемых выгод побуждает и капиталистов поддерживать изобретателя.

Протекционные пошлины действуют как побудительное средство на все те отрасли фабрично-заводской промышленности страны, которые за границей развиты больше, чем внутри страны, но для развития которых в стране существуют благоприятные условия. Они дают премию — предпринимателю и рабочему, заставляя их изобретать знание и искусство, равно туземному и иностранному капиталисту, давая ему на некоторое время возможность поместить свой капитал на особенно выгодных условиях.

 

ГЛАВА XXVI. ТАМОЖНИ КАК ГЛАВНОЕ СРЕДСТВО ДЛЯ НАСАЖДЕНИЯ И УПРОЧЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Обсуждение тех средств поощрения внутренней фабрично-заводской промышленности, действительность и применимость которых никем не оспаривается, не входит в нашу задачу. Сюда относятся, например, учебные заведения, и в особенности технические школы, выставки, раздачи премий, усовершенствование путей сообщения, привилегии на изобретения и т. д., вообще все те законы и институты, которые содействуют развитию промышленности, облегчают и регулируют внешнюю и внутреннюю торговлю. Мы намерены здесь говорить только о таможенных узаконениях как средстве промышленного воспитания.

Соответственно нашей системе только в виде исключения может быть речь о запрещениях вывоза и вывозных пошлинах; во всяких странах ввоз сырья должен облагаться лишь в фискальных целях и никогда ввидах покровительства земледелию страны; в мануфактурных государствах предметами обложения фискальными пошлинами являются главным образом предметы роскоши жаркого пояса, но не продукты первой необходимости, каковы, например, зерновые хлеба, скот и т. д.; страны жаркого пояса, страны, обладающие ограниченной территорией, страны недостаточно еще населенные, или такие, которые стоят еще на невысокой ступени цивилизации и социального и политического развития, облагают ввозной пошлиной мануфактурные изделия лишь в фискальных целях.

Но фискальные пошлины всякого рода должны быть настолько умеренны, чтобы не стеснять чувствительно ввоза и потребления, так как иначе они не только ослабят производительные свойства страны, но и не достигнут своей финансовой цели.

Покровительственные меры оправдаются только целями содействия и упрочения внутренней фабрично-заводской промышленности и только у тех наций, которые обладают обширной и округленной территорией, значительным населением, значительными естественными источниками богатств, развитым земледелием, стоят на высокой ступени цивилизации и политического развития, что ставит их в ряду первых земледельческих и одновременно мануфактурных и коммерческих наций, великих морских и континентальных держав.

Покровительство выражается или в форме полного запрещения ввоза известных фабрично-заводских изделий, или в виде высоких ввозных пошлин, которые вполне или почти равняются запрещению, или, наконец, в виде умеренных ввозных пошлин. Ни один из этих видов покровительства не может быть признан абсолютно хорошим или дурным, и только данное положение нации и состояние ее промышленности определяют, какой из этих видов покровительства может быть пригоден.

Большое влияние на выбор вида покровительства имеет война, так как она создает вынужденную запретительную систему. Во время войны между воюющими сторонами прекращается обмен, и каждая страна, каково бы ни было ее экономическое положение, должна искать удовлетворение своих потребностей в себе самой. Тогда в стране, менее развитой в мануфактурном отношении, фабрично-заводская промышленность, а в более развитой — земледелие достигают необыкновенного преуспеяния, и даже до такой степени, что если бы военное положение длилось в течение целого ряда лет, то менее развитая в промышленном отношении страна сочла бы благоразумным и по заключении мира продолжить на некоторое время созданную войной запретительную систему по отношению к тем отраслям промышленности, которые еще не в состоянии выдержать свободной конкуренции с более развитой в мануфактурном отношении нацией.

В таком положении находились Франция и Германия по заключении общего мира. Если бы Франция в 1815 году допустила свободную конкуренцию Англии, так же как Германия, Россия и Соединенные Штаты, то испытала бы общую с этими странами участь — большая часть ее фабрик, возникших в течение войны, погибла бы; тогда нечего было бы и думать об успехах, которые она сделала с того времени во всех отраслях фабрично-заводской промышленности, в усовершенствовании путей сообщения, внешней торговле, в пароходстве, речном судоходстве и мореплавании, в увеличении ценности земли (которая, кстати сказать, за это время во Франции удвоилась) и, наконец, в увеличении населения и государственных доходов. До того времени французские фабрики находились еще в детстве: каналов в стране было очень мало, рудники мало еще были разработаны, а вследствие политических волнений и войны не могло явиться ни значительных капиталов, ни достаточных технических знаний, ни опытных рабочих, ни духа промышленности и предприимчивости, нация была заинтересована войной более, чем искусствами и миром; небольшое количество капиталов, которое можно было скопить в течение войны, помещалось по преимуществу в упавшее земледелие. И только теперь Франция заметила, какие успехи сделала Англия во время войны; только теперь она могла получить из Англии машины, техников, рабочих, капиталы и позаимствоваться у нее духом предприимчивости; тогда исключительное положение внутреннего рынка возбудило все силы и вызвало эксплуатацию всех естественных источников. Результаты этого экономического уединения у всех перед глазами, и только слепой космополитизм может их отрицать, только он может уверять, что под режимом свободной конкуренции Франция сделала бы большие успехи. Опыт Германии, Соединенных Штатов и России в особенности неопровержимо доказал противное.

Если мы думаем, что запретительная система была так полезна для Франции с 1815 года, то мы при этом вовсе не желаем ни защищать ее недостатков и злоупотреблений, ни доказывать, что полезно и необходимо держаться ее постоянно. Ошибка заключалась в том, что Франция обложила ввозными пошлинами сырье и земледельческие продукты (железо, каменный уголь, шерсть, хлеб, скот); было бы также новой ошибкой, если бы Франция, после того как ее фабрично-заводская промышленность достаточно окрепла, не перешла мало-помалу к умеренной протекционной системе, если бы она не старалась возбудить соревнование своих фабрикантов, допуская ограниченную конкуренцию.

Что касается покровительственных ввозных пошлин, то здесь главным образом нужно различать, может ли нация перейти из состояния свободной конкуренции к протекционной системе или от запретительной системы к системе умеренного покровительства: в первом случае пошлины должны быть низки вначале и потом мало-помалу повышаться, во втором — они сначала должны быть очень высокими и потом незаметно уменьшаться.

Нация, пошлины которой не оказывают достаточного покровительства, но которая чувствует себя призванной к широкому развитию фабрично-заводской промышленности, должна прежде всего думать о развитии тех фабрик и заводов, которые вырабатывают изделия общего потребления. Общая стоимость таких изделий несравненно выше, чем общая стоимость гораздо более дорогих фабричных предметов роскоши. Такое производство поэтому приводит в движение огромную массу естественных сил, умственных и личных, а так как оно требует больших капиталов, то вызывает значительные сбережения и привлекает из-за границы капиталы и различного рода силы. Вследствие этого вместе с развитием оно оказывает могущественное влияние на увеличение населения, на процветание земледелия и в особенности на расширение внешней торговли по той причине, что менее культурные страны требуют прежде всего фабричные изделия общего потребления, и потому, что главным образом благодаря производству этих предметов страны умеренного пояса получают возможность завязать прямые торговые сношения со странами жаркого пояса. Страна, например, которая ввозит хлопчатобумажную пряжу и хлопчатобумажные ткани, не может вести прямых торговых сношений с Египтом, Луизианой или Бразилией, так как не может ни поставлять в эти страны пряжи, ни покупать у них хлопок в сырье. Далее, эти предметы при значительности их общей стоимости служат тому, чтобы нация могла обеспечить себя сносным равновесием между вывозом и ввозом, чтобы сократить или доставить стране необходимое для нее количество металлических денежных орудий обращения. Затем главным образом благодаря созданию и сохранению этих важных отраслей промышленности нация завоевывает себе и сохраняет промышленную независимость, так как перерывы торговых сношений, вызванные войной, имеют мало значения, если они препятствуют только ввозу дорогих предметов роскоши, напротив, ими обусловливаются страшные бедствия, когда они связаны с недостатком и дороговизной обыкновенных мануфактурных изделий и с прекращением широкого сбыта земледельческих продуктов. Наконец, относительно этих предметов гораздо легче, чем относительно предметов роскоши, предупреждать обход пошлин посредством контрабанды или посредством намеренного объявления слишком низкой стоимости привозных товаров.

Фабрики и заводы походят на растения медленно растущие; такие таможенные меры, которые сразу прерывают установившиеся ранее торговые отношения, вредят стране, в промышленных интересах которой были приняты.

Ввозные пошлины должны повышаться по мере увеличения в стране или притока в нее из-за границы капиталов, по мере увеличения промышленной опытности, духа предприимчивости и способности страны в обработке того сырья, которое страна раньше вывозила. Особенно полезно установить заранее нормы прогрессивного повышения ввозных пошлин, чтобы тем самым дать определенную премию капиталистам, техникам и рабочим, формирующимся или в самой стране, или же привлекаемым из-за границы.

Необходимо держать эти размеры пошлин без изменения и не понижать их преждевременно, потому что уже один страх за нарушение обязательства уничтожил бы в значительной степени действие премии.

Теория не может ответить на вопрос, на сколько должны быть повышены ввозные пошлины при переходе от свободной конкуренции к протекционной системе или на сколько они должны быть понижены при переходе от запретительной системы к системе умеренного покровительства. Это повышение или понижение пошлин не может быть определено заранее; все зависит от обстоятельств и тех торговых отношений, какие существуют между страной, наименее развитой, и страной, опередившей ее в развитии. Соединенные Штаты, например, должны принять во внимание условия сбыта хлопка и шерсти, отправляемых ими на английские рынки, условия сбыта произведений земледелия и продуктов рыболовства, направляемых ими в английские колонии, точно так же ими должна быть принята во внимание высота их заработной платы. С другой стороны, они не могут не принять во внимание, что для них существует благоприятное обстоятельство в том, что они могут рассчитывать более чем всякая другая страна на приток капиталов, техников, предпринимателей и рабочих из Англии.

Вообще, необходимо признать, что известная отрасль фабричной промышленности не может развиться в стране на первых порах ее зарождения при покровительстве от 40 до 60 процентов и не может быть потом поддерживаема при покровительстве от 20 до 30 процентов за недостатком существенных условий фабрично-заводской промышленности.

Причины этой промышленной слабости могут быть более или менее легко устранены. К легко устранимым причинам относятся: недостаточность путей сообщения, отсутствие технических знаний, опытности и духа промышленной предприимчивости; к наименее легко устранимым относятся: недостаток трудолюбия, просвещения, нравственности и честности в народе, низкая степень земледелия, а следовательно, недостаток в материальных капиталах, и более всего неудовлетворительные государственные учреждения, отсутствие свободы и правовой гарантии, наконец, дурно округленная территория, препятствующая подавлению контрабанды.

Только напоследок и только самого незначительного покровительства заслуживают те отрасли промышленности, которые занимаются фабрикацией предметов роскоши, потому что требуют высоких технических знаний, потому что количество предметов роскоши сравнительно с общим производством страны представляет лишь незначительную ценность, потому что эти предметы могут быть без затруднений приобретаемы за границей в обмен на земледельческие продукты, на сырье или фабричные изделия общего потребления, потому что остановка ввоза во время войны не влечет за собой никаких чувствительных потрясений и, наконец, потому что нет ничего легче, как избегать посредством контрабанды уплаты высоких таможенных пошлин на предметы роскоши.

Те нации, которые еще не далеко ушли по пути техники и фабрикации машин, не должны бы вовсе облагать пошлиной ввоз сложных машин, а если и облагать, то самой незначительной, до тех пор, пока не будут в состоянии сравняться в этом отношении с опередившей их нацией. Машиностроительные заводы являются в некотором роде фабриками фабрик, и всякая ввозная пошлина на заграничные машины является помехой для развития мануфактурных сил страны. Но так как необходимо — вследствие их широкого влияния на всю мануфактурную силу страны в ее целом, — чтобы нация не зависела от превратностей войны в отношении своего снабжения заграничными машинами, то развитие этой отрасли промышленности в стране заслуживает особенного, прямого покровительства со стороны государственной власти в тех случаях, когда она не в состоянии выдерживать иностранной конкуренции при умеренных ввозных пошлинах.

Государство должно, по крайней мере, поощрять и поддерживать свои машиностроительные заводы в такой мере, чтобы во время войны они могли удовлетворять самым настоятельным нуждам, а затем в случае продолжительного перерыва служить образцом для новых подобных заводов.

Вопрос о возвратных пошлинах по нашей системе может быть возбужден лишь в том случае, когда ввозимые из-за границы полуфабрикаты, как, например, хлопчатобумажная пряжа, облагаются значительной покровительственной пошлиной в тех видах, чтобы страна достигла мало-помалу возможности производить их на собственных фабриках и заводах. Нельзя допускать премий как постоянного средства для покровительства и поддержки собственной фабрично-заводской промышленности при ее конкуренции со страной, опередившей ее в своем значении на третьих рынках потребления. Еще менее можно допустить их как средство захватить в руки снабжение тех наций, которые уже сделали некоторые успехи в фабрично-заводской промышленности. Иногда, впрочем, они могут быть оправданны в виде временного поощрения, например, когда заснувший в нации дух предприимчивости требует только толчка и поддержки на первых порах, чтобы возникла могущественная и крепкая промышленность, способная сбывать свои изделия в большом количестве в страны, лишенные собственных мануфактур. Но это еще вопрос: не лучше ли государству, даже в таких случаях, ассигновать предпринимателям беспроцентную ссуду и даровать им известные льготы или же вызвать образование компаний, снабдив их некоторой частью необходимого для них акционерного капитала и оставив за частными акционерами преимущество в получении на их капитал процентов. Как примеры этого приведем: торговые и мореходные предприятия на предмет сношений с отдаленными странами, с которыми отдельные лица не могли завязать этих сношений, учреждение пароходных рейсов на далекие окраины, основание новых колоний и т. д.

 

ГЛАВА XXVII. ТАМОЖНИ И ГОСПОДСТВУЮЩАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Господствующая экономическая школа не делает различия относительно влияния протекционной системы между производством земледельческим и производством мануфактурным; она несправедлива, когда ссылается на вредное влияние протекционной системы на земледелие как на доказательство того, что она вызывает те же последствия и в фабрично-заводской промышленности.

Школа не делает различия относительно насаждения мануфактурной промышленности между теми нациями, которые не имеют необходимых для этого условий, и теми, которые призваны к развитию фабрично-заводской промышленности по условиям их территории, благодаря совершенному развитию земледелия, по их цивилизации и настоятельной потребности в обеспечении их будущего благосостояния, их независимости и могущества.

Школе неизвестно, что при неограниченной конкуренции с нацией, сделавшей огромные успехи в мануфактурной промышленности, нация, отставшая от нее, хотя бы она обладала уже всеми необходимыми для этого условиями, никогда не может без протекционной системы развить вполне свою мануфактурную силу и достичь полной национальной независимости.

Она не хочет принять во внимание в данном случае влияние войны; она в особенности не заметила того, что война создает вынужденную запретительную систему и что таможенная запретительная система есть не что другое, как необходимое продолжение этой меры, созданной войной.

Она указывает на благодеяния свободы внутренней торговли и желает этим воспользоваться для доказательства того, что нации только благодаря абсолютной свободе международных торговых сношений в состоянии достичь высшего благосостояния и могущества, хотя история всюду доказывает совершенно противное.

Она утверждает, что меры покровительства обеспечивают туземным фабрикантам монополию и ведут к их равнодушию, между тем как на самом деле внутренняя конкуренция во всех странах вызывает между ними соревнование.

Она желает нас убедить в том, что протекционная система оказывает покровительство фабрикантам и заводчикам за счет земледельцев, между тем как можно доказать, что земледелие от развития внутренней фабрично-заводской промышленности приобретает неизмеримые выгоды, в сравнении с которыми жертвы, выпадающие на долю земледелия вследствие протекционной системы, совершенно ничтожны.

Главное основание против покровительственных пошлин школа желает видеть в издержках на таможенную администрацию и в том вреде, который происходит от контрабанды. Отрицать этого вреда невозможно; но можно ли принимать его в расчет, когда дело касается мер, имеющих такое огромное влияние на существование, могущество и благосостояние нации? Может ли тот вред, который происходил от содержания постоянных армий и войн, служить основанием для того, чтобы нация отказалась от собственной защиты?

Когда утверждают, что ввозные пошлины, превышающие страховую премию контрабандной торговли, служат лишь к поддержанию этой незаконной торговли и не оказывают покровительства внутренним мануфактурам, то это может иметь значение лишь по отношению к дурной таможенной администрации, недостаточно округленной и незначительной территории, только по отношению к пограничному потреблению и к высоким пошлинам на предметы роскоши незначительного объема. Опыт всех стран, напротив, показывает, что при хорошо организованной таможенной администрации, при расчетливо назначенных таможенных тарифах, в больших, хорошо округленных государствах контрабандная торговля не создает значительных препятствий к достижению цели протекционной системы. Но что касается издержек на таможенную администрацию, то значительная часть их покрывается финансовыми пошлинами, а школа не настаивает на том, чтобы эти последние пошлины не имели места у великих наций.

Наконец, школа не отвергает всякое таможенное покровительство.

Адамом Смитом в трех случаях допускается таможенное покровительство внутренней промышленности: во-первых, как мера возмездия (реторсия), в том случае, когда другая нация стесняет наш вывоз и когда есть надежда, что наши репрессалии принудят ее к отмене ограничений; во-вторых, для национальной защиты, когда страна при свободной конкуренции не может сама производить необходимых для этой цели мануфактурных изделий; в-третьих, как способ уравнения, когда иностранные продукты облагаются меньшими налогами, чем туземные.

Сэй отвергает покровительство во всех этих случаях, но он допускает его в четвертом случае, именно — когда есть основание полагать, что какая-либо ветвь промышленности через несколько лет сделается настолько прибыльной, что не потребует более покровительства.

Итак, именно Адам Смит желает ввести в торговую политику принцип реторсий, принцип, который может вызвать самые бессмысленные и гибельные меры, в особенности когда репрессалии, как того желает Смит, должны подлежать отмене, как только другая нация соглашается на отмены установленных ею ограничений. Предположим, что Германия прибегла бы к репрессалиям против Англии за ограничение ввоза в Англию из Германии хлеба и леса посредством воспрещения доступа к себе английских мануфактурных изделий и, таким образом, искусственно посредством этих репрессалий вызвала бы к жизни свою фабрично-заводскую силу: неужели Германия должна снова допустить разорение своего промышленного здания, сооружение которого стоило таких жертв, потому только, что Англии угодно было бы снова открыть свои границы для доступа немецкого хлеба и леса? Какая бессмыслица! Германия сделала бы в десять раз лучше, если бы она спокойно перенесла все ограничительные меры со стороны Англии и позаботилась бы воспрепятствовать развитию тех мануфактурных сил, которые возникли без таможенного покровительства, исключительно в силу запрещения ввоза в Англию, вместо того чтобы содействовать их оживлению.

Принцип реторсий целесообразен и применим лишь настолько, насколько он соответствует принципу промышленного воспитания нации и когда в применении он служит вспомогательным средством для этой цели.

Да! действия наций благоразумны и полезны, если эти нации на устанавливаемые Англией ограничения ввоза их земледельческих продуктов отвечают ограничением ввоза к себе английских мануфактурных изделий, но только тогда, когда нации призваны к насаждению собственной фабрично-заводской промышленности и могут утвердить ее навсегда.

Вторым исключением Адам Смит на самом деле оправдывает необходимость покровительства не только тем мануфактурам, которыми удовлетворяются военные потребности, каковы, например, оружейные и пороховые заводы, но и всю покровительственную систему в том смысле, как мы ее понимаем; ибо эта система, создавая свойственную нации фабрично-заводскую промышленность, влияет на увеличение ее населения, ее материальных богатств, механической силы, ее самостоятельности и всех умственных сил, а поэтому и на увеличение средств национальной обороны в несравненно большей степени, чем покровительство одним только оружейным и пороховым заводам.

То же самое нужно сказать и о третьем исключении. Если налоги, которыми обложены предметы нашего производства, дают основание к обложению таможенными пошлинами менее отягощенных налогами заграничных продуктов, то почему же другие убытки, которые терпит наше мануфактурное производство сравнительно с иностранным, не дают основания к защите внутренней промышленности от влияния разорительной иностранной конкуренции?

Ж. Б. Сэй хорошо понимал непоследовательность этих исключений, однако и прибавленное им исключение не лучше. Ибо у нации, которая по своим естественным условиям и развитию призвана к насаждению фабрично-заводской промышленности, почти все отрасли промышленности должны сделать ее прибыльными под влиянием настойчивого и сильного покровительства, и смешно, в самом деле, предоставлять нации для усовершенствования какой-либо важной отрасли промышленности или целой группы отраслей лишь несколько лет, подобно какому-нибудь мальчику, которого отдают в учение к сапожнику на несколько лет, чтобы он затем сам сделался сапожником.

В своих постоянных восторженных речах о неизмеримых выгодах абсолютной свободы торговли и о невыгодах покровительственных таможенных пошлин школа обыкновенно ссылается на примеры некоторых народов: Швейцария может доказать, что промышленность может развиться и без таможенного покровительства и что абсолютная свобода международной торговли является самым верным основанием национального благосостояния. В судьбе Испании хотят показать всем нациям, которые ищут помощи и спасения в протекционной системе, страшный пример гибельных последствий такой системы. Примером Англии, столь пригодной, как мы это показали в одной из предыдущих глав, для того чтобы быть предметом подражания и соревнования для всех тех наций, которые призваны к развитию собственной фабрично-заводской промышленности, примером этой Англии наши теоретики пользуются только для подтверждения своего положения, что способность к фабрично-заводскому производству есть дар природы, которым одарены исключительно известные страны, — такова, например, способность к производству бургундских вин, — и что Англия преимущественно перед всеми странами земли получила назначение к развитию мануфактур, фабрик и обширной торговли. Рассмотрим указанные примеры несколько ближе.

Что касается Швейцарии, то прежде всего нужно заметить, что это не нация, по крайней мере, не нормальная или великая нация, а только конгломерат муниципалитетов.

Она лишена морских берегов, заключена между двумя великими нациями, и потому у нее совершенно отсутствует стремление к развитию собственного мореходства и непосредственных торговых сношений со странами жаркого пояса, она не может и помышлять о морском могуществе, об основании или приобретении колоний. Основание своего настоящего благосостояния, во всяком случае, очень умеренного, положено Швейцарией в то время, когда она принадлежала еще Германской империи. С того времени ее достаточно щадила война; капиталы ее могли увеличиваться из поколения в поколение, тем более что ее муниципальные правительства не требовали от нее почти никаких налогов. В то время как остальная Европа в последние века переживала бури, вызванные деспотизмом, религиозным фанатизмом, войнами и революциями, Швейцария являлась убежищем для всех, кто хотел спасти свои капиталы и таланты, и, таким образом, она приобретала значительные средства извне. Германия никогда не закрывала строго своих границ для Швейцарии, и потому большая часть мануфактурных продуктов последней имела сбыт в Германию. Ее промышленность, наконец, никогда не была национальной, обнимающей предметы общего потребления, она вырабатывала большей частью предметы роскоши, которые легко провозить контрабандным путем не только в соседние, но и в отдаленные страны. Далее, положение Швейцарии особенно благоприятно и как бы привилегированно для посредничества в торговле. Уже одна возможность легко знакомиться с языками, законами, институтами и отношениями трех соседних наций должна была обеспечить для швейцарцев особенные преимущества как для посредничества в торговле, так и во всех других отношениях. Гражданская и религиозная свобода и распространенность просвещения вызывали бодрость и дух предприимчивости, а недостаточность земледелия и естественных источников побуждали швейцарцев к эмиграции в другие страны, где они военной службой, торговлей, промыслами всякого рода составляли себе состояние для того, чтобы перевести его в свое отечество. Если при этих особенных обстоятельствах скоплялись материальные и умственные капиталы для создания собственных отраслей промышленности, для производства предметов роскоши, если такая промышленность могла существовать без покровительственных пошлин посредством сбыта за границу, то отсюда нельзя еще заключать, что великие нации, поставленные в совершенно иные условия, могут следовать такой же политике. В ничтожности налогов Швейцария имеет преимущество, которое великая нация может приобрести только тогда, когда, как Швейцария, распадется на муниципалитеты, а вместе с тем и предоставит свою национальность полной возможности чужеземного нападения.

Что Испания поступала бессмысленно, запрещая вывоз драгоценных металлов в то время, когда она сама занималась их добычей в избытке, согласится всякий разумный человек. Ошибочно было бы, однако, приписывать упадок промышленности и национального благосостояния Испании тем затруднениям, которые она создавала для ввоза мануфактурных товаров. Если бы Испания не изгнала мавров и евреев и никогда не имела инквизиции, если бы Карл V признал религиозную свободу, если бы священники и монахи занялись народным образованием и их несметные богатства были секуляризованы или, по крайней мере, уменьшены до размера, который обусловливается необходимостью, если бы было преобразовано феодальное устройство аристократии, а монархия была бы ограничена, если бы, одним словом, развитие Испании вследствие политических реформ получило то же направление, какое оно получило в Англии, и если бы тот же самый дух пробудился в колониях, — то запретительные и покровительственные меры в Испании привели бы к тем же результатам, к каким они привели в Англии, тем более что во время Карла V Испания была впереди Англии и Франции во всех отношениях и уступала только Нидерландам, промышленный и торговый гений которых посредством таможенного покровительства мог быть привлечен в Испанию, конечно, в том случае, если бы испанское государственное устройство содействовало эмиграции из-за границы талантливых людей и капиталов, вместо того чтобы выталкивать их за границу.

Каким обстоятельствам обязана своим мануфактурным и торговым верховенством Англия, мы уже показали выше (гл. V).

Свобода мысли и свобода гражданская, государственное устройство и превосходство политических установлений — вот что главным образом дало возможность английской торговой политике разработать естественные богатства страны и развить производительные силы нации. Но кто решится оспаривать у других наций способность возвыситься до такой же степени свободы? Кто решится утверждать, что природа отказала другим нациям в естественных условиях, необходимых для развития мануфактур?

В последнем случае часто указывали на громадные богатства в Англии каменного угля и железа как на доказательство того, что призвание Англии заключается преимущественно в развитии фабрично-заводского производства. Что в этом отношении природа с особенной благосклонностью одарила Англию, вполне верно: однако на это можно заметить, что относительно этих материалов природа и к другим нациям не была мачехой, что большей частью лишь недостаток хороших путей сообщения препятствует этим нациям эксплуатировать свои богатства, что другие нации владеют нетронутой еще силой воды, которая дешевле силы пара, что в случае необходимости недостаток в каменном угле может быть заменен другими горючими материалами, что многие страны обладают неисчерпаемыми средствами для производства железа и что сырье можно приобретать путем обмена.

В заключение несколько слов о торговых трактатах для взаимной отмены таможенных концессий. Школа отвергает такие трактаты как ненужные и вредные, мы же в них видим самое действительное средство для постепенного смягчения взаимных торговых стеснений и для постепенного перехода наций к свободе международной торговли. Те результаты, которые видал мир от подобных трактатов, правда, не могут особенно ободрить. В предыдущих главах мы показали, какие опустошения произвел Метуэнский трактат в Португалии и Эденский во Франции. В этих печальных результатах от взаимного облегчения таможенных пошлин нужно, по-видимому, искать главное основание того отвращения, которое питает к торговым трактатам школа. Очевидно, их принцип абсолютной свободы торговли встречает опровержение в самой действительности, так как, согласно этому принципу, всякий договор должен быть благодетельным для обеих наций и не может вызывать разорения одной нации и обеспечивать неизмеримые выгоды для другой. Если мы исследуем причины такого различного влияния, то найдем, что Португалия и Франция вследствие этих трактатов отказывались от тех успехов, которые они уже сделали в мануфактурной промышленности, и от тех, которые они могли сделать в будущем, в пользу Англии — для того чтобы этим путем увеличить вывоз своих земледельческих продуктов в Англию; что тем не менее обе эти нации вследствие заключенных трактатов с высшей ступени культуры опустились на низшую. Но отсюда следует только, что нация поступает бессмысленно, если она, заключая торговый договор, приносит в жертву иностранной конкуренции свою фабрично-заводскую промышленность и обязуется навсегда остаться на низшей ступени земледелия; но отсюда вовсе нельзя заключать, что вредны и негодны и те трактаты, которые содействуют взаимному обмену земледельческих продуктов и сырья или взаимному обмену мануфактурных изделий.

Выше мы доказали, что свобода торговли земледельческими продуктами и сырьем полезна для всех наций на всех ступенях культуры, из чего следует, что всякий торговый трактат, которым смягчаются или отменяются стеснения и ограничения такой торговли, должен оказать благодетельное влияние на обе договаривающиеся нации; таким был бы, например, трактат между Францией и Англией для содействия взаимному обмену вин и водки на невыделанное железо и каменный уголь; или трактат между Францией и Англией на содействие взаимному обмену вин, масла и сушеных плодов на зерновые хлеба, шерсть и скот.

Согласно приведенным нами прежде соображениям, покровительство лишь настолько полезно для благосостояния нации, насколько оно соответствует ее промышленному развитию; что всякое преувеличение в покровительстве вредно; что нации лишь постепенно могут достичь полного развития своей фабрично-заводской промышленности. Поэтому две нации, стоящие на различных ступенях промышленного воспитания, со взаимной выгодой могут посредством трактатов допускать взаимную отмену пошлин на те или другие предметы.

Так, нация менее развитая, если она еще не в состоянии с выгодой для себя производить мануфактурных изделий высшей обработки, каковы, например, хлопчатобумажные и шелковые товары, может тем не менее удовлетворять потребности опередившей ее нации в мануфактурных изделиях общего потребления.

Еще более должны быть допустимы и полезны подобные договоры между нациями, которые находятся приблизительно на одной и той же ступени промышленного развития и между которыми, следовательно, конкуренция не может действовать слишком сильно или разрушительно, или обеспечить монополию одной из сторон, но, как во внутренней торговле, может лишь возбуждать взаимное соревнование и содействовать совершенствованию и уменьшению цены. В таком положении находится большинство континентальных держав. Франция, Австрия и германский таможенный союз, например, могут ожидать лишь благодетельных результатов от установления умеренных пошлин, точно так же и взаимная отмена пошлин между этими странами и Россией привела бы к обоюдным выгодам. Чего нужно бояться в настоящее время, так это только преобладания Англии.

С этой точки зрения оказывается, что верховенство Великобритании в мануфактурной промышленности, в торговле, в мореплавании и в колониальных владениях является в настоящее время главным препятствием к сближению наций между собой, хотя нужно признать, что Англия, стремясь к этому преобладанию, невероятно увеличила производительные силы человечества и продолжает их увеличивать.

 

 

 

Примечания: 

…Самый перевод полон ошибок и неточностей, затрудняющих пользование книгой. «Метуэнские договоры (Methuen-Vertrage), — читаем мы в одном месте, — могут заключаться только в таких странах, где кабинетное мнение — все, а общественное мнение — нуль» (стр. 32). Не всякий читатель догадается, что под «Метуэнским договором» следует разуметь торговый договор, заключенный с Португалией в 1703 году английским министром Мэтюном и чрезвычайно выгодный для Англии; об этом упоминается в одной из дальнейших глав книги. «Кабинетное мнение» поставлено вместо «мнения кабинетов» (Meinung der Kabinette — стр. ХХХIV нем. изд. 1883 г.) — что далеко не одно и то же. На странице 43 [2-е изд., стр. 27] сказано: «трудно, конечно, также утверждать», тогда как по смыслу оригинала надо было поставить слово: «отрицать». В Лондоне существовали будто бы какие-то «Штальгофские купцы», ганзейцы, имевшие контору под названием Штальгофа (стр. 72 [2-е изд., стр. 47]) или «в Штальгофе» (стр. 73 [2-е изд., стр. 48]); здесь немецкий перевод английского выражения (steel-yard, Stahlhof — буквально «стальной двор») принят за особое английское название. Далее, римские пандекты «распространили кровавую (?!) заразу на континенте» (стр. 104 [2-е изд., стр. 70]) вместо: «юридической чумы», как значится в подлиннике (Rechtspest); вероятно, переводчик хотел сказать «правовая зараза». В оригинале говорится о «прежних потребителях французских сельских хозяев», а в переводе сказано: «прежние потребители земледельцы» (стр. 196 [2-е изд., стр. 132]). Переводчик говорит об «отражении индивидуальной свободы» (стр. 389), когда надо было сказать «уничтожение» или «отрицание».

Между прочим, автору приписывается такое совершенно неправдоподобное рассуждение: «Причины антипатий суть в то же время и причины симпатий. Менее сильные (нации) симпатизируют слишком сильным, угнетенные — завоевателям, континентальные державы — [425] морскому владычеству, страны, бедные промышленностью и торговлей, — тем, которые стремятся к промышленной и торговой монополии, страны цивилизованные — менее цивилизованным, страны монархические — странам вполне или отчасти демократическим» (стр. 431). Понятно, что в подлиннике выражено нечто прямо противоположное: слабые и угнетенные нации проникаются чувствами взаимной симпатии против завоевателей, монопольных держав и пр. (стр. 332 нем. изд.). Автор говорит о важности того принципа, чтобы нейтральные державы признавали только действительную блокаду, а не номинальную, словесную (стр. 339 нем. изд.); в переводе же значится наоборот, что «нейтральные державы должны уважать не одну только действительную блокаду того или другого порта, но, по одному только заявлению, и блокаду против всего морского побережья» (стр. 440).

Многие имена и названия, даже общеизвестные, до того исковерканы в переводе, что узнать их трудно. Вместо знаменитого Юма, постоянно цитируется какой-то неведомый «Гум» (стр. 71 и др. [2-е изд., стр. 47 и др.]); острова «Гвернезей и Иерзей» (стр. 100 [2-е изд., стр. 67]) должны обозначать Гернсей и Джерсей; неудобочитаемый «Арквригт» (стр. 108, в примеч. г. Трубникова) — вместо Аркрайта; Беринг, Пригар, лорд Кастлеридж, Бюрке, «Мельбургское министерство» — вместо Боуринга, Причарда, лорда Кастльри, Борка, министерства Мельбурна.

Очень жаль, что книга Листа появилась у нас в столь неопрятном виде и что издание русского перевода не попало в более компетентные руки.

Л.Слонимский
Вестник Европы
1892. No. 1. С. 418—425