Генри Джордж

ПРОГРЕСС И БЕДНОСТЬ

КНИГА X - Закон человеческого прогресса

ГЛАВА V

Центральная истина

В виду того малого места, каким по необходимости я должен ограничить эту последнюю часть нашего исследования, я принужден опускать многое из того, что мне хотелось бы сказать, и только слегка касаться того, что заслуживает, пожалуй, всестороннего рассмотрения.

Тем не менее, полагаю, мне все же удалось показать, что истина, к которой мы пришли в политико-экономической части нашего исследования, также обнаруживается на фактах возвышения и падения наций, роста и упадка цивилизации, и согласуется с тем глубоко коренящимся сознанием связи и порядка, которое мы называем нравственным чувством. И таким путем наши заключения получили наибольшую вероятность и наивысшую санкцию.

Истина эта заключает в себе и угрозу и обещание. С одной стороны она убеждает нас в том, что зло, происходящее от того несправедливого и неравномерного распределения богатства, которое выражается все более и более резко, по мере того, как развивается наша цивилизация, что зло это не есть случайное следствие прогресса, но есть сила, которая должна остановить прогресс; что зло это не придет само собой, а напротив если не будет устранена его причини, должно все расти и расти, пока не приведет нас назад к варварскому состоянию тем путем, каким проходили и прежние цивилизации. Но с другой стороны истина эта убеждает нас также в том, что зло не налагается естественными законами; что оно вытекает единственно из дурных общественных учреждений, игнорирующих естественные законы, и что устранив причину зла мы дадим прогрессу огромную силу движения.

Бедность, которая посреди изобилия мучает и ожесточает людей, и все те разнообразные несчастья, которые бывают ее спутниками, вытекают из непризнания справедливости. Допуская монополизацию благ, которые природа щедро предлагает каждому, мы игнорируем основной закон справедливости,- ибо, насколько мы можем видеть, внимательно вглядываясь в окружающее нас, справедливость, вне сомнения, составляет высший закон вселенной. Но устранив эту несправедливость и утвердив права всех людей на дары природы, мы станет в соответствие с законом, устраним великую причину неестественного неравенства в распределении богатства и власти, уничтожим бедность, укротим безжалостную жадность, иссушим источники порока и горя, внесем во тьму свет знания, дадим новую силу изобретательности и свежий импульс к открытиям, заменим политической силой политическую слабость и сделаем невозможными тиранию и анархию.

Реформа, которую я предложил, согласуется со всем, что представляется желательным в политическом, общественном или нравственном отношении. Она имеет свойства истинной реформы, ибо она делает все [-377-] другие реформы более легкими. Она есть ничто иное, как применение, согласное букве и смыслу, истины, провозглашенной в Декларации о Независимости, той "самопонятной" истины, которая составляет сердце и душу Декларации - "Что все люди созданы равными, что они наделены их Творцом известными неотчуждаемыми правами, и между ними правом на жизнь, свободу и искание счастья!"

Права эти отрицают, когда отрицают равенство прав на землю, на которой и от которой люди только и могут существовать. Равенство политических прав не может вознаградить за лишение равного права на щедрость природы. Политическая свобода, когда не признается равное право на землю, становится, по мере того как растет народонаселение и совершаются изобретения, просто свободой доводить конкуренцией заработную плату до точки голодания. Мы пренебрегли этой истиной. И вот являются нищие на наших улицах и бродяги на наших дорогах; бедность превращает в рабов тех людей, которых мы величаем политическими властелинами; а нужда выращивает невежество, которого не в силах просветить наши школы; граждане вотируют так, как диктуют им их хозяева; вместо государственных людей делами управляют демагоги, и на весах правосудия взвешивается золото; высшие должности занимают люди, не имеющие и понятия о гражданской доблести; и самые устои республики, которые мы считали такими крепкими, уже гнутся под увеличивающимся давлением.

Мы почитаем свободу только по имени и внешним образом. Мы воздвигаем ее статуи и воспеваем ее в хвалебных гимнах. Но мы никогда вполне еще не доверяли ей. И с нашим ростом растут и ее требования. Она не хочет более служения двум господам.

Свобода! этим словом следует заклинать, а не раздражать слух в пустых величаниях. Ибо свобода значит справедливость, а справедливость есть естественный закон,- закон здоровья, красоты и силы, братства и совместной деятельности. Те, которые полагают, что свобода уже выполнила свою миссию, уничтожив наследственные привилегии и дав людям избирательные шары, те, которые думают, что она не имеет дальнейших отношений к занятиям повседневной жизни, те не поняли ее истинного величия,- для них поэты, которые ее воспевали, должны казаться рифмоплетами, а ее мученики - безумцами! Как солнце в природе есть владыка жизни и света; как его лучи, просвечивая сквозь облака, дают возможность всему расти, поддерживают всюду движение и вызывают из той массы, которая иначе была бы холодной и недвижимой, бесконечное разнообразие жизни и красоты, так и свобода среди человечества. Нет, не ради какой-то отвлеченности люди изнурялись и умирали; нет, не из-за какой-то отвлеченности во все века выступали люди на защиту Свободы и погибали в мучениях за нее.

Мы говорим о свободе, с одной стороны, и о добродетели, богатстве, знании, изобретательности, национальной силе и национальной [-378-] независимости,- с другой, как о чем-то различном. Но, ведь, свобода есть источник всего прочего, его мать, его необходимое условие. Она для добродетели то же, что свет для краски; для богатства то же, что солнечное сияние для колоса; для знания то же, что глаза для зрения. Она есть гений изобретения, мышца национальной силы, дух национальной независимости. Где развивается свобода, там развивается добродетель, увеличивается богатство, распространяется знание, и изобретательность усугубляет человеческие силы, так что народ более свободный по силе и духу вырастает в кругу своих соседей подобно Саулу между его братьями,- и более высоким и более красивым. Где свобода падает, там блекнет добродетель, уменьшается богатство, забывается знание, изобретательность останавливается, и государства, некогда могущественные и на войне и в мире, становятся беспомощной добычей более свободных варваров!

До сих пор свобода сияла между людьми отраженными лучами и неполным блеском; тем не менее весь прогресс вызывала лишь она.

Свобода явилась к племени рабов, пресмыкавшемуся под египетскими плетьми, и вывела его вон из Дома Неволи. Она закалила его в пустыне и сделала из него племя завоевателей. Свободный дух Моисеева Закона поднял его мыслителей до такой высоты, что они постигали единство божье, и внушил его поэтам такие образы, которые еще и теперь выражают самые возвышенные настроения мысли. Заря свободы показалась на Финикийском прибрежье, и корабли прошли за Геркулесовы Столбы, чтобы бороздить неведомое море. Она осветила неполным светом Грецию, и мрамор превратился в образы идеальной красоты, слово сделалось выразителем самой утонченной мысли, и о немногочисленную милицию свободных городов должны были разбиться несметные полчища Великого Царя подобно волнам об утес. Она бросила свои лучи на полутородесятинные хозяйства италийских крестьян, и из ее могущества возникла сила, которая завоевала свет. Она блеснула на щитах германских воинов, и Августу пришлось оплакивать свои легионы. Во мраке, который последовал за ее затмением, косвенные лучи ее упали снова на свободные города, и снова явилось утраченное знание, возникла новая цивилизация, открыт был новый свет; и вместе с тем как росла свобода, росло искусство, богатство, могущество, знание и утонченность. До и в истории каждого народа мы можем проследить ту же истину. Разве не сила, порожденная Великой Хартией, победила при Креси и Азинкуре? Разве не оживление свободы вслед за деспотизмом Тюдоров прославило век Елизаветы. Разве не энергия древней свободы сделала Испанию в тот момент, когда она достигла единства, могущественнейшей державой в свете, только для того, чтобы бросить ее в самую глубь бессилия в то время, когда тирания заступила место свободы. Посмотрите, как во Франции вся интеллектуальная сила утрачивается при тирании семнадцатого века, и возрождается при пробуждении свободы в блеске восемнадцатого века, [-379-] как из освобождения французских крестьян во время Великой Революции возникает та чудесная сила, которая еще и в наше время может смеяться над поражением.

Можем ли мы не доверять свободе?

И в наше время, как бывало и в прежние времена, ползут отовсюду коварные силы, которые, производя неравенство, уничтожают Свободу. И тучи на горизонте начинают принимать мрачный, угрожающий вид. Свобода снова зовет нас. Мы должны последовать за ней; мы должны довериться ей вполне. Или мы должны повсюду допустить ее, или она покинет нас. Еще недостаточно, чтобы люди вмели право голоса; еще недостаточно, чтобы они были теоретически равными перед законом. Надо еще, чтобы они имели свободу пользоваться благами и средствами жизни; чтобы они стояли на правах равенства в отношении щедрот природы. Или это, или Свобода унесет свой свет. Или это, или наступит тьма, и те самые силы, которые развивал прогресс обратятся в силы, направленные на разрушение. Таков мировой закон. Это урок столетий. Общественный строй не может держаться, если его основы не опираются на справедливость.

Наше основное общественное учреждение есть отрицание справедливости. Допустить одного человека владеть землей, на которой и от которой должны кормиться прочие люди, мы сделаем их рабами в степени, которая увеличивается вместе с развитием материального прогресса. Именно это учреждение во всех цивилизованных странах выжимает из народной массы, непонятными для нее путями, плоды ее тяжелого труда; на место уничтоженного рабства ставит рабство более жестокое и более безнадежное, вырабатывает из политической свободы политический деспотизм и вскоре заменит демократические учреждения анархией.

Именно оно превращает благословения материального прогресса в проклятие. Именно оно загоняет человеческие существа в отвратительные подвалы и в грязные ночлежные дома; наполняет тюрьмы и вертепы разврата, мучает людей нуждой и морит их голодом, лишает женщин грации и красоты совершенной женственности, и отнимает у маленьких детей радость и невинность жизненного утра.

Цивилизация, таким образом основанная, не может продолжаться. Вечные законы вселенной не дозволят ей этого. Развалины погибших царств свидетельствуют и внутренний голос человека подтверждает, что так она не может продолжаться. Нечто более возвышенное, чем благотворительность, нечто более величественное, чем милосердие,- сама справедливость требует от нас устранить указанную неправду. Справедливость, которая не допустит чтоб ее пренебрегли, и с которой разделаться нелегко. Справедливость, которая вместе с весами носит меч. Творец ниспослал нам своих даров более, чем достаточно для всех. А мы, подобно свиньям, которые лезут к еде, топчем их в грязи, и в то же время рвем и терзаем друг друга. [-380-]

В самых центрах нашей цивилизации в настоящее время столько нужды и страдания, что сердце болит у всякого, кто не закрывает своих глаз и не закаляет своих нервов. А дерзнем ли мы обращаться к Создателю и просить его помощи? Предположите, что молитва была бы услышана, и по слову, по которому начал существовать мир, солнце стало бы греть с большей силой, вместо каждой одной былинки, растущей теперь, явились бы две, и то семя, которое теперь родится сам-пятьдесят, стало бы родиться сам-сто. Могло ли это уменьшить бедность и облегчить нужду? Очевидно, нет. Какое бы благодеяние не было сделано, оно принесло бы только временное облегчение. Новые силы, явившиеся в материальный мир, могли бы быть утилизированы только лишь при посредстве земли. А так как земля составляет частную собственность, то те люди, которые в настоящее время монополизируют благость Создателя, монополизировали бы и всякую новую Его благость. Были бы облагодетельствованы единственно землевладельцы. Рента возрастала бы, а заработная плата все продолжала бы стремиться к точке голодания.

Это не просто один из выводов политической экономии; это дело опыта. Мы знаем это потому, что мы видели это. В пределах нашего времени, на самых глазах у нас, та Сила, которая выше всего, во всем и через все; та Сила, которой весь мир есть лишь одно из проявлений, та Сила, которая создала все и без которой ничто не начало быть, умножала благость, которой люди могли пользоваться совсем так же, как если бы увеличивалось плодородие природы. В голову одного человека пришла мысль, как запрячь пар для служения людям. Внутренний голос шепнул другому секрет, как заставить молнию летать с вестями вокруг света. Во всех направлениях изучались законы материи и во всех отраслях промышленности брались за работу железные руки и стальные пальцы, а это оказывало то же действие на производство, как если бы увеличивалась щедрость природы. Что же оказывалось в результате? Да просто то, что вся выгода досталась землевладельцам. Чудные открытия и изобретения нашего века не увеличивали заработной платы, не облегчали труда. Следствием их оказалось просто то, что немногие делались более богатыми, а масса становилась все более беспомощной.

Может ли быть, чтобы дары Создателя могли таким образом расхищаться безнаказанно? Разве уж это такая неважная вещь, что труд лишается своих приобретений, в то время как жадность утопает в богатстве,- что масса терпит нужду, в то время как немногие страдают от излишества? Обратитесь к истории, и на каждой странице вы будете наталкиваться на доказательства того, что подобная неправда никогда не проходит безнаказанной; что Немезида, преследующая несправедливость, никогда не колеблется и никогда не спит. Да оглянитесь и теперь кругом себя. Может ли продолжаться такое состояние вещей? Можно ли даже сказать теперь "После нас хоть потоп"? Нет, [-381-] устои государства дрожат даже теперь, и самые основы общества начинают колебаться от могучих сил, ищущих выхода. Борьба, которая должна или дать новую жизнь, или обратить все в развалины, уже близка, если только не началась.

Приказание отдано. Вместе с паром, электричеством и новыми силами, порожденными прогрессом, в мир вступили силы, которые иди поднимут нас еще выше или низвергнут нас, как ранее были низвергаемы народ за народом, цивилизация за цивилизацией. Только обольщение, предшествующее поражению, может видеть в том лихорадочном народном беспокойстве, какое мы видим всюду в цивилизованном мире, лишь преходящее следствие эфемерных причин. Между нашими демократическими идеями и аристократическими учреждениями общества существует непримиримое разногласие. И как в Соединенных Штатах, так и в Европе, оно становится все более и более резким. Мы не можем более допускать людей до голосования и заставлять их бродяжничать; мы не можем более воспитывать мальчиков и девочек в общественных школах и в то же время лишать их права добиваться независимого существования; мы не можем более болтать о неотчуждаемых правах человека и в то же время не признавать его неотчуждаемого права на благость Творца. Уже теперь в старых мехах новое вино начинает бродить, и стихийные силы собираются для борьбы.

Но если пока еще есть время, мы обратимся к Справедливости и подчинимся ей, если мы доверимся Свободе и последуем за ней, то мы минуем опасности, грозящие нам теперь, и силы, ныне враждебные нам, сделаются орудиями нашего возвышения. Подумайте только о тех средствах, которые теперь, растрачиваются; о тех бесконечных полях, которые еще предстоит исследовать знанию; о тех усовершенствованиях, на которые лишь намекают чудные изобретения нашего века. Пусть не станет нужды, пусть заменится жадность благородными стремлениями; пусть братство, как следствие равенства, займет место зависти и страха, которые теперь восстанавливают людей друг против друга; пусть освободится умственная сила вследствие тех условий, которые дадут самому малому удобство и досуг, и кто скажет тогда, до какой высоты в состоянии будет подняться наша цивилизация? Слов не хватает для выражения ее. То будет Золотой Век, который воспевали поэты и о котором говорили в образах вдохновенные пророки. То будет то самое, что видел человек на острове Патмосе, глаза которого закрывались в исступлении. То будет высшее состояние Христианства,- то будет Град Божий на земле, с его стенами из яшмы и воротами из жемчуга. То будет царство Князя Мира! [-382-]